Помоги проекту - поделись книгой:
Николай Толстиков (протодиакон)
Лазарева суббота (сборник)
Призываю всех вас, мои дорогие, – в первую очередь владыки, отцы, матушки игумении, братья, сестры; призываю всю Церковь: не теряйте времени, стройте храмы, воспитывайте детей, воспитывайте новое поколение духовенства… несите свое христианское послание миру.
Исключительное право публикации книги «Лазарева суббота. Рассказы и повести» протодиакона Николая Толстикова принадлежит ЗАО «ОЛМА Медиа Групп». Воспроизведение книги или любой ее части воспрещается без письменного разрешения правообладателей
© Толстиков Николай, протодиакон (текст), 2013
© ЗАО «ОЛМА Медиа Групп» (издание, макет), 2013
© Электронная версия книги подготовлена компанией ЛитРес (www.litres.ru), 2014
Приходинки
Бессеребреники
Триня и Костюня – пожилые уголовники, и не по одному сроку за их плечами: то кого побили, то чего украли. И тут долго на воле оставаться опять не собирались: подзудил их лукавый в ближней деревне церковь «подломить».
Двинулись на дело глухой ночью, здоровенным колом приперли дверь избушки, где спал старик сторож, оконце узкое – не выскочит, и, прилагая все нажитые воровские навыки, выворотили четыре старинных замка на воротах храма.
Побродили в гулкой темноте с фонариком. В ценностях икон ни тот, ни другой не понимали, потому и трогать их не стали. Наткнулись на деревянную кассу для пожертвований, разломали ее, но и горсти монет там не набралось.
– Тю! – присвистнул радостно Триня. – Бросай эту мелочевку, тут в углу целый ящик кагора!..
На задах чьего-то подворья в сарае устроили пир. Там их тепленькими и взяли. А когда их вязали, они возмущались, едва шевеля онемевшими языками:
– Мы че?! Ниче не сперли, верим так как… Кагор и тот выпить не успели.
Пост
Полуслепой, вдовец, давным-давно за штатом, хромой отец Василий ковыляет с базара. В авоське в крупную ячейку, болтающейся в его руке, просматривается мороженая куриная тушка.
Кто-то из новоявленных фарисеев радостно, с показным сокрушением на лице, говорит старику:
– Батюшка, ведь – пост!
Отец Василий останавливается, скорее не зрением, а по звуку голоса находит укорившего его, и обстоятельно изрекает:
– У кого – нет, у того и пост.
По времени
Местный юродивый Толя Рыков сидит на паперти храма, как обычно, лопочет что-то, иной раз даже проскочит в его речах крепкое словцо.
Солидная дама, выходя из храма и собирающаяся пожертвовать Толе мелочь, сожалеющее-брезгливо поджимает подкрашенные губы:
– Какой он у вас блаженный? Вон, как матом ругается!
Опрятная старушка рядом отвечает:
– Так это он по топеришному времени…
Портфельчик
Семейство причащается Святых Христовых Тайн. Две девочки постарше уступают первенство младшей сестре. А та извивается на руках у худощавого папы, мотает головой туда-сюда, плотно сжимая губы – ложечкой с причастием не попадешь.
– Да поставьте дочку на ноги, в конце концов! – говорит батюшка папаше. – Не младенец она у вас.
Девчонка уже не угрюмо и испуганно, а с некоторым настороженным интересом смотрит на батюшку снизу вверх. К спине непослушной рабы божией, словно блин, прилепился крохотный игрушечный портфельчик.
– О, сегодня знаменательный день! – нашелся священник. – Причащаются все, кто с портфельчиками.
И надо же – девчонка сразу свой рот нараспашку, как галчонок.
Подумалось: а что если бы не только дети, но и взрослые дяди и тети с портфелями причащались почаще. Может, тогда и жили бы все в России лучше.
Дань моде
Молодой священник отец Сергий пришел сам не свой:
– Пригласили меня освящать «новорусский» особняк… Час уж перед обедом. В прихожей юная дама встречает. В одной прозрачной ночнушке, коротенькой, по самое не могу. Этак, спросонок, щебечет: «Вы работайте, работайте! Если я вам мешаю, то на балконе пока покурю…»
Освятил особняк отец Сергий, водичкой везде в комнатах покропил, от прелестей дамочки-хозяюшки смущенно отводит глаза.
– Понимаете хоть – зачем вам это освящение жилища? – спрашивает.
– Так модно же! – удивленно округляются глаза с размазанной косметикой. – Чем я хуже других?!. А вы получили за свою работу, так молчите.
Ни пуха ни пера
Молодой батюшка собирается на сессию в семинарию.
Литургия отслужена, проповедь кратка.
– Простите, дорогие прихожане, спешу на поезд, буду на сессии экзамены сдавать.
– Ни пуха ни пера вам! – на весь храм восклицает какой-то мальчик.
Батюшка смущен: не посылать же пожелавшего ему успехов ребенка туда, куда православному ни в коем случае не надо…
Но, отдадим должное: два десятка экзаменов и зачетов сдал священник почти на одни пятерки.
Святой
В разгар грозы молния ударила прямо в купол колокольни стоявшей на бугре на отшибе от городка церкви. Вспыхнуло гигантской свечой, хотя и дождь еще не затих.
Время было советское, атеистическое, но храм действующий, и народ тушить пожар бросился дружно.
Потом батюшка одарил особо отличившихся мужичков полновесными червонцами с ленинским профилем.
Мужики бригадой двинулись в магазин, событие такое отпраздновали на полную катушку. Потом постепенно, по прошествии лет, все бы и забылось, если бы не опоек Коля – в чем только душа держится. Всякий раз, торча в пивнушке на своих, колесом, ногах за столиком, он вспоминал геройский подвиг. И втолковывая молодежи, что если бы не он, то «сгорела б точно церква!», блаженно закатив глаза, крестился заскорузлой щепотью:
– Теперь я святой!..
Так и прозвали его – Коля Святой.
Уполномоченный
Длинноносый, в очках, чиновник по фамилии Голубок был уполномоченным по делам религии при райисполкоме.
Времена наступили уже горбачевские, и, в отличие от своих предшественников, Голубок настоятеля храма в городке не притеснял, незаметно работал в своей конторе, а на воскресных службах – скромно стоял в уголке возле свечного ящика.
Скоро необходимость в уполномоченных вместе с самой властью отпала, Голубка вроде бы как отправили на пенсию, но в храме он появлялся неизменно и стоял все на том же месте.
«Не иначе, уверовал в Бога!» – решил про него батюшка и даже хотел поздравить его с этим радостным событием.
Но Голубок потупился:
– Я, знаете ли, захожу к вам… по при– вычке.
Все-таки польза!
Бабулька тащит батюшке связку сухих позеленевших баранок:
– Хотела вот поросенку отдать… Да ты возьми! Хоть помолишься о мне, грешной!
Фанатка
У казначея осторожно интересуются насчет премиальных накануне праздника – Пасхи.
– Вот посмотрите сами, сколько у нас при храме работников! – с укоризною трясет дородная бабулька листом ведомости на зарплату со списком фамилий перед просителями. – И всем подай! А прихожане много ли приносят…
Через полчаса за обедом в трапезной казначей заводит разговор о юбилейном концерте Аллы Пугачевой:
– Это же моя любимая певица! Жаль, концерт по телику полностью посмотреть не удалось, в двенадцать ночи надо было молитвы вычитывать. А как там Филя выступал…
И суровая бабулька умильно закатывает глаза…
Вот когда надо бы было о премии выспрашивать!
Без греха
Благообразного вида старушонка священнику:
– Ой, батюшка, хотела бы причаститься да все никак не получается!
– Иди на исповедь! – отвечает ей молодой батюшка. – Знаешь, что в Чаше-то находится?
Старушонка хитро поглядывает, почти шепчет заговорщически:
– Знаю… Да только не скажу.
– Евангелие читаешь? – продолжает допытываться священник.
– На столе всегда лежит, – ответствует бабулька.
– Так читаешь?
– Так на столе-то оно ведь лежит!
– Много грехов накопила?
– Ох, батюшка, много-много! – сокрушенно всплескивает ручками старушка.
– Перечисляй тогда!
Бабулька задумывается, вздыхает вроде бы как с огорчением:
– Да какие у меня грехи? Нету…
Противостояние
Ильич стоит на пьедестале к храму боком, с пренебрежением засунув руки в карманы штанов и сбив на затылок кепку. Маленький, в свой натуральный рост, выкрашен черной краской.
Храм в нескольких десятках метров от статуи, в старой рощице, уцелел чудом на краю площади в центре города. Всегда был заперт на замок, окна закрыты глухими ставнями.
Однажды в его стенах опять затеплилась таинственная, уединенная от прочего мира церковная жизнь…
А на площади возле Ленина разместился луна-парк с грохочущей день-деньской музыкой. И прямо перед вождем мирового пролетариата поставили большую, ярко раскрашенную карусель. Только дети почему-то не полюбили на ней кататься. Визжали и дурачились на этой карусели молодые подвыпившие женщины, а со скамеек возле постамента, опутанного гирляндой из разноцветных мигающих лампочек, им орали что-то пьяные парни с коротко стриженными, в извилинах шрамов, головами и в несвежих майках, обтягивающих изляпанные синевой наколок тела.
Не думал я, проходя мимо них на службу, что нежданно-негаданно эта компания, спасаясь от жары или вовсе теряя ориентир во времени и пространстве, ввалится в храм…
Мы служили на Троицу литию. Вышли из зимнего тесного придела в притвор напротив раскрытых врат просторного летнего храма, выстывшего за долгую зиму и теперь наполненного тяжелым влажным воздухом. Из окон под куполом пробивались солнечные лучи, высвечивали, делая отчетливыми, старинные фрески на стенах.
Парней, пьяно загомонивших, тут же выпроводили обратно за порог бабульки-смотрительницы. Но один из них, в ярко-красной майке, загорелый до черноты, сумел обогнуть заслон и, покачиваясь, пройти в гулкую пустоту летнего храма. Возле самой солеи, у царских врат, он бухнулся на колени и прижался лбом к холодному каменному полу. Старушонки, подскочив, начали тормошить его, чтобы вывести, но батюшка махнул им рукой: пускай остается!..
Торжественно, отдаваясь эхом под сводами храма, звучали слова прошений ектении, хор временами подхватывал стройным печальным многоголосьем: «Господи, помилуй… Господи, помилуй!..» В эту симфонию вдруг стали примешиваться какие-то звуки. Мы прислушались. Это же рыдал тот стриженный в майке. Бился головой о край солеи, просил, умолял, жалился о своей, скорее всего, несуразно и непутево сложившейся жизни. Что творилось в его душе, какое скопище грехов рвало и кромсало ее?
Вот он утих и лежал так ничком на полу до конца службы. Потом бабульки помогли ему подняться и повлекли к выходу, умиротворенного, притихшего, с мокрым от слез лицом.
А молодой батюшка, вздохнув, сказал:
– Проспится в кустах под Лениным и все свое покаяние забудет. А жаль.
Присоседились
На заре Советской власти в моем родном городке тоже предавались всеобщему безумию – переименовывать улицы. Прямо пойди – Политическая, вбок поверни – Карла Маркса.
Проходя по центральной улице, спросил я у девчонок из местного сельхозколледжа: знают ли, в честь кого названа улица Розы Люксембург?
Те хихикнули:
– Да в честь какой-то международной…
А уж кто такой по соседству Лассаль, не каждый здешний учитель истории наверно ответит.
Поделиться книгой: