Помоги проекту - поделись книгой:
Вышли из Киева ранней весной, едва прошли с верховьев Днепра последние серые льдины. Где на парусах, где на веслах, а где и бечевой тянули обвешанные щитами ладьи. По затененным местам на берегах, по лесам еще белели сугробы, а на солнечном припеке топорщилась молодая травка, птицы на все лады перезванивались в голых ветвях.
За те недели, пока добирались по Десне и Сейму к волоку на Оку, перегнала их весна, полыхнули зеленым пламенем леса, луга запестрели цветами. Только жилища человеческие становились чем далее, тем беднее. Из убогих землянок вылезали одетые в рванину люди, отбежав подальше, смотрели из-за деревьев на пестрые ладьи, на веселых людей в кольчугах.
Святослав велел изловить нескольких обитателей таких нор. Спросил:
– Кто такие? Отчего измождены?
– Данью хазарской умучены, – был ответ.
– И велика ли дань? – спросил Святослав.
– По щелягу с сохи даем.
– А как зовется ваше племя?
– Вятичи мы.
– Много ли вас таких бедовых?
– И-и-и, превеликое было множество, да изубожились, животы повымотали, не знаем, велики ли теперь наши роды.
– По щелягу, говорите? – задумчиво сказал Святослав. – Остается выяснить, что сие значит. Впрочем, как бы то ни было, мне и половины хватит… Хазарская дань с вас снимается, будете ходить теперь под великим князем киевским…
Чем больше отдалялась дружина от родных мест, тем реже слышалась по берегам Оки и Волги славянская речь. Деревни вятичей перемежались становищами черемис, мери, мордвы. А потом потянулись поселья булгар, на мысах при впадении в Волгу больших притоков стояли крепости. Навстречу ладьям Святослава летели легкие узкие лодки с копейщиками и, вдруг, развернувшись, быстро уносились под защиту бревенчатых стен. Князь не дозволял останавливаться у мелких укреплений, стремясь как можно быстрее достигнуть низовьев Волги, где находился Итиль, столица каганата.
Но на пути у русских был еще и Булгар. Хан булгарский, привыкший распоряжаться на большой торговой дороге, которою издревле была Волга, и со всякого войска, проходившего через его землю на юг, в страны, подвластные арабскому Халифату, хотел получить долю будущей добычи. Если предводитель дружины соглашался заплатить за пропуск на Низ, булгары не чинили препятствий. Если же в гордыне своей осмеливались пренебречь видами владыки Булгара, тогда приходилось силой ставить их на подобающее место. Когда хану доложили о дерзком ответе Святослава на его предложение, он разорвал на себе шитый золотом халат и принялся топтать узкими каблуками сафьяновых сапог распростертого у трона посла, посмевшего осквернить слух властелина издевательскими выражениями руса.
Остались за поворотом реки дымящиеся развалины Булгара. Святослав, сидевший на веслах вместе со всеми, досадливо проводил руины взглядом. Как жаль тех воинов, что полегли при взятии города, как жаль недель, которые украл у него самонадеянный царек! Даже груды добычи – ковры, шелка, меха, – захваченные дружиной в Булгаре, не радовали князя. Ведь он пришел в эти края не ради поживы, хотя, конечно, как не потрафить войску. Его цель – устранить хазарскую угрозу, развязать себе руки для настоящей большой войны. И терять в такое время людей, упускать погожие нежаркие дни – значит ставить под удар весь поход.
Задержка русов у Булгара и в самом деле оказалась на руку хазарам. Получив известия о приближении Святослава, каган разослал гонцов по ближним и дальним городам своей державы с повелением всем, владеющим конем и оружием, идти к Итилю.
Когда знойным безветренным днем уставшие от многочасовой гребли дружинники увидели над плоским окоемом башни хазарской столицы, по берегу реки навстречу ладьям уже неслись сотни всадников. Тучи стрел взметнулись над водой, застучали по бортам и щитам дружины.
– Не худо встречают, князь, – встревоженно бросил один из воинов, выдирая из своего весла хазарский гостинец, оперенный серым гусиным пером.
Святослав надел шлем, поднялся со своей скамьи и, оглядев строй ладей, растянувшийся на добрую версту, дал знак разворачиваться в боевой порядок. Когда суда пошли плотным строем, последовал новый знак с княжеской ладьи, и весла заработали с утроенной скоростью.
Под градом стрел хазарского войска ладьи ринулись к берегу. Разом ткнувшись в песчаный откос, они замерли как вкопанные. Закрываясь щитами, дружина ринулась по склону навстречу коннице, стеной сплотившейся наверху. На ходу построившись тремя клиньями, люди Святослава разрубили на части хазарское войско. Вооруженные пиками и кривыми саблями всадники пытались расчленить эти закованные в броню и кольчугу тараны, но их оружие оказалось бессильно перед огромными двуручными мечами русов. Закинув щит за плечи, каждый из дружинников Святослава расчищал перед собой широкую тропу, а когда встречались двое земляков, рубившихся с хазарами, то пробитые ими тропки сливались в целые улицы. Так постепенно, рассекая во всех направлениях хазарскую конницу, двуручные мечи прорубили площади, заваленные трупами лошадей и людей.
Но никто из тех, кто участвовал в битве, не замечал этих улиц и площадей, не ведал о них и Святослав, сражавшийся плечом к плечу со своими дружинниками. Лишь потом из рассказов пленных узнал он, что видел их Шад – хазарский царь, стоявший на одной из городских башен. Видел и задыхался от бессильной ярости. Долго ли смогут противостоять этим ужасным русам стены Итиля? Только чудо может спасти богоизбранный народ от новоявленного Навуходоносора.
Шад велел раввинам вознести молитвы о погибели нечестивого воинства, а сам отправился во дворец кагана, дабы позаботиться о подыскании преемника, ибо на улицах уже собирались толпы черни, требовавшей казни кагана, не сумевшего предотвратить гнев Яхве и навлекшего беду на «остаток Израилев».
Когда Святославу донесли об убийстве кагана и о возведении на престол нового, князь не сразу взял в толк суть происшедшего. Лишь старик-толмач, долгие годы пробывший в рабстве у хазар, смог разъяснить ему значение обычая. Не только неудачная война, но и недород, стихийное бедствие или даже дурное знамение, вроде кометы, могло быть приписано неудачному выбору кагана или истолковано в том смысле, что изначально присущая ему благодать иссякла. Божественная сила сообщалась через кагана всему хазарскому племени, начиная с царя, кончая последним простолюдином, она воздействовала и на скот, принадлежавший хазарам: овцы и козы плодились, кобылицы доились в полном соответствии с благорасположением высших сил к кагану. Обычно, считали подданные этого живого бога, его хватало года на три, потом животворный пламень избранника угасал, и того, кого только что почитали превыше всех на земле, при общем ликовании убивали, а на его место сажали нового, подысканного жрецами согласно множеству обязательных примет, передававшихся из поколения в поколение.
Святослав подивился рассказу толмача и попросил показать дворец, в котором безвыходно жили каганы. Никто из подданных не мог видеть лик живого бога, даже от солнца укрывали верховного властителя, поэтому и жилище кагана было ограждено высокими стенами с башнями. Но когда князь ехал к дворцу через дымящиеся развалины Итиля, уже издали было ясно, что хазары позаботились о сокрытии своих тайн – и стены, и видимые за раскрытыми воротами здания стояли почерневшие от копоти. Подожженные накануне бегства Шада из города покои кагана обрушились и навсегда похоронили обитель божества вместе со последним его земным воплощением.
Долго еще кружила по хазарским землям дружина Святослава, идя по стопам вражеского войска, бежавшего с поля битвы под Итилем. Настигая его то у Саркела, то у Варачан, русы громили его в новых сражениях, не давая разрастись за счет свежих пополнений. Кончилось тем, что Шад бросил остатки своей конницы и бежал с малой свитой куда-то к горцам.
Города хазарские недолго противостояли русским воинам, ибо не было единства среди их защитников: каждый надеялся на своего бога, каждый боялся, что восстанут тысячи рабов из славянских земель, для которых и последователи Моисея, и мусульмане, и христиане равно были угнетателями.
После того, как дружина Святослава оставляла за собой еще одну порушенную хазарскую крепость, по степи на многие версты растягивались обозы вчерашних невольников, отпущенных в родные края. Немало освобожденных рабов – те, у кого никого из родных не осталось в живых после хазарского погрома, – прибились к войску и выполняли роль прислуги: чистили и кормили лошадей, ставили шатры, стирали. Много среди них оказалось мастеровых – кузнецы, шорники, плотники. Они подковывали лошадей, чинили седла, упряжь, повозки. Те, кто служил прежде в поварах, готовили теперь пропитание для дружины и обоза. Все эти люди неустанно подогревали у воинов ненависть к хазарам – каждый вечер, собираясь вокруг костров, усталые дружинники слушали бесконечные рассказы об издевательствах и унижениях, которым подвергались соплеменники в Итиле и степных становищах кочевников. Их считали наравне с рабочим скотом, даже хуже, ибо скот все-таки берегли, а рабов за малейшую провинность нещадно секли плетьми, прижигали каленым железом. Освящалось это презрение к невольникам и жрецами трех разных вер, уживавшихся в каганате – все они именовали славянских богов болванами, а тех, кто поклонялся им, звали язычниками. От этих ежевечерних разговоров яростно наливались глаза воинов, глухие проклятия раздавались в черной бездонной ночи. И когда врывались покрытые пылью, потом и кровью витязи в очередной хазарский город, первые пожарища занимались в синагогах, мечетях и христианских храмах. Рушились вызолоченные деревянные колонны, подсеченные секирами, расползались драгоценные занавеси алтарей, ежились в огне священные свитки Пятикнижия Моисеева. Гремели среди обугленных стен гимны в честь громовержца Перуна, бога счастливой войны, бога кровавых пиров и веселых пожарищ.
Преследуя остатки хазарских войск, русская дружина подошла к Кавказу. Когда Шад исчез в одном из ущелий, уходящих в сердце снеговых гор, а конники каганата рассыпались кто куда, Святослав приказал повернуть на запад.
Двигаясь вдоль хребта, взметнувшегося к небесам, русы видели прилепившиеся на обрывистых склонах селения, паутину троп, по которым передвигались крохотные человечки и едва различимые вереницы овец. Воины изумлялись и восхищались одновременно: как можно жить на такой высоте, но как зато безопасно чувствуют себя эти неведомые племена, взирающие из-под облаков на растянувшееся по предгорьям войско.
Слава бежит впереди победителя. Весть о падении Хазарии вызывала ликование у каждого народа, который был данником каганата, но и опасение было: не наложит ли удачливый воитель еще более тяжелое бремя – и так случалось в прежние времена, когда господство над Кавказом переходило от одного могущественного государства к другому. Поэтому города, мимо которых шел Святослав, наглухо закрывались в надежде пересидеть нашествие. Малые крепости не привлекали дружину, и многие из них избежали разорения. Но те, что высылали навстречу русам своих воинов, убеждались: дешевле было бы откупиться. Мелкие властители присягали на верность киевскому князю в надежде, что русы не скоро вернутся в эти края из своей далекой страны.
Царь алан, решавшийся бросать вызов хазарам, и Святославу не захотел покориться. Когда над стольным городом Магасом появились полки русов, из ворот на равнину хлынула аланская конница. Но столь же стремительно ринулись остатки ее назад после короткой схватки с закованной в кольчугу ратью. А к вечеру благоразумный самодержец явился в шатер победителя для установления размеров дани.
Когда настало время присягать на дружбу и верность, аланский царь принес жертву огню и поклялся именами, очень похожими на имена русских богов. Слушавший его Святослав сказал:
– Велика и богата твоя земля. Нигде не видел я столь большого числа селений, следующих одно за другим. Говорят, когда утром запоет петух на краю аланского царства, ему отзывается вся равнина и великие горы. Храбры и многочисленны твои воины. Многочисленны и велики твои боги – это я говорю не понаслышке. Ибо молимся мы одним и тем же богам, хотя и живем далеко друг от друга. Верю в твою клятву больше, чем в клятвы других царей – ты не изменил вере предков, хотя, как говорили мне, тебя пытались обратить ко Христу.
За несколько десятилетий до похода Святослава аланы отказались от христианства и изгнали епископов и священников. Киевскому князю любо было слышать об этом – у него, наконец, появился сильный довод против утверждений матери и ее духовника о том, что рано или поздно все народы придут к христианству. «Посмотри, – говаривал грек-грач. – Один за другим приводят свои царства в подданство Святой Церкви варварские властители. Если хочешь быть полным господином Руси, и ты придешь к этому. Древние эллины заполонили богами небо, поэтому и на земле у них было раздробление власти, взгляни же на василевсов Ромейской державы – сравнится ли кто с ними в могуществе?» Теперь бы Святослав мог ответить ему: вот обратное движение от Христа к древним богам, но власть аланского царя не поколебалась от этого. Да и благо ли есть возвыситься без меры и править без совета со свободными мужами?
Царство алан соседствовало с землями касогов, простиравшимися до Русского моря. Народ этот славился красотой. Арабский купец, которого привели к Святославу в Итиле, чтобы он рассказал о странах, подвластных каганату и с ним соседственных, описывал племя касогов, то и дело целуя кончики пальцев и закатывая глаза.
– Да будет благословен твой путь, властелин. Клянусь волосом Магомета, ты не пожалеешь, если поведешь дружину в ту землю, и воины твои будут превозносить тебя. Нет по всем этим местам от моря Хазарского до моря Русского народа более изысканной наружности, с более чистыми лицами, нет более красивых мужчин и более прекрасных женщин, более стройных, более тонких в поясе, с более плавной линией бедер и ягодиц. Наедине их женщины, как описывают, отличаются сладостностью…
Слышавшие толмача дружинники радостно загалдели, но тут же умолкли под изучающим взглядом князя. Но по войску пошел слух о благах, которые ждут его в касожской земле.
И вот теперь, когда перевалив через отроги Кавказа, полки выстроились в виду утонувших в садах селений, тянувшихся одно за одним по широкой долине, Святослав обратился к дружине с предупреждением о том, что племя касогов верит в огонь и поклоняется многим богам, что жить ему в соседстве с русскими владениями еще долгие века, посему разорять эту землю и обижать ее обитателей непредусмотрительно. Если вожди касогов выведут воинов на битву, будет сеча, но и в этом случае не месть побежденным, а разумная дань будет наградой русам.
О том, что касоги – соседи Тмуторокани, присоединенной к русским владениям еще Игорем, впервые рассказал Святославу Свенельд, бывший в пору первого похода русов в эти края совсем молодым дружинником. Первый удар был нанесен по их владениям на побережье Русского моря. Войско Игоря перешло на ладьях пролив между Херсонским полуостровом и Корсунской страной, где и был заложен княжий город. При подписании договора с империей эта земля была признана русским владением. Святославу было тогда три года от роду, но и он запомнил первый обоз с рыбой и хлебом, пришедший по земле из Тмуторокани в Вышгород, княжеский замок под Киевом. Огромные мороженые осетры, распиленные на толстые поленья белуги, глядящие из-под рогож длинноносые стерлядки, золотящееся по всему двору просыпанное зерно, какого на Днепре никогда не видывали – крупное, тяжелое, прозрачно-блестящее, как янтарь. Появились тогда на улицах и высокие русоволосые люди с орлиными носами – возчики-касоги.
Теперь вот настало время докончить дело отца. Игорь погиб, и Тмуторокань захирела, обложенная кочевниками. Бывали годы, когда оттуда не прорывался ни один корабль, ибо пройдя по морю до Днепра, караваны попадали в руки печенегов, стороживших пороги. А пробиться к Киеву по суше и помыслить никто не мог – малочисленное войско могло еще кое-как отсидеться за городскими стенами, но пойти с обозами через степь ему было не по силам. Если Святославу удастся сделать своими данниками не только алан, но и касогов, Тмуторокань будет той твердыней в тылу печенегов и ромеев Херсона, которая сможет оттянуть на себя их силы в случае большой войны с империей. Если же касоги не будут побеждены, они сами станут угрожать русским владениям.
Но до битвы дело не дошло. Когда войско Святослава и касожская конница выстроились друг против друга, князья касогов прислали стариков к русскому князю.
Святослав выслушал их, сидя на расстеленной кошме. Седобородые послы предложили поступить по их старому обычаю, чтобы не губить дружины: пусть сразятся или князья или два самых сильных богатыря. Чей богатырь одолеет, той стороне и платить дань. Видно, не очень-то надеялись касоги на свое войско. Святослав согласился и тоже не прогадал: вызвавшийся на противоборство молодец недолго возился с касожским витязем, изловчившись, бросил его спиной на землю с такой силой, что противник еле уполз в свой стан.
Поскольку до войны не дошло, дружина Святослава ненадолго задержалась в землях касогов. Кое-кто из дружинников ворчал, что князь не дал людям как следует отдохнуть, и даже посмотреть на касожских красавиц не привелось – при подходе войска к любому селению весь женский пол куда-то прятался, а из-за глинобитных стен торчали только настороженные бородатые лица.
Тмуторокань встретила русскую дружину картинами полного запустения. Вся местность вокруг города выглядела заброшенной. Только кое-где кустились жалкие огороды, да одинокие одичавшие яблони оживляли холмистую полосу земли, сжатую с двух сторон морем. Оплывший кое-где земляной вал скрывал от глаз беспорядочно построенный городишко. Полуземлянки с дерновыми крышами лепились вокруг облупившегося длинного строения, именуемого местными жителями не иначе как дворец. Обитавший в нем начальник отряда вышел встречать князя в измызганном хазарском халате, подпоясанном касожским пояском с серебряными бляшками, в греческой скуфье на нечесаных длинных космах. Стоптанные сафьяновые сапоги неизвестно какого происхождения и кривая печенежская сабля дополняли этот наряд.
Святослав выслушал доклад тмутороканского властелина сидя в седле, затем легко спрыгнул на землю и, бросив поводья гридню, вошел во дворец. В нос князю ударил запах прокисших овчин, смешанный с едким духом перебродившего кумыса и чего-то еще невыразимо тошнотворного. Тучи мух наполняли воздух тревожным гудением.
Осмотрев предложенные ему покои, устланные пыльными коврами, Святослав молча направился к выходу и приказал дружинникам разбить шатер за городской стеной. Получив заверения в преданности местных жителей Перуну, Даждьбогу и Сварогу, князь велел волхвам подготовиться к жертвоприношению: он решил отблагодарить богов за счастливое возвращение в русские владения. Затем, повернувшись к патлатому начальнику отряда, князь спросил, приносят ли тмутороканцы жертвы только славянским богам или переняли от окрестных племен также их верования. При этом Святослав неодобрительно смерил взглядом долгополый халат обитателя дворца.
Гостеприимный начальник отряда не знал, как услужить великому князю. Призвав местного волхва, коренастого детину в кожаной долгополой рубахе и ожерелье из волчьих зубов, он осведомился о состоянии святилища, явно желая показать Святославу свою распорядительность. Жрец заученно произнес:
– Как ты и велел, все готово. Огонь священный негасимый пред болваном возносится яко моление вседневное. Петухи наилучшие от людей взяты…
– Не гоже богов за такой поход петухами ублажать, – усмехнувшись, сказал князь. – Белого коня трехлетка Перуну закласть велю. Веди на капище.
Детина помчался вперед, бренча волчьими зубами и нашитыми по подолу колокольчиками. Следом за ним двинулись волхвы, прибывшие с войском. Один вел под уздцы белого как молоко жеребца с черной звездочкой во лбу, другой тащил упиравшегося козла, также белого, третий подгонял белого барана.
Святослав много слышал о знаменитом тмутороканском болване – так именовали изваяние божества, которому издревле поклонялись в этих местах. Говорили, что оно весьма могущественно и благосклонно к людям, не скупящимся на жертвоприношения. Теперь он с удивлением смотрел на этого идола, совсем не похожего на тех, что стояли в Киеве. Высеченный из мрамора мускулистый бородач в накинутой на плечи шкуре какого-то зверя и с огромной дубиной в руке во всем походил на обыкновенного человека – ничего в нем не было божественного. Перун на киевском капище, высеченный из дубового кряжа, был страшен и величав, его стеклянные глаза яростно пригвождали всякого немым вопросом: что несешь в жертву? А этот, человекоподобный, смотрел невидящим взглядом поверх негасимого огня куда-то в никуда. Вокруг него торчали из земли другие болваны – каменная баба, подобная тем, что во множестве попадались Святославу в степях, глиняный кувшин с нарисованным косоглазым ликом, маленькие палочки с навершиями в виде человечьих головок. Нет, не для них привел сюда Святослав благородного жеребца, не им пожертвует козла и барана священной масти. Он распорядился доставить на капище походные изображения божеств и, когда резные статуи выстроились вокруг огня, велел начать жертвоприношение…
Святослав остановился на угловой башне. Отсюда виден был и весь город, лежащий внизу, и весь ромейский лагерь, полукольцом охвативший Доростол. Как много огней на греческой стороне, как мало их у русов! Хорошо если треть дружины осталась с ним. Неразумно было разбросать войско по многим крепостям. Недальновидно понадеялся он на венгров и печенегов. Да и решимость болгар противостоять ромеям, их преданность старым богам он тоже переоценил. Это урок – и ему, и другим князьям русским: можно надеяться только на своих, никто не спасет в тяжелый час, кроме собственной дружины. А уж на греков и подавно не полагайся. Как поздно разгадал он Калокирову игру: если бы знать сразу, что прохвост задумает использовать его для завоевания трона, он бы повел эту войну совсем иначе.
Когда Калокир появился в Киеве с мешками золота и льстивыми словами на языке, у Святослава не было сомнений в том, что император хотел бы загрести жар его руками. Но это настолько совпадало с замыслами самого князя, настолько облегчало его намерение создать новую столицу в низовьях Дуная, что он не скрыл своей радости по поводу предложений патрикия о начале войны с Болгарией. Но, как теперь выясняется, здесь была еще одна подоплека – на деньги императора честолюбивый грек хотел купить силу, способную вознести его на вершину власти.
Жрецы, убеждавшие Святослава не переносить столицу из Киева на Дунай, опасались, что князь намеревается освободиться из-под власти веча, стать самодержцем вроде ромейского императора. Не принимали они уверений князя в том, что его привлекает в Переяславце возможность держать в руках всю торговлю Севера и Юга, Запада и Востока. А потом, когда приходил из Болгарии в Киев, чтобы отогнать печенегов, осадивших город, и мать, княгиня Ольга, стала уговаривать Святослава не ходить больше на Дунай.
– Видишь – болею, неужто бросишь опять мать и жен, и сына малолетного. Похорони меня, по крайней мере, тогда и отправляйся куда захочешь.
Святослав до сих пор терзается мыслью о том, не он ли ускорил смерть матери – всего через три дня после этого разговора угасла она. Как казнился он тогда, как корил себя за жестокосердие, как рыдал у гроба. Черные греческие жрецы, окружавшие смертное ложе, со страхом взирали, как метался князь, как колотил себя в грудь.
Невыносимо было смотреть на отпевание матери, на ее погребение в черной узкой яме без всеочищающего пламени. Но такова была воля Ольги: не совершать русских обрядов, а предать ее земле по христианскому закону, не творить тризны, но поминать ее раздачей милостыни и чтением непонятных длинных молитв. Как сейчас перед глазами многотысячная вереница людей, медленно идущих к свежей могиле. Святослав впервые почувствовал тогда страх перед будущим: их становится все больше, и придет день, когда весь Киев будет гудеть от звона медных досок, в которые колотят церковные служки, сзывая христиан к службе.
Эти ночные костры вокруг Доростола и та молчаливая нескончаемая вереница – два воинства, два поля битвы… Поражение здесь отзовется там. Он знал возможность такого исхода, поэтому и ринулся на ромеев: не победить черное молчаливое воинство у себя дома пока возносится над миром город Константина, пока звучит оттуда высокомерная проповедь о превосходстве странного бога, который не сумел защитить самого себя. Его приговорили к позорной смерти единоверцы хазар, которых победил Святослав. Так кто же избранник судьбы: тот, кто поклоняется распятому, или тот, кто низверг потомков его палачей?
Ромейский лагерь под Доростолом
Императору не спалось. Он велел слугам откинуть полы шатра и перенести себя вместе с ложем к выходу. Глядя на зубчатый силуэт крепостных стен, смутно рисовавшийся на звездном небе, Иоанн размышлял о неудачах последнего времени. Так счастливо начатая война неожиданно затянулась; войско русов, которое поначалу представлялось Цимисхию обычной варварской ордой, оказалось весьма упорным и сильным противником. Даже уступая ромеям в числе и в вооружении, воины Свендослава сумели не раз поставить императора в трудное положение. Их богоненавистный вождь не только искусен, но и умен: даже видавшие виды командиры Цимисхия, прошедшие с ним Сирию и Месопотамию, были поражены умением варваров сражаться в пешем строю против катафрактов – тяжелой конницы, закованной в латы. А вылазка русов вчерашней ночью поставила под сомнение успех более чем двухмесячной осады.
Воспользовавшись непогодой, под раскаты грома и шум проливного ливня русы под командой самого Свендослава вышли на нескольких сотнях челнов-однодеревок из города и поднялись на веслах вверх по Дунаю. Подобравшись к обозу ромеев, варвары перебили прислугу и, захватив много зерна, печеного хлеба, вина, сыра и мяса, погрузили все это на свои челны и вернулись в Доростол.
Когда утром Иоанну доложили о ночной вылазке, он в гневе готов был предать смерти начальников флота. Его едва уговорили смилостивиться над ними, но на будущее император пригрозил за подобное упущение безусловной казнью.
Цимисхий отбросил одеяло и вскочил с постели. Приказал одеть себя и, завернувшись в плащ, выбежал наружу. От воспоминания о неудаче его бросило в жар, и теперь он с удовольствием вдыхал холодный воздух, пахнущий рекой, травой, дымом, конским навозом.
Звезда над угловой башней Доростола погасла, затем вновь зажглась. Цимисхий догадался, что кто-то ходит там наверху, и попытался представить себе, о чем думает этот неизвестный варвар. Может быть, он участвовал во вчерашней вылазке и теперь смакует обстоятельства? Или так же, как Иоанн, смотрит во тьму, охваченный необъяснимой тревогой перед огромностью мира, в котором хозяйничает ветер, пришедший из гиперборейских далей. Куда смотрит сейчас этот грубый воитель – может быть взгляд его устремлен на костер, рядом с которым остановился император? Цимисхию показалось на мгновение, что между ним и тем русом на крепостной башне протянулась тончайшая нить, тяжко гудящая под ударами ветра. А может быть, это враждебные сердца наполнили ночь гулким набатом? Император вздрогнул, наваждение кончилось. Он почувствовал себя бесконечно малой песчинкой под грозно и немо горящими звездами. Если судьбе угодно будет отнять у него почти достигнутую уже победу, он действительно станет одной из тех человеческих песчинок, которые взметают и уносят ветры истории. И тогда вся его великая война покажется потомству лишь цепью мнимых успехов, приведших обманувшегося в себе воителя к бесславному концу. Иоанн снова переживал приступ неверия в себя, снова испытывал потребность придирчиво перебрать в памяти все перипетии кампании с самого первого дня…
Незадолго до начала войны с русами император отпраздновал свадьбу. Феофано, имевшую на него виды, он отправил в ссылку на один из отдаленных островов, а сам женился на дочери императора Константина Порфирородного, скончавшегося за десять лет до восшествия на престол Иоанна. Он правил дольше, чем кто-либо из его предшественников – сорок шесть лет. Помимо того, что Цимисхий хотел избавиться от вдохновительницы заговора, которой он был обязан троном, новый властитель хотел связать свое имя с популярной династией и тем самым усилить собственные позиции перед лицом многочисленных врагов. Отовсюду тайные агенты императорской полиции – сикофанты – доносили о готовящихся заговорах. С Востока грозили мятежники, вставшие под знамена Фоки, с Запада – Калокир, опирающийся на силу русов. С заключением царственного брака Иоанн получал поддержку многочисленной знати, выдвинувшейся при Константине Порфирородном, приобщался к наследию покойного самодержца, в том числе к его рукописям, впитавшим богатейший государственный и военный опыт. Рожденный в Порфире, особом помещении императорского дворца, с ранних лет носивший звание законного наследника ромейского престола, коим владели его отец и дед, Константин получил власть не как Цимисхий, в тяжелой и кровавой борьбе, поэтому его наследие особо интересовало узурпатора, лелеявшего мечту о долгом и великом царствовании.
В заметках Константина Иоанн наткнулся и на рассуждение о своем противнике в предстоящей войне: «Знай, что все северные племена по природе своей жадны до денег, алчны и совершенно ненасытны. Их натура поэтому всего жаждет и до всего вожделеет, и не положены пределы ее влечениям, всегда ей хочется большего, а из малой пользы она желает извлечь большие выгоды». Сам Константин, не раз отражавший набеги варваров, тщательно собирал донесения агентов и купцов, побывавших в северных землях. Особенно занимали его возможные противники русов. Одна выписка из сочинения арабского летописца привлекла внимание Иоанна. «Оторвалась часть тюрок от своей страны, и стали они жить между хазарами и Румом, называют их баджанакийа, и не было им места на земле в прежние времена, и вот двинулись они и завоевали землю, и они – шип русийев и их сила». Выходило, что баджанокийя, или пацинаки, как называли их ромеи, или печенеги по-русски, главная сегодня сила Свендослава. Если истинно мнение Константина, то пацинаки столь же алчны, как и русы. Вызвать их столкновение между собой может, следовательно, богатая добыча. Или – обещание помочь овладеть достоянием русов. Но по силам ли пацинакам справиться со Свендославом, если даже могучие хазары не устояли против его дружин? И в ночь, предшествовавшую выступлению в поход, Цимисхий в который уже раз перечитал донесение араба-очевидца падения Хазарии, от которого становилось тягостно на душе.
Только под утро забылся император тяжелым сном, который не дал отдохновения: всю ночь сменяли друг друга видения кровопролитных сражений и сожженных городов. А когда, пробудившись, Иоанн позвонил в колокольчик и евнух подал сосуды для омовений, было заметно, с каким тревожным вниманием поглядывает на Цимисхия старый слуга. Он даже не решился задать свой обычный вопрос, как почивал василевс.
Войска двигались почти без отдыха, так как разведка донесла, что клисуры – узкие горные проходы Балкан – не охраняются. То ли варвары решили, что в преддверии Пасхи ромеи не станут наступать, то ли уверились в мирных намерениях Иоанна после нескольких посольств, приходивших к Свендославу с дарами, то ли полагали, что мятеж Варды Фоки еще не подавлен.
После того, как летом и осенью 970 года русские дружины нанесли ромеям несколько чувствительных поражений во Фракии, они невероятно возгордились. Магистр Иоанн по прозванию Куркуас, которому было доверено войско на западе, предавался безмерному пьянству, под его началом и другие командиры проводили время в преступной праздности. Результатом было позорное поражение под Аркадиополем.
Как бы то ни было, Свендослав имел основания для беспечности. Цимисхий не преминул наказать его за это, ворвавшись во главе своих катафрактов и отборной пехоты на холмистую равнину, окружающую Преславу. Пройдя маршем наиболее опасные горные участки и переночевав на неприступном холме невдалеке от столицы, ромеи на следующее утро построились в боевые порядки и под звуки боевых труб и тимпанов выступили на Преславу.
Хотя появление огромного войска застало врасплох Сфангела, командовавшего русской дружиной, он сумел собрать свои полки и бросить их навстречу «бессмертным», составлявшим ударную силу Цимисхия, – их ряды пополнялись за счет детей погибших знаменитых воинов; на место каждого сраженного тотчас заступал новый латник, отсюда и возникло наименование этого отряда. Испуская воинственные вопли, язычники вступили в бой, но не выдержали натиска конницы и обратились в бегство. Ромеи преследовали их до самых стен города, пока остатки русов не затворились в Преславе. Тысячи трупов усеяли поле битвы, и воины Цимисхия разбрелись по нему, чтобы собрать трофеи – главными среди них почитались русские мечи, намного превосходившие ромейские по своей крепости.
На рассвете следующего дня в лагерь императора прибыли обозы и те отряды, которые везли тяжелые осадные машины. Поэтому, не давая русам как следует подготовиться к обороне, Иоанн приказал идти на приступ. С пением победных гимнов войска несколькими колоннами подошли к городу и начали обстрел его защитников из камнеметных орудий, пращей и луков. Русы и помогавшие им болгары едва могли высунуться из-за стен, чтобы бросить в ромеев дротик или камень.
Зычный голос императора перекрыл шум битвы: приказ приставить к стенам лестницы воодушевил ромеев, и они ринулись вперед под градом стрел и копий. Осажденные, сильно уступавшие в числе войску Цимисхия, не выдержали напора и уже первый приступ принес успех осаждавшим. Отступившие к центру Преславы русы и их союзники укрылись в укрепленном царском дворце и отражали все попытки «бессмертных» прорваться туда. Когда Иоанну доложили о гибели полутора сотен отборных воинов, он приказал остановить безрассудное наступление и распорядился метать огонь через стены на помещения дворца. Вскоре гудящее пламя охватило обширные строения царской резиденции, и семь тысяч воинов, нашедшие там убежище, вынуждены были выйти навстречу ромеям и выстроились вкруговую на открытом месте возле дворца.
Поделиться книгой: