Мужчина на всю жизнь

Рита поставила тарелки на холодильник и вышла из кухни. Вместо нее вошел Карстен.

— А что это будет? Дай-ка мне попробовать. Я же умею.

Он выхватил у отца отвертку и попробовал вогнать в дерево шуруп, который наполовину был уже закреплен. Хайнц молча взглянул на мальчишку, и теперь уже Марион почувствовала острое желание выйти из кухни.

— Глаза б мои не глядели.

Но тут отвертка соскочила, и Карстен оцарапал себе руку.

— Не руки, а крюки.

Карстен уселся на лавку возле стены.

В эту минуту вместе с Ритой вошла Марион; увидев, что Карстен неловко держит руку и вот-вот заплачет, она решительно смела все со стола.

— А сейчас мы будем есть.

На следующее утро он еще продолжал мастерить, но, когда она вернулась из магазина, в квартире никого не было. Незаконченная панель была прислонена к стене, на столе в беспорядке валялся инструмент, на полу — стружки и обломки дерева. Он пришел лишь после обеда, слегка навеселе.

Что-то с ним произошло. Он не отвечал на вопросы, сидел, уткнувшись в газету. Она вышла в прихожую, туда, где висела его куртка. В боковом кармане лежала бумажка с названиями и адресами фирм. Значит, он искал работу. Марион достала бутылку водки и две рюмки.

— Ты только погляди, — сказал он, положив газету на стол и ударив по ней кулаком. — Выходит, это я лентяй и сам уклоняюсь от работы.

Он разорвал газету и скомкал обрывки.

— Расскажи по порядку, — сказала она.

Водку он между тем выпил. Она налила еще.

— Расскажи по порядку! — передразнил он. — Что рассказывать-то? Как сам себя продаешь? И каково это — предлагать себя? А потом узнавать, что спроса на тебя нет? Будто можно рассказать об этом по порядку.

После третьей рюмки он немного успокоился. Видно, уже изрядно подвыпил. Около семи он завалился в постель.

Пройдет время, и он оправится от этого удара. Она уговаривала Карстена и Риту быть с отцом поделикатнее. Совсем недавно Карстен предложил ему сбегать в магазин за чистыми тетрадками, у него самого, мол, и без того дел по горло.

"Я сейчас принесу", — сказала она и быстро вышла из квартиры. Слава богу, Хайнц, кажется, ничего не слышал.

И еще она просила детей не заводить разговоров об отпуске.

"Отпуска не будет", — сказал он, когда Карстен в первый раз заикнулся об этом. Карстен попробовал было возразить, но мать оборвала его на полуслове.

"Мы обсудим все это в другой раз".

Карстен понял, и "другой раз" наступил тогда, когда отец облицовывал стену в коридоре и был явно в хорошем настроении. Конечно, он сразу получил желаемый ответ. Да, они поедут. У них ведь давно заказаны билеты в Югославию, три недели в летнем домике на Хваре.

Он заметил, как мало знает своих детей. В сущности, он всегда был всего лишь "отцом по вечерам", — отцом, который, побоксировав немного с сыном и раз-другой подтрунив над дочерью, тут же снова прячется за газетой. Однажды зашел разговор о каком-то парне по прозвищу Счастливчик. Рита просила купить ей сапоги, непременно желтые, и Карстен съязвил по этому поводу, что Счастливчик, должно быть, предпочитает сапоги именно желтого цвета. Рита разразилась слезами, а Марион, выпроводив Карстена из комнаты, принялась утешать ее, дескать, со Счастливчиком все снова образуется. Хайнц же понятия не имел, кто такой этот Счастливчик.

Однажды он заглянул в их учебники (они ходили уже в среднюю школу). Сначала он постарался сосредоточиться и вникнуть в прочитанное, потом оставил эти попытки.

Не для такого работяги, как я, подумал Хайнц.

Он даже не представлял себе, сколько им задавали на дом.

— А когда, собственно, вы играете? — спросил он. Оба взглянули на него с явным недоумением. Он заметил, что о многих домашних делах попросту не имеет ни малейшего понятия. А вот Марион знала, кто такой Счастливчик или как его там зовут. Знала, к какому дню необходимо приготовить те или иные задания, когда нужно сменить джемпер, что приготовить на обед. Она была нужна, он — нет.

Он спрашивал себя, были ли его дети и прежде такими, или он просто только теперь разглядел их как следует. Его четырнадцатилетняя дочь могла часами сидеть в ванной с транзистором. Рита то и дело что-то разыскивала, казалось, она не в состоянии хоть как-то упорядочить собственные действия, она без конца перекладывала что-то с места на место, а по прошествии двух минут она уже не помнила, что ей только что поручили или что она намеревалась сделать сама, она каждую секунду что-то теребила на себе, то одергивала пуловер, то поправляла прическу, то подновляла косметику на лице, и все это с отсутствующим видом, дергаясь в этом немыслимом музыкальном вареве.

Мальчишка совершенно обнаглел и все время привередничал, раньше он за ним такого не замечал. Вечно ему что-то было не по нраву, вечно он "так и знал", вечно его что-то не устраивало. А самое главное — этот негодяй прямо-таки помешался на чистоте. Заставить его что-нибудь съесть — для этого требовались сложнейшие дипломатические ухищрения, которые завершались успехом лишь в том случае, если ему не попадались в тарелке капельки жира, лук, "несъедобные" куски и прочая, с его точки зрения, гадость. Но сперва он еще должен был признать блюдо вообще съедобным.

Спрятавшись за газетой, он учился улавливать полутона. Дети взяли себя в руки, но не настолько, чтобы это вообще не бросалось в глаза. Он видел, как старалась Марион избегать острых ситуаций, как она боролась с собственной нервозностью.

Однажды, расположившись в гостиной, он услышал, как Марион пробирает Риту за то, что, намереваясь засесть за уроки, она выпроводила его из кухни. Они спорили вполголоса, но он все слышал. Он был лишним. Он всем только мешал.

Впрочем, к этому времени он настолько поддался апатии, что был уже не в состоянии отлучаться из дому надолго. Без дела слонялся по комнатам или валялся в постели до тех пор, пока Марион не возвращалась из магазина. Тогда она тут же принималась убирать спальню, шумно раздвигала портьеры.

— И тебе не стыдно? Это же немыслимо.

Он больше не ощущал своего тела. Прежде он подолгу и с удовольствием мылся в ванной. Отношение к собственному телу до сих пор определялось у него боксерскими привычками. Контроль за весом, контроль за пищеварением, регулярное питание, здоровый сон, борьба с лишними килограммами, разумное потение, водные процедуры. Полуголый, он носился по квартире, приготовляя себе свежее белье, разыскивал фен, который Рита, как всегда, утащила в свою комнату, подолгу лежал в ванне, обстоятельно и с наслаждением намыливался, покрякивая, мыл душистым шампунем голову, насвистывая, растирался досуха полотенцем, пользовался хорошим кремом — это был ритуал, неотъемлемой частью которого был визит в ванную Марион, которая призывалась обычно для освидетельствования какого-нибудь прыщика, вскочившего на спине, и отсылалась потом за чем-то срочно понадобившимся.

Теперь он лишь принимал душ, да и то впопыхах, не раздумывая, исключительно ради гигиены.

Марион между тем выполняла свои обязанности. Уборка, стирка, магазин, приготовление еды, проверка домашних заданий — дел у нее было по горло. Она не могла думать о нем одном. И вернулась к текущим делам.

Порой ему казалось, будто он здесь в гостях, и, возможно, именно это ощущение, которое с недавних пор укрепляла в нем Марион, заставило его однажды сказать:

— Я отказался от автомобиля.

— Что-что? — Она была поражена. — Ты что, с ума спятил? А как же мы поедем в отпуск? Выходит, мы совсем на мели. И по воскресеньям теперь не сможем выбраться за город. Разве ты не знаешь, сколько стоит автобус на четверых? Да за эти деньги на автомобиле сто километров проедешь… Не могу я тут сидеть, — сказала она. — Схожу в кино. Мне надо отвлечься.

А спустя несколько дней он явился с тем пакетом.

Он прихватил еще две бутылки шампанского. После первой, когда Марион была уже слегка навеселе, он достал сверток.

— Вот. Это тебе.

Предмет был завернут в белую бумагу, и разрешение развернуть она получила, только когда и вторая бутылка была наполовину опорожнена. Под белой бумагой оказался еще один пакет, на этот раз золотой, перевязанный черной шелковой ленточкой.

Вверху, где ленточка была присобрана наподобие цветка, торчала роза, настоящая красная роза на длинной ножке.

— Это мне? — спросила Марион.

— Иди в спальню и разверни это там.

Когда он вошел в спальню, это было уже на ней.

Красные прозрачные трусики с черными кружевами и бюстгальтер того же цвета, с большим вырезом, так что видна была почти вся грудь. Выглядело это весьма двусмысленно.

Она была высокая, сильная женщина, но детей дома не было, а здесь ее крика все равно никто бы не услышал. Она смирилась, и все кончилось быстро. Потом, когда он уже храпел, она пошла на кухню, достала бутылку водки и стакан.

Подпускай к себе, только если он женится. Для того, чтобы он женился. Вот и вся мудрость, которую Марион выудила у своей матери, когда у нее в первый раз случились месячные. Этим нехитрым багажом она и должна была обходиться впредь.

Когда он навалился на нее, она спряталась далеко в глубь себя. И сидела там, маленькая, съежившаяся, но укрытая своим телом как надежной стеной.

Под халатом на ней все еще было это белье.

Уже слегка осоловевшими глазами она смотрела на съехавшие трусики, на складки жира на животе.

— Даже если мужик ходит без работы, жена все равно будет трястись от страха, как бы он ее не бросил.

Она произнесла это вслух и повторила еще раз, пока добрела до спальни.

Благие намерения считаться друг с другом мало-помалу забывались. И вспоминали о них реже и реже. Все четверо перестали себя сдерживать, не сразу, правда, но шаг за шагом.

С Карстеном совсем сладу не было. Иной раз он демонстративно выходил из комнаты, как только там появлялся отец. Или терял терпение за столом, когда отец накладывал себе еду, а ему приходилось ждать: "Слушай, что ты так долго копаешься?"

Этот человек, целыми днями слоняющийся по квартире, никак не соответствовал его представлениям об отце.

Однажды вечером Хайнц не пустил его во двор играть в футбол, потому что было уже поздно.

— Нечего тут командовать! — крикнул Карстен.

В следующую секунду Хайнц был уже возле сына, но Марион встала между ними.

— Сегодня ты больше не пойдешь на улицу, — сказала она.

— А чего ты его слушаешь?! Кто он тут такой?! — завопил Карстен.

Она влепила ему затрещину.

— Ты еще будешь мне указывать, кого слушать, а кого нет. Марш в постель, и чтобы до утра я тебя не видела.

Хайнц был в другой комнате. Она подошла к нему, села рядом.

— Нет, ну ты подумай.

— А, отстань, — сказал он. — Чему тут удивляться.

Рита теперь почти не выходила из своей комнаты. Она попросту отгораживалась от них, бродила в тумане своей музыки.

А потом как-то утром Хайнц Маттек застал жену возле открытого холодильника. Она наливала себе водку.

Он попытался скрыть испуг.

— А мне можно?

Раньше алкоголь для нее ровным счетом ничего не значил. Конечно, когда они бывали в гостях или приглашали друзей к себе, она выпивала рюмочку-другую, но не больше. Крепкое спиртное, да к тому же с утра — прежде это было немыслимо.

Теперь же, сидя в гостиной, он все чаще слышал тихое позвякивание посуды да короткий глухой щелчок, когда она осторожно закрывала дверцу холодильника.

Однажды утром он вошел в кухню и тоже налил себе стопку.

— Твое здоровье, — с облегчением сказала она.

Они выпили по второй, достали сигареты, а после третьей больше не стали убирать бутылку в холодильник, а когда дети пришли из школы, оба уже здорово набрались и обеда не было.

— Как же так? — спросил Карстен.

— Я приготовлю вам бутерброды, — воскликнула Марион и вскочила. Но тут же передумала. — Почему бы вам не сделать это самим? — Она повернулась, прошла в спальню, разделась и бросилась на кровать. Так и проспала до следующего утра.

— Я приготовлю вам что-нибудь, — сказал Хайнц Маттек, после того как она вышла. Но Карстену уже расхотелось есть. Хайнц внимательно посмотрел на сына: личико у него стало вдруг совсем прозрачным.

Автомобиль все еще стоял внизу. Время от времени Маттек перегонял его на другую стоянку. Иногда подолгу неподвижно сидел в машине, просто сидел и глядел прямо перед собой.

Однажды вечером, сразу после телевизионных новостей, в дверь позвонили.

— Привет, соседи. Добрый вечер. Можно войти? Мы живем под вами слева. Ну вот видите, теперь вы меня узнали.

Жена безработного строительного подрядчика. В желтом брючном костюме, светловолосая, с высоко взбитой прической. Хайнц вынужден был уступить ей дорогу, она все равно оттеснила бы его от двери, такое у него было ощущение. Марион вышла из кухни, Дорис (гостья тем временем представилась) устремилась в гостиную.

— Надо же, как у вас уютно! — воскликнула Дорис. — И пока еще вполне прилично.

— Спасибо, с удовольствием, — снова воскликнула она, когда Хайнц направился к шкафчику, где стояли бутылки. — Коньяк, пожалуйста, если можно. Я, наверное, веду себя неприлично?

Прошло полчаса, а они по-прежнему не могли понять, что означает этот визит. Раз дался звонок. Дорис быстро допила коньяк и закурила еще одну сигарету.

— А, вот она где! — с порога закричал подрядчик. — Так просто ты от меня не отделаешься!

— И все же, — сказала Дорис, — в один прекрасный день мне повезет.

Подрядчик тоже предпочитал коньяк.

Он буквально измучился со своим автомобилем, это какой-то ужас. Но зато он навел блеск в своей мастерской и только потом пригласил клиента. Сейчас у него есть два предложения на крупные стройки — одна в Южной Африке, атомная электростанция, другая во Франции. Какое из них принять, он пока не решил. Марион вдруг вспомнила, где она видела эту женщину: в универсаме. Та предлагала покупателям отведать разные вина на выставке-продаже.

— Ну, пожалуй, нам пора, — сказал подрядчик и схватил Дорис за руку.

— Ах, я, как назло, только что закурила! — воскликнула она, показывая дымящуюся сигарету.

Хайнц еще подлил подрядчику.

— А вы что же ничего не пьете?

— Я лучше водку, — сказал Хайнц.

— В Германии больше не на что рассчитывать, — сказал подрядчик, опять усаживаясь в кресло. — У кого есть голова на плечах, тот отправляется за границу.

— Ну и как, автомобиль теперь снова в порядке? — спросил Хайнц. Он знал, конечно, что автомобиль подрядчика давным-давно продан, что на днях у них побывал судебный исполнитель — весь дом об этом судачил.

— Да нет, пока чинят, — сказал подрядчик. — Ну, мышка, пойдем?