Рука, кормящая тебя

* * *

«Да» или «нет»:

Вы были участником или свидетелем опасного для жизни события, что вызвало у вас сильный страх и/или чувство беспомощности.

Вы снова переживаете это событие в сновидениях.

Вы постоянно вспоминаете это событие, когда бодрствуете.

У вас были мысли о самоубийстве.

У вас были мысли о том, чтобы убить кого-то другого.

Вы понимаете, что находитесь на лечении в психиатрической клинике.

Вы знаете, почему здесь оказались.

Вы считаете, что в том событии была доля вашей вины.

Я понимала, что эта милая женщина-психиатр – она представилась Селией – действует из самых лучших побуждений и задает очень правильные вопросы, чтобы выявить мое душевное состояние, но среди них не было тех вопросов, на которые мне нужно было найти ответы. Селия внимательно наблюдала за мной, сохраняя полную невозмутимость.

– Вы не обязаны говорить со мной прямо сейчас или отвечать на эти вопросы.

Она убрала листок с тестом в ящик стола и достала упаковку никотиновой жвачки.

– К ним привыкаешь еще похуже, чем к сигаретам, – сказала она.

С виду Селии было чуть за пятьдесят. Она носила простую прическу: хвостик, скрепленный черепаховой заколкой. Она налила себе кофе и достала вторую чашку.

– Вам с молоком? – Она вынула из крошечного холодильника пакет молока и принялась лить молоко в чашку. – Скажите, когда хватит.

Я вскинула руку.

– Сахар?

– Я все правильно помню? – Я заговорила впервые за последние шесть дней.

– А что вы помните?

– Мой жених мертв. Я нашла его в спальне. Его разорвали мои собаки.

Селия молча ждала продолжения.

– Я сразу же поняла, что он мертв. Еще до того, как вызвала «Скорую». До приезда полиции я пряталась в ванне. Полицейский застрелил одну из моих собак. – Я не могла смотреть Селии в глаза. – Это моя вина.

– Когда вас сюда привезли, вы были в шоке. Но память вас не подводит. Вчера ночью вам удалось заснуть? Вы хоть что-то едите?

На оба вопроса я ответила «нет». Я отвечала так на все вопросы, касавшиеся нормального состояния. Я вообще не представляла, как теперь вернуться к нормальной жизни. Как развидеть то, что я видела? Как можно видеть что-то еще?

– Я понимаю, как вам сейчас больно, и я могу прямо сейчас дать вам снотворное, но у меня нет лекарств от горя. Горе – это не болезнь.

– А у вас нет лекарств от чувства вины?

– Возможно, вы чувствуете себя виноватой, потому что с виной легче справляться, чем с горем.

– И что мне делать?

– Вы уже делаете. Вы со мной разговариваете. Это первый шаг.

– Разговоры не отменят случившееся.

– Вы правы, да. Но мы здесь не для того, чтобы отменить случившееся, – сказала она.

– Он мертв. Я хочу знать, что стало с моими собаками.

– Собаки – следственный материал. Их держат в питомнике до выяснения обстоятельств.

– Их усыпят?

– А вы как считаете?

Тучка в жизни никого не обидела. Она вообще не умела кусаться. Я взяла ее, когда ей было два месяца. Что могло так «завести» питбулей? Два месяца они спали в моей постели. Они даже спали в постели с Беннеттом. Они никогда не проявляли агрессии или нервозности. Можно было их разбудить после крепкого сна, и они принимались лизать тебе руки и подставлять животы, чтобы их почесали. Может быть, Беннетт им угрожал? Может быть, он хотел их побить? На Беннетта набросились всерьез. Тело было обезображено до полной неузнаваемости.

– А что будет с телом Беннетта? Его родители уже назначили дату похорон?

– Полиция до сих пор их не нашла.

– Он говорил, они живут в какой-то маленькой деревушке в Квебеке.

– Беннетт сам из Квебека?

– Он жил в Монреале.

– Ваш брат мне сказал, что он ни разу не видел Беннетта.

– Вы разговаривали со Стивеном?

– Ведь Стивен живет рядом с вами? – спросила Селия.

– Мы не так часто виделись с Беннеттом, и когда он приезжал, мы посвящали все время друг другу.

– А вы бывали у него в Монреале?

– Он меня звал, дал мне ключи от своей квартиры, но я так туда и не добралась. Нам было удобнее, чтобы он приезжал сам.

– Как вы познакомились?

– Я проводила исследование для дипломной работы по судебной психологии.

После шести дней молчания на наших терапевтических сессиях я все еще была не готова рассказать Селии, что познакомилась с Беннеттом в Интернете, когда проверяла свою теорию о женщинах – жертвах сексуальных хищников. Я создала пять профилей женщин из разных групп риска: «Неуверенная в себе барышня, которая пытается всем угодить», «Разбитная девица в поисках партнера на ночь», «Страдалица с разбитым сердцем», «Легкая мишень» и «Приходящая домработница» – и разместила их на разных сайтах знакомств. Я создала еще и контрольную личность: стеснительная, серьезная женщина с добрым сердцем и явной склонностью к трудоголизму, которая любит секс и умеет посмеяться над собой, – иными словами, я сама. Первое письмо Беннетта определило его в контрольную группу обычных мужчин. Однако в отличие от остальных «нормальных парней» его ответ не напоминал резюме от соискателя работы с шестизначной зарплатой. Беннетт расспрашивал обо мне: какие книги я читаю, какую музыку слушаю, когда я сильнее всего ощущаю себя собой. Я чувствовала себя обманщицей. Наше общение продолжалось – у меня не было выбора. Но когда я призналась, что именно делаю на сайте знакомств, Беннетт не обиделся, не рассердился. Наоборот, проявил самый живой интерес. Он задавал вопросы о моей работе, и мне это льстило. Еще как льстило!

Его интерес к моей работе открыл еще один путь для сближения. Он принимал мои идеи с бóльшим восторгом, чем проявляли мои однокашники в аспирантуре, включая пылкого полицейского-доминиканца, с которым мы одно время крутили любовь. На самом деле интерес Беннетта к моей работе иногда доходил до одержимости. Однажды я застала его за тем, как он читал ответ на одно из моих электронных писем – на hotmailе, где я завела ящик для одной из вымышленных личностей на сайтах знакомств. Письмо было от человека, которого я уже определила в половые извращенцы, но еще не разобралась, был ли он хищником. Когда я спросила Беннетта, что он делает, он ответил: «Ты оставила почту открытой. Мне было любопытно». Потом он сказал: «Я заметил, что этот парень пишет о себе в третьем лице. Это типично для таких людей?» Я как-то не обращала на это внимания, а вот Беннетт сразу заметил. После такого я уже не могла сердиться на его бесцеремонное поведение. Его наблюдение показало, насколько глубоким и неподдельным был его интерес к моей работе. Он опять мне помог. Но вот что странно: я не могла ни извиниться, ни поблагодарить его. Я снова впала в уныние.

– Когда меня отпустят домой? – спросила я.

– Назначенный полицией срок пребывания в клинике истек еще три дня назад, – сказала Селия. – Вы можете уйти когда захотите.

– А мне обязательно уходить?

…Странно, но когда я была в психбольнице, мне приснился эротический сон. Хотя, может быть, и не странно.

– Скажи, что тебе больше нравится, – велел Беннетт во сне.

Он поцеловал меня в губы, а потом больно дернул за волосы.

Я сама удивилась своему ответу:

– Волосы.

Он погладил меня по бедру с внутренней стороны, а потом укусил в то же место. И снова спросил, что мне больше понравилось.

– Когда кусаешь, – сказала я.

Беннетт ответил:

– Хорошая девочка, – и лизнул меня в щеку, как пес.

Он велел мне лечь на живот, и там, во сне, он вошел в меня сзади сразу в два входа, одновременно. Как такое возможно? Он спросил:

– Что тебе больше нравится?

– Не могу выбрать, – сказала я, и он продолжал биться в меня, как двое мужчин одновременно.

На следующий день я рассказала Селии об этом сне, и она сказала, что чувство вины часто преобразуется в сексуальное возбуждение, что психический стресс отражается и на теле. Она заметила, что секс – даже во сне – это всегда жизнеутверждающий показатель.

Руки других мужчин были жаркими, лихорадочными, дразнящими; прикосновения Беннетта были уверенными. Он умел находить на моем теле такие места, что его ласки казались поистине бесконечными. Они были нежными, но не робкими – он давил с той же силой, с какой скульптор мнет влажную глину.

Для нашего первого свидания мы сняли номер в гостинице в Олд-Орчард-Бич, штат Мэн.

Мы договорились, что наша первая личная встреча пройдет в уединении, вдали от посторонних глаз. Я с удивлением поняла, что робею, хотя с нетерпением ждала этой встречи весь месяц. Мы также договорились, что я приду позже, а Беннетт будет ждать меня в номере. Я уже начала жалеть, что мы не назначили свидание в общественном месте, где можно было бы чем-то заняться: покататься на лодке, сходить погулять – все что угодно, лишь бы не оставаться с Беннеттом один на один в маленькой комнате с большой кроватью. До Беннетта я встречалась только с мальчишками. Неважно, сколько им было лет, все равно это были мальчишки: всегда готовые к сексу, веселые, беззаботные, стремительные, опасные, себялюбивые, пылкие – какие угодно, но не уверенные в себе. Едва я открыла дверь, Беннетт решительно взял меня за запястье и втащил в комнату. Он был далеко не красавец. Но мне сразу стало понятно, что это неважно. У него были асимметричные черты лица – один угол рта немного опущен. Кожа не очень чистая, местами прыщавая, как у подростка. Но зато удивительные глаза: ярко-голубые, с длинными ресницами. Впрочем, даже его недостатки лишь добавляли ему привлекательности, он чем-то напоминал молодого Томми Ли Джонса, тоже далеко не красавца, но любимца женщин. Его сила таилась в динамике: все движения были исполнены ленивой истомы.

Он целовал меня медленно. Он знал, когда надо остановиться.

И когда надо продолжить.

Он целовал меня, держа мое лицо в ладонях. А я обнимала его за шею. Обычно женщинам нравятся высокие, статные мужики, но Беннетт был невысоким – метр семьдесят, и мне нравилось, что мы подходим друг другу по росту. Мне нравилось, что он не надушился одеколоном; от него пахло чистой озерной водой.

Мы упали на кровать, и он подтянул меня ближе к себе, но на этот раз – не за запястье. Он так явно меня хотел, что его возбуждение развеяло мою робость. И когда он мне сказал, что в жизни я еще красивее, чем на фотках, я сразу ему поверила. Я больше не чувствовала себя скованной, как будто часть его уверенности передалась и мне. Я помогла ему расстегнуть мою рубашку до середины, а потом он снял ее с меня через голову. Беннетт не торопился. Он взял мою руку и положил на свой член, чтобы я ощутила его эрекцию. Потом поднес мою руку к губам и поцеловал в ладонь. На мгновение взял в рот каждый пальчик. Опустился на колени – все еще полностью одетый, в белой рубашке и в джинсах, – и снял с меня все остальное. Провел подбородком по моим бедрам, принялся целовать их с внутренней стороны. Я хотела его, но не торопила события. Я позволила Беннетту задавать темп. Если он не спешит, то я тоже не буду спешить. Он уложил меня на спину, раздвинул ноги и принялся ублажать языком. Никто из моих мальчиков так не делал – я имею в виду именно так. Мне было неловко, что я кончила так быстро, но смущение сразу прошло, когда я увидела, что ему это доставило удовольствие. Он поднялся, и теперь уже я встала на колени. Его джинсы застегивались не на молнию, а на пуговицы. Я расстегнула их и провела пальцем по его возбужденному члену.

– Иди ко мне, – сказал он.

Он запустил в меня палец и поцеловал в ямку между ключицами, когда почувствовал мою готовность его принять. Он заставил меня ждать еще несколько долгих секунд. Его движения были властными и уверенными. Он хорошо понимал, в чем сила промедления, в чем восторг ожидания.

– Иди ко мне, – повторил он.

Со мной в палате лежала молоденькая девчонка, студентка первого курса колледжа Сары Лоуренс. Ее звали Джоди, и она пыталась покончить с собой, запихав себе в горло комья туалетной бумаги.

– Я выпила весь папин виски и все бабушкины таблетки, но меня ничто не брало, – сказала она мне в первый день.

Наша палата практически не отличалась от обычной комнаты в студенческом общежитии, только оконные стекла были из небьющегося стекла, а «зеркало» в ванной – из полированной нержавеющей стали. Уединиться было никак не возможно, даже при закрытой двери; в дверном окошке просматривался коридор, где никогда не выключался свет. Джоди мне рассказала, что Селия, наш общий психотерапевт, в молодости подрабатывала бэк-вокалисткой у Лу Рида. Уж не знаю, какую жизнь Джоди вела вне стен клиники, но поистаскалась она изрядно и выглядела явно старше своих восемнадцати. И ее не спасала даже густая черная подводка для глаз. При поступлении в клинику ее заставили снять с лица весь пирсинг, все штанги, и кольца, и мелкие гвоздики с нижней губы.

Селия вообще не пользовалась косметикой и выглядела гораздо моложе своих лет. Ее ненакрашенное лицо было таким же приятным и располагающим к себе, как и ее доброжелательный взгляд. Наверное, ей стоило немалых усилий отточить этот взгляд – нейтральный и непредвзятый, словно она смотрела на пациентку, нуждавшуюся в помощи и участии, а не на женщину, виноватую в смерти жениха. Именно такой взгляд я пыталась практиковать на своих еженедельных встречах с интернет-мошенниками и эксгибиционистами в тюрьме Райкерс в рамках нашей учебной практики.

Беседы с Селией проходили в ее кабинете. Я сидела на диване, а Селия – в ортопедическом кресле с подголовником. Она вынула из кармана пачку своей никотиновой жвачки.

– Вы не против? – спросила она.

В кабинете преобладали мягкие приглушенные цвета земляной гаммы. На стенах висели картины в оранжевых и охряных тонах – абстракции, когда-то считавшиеся радикальным искусством, а теперь украшающие кабинеты каждого уважающего себя психотерапевта. Эти картины были единственными яркими пятнами во всей обстановке.

– Видно, что вы хорошо спали сегодня ночью и хорошо отдохнули.

– Ну, если кошмарные сны можно считать хорошим отдыхом…

– Могу увеличить вам дозу снотворного.

– Оно все равно меня не успокоит, ни в каких дозах.

– Возможно, сейчас наша цель вовсе не в том, чтобы вас успокоить, – сказала она.

– Тогда что я тут делаю?

– Расскажите, когда вам в последний раз было по-настоящему хорошо и спокойно.

Мне не пришлось рыться в памяти: это было в конце июня, в наши с Беннеттом первые совместные выходные. Мы снова встретились на нейтральной территории между Монреалем и Бруклином, в старомодной гостинице в Бар-Харборе, которую предложил Беннетт. Он приехал туда на машине, я – на междугороднем автобусе. Мы с Беннеттом плыли в байдарке вдоль берега, и вдруг из леса вышел огромный лось с рогами размахом метра в три – наполовину животное, наполовину дерево. Я в жизни не видела более величавого существа. Мы с Беннетом смотрели в безмолвном благоговении, потому что слова были уже не нужны.

– Почему вы плачете? – спросила Селия.

– Я была с ним.

Она предложила мне бумажный носовой платок, но я отказалась.