Помоги проекту - поделись книгой:
— Баська!
Племянница не ответила и пани Кристина поспешила по дому ее разыскивать.
— Барбара, пся крев! Баська, холера…
Племянницу она так и не нашла. И за два часа до заката уехала одна.
Как Марфа радовалась потом, что упросила мужа отдать приказ Собесскому не на заседании сейма. И так много воли эти болтуны забрали, лучше приказ отдать, а потом о нем поговорить. Мол так и так, для вашей же защиты. А то ведь самое лучшее дело заболтают! Опять же, и себя утверждать надо…
Вот так и вышло, что на утреннем приеме предстал пред глазами царственной четы Ян Собесский…
Марфа разглядывала его внимательно и серьезно. Длинный нос с горбинкой, вислые усы, темные внимательные глаза, редеющие волосы…
В годах, уж больше сорока ему, но телом крепок и духом силен.
Великий гетман коронный.
Из плюсов — умен. Хороший полководец, всего добился умом и горбом. Громадный плюс — великого честолюбия у него нет, так серединка на половинку. Наверх пробивается, но корона его не манит. Или — не манила?
У всякого мужчины, как известно, есть плюсы и есть минусы. И минусом Яна Собесского в глазах Марфы была его жена — Марыся. Она же Мария Казимира Луиза ла Гранж д´Аркьен.
И, да простит Марфу Бог — та еще сучка.
Честолюбивая, расчетливая, но просчитывающаяся — иначе не вышла бы сначала за Замойского. Сейчас она метет хвостом перед французским Людовиком, чтобы добыть мужу корону Речи Посполитой. Но этому не бывать.
Громадный плюс — они друг друга любят. Для Марфы плюс, понятно, для Собесского‑то это уязвимость. Уж неизвестно, как там Марыся, а Собесский от нее без ума. Так что же?
Ну, первым делом, подумать. Людовик французский, король — солнышко, как его презрительно называет почему‑то Соня, ему тридцать четыре года.
Отлично…
Что может предложить королю молодая женщина, дабы получить свое?
Вот именно это самое. Если правильно пустить сплетню, что Марыся ради мужа прыгнула в постель к королю… простит?
Сложный вопрос. Клин точно вобьем. А там и еще чего придумаем хорошего…
Во всяком случае, держится Собесский вполне почтительно. Кланяется, улыбается, почтителен…Ладно, пока и мы поулыбаемся. Пока…
А потом — у Михайлы не должно быть соперников. Он должен быть не одним из. Нет, только единственным. Марфа отлично помнила слова сестры. Странно, насколько Соня ее младше, а говорит такие вещи, которые ей в голову никогда не приходили.
Марфа слушала, как отправляет Собесского с войском ее муж, как напутствует, как шумят паны…
Михайло тем временем отдавал приказ взять войска и идти на подмогу к Володыевскому. Принять на себя командование — и держаться, хоть бы небо на землю падало! Подкрепление подойдет!
Ян Собесский кланялся, но змеиное жало‑таки не удержал.
— Русские к нам идут с большим войском. Как бы в спину не ударили, ваше величество…
Михайло на миг растерялся. Ну не привыкли тут доверять русским, не привыкли. И в эту минуту вскочила Марфа. Понимая, что коли сейчас она свое слово не скажет — никто не вступится, а доверие подорвано будет, как бы сейм еще не влез… с — сволочи…
— Да как смеешь ты, наглец честь своей королевы марать грязным языком!?
Отлично. Опешили все. Первое правило такого диалога — ошеломить. Второе — развивать успех, пока противник не опомнился.
— Называя моего брата предателем, бьющим в спину родную кровь, ты и меня такой считаешь!? Я жена короля твоего, гетман!
И возразить тут не получится. Собесский хоть и собирается с силами, но что скажешь на пламенную женскую речь? Не истерику, нет? Именно речь! Нет, вы не предательница? Я в вашем брате сомневаюсь? Но фраза так построена…
И — добить красивым жестом.
— Коли брат мой не на подмогу идет — я первая с замковой башни в ров кинусь, потому как не смогу на свете жить предательницей!
И опуститься на трон, лицо руками закрыть, словно плачет…
Вот так, поди, поспорь с беспомощной женщиной… из‑под чуть раздвинутых пальцев Марфа изучала лица людей. Женщины смотрят восхищенно, не без того. Мужчины… кое у кого на лицах недовольство, явно Собесского поддерживали. Запомним, сочтемся… Кто‑то смотрит восхищенно. Тоже запомним, свои люди нам надобны.
Михаил откашлялся и тоже пошел в атаку.
— Гетман, приказ тебе ясен? Так исполняй, а не королевские дела обсуждай. Мои отношения с деверем — мое дело. Я за Алексея Алексеевича ручаюсь, а твое дело турок остановить.
В таком раскладе Собесский мог только поклониться и отправиться восвояси.
Марфа незаметно выдохнула. И с благодарностью вспомнила сестрицу Сонечку, которая учила ее подобным приемам.
Ай да царевна! Ай да сукина дочь! Переиграла!
Петька сидел на телеге и зорко оглядывал окрестности. Сейчас его черед дежурить.
Трое их тут. Он, а еще Федька и Сенька. Казалось бы, обычные парни. Прислуга при Воине Афанасьевиче. Иного никто о них и не знает.
Да и знать не надобно, что на самом деле они — Троянские кони.
Да, так их царевна Софья прозвала. Сказала, что как троянский конь, они принесут победу не воинской силой, но хитростью. И ведь прижилось.
Три троянских конька.
А еще — восемь бочонков, тщательно закрытых, промазанных, просмоленных, чтобы вода не попала, но все равно мальчишки их берегут по очереди. Чтобы никто и руки не протянул, не покусился, чтобы не дай Бог не стащили…
Ценнее этих бочек ничего сейчас в обозе нет. Войско идет, мальчишки трясутся на телеге….
Мог ли он еще десять лет назад предположить такое?
Не — ет…
Тогда, десять лет назад, мальчик Петя жил в семье кожемяки и считал себя счастливым. Да вот беда — пришел на Москву очередной мор. В горячке слегли все родные, отец с матушкой, старшие братья и младшенькая сестренка — любимица всей семьи. Чудом выздоровел Петька.
А потом добрые соседушки, испугавшись заразы, подожгли и дом, благо, стоял тот на выселках. Так мальчишка и остался на улице — и пропасть бы ему неминуемо, но вмешалась судьба. Подобрали, отмыли, определили в царевичеву школу…
И Петька принялся учиться.
Голова у него была светлая, а легче всего ему давалась химия, хоть и не знал он того слова. Зато видел, как тятенька с кожей работает, что сыплет, примечал, какие порошки — и когда узнал, что цельная наука про то есть — пропал. Загорелся так, что впору от взрывчатки отодвигать, дабы не рвануло ненароком.
Царевич то приметил и определил Петьку — да еще двоих ребят в ученики к иноземному ученому, алхимиком прозываемому. Старику Ивану. Так‑то он Иоганн Рудольф, но уже прижился на Руси, и на ребячье «дядько Иван» не обижался никогда. Даже смеялся — всю жизнь одиноким был, а под старость лет семью обрел. Да большую такую…
И знаниями делился щедро.
А Петька ночами повторял, как песню — ртуть, гремучий газ, селитра, сера…
Откель царевич достал рукописные заметки про элементы — Петька и по сей день не знал, но дядько Иван их оценил весьма высоко. А потом вместе с дядькой Исааком помудрил, да и сделал чудо — взрывчатку.
Динамит.
Это пороху на подрыв крепости много надобно. А динамита куда как поменее хватит, им‑то с запасом дано.
Разрушить стены что Азова, что Керчи — хватит. Только доехать надобно. За тем и сидят в обозе ребята. Стерегут, следят… когда до места доберутся — они ж и устраивать все будут. А кто еще?
Они‑то знают, как все должно быть, они трудились…
Они справятся.
А государь царевич пообещал, что коли справятся они с заданием, да вернутся живыми — он у батюшки обязательно получит разрешение на создание саперной части. Так и назовут их — Троянские кони. И первыми коньками будут они трое.
Форму им пошьют свою, знаки отличия повесят, звания присвоят… но для того — сейчас надобно выжить, победить и вернуться.
Справятся ли они?
— Сидишь, малец?
Воин Афанасьевич своих подопечных проведывал пару раз в день.
— Сижу, дядько Воин.
— Смотрю, читаешь?
Петька кивнул. Читал. Космогонию Рене Декарта. На латыни, хоть и сложно это было мальчишке, да книга того стоила. Они с собой несколько книжек взяли, не просто ж так, без пищи для ума ехать?
Так и думать разучишься.
— Интересное что?
— А то как же! Как мир наш устроен…
— Это дело хорошее. А остальные двое героев где?
— Рядом тут крутятся.
Воин Афанасьевич кивнул.
— Смотри тут внимательнее…
И умчался. Петька вздохнул и опять углубился в книгу. А что ж…
Учиться надобно, где б он сейчас без учебы был? Под забором бы сдох давно. А коли уж государь царевич к нему милость проявил — так милости надо быть достойным.
И он — будет.
Когда‑нибудь он своему благодетелю добром отплатит.
Пан Ежи Володыевский дураком не был. И отлично понимал, что турки идут. А еще — что он ничего сделать не сможет. С такими силами?
Ну — ну…
А вы с вилкой заместо рогатины на медведя не ходили? Не проткнете, так защекочете, не иначе. Защитников‑то раз — два и обчелся. Пара сотен венгерских пехотинцев, пятьдесят солдат от Лощинского, да у него человек двадцать, пятьдесят казаков да сто пятьдесят пехотинцев. Ну, ополченцы есть, только проку с них — мясо пушечное. Краковский епископ Анджей обещал людей прислать, да пришлет ли…
Ну, так что ж делать — доля такая, здесь умереть.
Дом встретил его темнотой и тишиной. Ежи чертыхнулся, запалил трут и при его свете нашел лучину.
Кристина все вывезла, что могла, подсвечниками — и теми не побрезговала. Да и пес с ней. Вот уж кого Ежи ни разу не любил, так это свою жену, в девичестве (коли так говорить можно после трех браков) панну Озерковскую. Женился он на ней поздно, аж в сорок два года, и женился по расчету… а на свадьбе о том и пожалел сразу же.
Не сложилась жизнь с Кристиной и сложиться не могла, хоть и желал он все устроить, но увидел на свадьбе Барбару… На своей свадьбе, уже из церкви выходя…
Племянницу жены, дочь ее двоюродной сестры от бедного шляхтича из незнатного рода, бесприданницу, зато с такими глазами…
Он смотрел в них — и тонул, тонул, и ничего не мог с собой сделать. Слушал ее голос, как песню, приходил домой — и ложился в постель с другой. И особую боль причиняло ему то, что Басенька тоже была под этим кровом.
Барбара полностью зависела от милости своей родственницы, а та не спешила милостей оказывать. Что мог небогатый рыцарь?
Только посмотреть, да вздохнуть. Умер бы скорее, чем оскорбил бы честь девушки, на которую молиться готов был.
А теперь Кристина уехала.
И черт бы с ней, но единственное, что хорошо — Бася с ней отправилась.
И хорошо — и плохо.
Ежели все действительно так, как жена пророчит — то никогда он больше Басю не увидит. Зато жива останется. Кристина — она хвост из ловушки вытащит. Но коли жив он останется — ей — богу, запрет ее в монастырь! Черта ли в ней, в такой стерве? И повод будет хороший, никто не упрекнет!
Поделиться книгой: