Продолжая использовать наш сайт, вы даете согласие на обработку файлов cookie, которые обеспечивают правильную работу сайта. Благодаря им мы улучшаем сайт!
Принять и закрыть

Читать, слущать книги онлайн бесплатно!

Электронная Литература.

Бесплатная онлайн библиотека.

Читать: Гарсоньерка - Элен Гремийон на бесплатной онлайн библиотеке Э-Лит


Помоги проекту - поделись книгой:

– Еще раз повторяю: здесь вопросы задаем мы, придется вам с этим смириться. Ваш размер пиджака?

– Пятьдесят второй.

– Так я и думал. Ну, желаю вам хорошо выспаться. Может, к утру что-нибудь припомните… мало ли, сны ведь такая штука, вы же их анализируете?

Ева Мария закуривает. Витторио ей обо всем рассказал. Точно и подробно, как человек, привыкший к сбивчивости диалогов. Она выслушала его длившийся около часа рассказ. Обычно около часа говорила она сама, а он слушал. Вот ведь как иногда в жизни меняешься ролями, думает Ева Мария. До нее доносятся звуки бандонеона[2]. Эстебан поужинал. Скоро уйдет. Ева Мария кладет сигарету в выемку на бортике пепельницы. Лезет в карман штанов. Вытаскивает связку ключей. Три ключа и брелок – тоже в виде ключа. Ева Мария смотрит на эти четыре ключа. Один из них – самозванец. Она улыбается. Витторио глазам своим не поверил, когда увидел их на другом краю стола. На правильном краю стола в этой чертовой комнате свиданий. Слишком прекрасно, быть такого не может. Господи боже, как к ней попали его ключи? Ну и лицо у него сделалось, когда она все ему объяснила.

– Доброе утро, мама. Как спалось?

Ева Мария не отвечает. Ее будто обухом по голове ударили.

– Не может этого быть. Должно быть, ошибка, – шепчет она.

Ева Мария не в силах оторвать взгляд от газеты. Всего-то несколько строчек.

Эстебан направляется к холодильнику:

– Вечер вчера явно удался… знаешь, тебе бы надо когда-нибудь туда пойти… танцующие люди – все равно что дремлющие вулканы, с той лишь разницей, что они проснулись… ты только скажи себе это…

Ева Мария складывает газету. Резким движением. Значит, кто угодно в один прекрасный день может оказаться героем хроники происшествий. Ева Мария встает. Выходит в коридор. Надевает пальто. Повязывает шарф. Берет сумочку. Эстебан идет к ней:

– Все в порядке, мама?

– Да-да…

– Ты в котором часу сегодня вернешься?

– В пять.

– Ладно, я буду дома.

Эстебан наклоняется к Еве Марии. Целует ее. Она едва замечает, ее мысли далеко. Значит, кто угодно в один прекрасный день может оказаться героем хроники происшествий. Дверь захлопывается. Эстебан запускает руку в волосы, откидывает их сбоку, приглаживает сзади. Отодвигает занавеску на окне. Смотрит, как Ева Мария бежит по улице, в одной руке у нее сумка, в другой газета. Как крепко она сжала кулак, все страницы измялись. Автобус вот-вот отойдет. Ева Мария стучит по стеклу. Водитель открывает дверь, Ева Мария входит, автобус трогается. Эстебан опускает занавеску. Садится за стол. На место Евы Марии. Лицо замкнутое. Ева Мария выходит из автобуса. В одной руке у нее сумка, в другой газета. Кулак уже не так крепко сжат. Прическа растрепалась. День прошел. Ева Мария шагает быстро, ей надо убедиться самой. Вот она поравнялась с маленьким кафе «Пичуко». Ее окликает официант. Ева Мария на ходу кивает. Ей надо убедиться самой. Она приближается к дому. Входит. Поднимается на пятый этаж. Звонит в дверь справа. Сейчас Витторио ей откроет. Никто не отзывается. Она звонит еще раз. Никого. Этого не может быть. Она барабанит в дверь с фальшивыми филенками. Долго ждет. Стоит без движения перед запертой дверью, которую не открывают. Пальцы Евы Марии стискивают газету. Ева Мария спускается по лестнице. Пересекает площадь. Входит в маленькое кафе. К ней устремляется официант. Очень возбужденный. Ставит перед ней бокал вина.

– Ты не первая поцеловала замок. Что, не знала? Она умерла. Умерла, понимаешь? Он ее убил. Но он так легко не отделается, точно тебе говорю, ты представить себе не можешь, что за бардак здесь целый день, везде полиция… Психоаналитик-убийца – можешь не сомневаться, разговоров будет…

Ева Мария резко отодвигает бокал:

– Нет, вот с тобой-то у нас разговоров об этом и не будет! Заткнись, Франсиско, помолчи, прикуси язык, прекрати болтать, если ничего толком не знаешь.

– Да знаю я…

– Ничего ты не знаешь.

Ева Мария встает, бросает на стол несколько монет.

– Даже если тебе до смерти охота по всему свету растрезвонить, что ты обслуживал убийцу, убийцей он от этого не становится, – не допускающим возражений тоном произносит она.

Люди за соседними столиками оборачиваются. Ева Мария выходит из кафе. Бросает газету в урну. Пересекает площадь, садится на скамейку. Холодно. Ева Мария закуривает. Смотрит на окно. Смотрит на землю. Тело должны были найти примерно здесь. Тротуар гладкий, словно ничего и не произошло. Крови нет. Ничего нет. Место не сохраняет следов трупа, однажды там оказавшегося. Места не любят воспоминаний. На асфальте ни единой вмятинки. Ни малейшего повреждения. Падая, человек никогда не заставляет землю содрогнуться. Ева Мария смотрит на окно. Смотрит на землю. С пятого этажа – чудом было бы, если бы выжила. Что сначала ударилось о мостовую – лицо или тело? Были руки и ноги вывернуты так, как не бывает у живого человека? Скрывали волосы лицо? Или, может, разметались, явив бледность, которая уже сама по себе вестница смерти? Была ли она изуродована?

Или осталась такой же красивой, какой была при жизни? Ева Мария несколько раз мельком видела ее в квартире психоаналитика, но тоненькая фигурка ускользала от ее взглядов – и от взглядов других пациентов, несомненно, тоже. Как они об этом договорились? Разумеется, квартира была общей, вот только ее «не было дома», когда пациент входил и когда выходил. Иначе и речи не могло идти о «профессиональной тайне». Ева Мария вспоминает выброшенную газету: жаль, что для журналистов не существует понятия «профессиональной тайны», жаль, что они могут любого человека представить в качестве подозреваемого, а на самом деле, пока человек не признан виновным, газеты писать о нем не должны. Ева Мария напрягается. В нескольких метрах от нее – мальчик, подросток, его взгляд прикован к асфальту, одна рука засунута в карман, другая болтается. Мальчик поднимает глаза к окну. Ева Мария решает за ним понаблюдать. Она заинтригована. Если бы этот подросток вел себя по-другому, может быть, его бы и стоило заподозрить, но он стоит и с несчастным видом смотрит то на окно, то на тротуар. Всего-навсего. Однако, простояв так довольно долго, мальчик направляется к дому, собирается войти. Ева Мария встает со скамейки. То, что он выглядит несчастным, еще не означает, что он не преступник. Ева Мария следует за ним. Слышит его шаги на лестнице. Он поднимается. Она поднимается. Он останавливается. Пятый этаж, так она и думала. Пациент. Ева Мария проходит мимо. Мальчик колотит по фальшивой филенке. Сколько здесь сегодня уже перебывало таких недоверчивых паломников? Ева Мария оборачивается:

– Ищешь кого-то, голубчик?

– Мне нужен человек, который живет в этой квартире.

– Его нет дома.

Мальчик не двигается с места. Стоит в растерянности. Ева Мария спускается на одну ступеньку. Ей хочется его подбодрить. Если надо, она может и соврать.

– Я могу тебе чем-нибудь помочь? Моя квартира этажом выше.

Мальчик вытаскивает руку из кармана. Вид у него такой, будто не знает, куда ее девать. На ладони у него что-то блестит.

– Я хотел отдать ключи, он вчера потерял их на улице, рядом… рядом…

Мальчик не может закончить фразу. Ева Мария приходит ему на помощь:

– Рядом с трупом?

Мальчик кивает. Ева Мария старается сохранить спокойствие.

– Ты был там?

Мальчик опускает голову:

– Это мы с подружкой ее нашли. Мы в первый раз вместе ужинали, я хочу сказать – вдвоем с подружкой, и так это странно было… Но все получилось хорошо. Мы возвращались домой, я был счастлив, потому что она взяла меня за руку, раньше никогда такого не случалось, мы почти не разговаривали, и я чувствовал себя дурачком… это просто бред какой-то: я ведь молился, чтобы что-нибудь произошло, честное слово, пусть бы произошло что угодно, что нас задержит, я немного побаивался, страшновато было подходить к ее дому. Мы ведь даже еще ни разу не целовались. Я хочу сказать, ну… в смысле… – он коснулся пальцем рта, – вы понимаете… И я шел не очень быстро. Моя подружка увидела ее раньше меня. «Смотри, там вроде кто-то лежит на тротуаре!» Сначала мы подумали – бродяга, хотя в этом квартале такого не водится, и только когда подошли поближе, увидели, что это женщина, женщина в красивом платье, а потом увидели открытое окно и побежали. Тут в окне появился ее муж и что-то нам прокричал, но мы не поняли что. Мы не смели приблизиться к телу, мы даже и смотреть-то на него не решались, во всяком случае я. Ее муж очень быстро спустился, понял, что она мертва, и заорал. Она покончила с собой, да?

У мальчика такой потерянный взгляд. Ева Мария чувствует, что ему необходимо окончательно поставить точку под чудовищной сценой, с которой жизнь столкнула его без предупреждения: он оказался лицом к лицу со смертью. Ева Мария не колеблется ни мгновения. Можно и соврать.

– Да, вот именно. Она покончила с собой.

Ева Мария спускается на несколько ступенек, которые еще отделяют ее от мальчика. Она знает: в таких обстоятельствах физические действия лучше всяких душещипательных выкрутасов.

– Если хочешь, отдай мне ключи, я верну их Витторио.

Мальчик, ни на секунду не задумавшись, протягивает связку Еве Марии и, словно то, что он внезапно отделался от ключей, дало ему возможность наконец расслабиться, с облегчением плюхается на ступеньку. Вздыхает. Его телу стало легче. Но не его душе.

– Я никогда раньше не видел мертвецов.

Еве Марии хочется взять его за руку, но она себя одергивает. Садится с ним рядом.

– Я тоже.

– Повезло вам.

– Нет, я предпочла бы увидеть.

Мальчик удивленно смотрит на нее:

– Какие странные вещи вы говорите.

Ева Мария сжимает ладони.

– У меня была дочь, ее звали Стеллой. Ей было примерно столько, сколько тебе сейчас. Однажды утром я поцеловала ее, пожелала хорошего дня и она ушла на занятия. И больше я ее не видела, вот уже пять лет на прошлой неделе исполнилось. Ну так вот, понимаешь, мне кажется, лучше было бы увидеть ее мертвой, чем знать, что она мертва.

Мальчик опускает голову:

– Сожалею. Они столько людей убили[3].

Оба молчат, смотрят в никуда. Ева Мария пробует засмеяться. Безуспешно. Надо, пожалуй, сменить тему.

– Между нами говоря, жаль, что вам не удалось поцеловаться… могло получиться хорошо…

Мальчик улыбается почти по-детски, но мысли о случившемся его не оставляют.

– Вы знали эту женщину?

– Не столько ее, сколько ее мужа.

Улыбка на лице мальчика гаснет.

– Бедняга носился вокруг нее кругами как помешанный, лупил кулаками по стене, выл… он совершенно потерял голову.

– Ты сказал об этом полицейским?

Мальчик вскидывается:

– Полицейским? А при чем тут полиция? Мне нечего им сказать!

Мальчик перепуган. Он вскакивает со ступеньки. Сбегает по лестнице. Ева Мария не может его остановить. Да она и не пытается его остановить. Мальчик убегает, как убежал бы при слове «полиция» всякий подросток, не как убийца. Если убийца и возвращается на место преступления, то это не о нем, он иного склада. Ева Мария в этом уверена. Может быть, он просто-напросто скрыл от родителей, что ужинает с подружкой, а расскажи он об упавшей из окна женщине, пришлось бы и обо всем остальном рассказать, но признаться родителям, что ужинаешь с девушкой, в его возрасте просто немыслимо. «Так же, как для родителей – признаться своему ребенку в том, что накануне занимались любовью», – возможно, заметил бы Витторио. Ева Мария качает головой. Она слышит, как мальчик топает по ступенькам – ниже, ниже… Все равно полицейские отмахнулись бы от его свидетельства о горе и смятении Витторио. «Притворство, комедия, – заявили бы они, – все мужья, которые убивают жен, поначалу изображают смятение, бегают вокруг них как помешанные, лупят по стене кулаками и воют. А потом сознаются». Теперь Ева Мария на лестнице одна. У нее на ладони лежат ключи – лежат, как тело на земле. С пятого этажа. У этой несчастной женщины все, наверное, было переломано, так всегда бывает при падении с большой высоты. Подобные переломы были у мертвых desapareicidos[4], недавно выброшенных морем, изломанных, как никто никого не может сломать ни голыми руками, ни с помощью оружия. Даже если очень постарается. Ева Мария представляет себе, как Нептун возвращает тела, чтобы доказать вину высокомерных и до тех пор неприкосновенных палачей. Суровый Нептун, справедливый Нептун явил доказательство бесчинств хунты. Природа помогает людям судить людей. Одна часть Евы Марии убеждена в том, что Нептун, сжалившись над истерзанным неведением материнским сердцем, вернул бы ей мертвую Стеллу. Другая часть Евы Марии знает, что нет никакого Нептуна, и задается вопросом: неужели тело ее дочери все еще покоится на дне? Стелла, ее любимая девочка… неужели они расправились с ней так же, как с другими? Укол пентотала[5] в среду вечером, самолет, открытая дверь, и живое тело, сброшенное с высоты в Рио-де-ла-Плата[6]. Была ли она в сознании? Она плакала?

Умоляла? Кричала, падая в пустоту? Почувствовала ли она, как с нее слетает одежда? Или она уже была голая? Понимала, что вот-вот ударится о поверхность воды, прежде всегда ласково ее в себя впускавшей? Она так любила воду Разве может мать не почувствовать, когда умирает ее ребенок? Нет, Стелла не умерла, это невозможно. Ева Мария трясет головой, отгоняя непереносимое видение – тело дочери, лежащее на дне. По щекам Евы Марии катятся слезы. Она смотрит на уходящие вниз ступеньки. Если бы лестницы умели говорить, ступеньки рассказали бы ей, кто убил жену Витторио. Она все бы отдала, лишь бы узнать имя убийцы. Ева Мария встает. Она надеется, что через несколько дней убийство будет раскрыто и Витторио оправдают. А главное – она надеется, что вскоре окажется с ним наедине, как раньше, ей это так необходимо. Ева Мария выходит на улицу.

Прошло несколько дней. Она решила пойти на свидание в тюрьму. Она боялась, что ее к нему не пустят, но никаких препятствий не встретила. Единственное, через что придется пройти, – обязательный обыск. Слишком прекрасно, так не бывает.

Ева Мария снова открывает глаза. Смотрит на четыре ключа. Один из них – самозванец. Витторио глазам своим не поверил, когда увидел связку ключей на другом краю стола. На правильном краю стола в этой чертовой комнате свиданий. Ключи от его квартиры у Евы Марии. Наконец-то забрезжила надежда. «И все потому, что один мальчик испугался поцелуя… – Витторио засмеялся. Слишком возбужденно. – Вы ведь мне поможете, правда, поможете? Я не убивал Лисандру, я никогда не смог бы ее убить. Вы должны мне верить, Ева Мария, мне больше не на кого рассчитывать, сам я ничего сделать не могу, я заперт в этой проклятой камере, полицейские с меня не слезают, теперь они бесповоротно убеждены, что именно я убил Лисандру. Они нашли на месте преступления разбитого фарфорового котенка, совершенно безобидную статуэтку, заметили и коллекцию на полке в библиотеке, но, кроме того, они нашли… и это куда более серьезно! – они нашли на полу бутылку вина и два разбитых бокала. Плохо обернувшиеся посиделки с женой, такое часто бывает, вечер начался хорошо, закончился плохо. Сколько я ни твердил, что бокалы могли проваляться там несколько дней, что это ничего не значит, сколько ни оправдывался, говоря, что у нас никогда особого порядка не было, они отвечают, что я не первый, кто избавляется от жены… их послушать – муж, который убивает жену, самое обычное дело, это сплошь и рядом случается, они в упоении зубоскалят на все лады: в человеческой природе заложено такое неосознанное стремление, хоть раз в жизни оно – и это так и есть! – завладевает всяким… но я позволил эмоциям себя захлестнуть, а ведь кому, как не мне, надо бы уметь их обуздывать, сдерживать, утихомиривать, я позорю свою профессию, им за меня стыдно… Так и слышу, как они вслух перебирают возможные мотивы, пытаются понять, почему я перешел к действию, в их рассуждениях и намека нет на условное наклонение… Я ничего не могу поделать, они мне не верят, они не ищут убийцу Лисандры, они стараются обвинить меня – вот повезло-то, поиметь психоаналитика. Такой случай выпадает слишком редко, чтобы им не воспользоваться, наконец-то о них напишут в газетах, как-никак развлечение… эти полицейские совершенно ненормальные, но стоят на своем, я один против всех, даже мой адвокат с таким недоверием ко мне относится, что не может меня успокоить, не далее как сегодня днем он сказал, что дело скверно попахивает, даже он, похоже, не верит в мою невиновность, дальше ехать некуда, все одно к одному, с самого моего ареста у меня ощущение, что я бьюсь об стенку… вы – моя единственная надежда, и у вас ключи от моей квартиры, этого достаточно, надо найти убийцу Лисандры, полицейские искать не станут, а вы станете, вы ведь поможете мне, правда?»

Ева Мария уже не слышит звуков бандонеона, наверное, Эстебан ушел на свою вечеринку Ева Мария кладет ключи на письменный стол. Смотрит на прямую, но поседевшую сигарету, лежащую в выемке пепельницы, на повисший в воздухе длинный, еще целый, но уже готовый обрушиться столбик пепла. Ева Мария думает о хрупкости всего, что подвержено изменениям. Сколько времени эти частицы еще продержатся, не рассыпавшись? Она старается не задевать письменный стол. Глоток вина. Два глотка. Ева Мария думает. Расследование ведут полнейшие идиоты, ну конечно, можно забыть, что билет в кино купил у мужчины, но они не согласны, произвольность воспоминаний, с их точки зрения, – улика, такая у них стратегия. А в остальном это просто-напросто процесс против одиночества, это означает, что человеку нельзя оставаться наедине с собой, он обязан каждый час, каждую минуту своей жизни проводить в обществе, чтобы обеспечить себе алиби – вдруг его когда-нибудь обвинят понапрасну, как сейчас Витторио. Но ведь это нелепо и невозможно… Дознаватели дальше своего носа и видеть не хотят, ко всему подходят с меркой «наиболее частого случая», у них не реальность питает статистику, а статистика подминает под себя реальность, и это вполне естественно: поскольку профессия не позволяет им искать утешения в людях, они стараются найти утешение в цифрах. «Профессиональная деформация», как называют это некоторые. «Гарантированная судебная ошибка», – думает Ева Мария. Нет, не все мужья убивают своих жен. Ева Мария делает глоток вина. Можно подумать, полицейские используют трагедии подобного рода, чтобы проецировать на них собственные фантазмы, собственное влечение к убийству. Была бы она женой одного из этих полицейских – точно остерегалась бы его… Подозревать Витторио – еще куда ни шло, она согласна, это входит в их обязанности, но заранее осуждать недопустимо. Числа – предмет исследования, а не обобщения. Все равно как если бы она принимала в своем Центре отдельные данные за окончательные значения. Для каждого вулкана, для каждого извержения существуют свои цифры, почему бы не применять тот же подход и к людям? Да просто-напросто потому, что с человеком себя отождествляешь! Следователи, судьи, присяжные, праздные толкователи именно так и поступают: проецируют на обвиняемого то, что у них за душой, и после этого ошибке ничто не препятствует. Нельзя отождествлять себя с другим человеком – мы же не отождествляем себя с вулканом. Ведь ясно, что этот человек любил свою жену. Ева Мария ставит бокал. Сигарета вздрагивает, длинный серый столбик пепла осыпается. Ева Мария вздыхает. Она должна вытащить оттуда Витторио, она будет в одиночку сражаться на этом поле, где нет места цифрам, где имеют значение лишь догадки, потому что наитие у нас идет впереди логики, а она чувствует, что Витторио не мог убить свою жену. Тут как с вулканами – каждый день надо заново собирать информацию, при появлении новых элементов заставлять их говорить, и полагаться на них, и пытаться их истолковать, и ждать от человека, как ждешь от вулкана, что с каждым днем он станет открывать чуть больше. Ева Мария тянется за очками. Открывает маленький блокнотик в твердой черной кожаной обложке. Ищет чистый листок. И торопливо записывает.

открытая дверь в квартиру

громкая музыка в гостиной

открытое окно гостиной

опрокинутые кресла

упавшая лампа

разбитая ваза

разлитая вода

разбитая фигурка (фарфоровый котенок)

бутылка вина

два разбитых бокала

лежала на спине

голова повернута в сторону

ледяной лоб, струйка крови

глаза открытые, припухшие

Ева Мария закрывает маленький черный блокнотик. Встает. Засовывает ключи обратно – в карман брюк. Решено. Она выполнит просьбу Витторио. Ева Мария поеживается. Ей немного страшно.

– Эстебан! Эстебан!

Ева Мария толкает дверь. Эстебана в комнате нет. И велосипеда нет – крюк, на который сын его вешает, пустой. И бандонеона не видно. В коридоре она снова окликает сына. Тишина. Никого. Ева Мария пожимает плечами. Опять ушел на всю ночь.

Ева Мария надевает пальто. Обматывается шарфом. Белое резко выделяется на черном. Взгляд Евы Марии останавливается на кухонном столе. Там ее ждет ужин. Она натягивает перчатки. Тоже черные. Эстебан приготовил ей еду. Накрыл тарелку, чтобы еда не остыла. Теперь ужин и под крышкой, наверное, холодный. Все в конце концов остывает, даже вулканы. Ева Мария идет через кухню к стенному шкафу. Открывает его. Наливает себе стакан вина. Залпом выпивает. Выключает свет и выходит. На улице холодно. Ева Мария набрасывает шарф на голову. Она уже несколько месяцев не выходила из дома ночью. Садится в автобус. Смотрит, как за окном бегут огни, до чего они все-таки красивы, ночные огоньки, они успокаивают. Ева Мария чувствует связку ключей в брючном кармане. Она думает о мальчике, вспоминает, как он коротко прикоснулся к своему полудетскому рту Ей хочется знать, решился ли он наконец поцеловать свою подружку, хочется знать, хорошо ли получилось. Ее взгляд не отрывается от бегущих за окном фонарей. Ей приходит на память ее собственный первый поцелуй. Ей тогда не понравилось. И все же она улыбается. При воспоминании о первом поцелуе люди всегда улыбаются. Если целовались добровольно. От движения губ у нее появляются морщинки вокруг глаз. Белый шарф щекочет щеки. Неоновая лампа мигает. Как же они были потрясены, эти двое ребятишек: собрались впервые поцеловаться – и вдруг мертвое тело. «Мы только когда подошли поближе, увидели, что это женщина – в платье, в красивом платье». Витторио об этом не упомянул. Ева Мария вытаскивает из кармана блокнотик. Добавляет к записи еще одну строку:

в красивом платье

Автобус тормозит. Ева Мария вздрагивает. Ее остановка через одну, надо пробираться к выходу. Она думает о Витторио. В его камере, наверное, непроглядная темень, и нет никакой возможности ее рассеять, никакой кнопки, на которую можно было бы нажать, никакой двери, которую можно было бы открыть. Ему сразу показалось странным, что дверь в их квартиру открыта: Лисандра всегда запиралась на ключ и на задвижку, когда оставалась одна, даже днем, она всегда боялась, даже того, что было совершенно невозможно – вдруг кто-то войдет, спрячется в шкафу или в кладовке, дождется ночи и тогда нападет на нее… она была такой боязливой, ее так пугала ночь, потому что ночь словно бы заключала в себе все условия для возможной трагедии… Если Лисандра сидела, глубоко задумавшись, а он, войдя, заговаривал с ней, она вздрагивала и едва удерживалась, чтобы не закричать… когда он впервые ее увидел, его поразила эта уязвимость, да, конечно, она плакала, но ведь вовсе не обязательно считать плачущего слабым, можно грустить, не будучи слабым, Лисандра никогда не открыла бы дверь незнакомому человеку, Витторио был в этом убежден, она никогда не открывала, если в дверь звонили, всегда приходилось идти ему, и он иногда посмеивался над ней, в этом отношении они были такими разными… она неизменно запиралась на все замки, он мечтал о мире без дверей. Не надо ему было над ней смеяться: получается, Лисандра боялась не напрасно, может быть, интуиция ей подсказывала, каким образом она умрет? А что, если все мы инстинктивно, в глубине души, знаем, каким образом смерть когда-нибудь заберет нас, что, если наши неврозы связаны не с нашим прошлым, как всегда думают, а с нашим будущим, что, если это сигналы тревоги? Автобус останавливается. Следов взлома не было, стало быть, Лисандра сама открыла дверь. Витторио не мог отделаться от страшной мысли, от догадки, другой версии он не видел: кто-то из пациентов. Лисандра привыкла к тому, что некоторые из них звонят в дверь ближе к ночи, – такое случалось, редко, но случалось. В его отсутствие Лисандра никогда не открывала, но в тот вечер, может быть, запоздалый посетитель был настойчив… или посетительница — в конце концов, убивают не только мужчины, – и Лисандра сдалась, открыла… может быть, ее подтолкнул к этому страх перед насмешками мужа: вернувшись, он непременно попрекнул бы ее тем, что не открыла… Витторио трудно было поверить, что это один из его пациентов, но другого объяснения он не видел, с бесчинствами хунты давно покончено, а в незнакомца, который явился бы затем, чтобы убить Лисандру, он тоже не верил, хотя бы насчет этого полицейские были правы: не имеющий мотива убийца, явившийся ниоткуда к вам домой, чтобы вас убить, – такого не бывает или бывает очень редко… и ничего не пропало, он не мог этого не признать, вместе с полицейскими они обошли квартиру комната за комнатой, и, если не считать разгрома в гостиной, все оказалось в порядке, Витторио в этом убедился, ничего не украли… единственное, с чем не поспоришь, там была потасовка, и музыку, несомненно, включили так громко, чтобы заглушить шум и крики, но из-за чего могла начаться ссора?.. Его терзал один вопрос – не была ли Лисандра изнасилована, он с мучительной тревогой ждал результатов вскрытия, ему казалось немыслимым, что кто-то так сильно мог желать зла его жене, чтобы ее убить, зато сорвать на ней зло вполне могли, надо признать, такое возможно, нельзя никому помешать сосредоточить на тебе собственные фрустрации, собственную горечь, собственную ненависть… да, чтобы убить, надо было по-настоящему Лисандру ненавидеть, ведь это не был несчастный случай, никто просто так не открывает окно посреди зимы, это был трансфер[7], перенос на него, перенос на нее, но если Лисандра умерла из-за него, то он никогда себе этого не простит. Автобус останавливается. Ева Мария выходит.

одна две три четыре пять шесть семь восемь

она столько раз считала эти ступеньки с тех пор



Поделиться книгой:

На главную
Назад