Помоги проекту - поделись книгой:
КРЕЙГ ВЕНТЕР
Генетик, биохимик, предприниматель, основатель и президент Института Крейга Вентера, автор книг
Я не могу себе представить ничего, что могло бы повлиять на человечество больше, чем открытие жизни вне нашей Солнечной системы. В большинстве культур и в нашем общественном сознании доминирует антропоцентрическое, геоцентрическое понимание жизни. Если обнаружится, что есть множество, возможно, миллионы очагов жизни и что она распространена по всей Вселенной, это окажет огромное влияние на каждого человека.
Мы живем на планете микробов. На каждый кубический сантиметр воды в океанах, озерах и реках, на каждый кубический сантиметр земной коры или нашей атмосферы приходится миллион микробных клеток. На каждом из нас, внутри и снаружи, более 100 триллионов микробов. Существуют микробы, способные выдержать миллионы рад ионизирующего излучения и пережить воздействие таких кислот и оснований, которые нашу собственную кожу тут же растворили бы. Микробы живут во льду, микробы процветают при температурах выше 100 °C. Есть жизненные формы, которые существуют в углекислом газе, метане, сере и сахаре. За несколько последних миллиардов лет мы отправили в космос триллионы бактерий; в течение долгого времени мы обмениваемся веществом с Марсом, так что будет весьма удивительно, если мы не найдем следов микробной жизни на других планетах нашей Солнечной системы, в частности на Марсе.
Димитр Саселов с коллегами не так давно обнаружили многочисленные «земли» и «суперземли» – очень похожие на Землю планеты за пределами Солнечной системы. На некоторых из них есть вода, что сильно повышает вероятность того, что там есть и жизнь. Саселов рассчитал, что в нашей галактике есть примерно сто тысяч похожих на Землю планет (с похожей и большей массой, чем наша). Наша Вселенная молода, так что там, где сегодня есть микробы, в будущем появится разумная жизнь.
Изучение все более далеких космических горизонтов изменит нас навсегда.
Микробы правят миром
СТЮАРТ БРАНД
Составитель сборника
«Микробы правят миром». Эта фраза, открывающая доклад Национального научно-исследовательского совета под названием «Новая наука метагеномика», возвестила новое понимание биологии и, возможно, всего нашего общества.
Все началось с секвенирования ДНК «методом дробовика» (
По мнению микробиолога Карла Воуза, на микробы приходится 80 % всей биомассы Земли. Крейг Вентер утверждает, что в одной пятой чайной ложки морской воды содержится миллион бактерий (и 10 миллионов вирусов), и добавляет: «Если вы не любите бактерии, значит, вы живете не на той планете. Это планета бактерий». Большую часть обмена веществ на нашей планете осуществляют микробы. Когда Джеймс Лавлок задался вопросом, откуда берутся газы, делающие земную атмосферу столь удивительным феноменом (гипотеза Геи), ему ответила микробиолог Линн Маргулис. Нашу атмосферу контролируют микробы. Они также контролируют большую часть нашего тела. Человеческая микробная биомасса в нашем кишечнике, во рту, на коже и повсюду укрывает три тысячи видов бактерий с 3 миллионами различных генов (в человеческих клетках всего восемнадцать тысяч генов или около того). Как показывают последние исследования, нам необходимо иметь микробов «на борту» для нормальной работы нашей иммунной и пищеварительной систем.
Эволюция микробов, которая продолжается уже более 3,6 миллиарда лет, сильно отличается от того, как мы обычно представляем себе эволюцию по Дарвину, когда гены передаются следующим поколениям и медленно проходят через фильтр естественного отбора. Бактерии беспорядочно обмениваются генами в каждом поколении. У них есть три механизма «горизонтальной передачи генов» между самыми разными видами бактерий, поэтому они эволюционируют постоянно и очень быстро. То, как они передают потомкам счастливо приобретенные гены, что происходит непрестанно, очень напоминает ламаркизм – наследование приобретенных признаков.
Такая «трансгенная» природа микробов показывает, что в генетически модифицированных зерновых нет ничего нового, особенного или опасного. Специалисты в области полевой биологии считают, что биосфера похожа на пангеном – взаимосвязанную сеть постоянно циркулирующих генов, содержащую гены всех клеточных линий данного вида. Биоинженеры, работающие в новой области – синтетической биологии, имеют дело непосредственно с заменяемыми генами микробов, что весьма облегчает работу.
Эта биотехнологическая эпоха будет опираться на микробов и, возможно, вдохновляться ими. Социальный дарвинизм не состоялся как идея. Термин «эволюция культуры» никогда не значил особенно много, потому что подвижность культурной информации и различных влияний в обществе имеют мало общего с напыщенным консерватизмом стандартной теории эволюции Дарвина.
Но поскольку мы продолжаем изучать текучесть признаков и оригинальные механизмы, используемые микробами (бактериальное чувство кворума, биопленки, метаболические цепочки, «гены образа жизни» и др.), вполне может возникнуть термин «социальный микробиализм». И сталкиваясь со сложной проблемой, мы, возможно, будем спрашивать себя: «А как поступил бы микроб?»
Двойной слепой метод
РИЧАРД ДОКИНЗ
Зоолог-эволюционист, Оксфордский университет, автор книги
Далеко не все концепты из инструментария профессионального ученого могут подойти любому человеку. Нам не подойдет инструмент, который применяется только в науке ради самой науки. Нам нужно найти инструмент, который поможет далеким от науки людям понимать научные достижения и принимать более рациональные решения в повседневной жизни.
Почему половина американцев верят в духов, три четверти верят в ангелов, треть – в астрологию, а три четверти – в существование ада? Почему четверть американцев думают, что президент США родился за пределами страны и, следовательно, занимает пост президента незаконно? Почему более 40 % американцев полагают, что Вселенная появилась позже, чем была одомашнена собака?
Давайте не будем сразу сдаваться и списывать все на глупость. Пожалуй, кое-какие из этих воззрений и вправду объясняются глупостью, но давайте сохранять оптимизм и концентрироваться на том, что можно исправить: отсутствие навыка критически мыслить и предпочитать факты частным мнениям, предрассудкам и байкам. Думаю, двойной слепой метод повышает ответственность. Это не просто превосходный инструмент исследований; он также имеет образовательную и дидактическую ценность, поскольку учит людей критически мыслить. Не обязательно проводить эксперименты с использованием двойного слепого метода, чтобы стать умнее, – достаточно уловить принцип, понять, почему он необходим и насладиться его элегантностью.
Если бы во всех школах учили, как использовать двойной слепой метод, это усовершенствовало бы наш процесс познания, а именно:
1. Мы бы поняли, что не следует делать обобщения, основываясь на выдумках.
2. Мы бы научились понимать, могло ли то или иное важное событие произойти в результате чистой случайности.
3. Мы бы узнали, насколько трудно избавиться от предвзятости и что эта предвзятость в то же время не продиктована нечестностью или поиском выгоды. Благотворный эффект этой мысли простирается и далее: она подрывает пиетет перед авторитетами и заставляет уважать частное мнение.
4. Мы бы перестали верить гомеопатам, знахарям и другим шарлатанам, которые в результате оказались бы не у дел.
5. Мы бы обрели навыки критического и скептического мышления, что не только улучшило бы наши собственные когнитивные способности, но и, возможно, спасло бы мир.
Надо рекламировать научный образ жизни
МАКС ТЕГМАРК
Физик-космолог, Массачусетский технологический институт, научный руководитель Института фундаментальных вопросов
Я думаю, что научная концепция, которая может усовершенствовать процесс познания каждого, – это понятие «научная концепция» как таковое.
Несмотря на впечатляющие успехи в фундаментальных исследованиях, в том, что касается общественного просвещения, наше научное сообщество терпит разгромное поражение. В 2010 году на Гаити сожгли двенадцать «ведьм». Как показали проведенные недавно опросы, в США 39 % жителей считают астрологию наукой, а 40 % считают, что человек появился менее десяти тысяч лет назад. Если бы все поняли, что такое «научная концепция», эти проценты сократились бы до нуля. Более того, мир стал бы лучше, потому что люди с научным подходом к жизни принимают решения на основе достоверной информации и повышают тем самым свои шансы на успех. Принимая рациональные решения во время шопинга или голосования на выборах, они также укрепляют научный подход к принятию решений в своих компаниях, организациях и правительственных структурах.
Почему же мы, ученые, терпим позорное фиаско в деле общественного просвещения? Думаю, ответ лежит в области психологии, социологии и экономики.
«Научный образ жизни» предполагает научный подход и к
Многие просто не имеют к ней доступа (лишь 3 % жителей Афганистана имеют доступ в Интернет, и, согласно опросу, проведенному в 2010 году, 92 % из них не знали о террористической атаке 11 сентября).
У значительного числа людей слишком много дел или отвлекающих факторов, чтобы им хватало времени на поиски информации. Многие обращаются лишь к тем источникам, которые подтверждают их предвзятость или предрассудки. Но даже тем, кто имеет свободный, без всякой цензуры, доступ к Интернету, бывает сложно найти достоверную информацию, поскольку она зачастую погребена под лавиной ненаучных данных.
А как мы поступаем с полученной информацией? Суть научного образа жизни заключается в способности изменить свои взгляды, если полученные новые факты доказывают несостоятельность этих взглядов, т. е. в способности избегать интеллектуальной инертности. Но, увы, многие из нас хвалят различных лидеров, которые упрямо придерживаются своих убеждений; мы считаем это признаком некоей их «силы». Великий физик Ричард Фейнман называл «недоверие к экспертам» краеугольным камнем научного подхода и всячески его приветствовал. Тем не менее стадное чувство и слепая вера в авторитеты по-прежнему широко распространены. Основой научного суждения является логика, но мы часто принимаем желаемое за действительное, наши решения опираются на иррациональные страхи и другие предубеждения.
Как можно способствовать распространению научного образа жизни?
Очевидный ответ – улучшить образование. В некоторых странах даже введение обязательного начального образования будет большим шагом вперед (например, в Пакистане читать умеют менее половины жителей). Расшатывая устои фундаментализма и пропагандируя терпимость, образование снизит уровень насилия и войн. Уравнивая женщин в правах с мужчинами, образование будет способствовать сокращению бедности и бесконтрольного роста народонаселения.
Но даже в тех странах, где образование получают все граждане, ситуация далека от совершенства. Школы слишком часто похожи на музеи, они больше отражают прошлое, чем формируют будущее. Учебный план, погребенный под целой системой компромиссов и лоббистских интересов, нуждается в пересмотре. Он должен воспитывать умения, необходимые в новом веке, выдвигать на первый план развитие отношений, вопросы здоровья, контрацепции, тайм-менеджмента, давать навыки критического мышления и умения распознавать пропаганду. Детей следует учить иностранным языкам и печатанию на компьютере, а не чистописанию и делению в столбик. В эпоху Интернета моя роль как учителя изменилась. Как средство передачи информации я больше не нужен, потому что ученики могут легко скачать ее сами. Теперь моя первостепенная задача – привить студентам научный образ жизни, любознательность и желание учиться.
Теперь перейдем к самому интересному вопросу: как мы на деле можем внедрить научный образ жизни?
Разумные люди говорили о реформировании образования задолго до моего рождения, но вместо улучшения ситуации мы видим, что качество образования и популярность научного образа жизни явно падает во многих странах, включая США. Почему? Очевидно, потому что есть мощные силы, работающие в противоположном направлении, причем весьма эффективно. Корпорации опасаются, что лучшее понимание обществом некоторых научных проблем приведет к сокращению их прибыли, и потому старательно мутят воду – так же, как и различные маргинальные религиозные группы, обеспокоенные тем, что критический подход к их псевдонаучным заявлениям подорвет их власть над умами.
Как с этим бороться? Первое, что следует сделать ученым, – спуститься на землю и признать, что наши информационные стратегии потерпели неудачу и нам необходимы новые. Наше преимущество – убедительные аргументы, преимущество антинаучной коалиции – лучшее финансирование.
Вдобавок – как бы странно это ни звучало – антинаучная коалиция организована более научно! Если какая-либо компания хочет повлиять на общественное мнение с целью повышения собственной прибыли, то она задействует эффективные научные и рыночные инструменты. Во что сегодня верят люди? Во что мы хотим, чтобы они верили завтра? Что из их страхов, надежд, сомнений и других эмоций мы можем использовать в своих интересах? Планируем кампанию. Запускаем. Готово.
Вам кажется, что это слишком упрощенный или дезориентирующий подход? Что он несправедливо дискредитирует конкуренцию? Но именно так устроен маркетинг нового смартфона или нового сорта сигарет. Не наивно ли полагать, что, выступая против науки, антинаучная коалиция будет действовать иначе?
Мы, ученые, зачастую действительно слишком наивны, мы заблуждаемся, когда думаем, что, если правда на нашей стороне, мы сможем победить коалицию корпораций и фундаменталистов, используя устаревшие и ненаучные стратегии. Неужели мы считаем, что выдвигаем какой-то научный аргумент, когда ворчим в университетском кафетерии: «Не может же человек пасть так низко» или «Людям следует измениться»? Неужели, показывая журналистам статистику, мы думаем, что это что-нибудь изменит? По сути дела, ученые говорят: «Танки аморальны – давайте же сражаться с ними, вооружившись мечами».
Чтобы научить людей, что такое научная концепция, и объяснить, как научный образ жизни может улучшить их жизнь, нужно подойти к делу научно. Нам нужны новые организации для пропаганды науки, которые будут использовать те же маркетинговые инструменты и те же методы по привлечению финансирования, что и антинаучная коалиция. Придется работать инструментами, которые так раздражают ученых, – от изготовления рекламы и лоббирования до фокус-групп, определяющих, какие рекламные ролики наиболее эффективны.
Но нам не понадобится опускаться до интеллектуального жульничества. Потому что в этом сражении на нашей стороне самое мощное оружие – факты.
Экспериментирование
РОДЖЕР ШЕНК
Психолог и кибернетик,
Некоторые научные концепции настолько дискредитированы нашей системой образования, что их необходимо объяснять заново – все их вроде бы знают, но мало кто понимает.
Всем нам еще в школе рассказывают, что такое эксперименты. Мы узнаем, что их проводят ученые, и если мы в ходе лабораторной работы точно повторим все то, что делали они, у нас получится такой же результат. Мы узнаем, какие именно эксперименты проводят ученые – обычно они касаются физических и химических свойств предметов – и что результаты экспериментов ученые публикуют в научных журналах. И мы понимаем, что, в сущности, эксперимент – довольно скучное занятие; пусть ученые занимаются экспериментами, а к нашей повседневной жизни они не имеют никакого отношения.
В этом-то проблема. На самом деле экспериментируем все мы, и постоянно. Младенцы в ходе эксперимента узнают, что стоит, а что не стоит засовывать в рот. Дети постарше экспериментируют с собственным поведением, чтобы узнать, что им сойдет с рук, а что нет. Тинейджеры экспериментируют с сексом, наркотиками и рок-н-роллом. Но поскольку люди не рассматривают все это как эксперименты – то есть способ сбора информации для подтверждения или опровержения определенных гипотез, им не приходит на ум, что они проводят эксперименты постоянно и что неплохо было бы освоить это занятие получше.
Каждый раз, когда мы принимаем лекарство, мы проводим эксперимент. Но мы не записываем его результат после каждого приема, не проводим контрольные эксперименты и к тому же смешиваем лекарственные средства, изменяя каждый раз не одно, а сразу несколько условий эксперимента. В результате, страдая от побочных эффектов, мы не можем вычислить, чем именно они вызваны. Так же мы поступаем и в личных отношениях: когда что-то не ладится, мы не можем понять, что именно, – потому что условия эксперимента всякий раз иные.
Конечно, в повседневной жизни сложно (если вообще возможно) постоянно проводить контролируемые эксперименты, но важно хотя бы осознавать, что мы в самом деле ставим эксперимент, принимаясь за новую работу, пробуя новую тактику в спортивной игре, выбирая школу для ребенка или стараясь понять, что чувствует тот или иной человек или почему мы сами чувствуем себя так, а не иначе.
Любой аспект нашей жизни – это эксперимент, и вы лучше поймете жизнь, если будете относиться к ней именно так. Поскольку мы к ней так не относимся, то нам трудно помнить, что нужно делать логические выводы из данных, которые мы получили, тщательно оценивать условия и решать, как и когда повторить эксперимент, чтобы улучшить его результаты. Научный подход к экспериментированию заключается в способности делать ясные выводы, опираясь на полученные данные. Тот, кто относится к своим действиям как к экспериментированию и анализирует результаты, извлечет из своего опыта гораздо больше, чем человек, вовсе не думающий об эксперименте.
Большинство из нас впервые слышат слово «эксперимент» на скучных уроках в старших классах и после школы вычеркивают науку и эксперименты из своей жизни, как совершенно лишние в ней вещи. Если бы в школах учили базовым когнитивным концепциям – таким как экспериментирование в повседневной жизни, – вместо того чтобы учить алгебре как основному способу логического мышления, то наши размышления о политике, воспитании детей, личных отношениях, бизнесе и других аспектах повседневной жизни были гораздо плодотворней.
Контролируемый эксперимент
ТИМО ХАННЭЙ
Исполнительный директор
Научная концепция, с которой большинство людей справится и которую сможет использовать, практически определяет саму науку: контролируемый эксперимент.
Когда нужно принять решение, инстинктивная реакция людей, не занимающихся наукой, – самоанализ или совет с другими. Научный метод говорит, что при возможности следует провести контролируемый эксперимент. Преимущество такого подхода подтверждается не только тем фактом, что наука совершила столько открытий, но также и тем, что многие из них – принцип Коперника, естественный отбор, общая теория относительности, квантовая механика – кажутся абсолютно парадоксальными в рамках только интуитивного познания. Возможность прибегнуть к эксперименту (а не к здравому смыслу, соглашению, старшинству, религии и т. д.), чтобы узнать истину, освобождает от врожденных предубеждений, предрассудков или слабого воображения. Это позволяет понять Вселенную намного глубже, чем это возможно на основе одной лишь интуиции.
Потому очень жаль, что эксперименты проводятся практически только учеными. Думаю, если бы бизнесмены и политики меньше полагались на инстинкт и плохо подготовленные дебаты и вместо этого уделяли бы больше времени поиску объективных способов выбора наилучшего решения, то их работа стала бы намного эффективнее.
В некоторых областях уже наметились здоровые тенденции. Такие компании, как
Политика правительства в области образования, пенитенциарной и налоговой системы тоже выиграет от использования контролируемых экспериментов. И вот здесь многие становятся щепетильными. Нам кажется, что подвергнуть эксперименту что-то настолько важное и противоречивое, как образование детей или тюремное заключение, значит оскорбить наше чувство справедливости и стойкую веру в то, что все заслуживают одинакового обращения. В конце концов, ведь если у нас есть экспериментальные и контрольные группы, одна из них наверняка потерпит неудачу. На самом деле нет, это не так – мы не знаем заранее, какая группа окажется в лучшей ситуации, поэтому и проводим эксперимент. Проигравшие появляются как раз тогда, когда мы отказываемся проводить потенциально полезные эксперименты, поскольку в этом случае последующие поколения не смогут воспользоваться результатами. Реальная причина беспокойства кроется в том, что люди не привыкли к экспериментальному изучению этих областей. Тем не менее мы охотно принимаем экспериментальный подход в значительно более серьезной области клинических исследований, где речь буквально идет о жизни и смерти.
Разумеется, эксперименты – не панацея. Например, они не покажут, виновен ли на самом деле подозреваемый. Более того, экспериментальные результаты часто неубедительны. В такой ситуации ученый просто пожмет плечами и скажет, что он все еще не уверен, но для бизнесмена или юриста такой ответ – непозволительная роскошь, он вынужден все равно принимать решение. Но все это не умаляет того факта, что контролируемые эксперименты остаются лучшим существующим на сегодня методом познания этого мира, и потому им следует пользоваться при любой возможности.
Gedankenexperiment[4]
ДЖИНО СЕГРЕ
Профессор физики из Университета Пенсильвании, автор книги
Эта концепция получила особую важность при развитии квантовой механики, когда знаменитые мысленные эксперименты проводили такие ученые, как Нильс Бор и Альберт Эйнштейн, проверявшие такие свои инновационные идеи, как принцип неопределенности или корпускулярно-волновой дуализм. Некоторые примеры, такие как «кот Шредингера», даже вошли в бытовой лексикон. Может ли кот быть одновременно мертвым и живым? Другие эксперименты, такие как классическим двухщелевой эксперимент (опыт Юнга), были частью первых попыток понять квантовую механику и по-прежнему остаются инструментами ее изучения.
Однако мысленные эксперименты имеют смысл не только в исследовании каких-то умозрительных проблем. Мой любимый пример – история о том, как Галилей опроверг положение Аристотеля, гласившее, что предметы с разной массой падают в пустоте с разным ускорением. Сначала кажется, что для проверки этой гипотезы нужно провести реальный эксперимент, но Галилей просто предложил вообразить следующее: предположим, что вы взяли два камня (большой и маленький) и связали их очень легкой веревкой. Если Аристотель прав и они падают с разным ускорением, то большой камень должен ускорить маленький, а маленький – замедлить большой. Однако если уменьшить длину веревки до нуля, у вас получится один объект, масса которого равна сумме масс обоих камней, и этот объект должен падать быстрее, чем любой из этих камней по отдельности. Это нонсенс. Вывод – все предметы в вакууме падают с одинаковым ускорением.
Осознанно или нет, мы проводим мысленные эксперименты в повседневной жизни постоянно, нас даже учат этому в разных дисциплинах. Но нам необходимо лучше понимать, как именно они проводятся и как их можно применять. Столкнувшись со сложной ситуацией, целесообразно спросить себя: «Как с помощью мысленного эксперимента решить эту проблему?» Возможно, эта тактика пригодится нашим финансистам, политикам и военным, и результаты их работы станут намного лучше.
Пессимистическая метаиндукция в истории науки
КЭТРИН ШУЛЬЦ
Журналист, автор книги
Да-да, согласна, ужасный заголовок. В оправдание могу лишь сказать, что это словосочетание придумала не я, философы науки уже какое-то время его используют. Но даже если слова «пессимистическая метаиндукция» трудно произнести и запомнить, они скрывают за собой большую идею. Корень «мета» означает, что данная идея позволяет представить другие идеи в более широком контексте.
Вот в чем суть дела: раз уж многие научные теории прошлого со временем оказывались ошибочными, то мы должны предположить, что большинство современных теорий в конце концов тоже окажутся ошибочными. А что верно для науки, то верно и для других областей. Политика, экономика, технология, законодательство, религия, медицина, воспитание детей, образование – независимо от сферы деятельности истины одного поколения так часто опровергаются уже в следующем, что лучше придерживаться принципа пессимистической метаиндукции в подходе ко всем историческим идеям вообще.
Хорошие ученые это понимают. Они признают, что участвуют в длительном процессе аппроксимации.
Они знают, что они скорее конструируют модели, нежели раскрывают подлинную реальность. Они комфортно чувствуют себя, действуя в условиях неопределенности – причем речь тут не только о частной неопределенности («подтвердят ли эти данные мою гипотезу?»), но и о принципиальной неопределенности, которая неизбежна в ситуации, когда вы одновременно ищете абсолютную истину и осознаете невозможность до нее добраться.
Остальные же люди, напротив, часто исповедуют нечто вроде молчаливой веры в собственную хронологическую исключительность. В отличие от наших предшественников, этих простофиль, которые верили в то, что Земля плоская, что она представляет собой центр мироздания и что холодный ядерный синтез возможен, мы имеем огромное счастье жить в эпоху наивысшего расцвета истинного знания. Литературный критик Гарри Левин очень хорошо это сформулировал: «Склонность считать собственную эпоху апогеем цивилизации, собственный город – центром Вселенной и собственный кругозор – пределом знаний человечества распространена парадоксально широко». В лучшем случае мы лелеем мысль, что знания постоянно накапливаются, поэтому люди будущих эпох будут знать больше, чем мы. Но при этом мы игнорируем или отрицаем тот факт, что общий объем знаний рушится столь же часто, как и возрастает, и даже те истины, в которых мы более всего уверены, в будущем могут оказаться заведомо ошибочными.
В этом суть метаиндукции, но, несмотря на название, эта идея вовсе не пессимистична. Вернее, она пессимистична только в том случае, если вы терпеть не можете ошибаться. Но если вы считаете, что работа над ошибками – лучший способ пересмотреть и улучшить свое понимание мира, то это в высшей степени оптимистичный подход.
Идея, лежащая в основе метаиндукции, заключается в том, что все наши теории принципиально являются временными и, возможно, до некоторой степени ошибочными. Если мы сможем добавить эту идею к набору своих когнитивных инструментов, то будем с большей любознательностью и сочувствием выслушивать тех, чьи теории противоречат нашим собственным. Мы научимся с большим вниманием относиться к контраргументам – тем фактам, которые не согласуются с нашей собственной картиной мира, делая ее чуть более загадочной и странной, чуть менее ясной и законченной. И мы будем с большей скромностью оценивать собственные убеждения, осознавая, что почти наверняка рано или поздно они уступят место лучшим идеям.
Все мы обычные люди, но каждый из нас уникален
СЭМЮЕЛ БАРОНДЕС
Руководитель Центра нейробиологии и психиатрии Университета Калифорнии (Сан-Франциско), автор книги
Все мы обычные люди, но каждый из нас уникален.
Каждый из нас – плод стандартного процесса: был зачат при слиянии двух гамет, какое-то время провел в утробе и снабжен программой развития, которая руководит нашим созреванием и старением.
Но каждый из нас уникален, каждый несет уникальный набор генетических вариаций коллективного генома человека, каждый вырос в определенной семье, определенной культуре, в определенное время и общаясь с определенной группой сверстников. Имея врожденный набор инструментов, помогающих адаптироваться к окружающим условиям, мы вырабатываем наш собственный образ жизни и собственное понимание себя как личности.
Поделиться книгой: