Российский колокол, 2015 № 1-2

– Почему бы тебе сразу не сказать, что ты увидел знакомую старушку, с которой вы познакомились в доме престарелых, и что тебе надо узнать, наладился ли у нее стул? – поинтересовалась моя невеста, не поворачивая головы. – Вы так мило беседовали, и она так нежно гладила тебя…

– Перестань, – остановил я ее. – Это Бригитта, она из Германии. У нее год назад погиб муж. Мы с ней познакомились только вчера.

– Очень хорошо, – одобрила ревнивица. – Интересно только, за сколько часов до встречи со мной? Ты теперь будешь лучшим другом всех вдов? Там у тебя на тумбочке авторучка с портретом еще какой-то дамочки – это кто? Тоже вдова?

– Это леди Памела, – ответил я. – У нее муж – миллиардер, доктор Сингх, индус.

Объяснившись, я тут же пожалел об этом. Проще и надежней было бы наврать, что купил ручку вместе портретом в магазине.

– Ясно. А ты тут при чем? – продолжила допрос моя следовательница.

– Все, собирайся, пойдем домой, – приказал я. – На нас уже смотрят.

– Ладно, – сказала она, поднимаясь. – А дома ты мне расскажешь про леди Камилу?

– Памелу, – поправил я ее, надевая майку.

– И про леди Памелу тоже, – согласилась Аги, глядя на меня с улыбкой.

У пляжа я взял такси, и через десять минут мы были дома. Я поинтересовался, не надо ли тут кому-нибудь помочь переодеться, на что пигалица фыркнула и ушла в ванную. На тумбочке лежал «паркер» с портретом леди Памелы. Я хотел пожаловаться ей на свою злючку-колючку, но передумал, потому что все равно любил ее сегодня даже больше, чем вчера.

Она вернулась из ванной с покрасневшим от горячей воды и первого загара лицом. Халат ее был распахнут. Я потянулся к ней, она же отстранилась от меня, села в кресло и, разглядывая свои руки, проговорила строго:

– Давай рассказывай, какое отношение имеют к тебе эти леди и их индусы?

– Да никакого, – сказал миролюбиво я, глядя исподволь на оголенные почти что до бедер ножки моей коварной соблазнительницы. – Мы случайно познакомились в ресторане в аэропорту Шереметьево…

– А у этого ее миллиардера, что, нет своего самолета? Он летает со всякими оборванцами вроде тебя?

– Есть, – кивнул я, – но его готовили к вылету, а они решили пообедать. Вот и сказочке конец, а кто слушал – молодец!

– Значит, ты из самой Москвы вез с собой драгоценный портрет леди… как ее там? – она снова взяла авторучку и стала изучать лицо леди Памелы. – Но эта хотя бы не старушка. Она англичанка?

– Да, – кивнул я. – И к тому же герцогиня. Ты не находишь, что вы с ней чем-то похожи?

– Ну-у… – протянула неопределенно она, продолжая осмотр. – Может быть, в ее годы я и буду похожа на нее. Особенно, если тоже стану герцогиней.

– Для этого тебе придется научиться некоторым пустякам, – сказал я. – Например, не сидеть с оголенными ногами перед малознакомым мужчиной.

– Ты же не индус, – сразу нашла чем оправдаться Агнешка и еще сильнее оголилась. – Перед индусом я бы тоже не сидела так.

Мне нечем было ответить ей, кроме как встать перед ней на колени и с головой уйти в этот чудный соблазн, источавший запах молодого луга и парного молока…

Потом мы уснули, и я проснулся минут через двадцать с ощущением того, что куда-то опаздываю. Агнешка лежала в своей обычной позе эмбриона, с той лишь разницей, что одна щека ее покоилась на ладони. Конечно, она была намного симпатичней эмбриона, и я какое-то время неотрывно смотрел на нее, будто решил писать ее впоследствии по памяти.

На террасе я закурил и с удивлением обнаружил, что вторая сигарета вызывает у меня меньше отвращения, чем первая. От дальнейших раздумий о своем нехорошем поступке меня отвлек Антип, шагавший лениво по площади. Я негромко окликнул его и сделал знак, что сейчас спущусь к нему. Он, прищурившись от улыбки, оглядел меня и сказал:

– Никак курить снова начали, Тимофей Бенедиктович? Понимаю, понимаю! В такие волнительные моменты не то что закуришь… Как себя чувствует Агнешка?

– Прекрасно, – ответил я. – Только вот плохому учит: закурил, женщинами опять же снова увлекся…

– А то вы будто прекращали ими увлекаться! – усмехнулся Антип. – Вон леди Памела опять вас требует. Звонил доктор Сингх, умолял нашего доставить вас к ней. Ну да ладно… Вы к нам когда зайдете?

– Завтра, – ответил я. – Завтра обо всем поговорим и бумаги заодно подпишем.

Я хотел подняться снова к себе, но передумал и уселся на скамейку напротив пруда. Лихорадочное состояние, в котором я пребывал с момента появления Агнешки, потихоньку уходило, не принося, однако, облегчения. Я чувствовал себя как с похмелья. Я что-то говорил, шутил, смеялся, любил Аги и даже иной раз пускал слезу умиления, и вместе с тем внутри меня была пугающая пустота.

Снова захотелось курить, и я понял, что вернулся туда, откуда, казалось бы, убежал безвозвратно еще десять лет назад – от этой унизительной зависимости от табака. «Нет-нет, – пытался убедить я себя, – все это кончится максимум через месяц. Я брошу сам и отучу от этого Агнешку. Мы будем ездить по белу свету, вести здоровый образ жизни, потому что нам нужны будут здоровые дети. Интересно, – подумалось неожиданно, – а не зародилось чего-нибудь уже в Агнешке? Мальчик и девочка – не важно, в какой последовательности…»

Я уносился в мечтах своих в неведомые дали, совершенно не сомневаясь в том, что Аги способна будет забеременеть и родить ребенка, да еще не одного. Как там сказала Бригитта – поздние дети бывают либо красивыми, либо талантливыми? У нас это будет безо всякого «либо»!

Вскоре я вернулся в номер. Агнешка едва слышно посапывала, и я прилег прямо в одежде, не в силах оторвать от нее взгляда. Впервые за все это время мне пришла в голову мысль, что я люблю ее одновременно и как дочь, и как нестерпимо желанную женщину. Нельзя сказать, что такое открытие меня так уж сильно смутило, но задуматься заставило: хорошо ли это? Хорошо, ответил я сам себе. Наверное, так и должно быть, когда сильно любишь. Вот родится крошечная Аги, и все переменится – большая Аги останется только возлюбленной…

Я откинул простыню и поцеловал ее в бедро. Она тут же открыла глаза, потянулась сладко и сказала:

– Тим, ты какой-то ненасытный. Побереги себя. Сделай так еще раз.

– Ты неправильно поняла меня, – ответил я, целуя ее снова. – Мне хотелось разбудить тебя и предложить поехать в город.

– Да, да! – вскричала она. – Мы едем в город! Но если ты уж так сильно хочешь…

– Это может подождать, – сказал я, вставая. – Профессор предупредил, что старичкам больше двух раз в день…

– Боже, как он мне надоел, этот твой профессор! – сморщилась Агнешка. – Все он знает, всем дает дурацкие советы. Принеси-ка мне халат, старая развалина!

Через полчаса такси мчало нас по приморской набережной. Как и в прошлый раз, я попросил остановиться у дельфинариума, и мы пошли дальше парком, который очень понравился моей непредсказуемой подруге.

Пожалуй, именно там, в парке, шагая в обнимку с Аги и слушая ее восторженную болтовню, я окончательно понял, что все ужасное позади, а впереди – долгая и счастливая жизнь, наполненная любовью и воспитанием детей. Одно огорчало: завтра мне предстояло подписать завещание в пользу Фонда и тем самым лишить себя, Агнешку и будущих наших малюток восьмисот тысяч долларов, из которых сто тысяч мне еще предстоит доложить на банковский счет. Сначала заработать, а потом доложить. Развить тему помешала совесть. Она пнула меня, сопроводив этот обидный жест выдержкой из эссе о неблагодарных свиньях, которые поначалу хрюкают, преданно глядя на вас, а получив свое, отворачивают от вас сытые рыла.

Уведя Агнешку с набережной, я повел ее в храм. Она притихла, перекрестилась на входе, а в самом храме долго стояла у иконы Божьей Матери, сложив ладони у груди и что-то тихо прося у Матки Боски. Я купил много свечек, и мы расставили их в нишах. Отца Георгия в храме не было, благословлял прихожан другой батюшка. Я положил в ящик для пожертвований пятисотку и полвечера молча ругал себя за то, что не добавил еще одну. Успокоился я лишь тогда, когда сказал себе, что мы еще придем сюда не раз.

Агнешка уже на улице спросила, есть ли здесь католическая церковь. Я ответил утвердительно, хотя наверное этого не знал, и пообещал как-нибудь найти ее. Посерьезневшая Аги взяла меня за руку и прижалась ко мне, точно маленькая девочка, чуть было не потерявшаяся в большом городе. Такой она мне нравилась более всего. Ну, может быть, за исключением той, какой она была в постели…

В ювелирном магазине, куда она затянула меня, ей понравился агатовый браслет, и я купил его. Благодарность ее была сдержанной.

Ужинали мы в рыбном ресторане. В нашем заказе были и мидии, напомнившие мне о Пламене, после чего я их отставил незаметно, загородив бутылкой красного вина. Агнешка не обратила на это внимания, съев свою порцию почти полностью. Она была сосредоточенно молчалива, что действовало на меня угнетающе.

И дома она тоже старалась без нужды не обращаться ко мне. Долго пробыла в ванной, а когда вышла оттуда, то волосы ее были сухими, зато глаза мокрыми. Тут уж я не выдержал и спросил:

– Что с тобой, детка? Я тебя чем-то обидел?

Она мелко потрясла головой, устроилась следом на моих коленях и тихо сказала:

– Ты вспомнил там, в ресторане, про Пламена и не стал есть мидии. Я увидела это слишком поздно, когда мы уже уходили. Скажи мне, пожалуйста, Тим, г д е я была все это время? Я не могла быть тридцать лет в коме. Я не могла оставаться прежней эти годы. Г д е я была, Тим?

Чтобы хоть как-то прийти в себя после услышанного, я увел разговор в сторону.

– Какое отношение имеет Пламен с мидиями к твоему основному вопросу?

– Может быть, и никакого, – ответила она, поворачивая лицо. – Этот вопрос пришел ко мне в храме. Не обманывай меня, Тим.

Я помедлил достаточно долго для того, чтобы она поверила, будто все это время ушло на раздумье, говорить ли ей правду, и лишь после этого сказал:

– Я тебя еще ни в чем не обманывал, Аги, и не собираюсь делать это впредь. Ты хочешь узнать, где была все годы? Пожалуйста. Ты была участницей сверхсекретного эксперимента, который обошелся мне почти в миллион долларов. Подробностей эксперимента я не знаю. Кроме тебя, в нем участвовала еще одна женщина. Ты видела ее фотографию. Это леди Памела.

Агнешка, не отводя взгляда, медленно сошла с моих коленей, будто я уснул и она боялась меня разбудить, затем остановилась посередине комнаты и прикрыла рот рукой – она всегда так делала, когда была чем-то потрясена. Потом спросила:

– Тим, откуда у тебя миллион долларов? Я не верю тебе. Нас замораживали?

– Да, – с облегчением ответил я, в душе благодаря Аги за то, что она сама упростила мне дальнейшее объяснение. – В Америке есть секретная лаборатория сверхнизких температур. Никто не давал никаких гарантий. Я упомянул «почти миллион», что означает на деле восемьсот тысяч. Какое-то время я был модным художником, и мои картины охотно покупали не только в России, но и в других странах. За тебя я отдал почти все, поэтому пощади меня и не задавай больше подобных вопросов.

– Ты остался без денег? – спросила она, приближаясь ко мне.

– Но зато с тобой, – сказал я. – Разве ты не стоишь каких-то восьмисот тысяч долларов?

Она села у моих ног и прислонилась к ним головой.

– Как же мне было холодно там, мой милый! – напевно произнесла она. – Уложи меня сейчас в постельку и согрей. Если тебе, конечно, не противно обнимать ледышку.

В этот раз она была особо нежна и изобретательна. Я потерял счет времени, которое измерялось теперь ее пронзительными вскриками. Едва все закончилось и мы отлипли друг от друга, она чуть слышно заплакала, положив голову мне на грудь, чем напомнила Лидию, у которой тоже влажнели глаза, когда ей было хорошо…

Глава двадцать вторая

– Ну вот и все, – сказал я, откладывая в сторону ручку и рассматривая свою подпись, будто сам сомневался, что она подлинная. – Надеюсь, вы меня не отравите раньше, чем через полгода?

Нотариус, полноватый пожилой мужчина с роскошными усами, которые были главной приметой его маловыразительного лица, молча воззрился сперва на профессора Перчатникова с Антипом, а потом на меня.

– Что вы имели в виду, сказав это, господин Некляев? – поинтересовался он подчеркнуто корректно и серьезно.

– Да просто пошутил не слишком умно, – объяснил я. – Однажды в аэропорту меня спросили, что в сумке. Я ответил: небольшая бомбочка, и тут началось… Словом, чуть не ссадили с рейса.

Усач осуждающе покачал головой и медленно, словно нехотя, продолжил оформление моего завещания. Когда все штемпели, штампы, печати и подписи были проставлены на листке стоимостью в восемьсот тысяч долларов, нотариус еще раз зачитал мне его текст и вручил один экземпляр. Второй же оставил себе на ответственное хранение.

Провожал его Антип. Я смотрел в спину человеку, который уносил с собой мою давнюю мечту о «зеленом» миллионе, и чувствовал себя неважно.

– Что, Тимофей Бенедиктович, тяжело с деньгами расставаться? – угадал мои мысли Перчатников. – Вроде даже и непонятно, за что их надо отдавать – Агнешка-то уже дома!

– Дорогой профессор, – начал я оправдываться, – то, что сделали вы и ваша команда, вообще бесценно, и я не знаю, как благодарить вас. Но это практически мои последние деньги и, согласитесь, мне есть о чем задуматься.

– А вы не обратили внимание на то, что проценты с этой суммы будут переводиться на специальный счет, которым вы станете пользоваться по меньшей мере полгода, пока мы вас не отравим? – спросил едва ли не презрительно Перчатников, поднимаясь из кресла. – Надо же было такое сказать! Вот она, ваша благодарность!

Следует признать, что он умел заставить человека сожалеть о сказанном или сделанном. Я не знал, чем еще оправдаться, и потому молчал с покаянным видом.

Когда вернулся Антип, они вдвоем принялись казнить меня. Бывший французский танкист лютовал даже больше профессора, стреляя прямой наводкой стокилограммовыми болванками и норовя попасть ими по моей бестолковке. Такого количества упреков, обвинений и нравоучений в свой адрес я не слышал никогда, даже в пору своей далеко не безупречной юности.

Завершилось, однако, все по-русски: распитием спиртных напитков и какими-то малозначимыми воспоминаниями.

Расслабившись, я рассказал своим собутыльникам про вчерашний вопрос Агнешки и про свой ответ. И то, и другое их, кажется, ошарашило. Антипу даже пришлось еще раз наполнить бокалы, после чего ответ мой был признан удовлетворительным. Тут же профессор Перчатников, вспомнив, что он все же по призванию психоаналитик, поинтересовался в соответствии с таблицей слов-раздражителей доктора Бройера: а должным ли образом я выполняю его завет относительно интенсивного секса с Агнешкой, на что я ответил, краснея: мол, выполняю по мере сил. Не желавший отставать от профессора по части бестактных вопросов, Антип спросил, не забываю ли я про пилюли. Вот здесь я не выдержал и предложил им со свечкой и опахалом постоять вечерком у моей кровати. Это их рассмешило, и я понял, что кризис в наших отношениях преодолен.

Агнешка встретила меня упреками за то, что я на целых два часа оставил ее одну, что ей холодно и что она вдруг забыла, как я выгляжу. Я напомнил ей, куда и зачем я ходил и что нельзя поздравить профессора с днем рождения и тотчас убежать от него, как от прокаженного.

– Он все же к о е-ч т о сделал для нас с тобой, не так ли, моя забывчивая леди?

Она улыбнулась и сказала, что ей понравилось, как я ее сейчас назвал.

– Прекрасно, – сказал я. – Если будешь со мной нежна, то можно будет иногда называть тебя герцогиней.

– Как леди Памелу, – кивнула она.

– Как леди Памелу, – подтвердил я.

– Можно было бы как-нибудь встретиться с ней и с ее мужем-индусом, – предложила она.

– Он сначала миллиардер, а потом индус, – уточнил я. – Будь с ним поласковей. Нам, возможно, придется занять у него миллиончик на житье-бытье.

– И ты тоже будь поласковей с леди Памелой, – посоветовала Аги. – Возможно, она уговорит его дать нам этот миллион просто так, без отдачи.

– Лет двадцать назад я бы ее точно уговорил, а теперь…

– Не вздыхай, – сказала она. – Не такая уж ты и кляча, какой хочешь прикинуться.

– Что мы будем делать вечером? Если хочешь, я приглашу тебя в страну воспоминаний…

– Хочу, хочу! – захлопала она в ладоши. – Я все х о ч у!

По непонятной причине я не стал сразу говорить ей, что мы поедем в международный дом всякого рода бездельников, прикидывавшихся творцами. Мне казалось, что так будет лучше и для нее, и для самих бездельников, к числу коих я причислял и самого себя. Мы отправились туда пешком – в пляжном облачении, с пляжной сумкой, в темных очках и с той медлительностью движений вкупе с важным видом, которые характерны для всех бездельников, независимо от возраста, пола, цвета кожи и вероисповедания. Собственно, вся эта клоунада предназначалась для охранников, стерегущих вход в обитель творчества. Конечно, я мог бы дать им двадцатку, и они бы еще бежали впереди нас с мегафоном, расчищая путь от зевак, но мне хотелось немного похулиганить.

Еще на подходе к пансионату из-за поворота показалась «свечка», в которой жила Агнешка. Она в это время что-то рассказывала – и вдруг остановилась, как завороженная. Зрелище и впрямь впечатляло. Самый высокий на побережье прямоугольник с синеватым отливом переливался в лучах заходящего солнца, и я смотрел на ошеломленную Аги со снисходительностью человека, который его или построил, или реставрировал к приезду своей возлюбленной, чтобы подарить ей при первом удобном случае.

– Боже, Тим, это же наша «свечка»! – воскликнула она, даже не глядя на меня, в результате чего я передумал дарить ей ее. – Это ведь она, да, Тим?!

Я подтвердил ее догадку и коротко ввел в курс авантюры, которую она с присущим ей энтузиазмом восторженно одобрила.

Прошли мы, что называется, без задева. Агнешка очаровательно улыбнулась охранникам, и один из них, видимо, тот, поглупее и, стало быть, повлюбчивее, поспешил к воротам, которые были слегка прикрыты, точно для него мы были не людьми, а машинами представительского класса. Я хотел дать ему пятерку, но не стал унижать подачкой, а вместо этого пространно поблагодарил по-английски.

Итак, мы неспешным шагом вернулись туда, откуда тридцать лет назад были у в езеныпо разным адресам. Свернув налево и выйдя таким образом из поля зрения обычно любознательных охранников, мы остановились и стали глазеть по сторонам, удивляясь переменам, которые здесь произошли. Агнешка, увидев что-то новое, всякий раз поначалу показывала на него пальцем (все-таки будущая герцогиня!), а затем чмокала меня в щеку. Хорошо еще, что она не красила губы, а то бы я превратился в ходячее пособие, которым можно было бы иллюстрировать лекцию о грязных старикашках…

Сойдя наконец-то с места, мы посетили первым делом измененное до неузнаваемости строение, где я читал когда-то стихи о Конституции комбату Курдюжному, заложившему меня по приезде и разжалованному мною в рядовые сексоты. Агнешка, снова наехав нижней губой на верхнюю, спросила обиженным тоном:

– А больше ты ничего там не делал, только стихи читал?

И я, стукнув себя по лбу, припомнил, как учил целоваться одну глупую девчонку, да так и не научил.

– Плохой, выходит, ты был учитель, – сказала Аги, и мы пошагали мимо бассейна, которого раньше и в помине не наблюдалось, к высотке, удивляясь по пути, кому помешала большая клумба, часто служившая местом встречи.

С высоткой все было в полном порядке. Она стояла, как… как… ну, неважно что – главное, стояла и падать еще в ближайшие тридцать лет не собиралась. Я с завистью посмотрел на нее и ничего не сказал. А вот Агнешка вся извертелась в поисках своей лоджии, откуда она застукала меня, идущего на рассвете в модной рубашке. Мне-то отыскать ее не составило труда, но я дождался, покуда сама Аги не сделала этого, правда, с третьей попытки.

Вход мы миновали раньше благодаря моему энергичному шагу. Я не хотел останавливаться там, потому что боялся снова увидеть в плотном фиолетовом тумане любопытствующую толпу – и ч т о-то, лежавшее на носилках под длинной и непрерывной простыней.