Российский колокол, 2015 № 7-8

– Прекрасно. Я подпишу акт о том, что переселение трех миллионов детей из забытой колонии являлось актом гуманизма, было совершено с полного одобрения местной власти, максимально гуманно, без причинения вреда экологии и передачи отсталому обществу опасной информации и технологий.

– Могу ли я надеяться, – осторожно спросил Люциус, – что нам позволят провести подобную операцию еще два-три раза?

Анжела подняла брови:

– Еще десять миллионов? Люциус, вы меня удивляете. У вас такие обширные планы?

– Позвольте, госпожа инспектор, я покажу вам перспективный бизнес-план! – Люциус поднялся и прошел к информационному экрану. – Смотрите… вот эти две планеты могут быть полностью перепрофилированы на выпуск сельскохозяйственной продукции. В поясе астероидов и на этих планетоидах огромные запасы руды…

– Как вы будете все это вывозить на Землю? – полюбопытствовала Анжела. – Существующий флот едва справляется.

– У нас достаточно квалифицированных техников и рабочих, особенно если на простых производствах их подменят новые граждане…

– Только после того, как они вырастут! – строго сказала Анжела.

– Ну разумеется! Так вот, мы могли бы наладить производство собственных грузовых кораблей… если Земля разрешит, конечно. Через пять-семь лет поток продуктов и руды увеличится вдвое.

Анжела размышляла. Потом кивнула:

– Я буду рекомендовать выдать вам лицензию, Люциус. Ваши планы амбициозны, но обоснованны.

– Если бы Земля еще передала нам технологии клонирования… – рискнул добавить Люциус.

– Нет! – Анжела резко поставила бокал на стол. Покачала головой. – Даже не просите. После отделения Второго Альянса мы наложили запрет на подобные технологии.

– Но…

– Вам лично я доверяю, – твердо сказала Анжела. – Но что, если после вас к власти в Союзе придут сепаратисты? Неограниченные человеческие ресурсы плюс ваши запасы полезных ископаемых, сельскохозяйственные планеты, возможности по производству кораблей… И всего четыре гипертуннеля, ведущие к планетам Федерации! Нет, нет и нет!

– Простите, – Люциус склонил голову. – Я не мог помыслить о таком… но вы правы. Безусловно правы.

Анжела встала, потянулась – тонкое облегающее платье самым выгодным образом подчеркнуло ее фигуру. Рядом с ней, как и рядом с любым землянином, Люциус чувствовал себя неотесанным и неуклюжим мужланом.

Наверное, точно так же себя ощущал король, глядя на его голограмму…

– Вроде бы пора отправляться в постель, – сказала Анжела задумчиво. – Но при этом спать еще не хочется.

Ее взгляд оценивающе пробежал по Люциусу.

– Вы не составите мне компанию, Наместник? – мягко спросила она.

Люциус опешил. Земляне отличались легкостью нравов, но вот инспектора – что мужчины, что женщины, – никогда себе вольностей не позволяли.

Значит – все в порядке. Анжела ему доверяет. Она не видит никакой угрозы в планах Дружественного Союза, она представит их на Земле в самом выгодном свете… а уж бюрократы из правительства легко проведут любое готовое постановление. Долгий труд Люциуса, а до того – его отца и тайной организации «Свобода и независимость», близится к концу.

– Это огромная честь для меня, – сказал Люциус, подходя к Анжеле.

– Оставьте, Лю, – руки Анжелы крепко обвили его шею. – Здесь нет землян и колонистов, инспекторов и наместников… Только умный сильный мужчина… и женщина, истосковавшаяся по теплу…

Обнимая Анжелу, Люциус даже ощутил неловкость. Обмануть инспектора, а потом еще и заняться с ней сексом… в этом было что-то нечестное.

Но такова была цена вопроса.

Люциус храпел во сне. Анжелу это скорее веселило, чем смущало, – так же как его волосатая грудь или слишком мускулистые, на взгляд землянина, руки. В сексе с колонистом тоже был занятный элемент новизны – он непременно хотел доминировать и любое проявление инициативы со стороны Анжелы его смущало.

Казалось бы – всего десять поколений, прошедшие с тех пор, как предки Люциуса основали Дружественный Союз, колонизировав вначале две планеты в одной звездной системе, а со временем – еще и три ближайшие звезды. И связь с Землей они никогда не теряли. И технологии получали… в разумной мере, разумеется. Но все равно, они уже другие…

Анжела лежала рядом с наместником, смотрела в прозрачный потолок каюты, в черное звездное небо, на темный диск планеты. Забытая колония со времен первой галактической экспансии… средневековье… рыцари, короли, сражения, суеверия… как это романтично! Она попыталась представить себя в объятиях короля, но фантазия решительно воспротивилась. Король был слишком грязен, слишком кряжист, его лицо обильно поросло растительностью и было изуродовано грубыми шрамами. В самой мысли о сексе с таким человеком было что-то противоестественное. Хотя… если бы этого короля отмыть, приодеть, вылечить шрамы, вставить новые зубы… Анжела усмехнулась. Да. Это было бы волнующим приключением, о котором не стыдно рассказать мужьям. Но на глупости нет времени.

Со временем вообще хуже всего.

Как они мечтали наконец-то встретить братьев по разуму! Не рассеянных в пространстве колонистов, тысячи лет назад покинувших умирающую (как им казалось) Землю на медленных кораблях поколений. А настоящих, непохожих на людей, рожденных другой планетой, с другой философией, этикой, мышлением…

Домечтались…

Из семи кораблей, ушедших сквозь район Дружественного Союза в дальний поиск, вернулись два. Еще один успел послать аварийный зонд с записями. Экипаж тех двух кораблей до сих пор находится в изоляции под наблюдением психологов, их рассказы и записи с аварийного зонда доступны лишь самым психически устойчивым членам правительства.

Молили о братьях по разуму? Получите. Вот они, ваши братья. Во всей красе. Со своей необычной психологией-физиологией, со своей этикой и эстетикой… Теперь не жалуйтесь. Вы искали и нашли. А они теперь знают, где искать нас.

И самое ужасное – они сильнее. Не настолько, чтобы опустить руки. Но вполне достаточно, чтобы четко и ясно понять: Федерация не выдержит войны. А война неизбежна. И если человечество проиграет войну, но не погибнет – это будет чудовищно вдвойне. Потому что людей не уничтожат, они просто станут зависимы и…

Анжела почувствовала, что ее подташнивает. Усилием воли прогнала всплывающие в памяти картины.

Нет. Этого не будет. Они сделают все, чтобы человечество уцелело – и победило. Время есть, его мало, но оно еще есть. Перестроить на войну экономику будет несложно, а вот изменить саму психологию граждан Федерации, снова превратить их в воинов… таких, как на этой дикой средневековой планете, только вооруженных не острыми кусками железа, а настоящим оружием… Вот это сложнее.

Но время еще есть. Нужно несколько локальных войн. С понятным, не вызывающим шока и ступора противником. Нужно изменить воспитание… с детьми проще, можно изменить программу гипнообучателей, но перевоспитать взрослых сложнее. И нужен, хотя бы на первое время, заслон. Живой щит. Десяток вооруженных, умеющих и готовых воевать планет. Дружественный Союз годится и благодаря своему расположению, и потому, что у власти сейчас глубоко законспирированный сепаратист из этой их, как ее, «свободы и независимости».

Как многое предстоит сделать! Продавить сквозь ничего не понимающий парламент послабления для Дружественного Союза. Позволить им украсть новейшие военные технологии. Не дать низшим чинам разведки обнаружить, что вместо грузовых кораблей здесь строят линкоры, а из детей забытых колоний воспитывают не фермеров, а воинов. Потом потребуется война… в которой надо проиграть, но в достаточной мере напугать колонистов – чтобы они зациклились на войне, строили все новые и новые корабли… и когда придет настоящий враг – вступили с ним в бой.

И дали Федерации достаточно времени для вступления в войну.

Люциус захрапел совсем уж громко. Анжела поморщилась и осторожно перевернула наместника на бок. Тот зачмокал губами и задышал тише. Анжела долго и печально смотрела на его обнаженное, грубовато-красивое и сильное тело.

Люциус снова захрапел. Анжела поднялась, набросила на плечи халат. Вышла из спальни в коридор, зашла в свою каюту, включила личный передатчик. Связь через гиперпространство мгновенна, но председатель совета отозвался не сразу. Наверное, там, где он был, тоже ночь…

– Анжела?

– Все в порядке, – негромко сказала она. – Все, как и планировали.

Председатель кивнул. За его спиной промелькнула полуодетая девушка. Точно, ночь…

– Я рад, Анжела. Но… пять планет и двести миллионов жизней… Тебя не смущает цена вопроса?

Анжела покачала головой. Вспомнила лицо короля с варварской планеты. И твердо сказала:

– Об одном прошу: оставь ее в покое.

Юрий IНикитин

Русский писатель, драматург, публицист. Родился, живет и работает в Астрахани.

Член Союза писателей СССР с 1986 года, участник Всесоюзного съезда молодых писателей (1984 г., Москва), Всемирного конгресса русскоязычной прессы (2000 г., Нью-Йорк) и Всемирного съезда P.E.N. Club (2000 г., Москва). Автор семи книг художественной прозы, трех пьес и множества публицистических статей.

Всесоюзную известность ему принесли повесть «Голограмма» (1986 г.), роман «Выкуп» (1990 г.), а также рассказы, изданные массовыми тиражами «Молодой Гвардией».

Вышедшая в 1999 году книга Юрия Никитина «Укромье ангела» удостоена Артийской профессиональной премии в области литературы. В том же году получил премию им. В.К. Тредиаковского за книгу «Чудная ночь в начале июня» и ее же – спустя три года – за «Укромье ангела».

Из романов, написанных автором в последние годы, следует отметить гротескно-сатирическое произведение «Свистун Холопьев» (роман стиля) и мистический триллер «День, когда мы будем вместе».

Зарубежному читателю творчество Юрия Никитина знакомо в основном по рассказам в различных сборниках, переведенным на основные языки.

Как публицист Юрий Никитин часто печатается в «Литературной газете».

C греками – навек!

(Из цикла рассказов «Я и не мой брат Иван»)

Нет уж, извините-подвиньтесь: никакая нам Украина не сестра и тем более не брат. Это все старцы какие-то придумали, а мы, как попугаи, повторяем за ними. Чего, спрашивается, у нас общего? У нас щи, а у них борщ, у нас пиво, а у них пыво, у нас Иванов Гаврила Соломонович, а у них Гнилохатка Златояр Коловратович – язык сломаешь, пока выговоришь. И так во всем. Мы им говорим: «Сидите на месте и не рыпайтесь!», а они нам кукиш показывают. Хороши уродственнички! Вот брат Иван в таких случаях… Кстати, о брате Иване.

Говоря между нами, он мне такой же брат, как эта чертова Украина. Просто в молодости его по ошибке сняли в какой-то кинокартине без названия, где он играл роль вечно пьяного брата – без слов, но с выражением лица. Его из-за этого выражения-то и взяли в картину, потому что с этим самым выражением он и тверезый на пьяного был похож. Конечно, люди из картины это усекли и решили сэкономить на реквизите. Но талант у брата Ивана, надо признать, имелся. Он, бывало, как глянет из-под кустистых бровей, как сверкнет безумными очами, как сожмет до посинения губы – тут сам в ларек за бутылкой побежишь, только чтоб человек не мучился. Я хоть и небольшой знаток всей этой киношной канители, но скажу так: лучше брата Ивана роль пьяного, не будучи пьяным, в мире никто не играл. И это еще при том, что роль у него была подсобная, а на передке там суетился какой-то додик, который все время ему на бестолковку капал: мол, ты, брат Иван, неправильно себя ведешь, то да сё, а он как глянет на него с укором и снова уходит в страдания. Артизд, ничего не скажешь!

Ну вот, к чему это я брата Ивана вспомнил на ночь глядя? А к тому, что приходит он сегодня на работу после обеда и созывает всех на политконференцию. Ему Христофорыч, бугор наш, поручил этим делом заниматься за два отгула в месяц и три дня к отпуску. Собирает он нас, значит, а станок у него как был в металлической стружке, так и остался. Правда, время прошло немного, года полтора, но все равно непорядок. Я ему аккуратно так на это намекаю, мол, доллар проклятущий опять наш рубчик унизил, так хоть стружку бы убрал со станины, лектор хренов! А он меня будто и не слышит, ковыряется в своих бумажках, шепчет что-то себе под нос, а потом говорит человеческим голосом: «Вы, Индивид Матвеевич, часом не помните, как называется небольшой такой остров из четырех букв в Средиземном таком море? Мне он для политконференции очень нужен». Я подумал с минуту для порядка и говорю, что знаю, мол, остров из трех букв, но он не в Средиземном море,

а значительно ближе, и если, говорю, попросишь, расскажу подробно, как туда добраться. Только, мол, я бы не назвал его небольшим. Тут приходит Христофорыч, снимает с носа солидольную соплю и спрашивает с таким видом, будто его это и впрямь интересует: «Так о чем, стало быть, нынче толковище будет?» – «О Греции, – говорит брат Иван, шурша бумагами. – И еще об острове, забыл название, из четырех букв». Христофорыч вытер лицо ветошью, отчего стал похож на мулата, и вновь спросил: «Это какой-то новый, что ли, из четырех букв? Недавно открытый?» – «Нет, – помог я с ответом брату Ивану, – все тот же. Просто когда будешь произносить старое название, среднюю букву слегка растяни, чтобы она как бы удвоилась. Поначалу будет тяжеловато, но потом привыкнешь». Христофорыч попробовал, и у него все получилось с первого раза. Я тоже попробовал, и у меня получилось. Но тут заорал вдруг брат Иван и все испортил. «А-а, – заорал он, – вспомнил: остров Крит!» Христофорыч зло посмотрел мне в глаза и сказал: «Ну, я же говорил, что новый, а ты – «старый, старый, только букву тяни»…Тьфу на тебя, Индивид!»

Брат Иван пару раз свистнул и попросил внимания. Мы с Христофорычем вздохнули, прикрыли глаза и унеслись в мыслях вслед за оратором в солнечную Грецию, а уж оттуда по лазурной воде на остров из четырех букв – никак не запомню его названия, окаянного… Христофорыч, судя по тому, как прерывисто он задышал, вскоре отловил себе какую-то неразборчивую в связях гречанку и принялся танцевать с ней в уединении сиртаки, а я просто взял у знакомого бармена в невозвратный долг полкило «Метаксы» в одну посуду и устроился в плетеном кресле вблизи морского берега. Потом подошел катер, нас с Христофорычем пригласили на палубу, я легко впрыгнул на борт, ударившись головой о железный столб, а Христофорыч всё никак не мог отъединиться от гетеры, оказавшейся, впрочем, нашей соотечественницей из Кривой Музги, забывшей на чужбине родной язык. А там, откуда ни возьмись, приканали цыгане с бубном – и понеслась душа в рай! Не знаю, чего бы мы там нахреновертили с Христофорычем, но брат Иван вскоре вернул нас в опостылевшую действительность. «Вот такие пирожки с котятами, – произнес он жизнерадостно свою любимую фразу, от которой нас с Христофорычем после эллинских сладушек чуть не стошнило. – Так что учите греческий язык, господа».

Я сплюнул незаметно под его зачуханный станок, затянулся воздухом и сказал: «Насколько я понял из вашего, сударь, повествования, трудолюбие не входит в перечень достоинств рядового грека. У них там как бы сплошная сиеста, с которой они рождаются и помирают. Кого-то они мне очень сильно этим напоминают. Не подскажете, любезный, кого?» – «Да нас самих, кого же еще! – вылез наперед Христофорыч и загоготал жизнеутверждающе. – Мы тоже особо париться не любим. Конечно, оно, ежели, скажем, в баньке, да с веничком в оттяжку, да со стопариком с устатку…» – «Нет, вы уже посмотрите на него! – начал возмущаться как-то по-одесски брат Иван и даже чем-то стал похож на бывалого одессита. – Ему уже, видите ли, греки не нравятся! А сам не успел на берег сойти, как тамошнего бармена на коньячок нехилый наказал!» – «Нашел тамошнего, – усмехнулся я. – Это же Генка Грек по прозвищу Стрелок из инструментального. Он у меня столько сигарет настрелял, что я спокойно мог бы выпить все его запасы, и он бы еще не рассчитался со мной». – «Ты это, – сказал Христофорыч, – хорошо рассказал, душевно. Как-то легко там дышится, в этой Греции. А что, правда она к нам хочет прислониться или это ты так по-лекторски сбрехнул?» – «Да их бабка одна чокнутая забодала своими наставлениями, – сказал брат Иван. – Как запустит свою шарманку: «Arbeiten! Nicht starren an den Seiten!»[1], так хоть в петлю лезь. Только они расслабятся, а она тут как тут: «Arbeiten! Nicht starren an den Seiten!» А там ведь куда ни пойди, кругом все шепчет… Только ты приладишься к кому-нибудь, так она по новой: «Arbeiten! Nicht starren an den Seiten!» – «Блин! – ругнулся в сердцах Христофорыч. – Тут действительно на край света побежишь. Надо их взять к себе. Вместо хохлов. Пусть волосенки дерут от досады. Не хотели с нами жить, нос воротить стали – ничего, и покраше вашего найдем. Только вот как бы эта бабка за ними не увязалась, а то начнет нам тоже свою песню петь – куда тогда бежать?» – «Не боись, у нас на ихнюю бабку свой дедок имеется, – сказал я. – У него не забалуешь!»

В общем, после короткой дискуссии мы все же решили принять Грецию на место Украины. Новая сеструха и собой недурна, и на Запад коситься не станет, потому как там один сплошной «Arbeiten! Nicht starren an den Seiten!». Ay нас ей будет хорошо, покойно. Опять же ежели какая неувязка случится, переселим ее к нам совсем… да в ту же Сибирь, а сами в теплые края махнем, хоть по-человечьи поживем. Мы с братом Иваном у Генки Грека на первый случай остановимся, а Христофорыча отправим искать шалаву из Кривой Музги, и все у нас будет «abgemacht»[2], как говорят эти, блин, трудоголики во главе с доставшей уже всех вконец бабкой…

Дети патриотов

Не пойму, чего это некоторые у нас ополчились на патриотов, и слово-то само как-то презрительно даже произносят. Не просто скажут, мол, патриот, а с закавычками – «патриот»! По мне, так горше доли патриота в нашей сторонушке теперь и не сыщешь. Я знаю, что говорю.

Как только Горнист сыграл сбор, мы с братом Иваном (в сто двадцать пятый раз объясняю: это кличка такая) с самого утра, часов с двенадцати, заняли очередь на запись. Перед нами стоял какой-то чернявый иностранец из Средней Азии, и черт дернул брата Ивана начать объяснять ему, по какому поводу здесь народ некучно толпится. Пока наш толмач занимался своей работой, изображая из себя чеканутого мима, иностранный гражданин, еще минуту назад лопотавший какую-то тарабарщину медленно вдруг стал оседать и в конце концов ударился оземь, превратился в ясна сокола и был таков. К брату Ивану тотчас подошел дежурный по очереди с крашеными волосами и нудным голосом сообщил, что всякая агитация запрещена. После этого мы отыскали мужика, страдавшего бессонницей, прислонили его к очереди на место иностранца и вернулись на завод проведать бугра своего Христофорыча, который напрочь отказался стоять с нами из каких-то там принципиальных соображений, или, иными словами, по его витиеватому выражению, «в память о всех невинно почивших когда-либо в очередях».

Мы нашли такую его позицию хотя и заслуживающей снисхождения, но недостаточно патриотичной, сделали ему замечание и отправились в столовку – выпить компота перед неизбежным стоянием. Потом посидели в гриль-баре, посмотрели с аппетитом, как люди едят кур, запили увиденное кружкой кваса «вырвиглаз» на двоих и выдвинулись к парку с чугунным идолом Серёгой на пьедестале.

Идол Серёга был в картузе, а то бы вороны попортили ему прическу, и из брюнета он бы определенно превратился в блондина. Мы еще валетом подремали на широкой лавке в тени плакучей ивы и уж потом направились к очереди.

Каково же было наше удивление, когда никакой очереди мы не обнаружили. У обшарпанной двери стояла какая-то придурочная бабенка, непонятно с какой целью кричавшая в пространство: «Голосовать модно!» и нервно ходил туда-сюда импортный приятель брата Ивана, который тотчас приладился к нам и начал что-то снова балаболить, размахивая руками.

«По-моему, он хочет в туалет», – сказал брат Иван и решительно открыл входную дверь.

Минуты через три из помещения вышел наш знакомый дежурный и, взяв неуступчивого гражданина под локоть, потянул его внутрь. Я пошел следом, деликатно подталкивая страдальца сзади.

Брат Иван сидел на стуле и заполнял анкету. Нам с иностранцем тоже дали по бумаженции, причем наш приятель всячески пытался отделаться от подарка, сначала бросив его на стол, а затем смахнув на пол.

«Туалет только заполнившим анкету патриота», – сказал дежурный и выразительно посмотрел на бунтаря.

«Он вас не слышит», – сказал я.

«И не видит, – добавил брат Иван, не отвлекаясь от писанины. – Не приставайте к нему. Он может по моей анкете сходить в туалет?»

«Вероятно, да, – подумав, ответил дежурный. – А вы сами разве не хотите? У нас по одной анкете только раз можно зайти».

«Я схожу по анкете Индивида Матвеевича, – сказал брат Иван, – а он потерпит».

«Это было бы весьма патриотично с его стороны», – заключил дежурный и достал связку ключей.

Потом мы вдвоем с дежурным, подхватив гостя под мышки, по воздуху доставили его к вожделенному месту, впихнули внутрь кабины и, закрыв ее на два оборота ключа, вернулись в комнату.

Я взялся за анкету, а дежурный достал миниатюрную пилку и принялся подпиливать ногти на руках. Меня чуть не стошнило. Эти субтильные мужики с крашеными волосами и маникюром вызывали во мне труднопреодолимую агрессию, оскорбляя все мое патриотическое существо.

Я отложил анкету в сторону и поинтересовался у дежурного, кивнув на пилку: «Это что… помогает в агитационной работе с молодежью?»

«Еще как! – лениво произнес дежурный. – Если у вас ухоженные руки и лицо, если от вас приятно пахнет да к тому же вы обладаете хорошей фигурой, то люди проявят к вам больше интереса, чем к какому-нибудь замухрышке».

Брат Иван, дотоле молчаком заполнявший анкету, поднял голову и сказал: «А я почему-то думал, что в патриоты записываются исключительно малоимущие».

«Скажи еще – «и придурковатые», – добавил я. – Кто это такие – малоимущие? Ты где их видел, кроме себя и меня?»

«Как это где – у нас! – лихо ответил за опешившего брата Ивана дежурный. – Здесь народец, кого ни возьми, сплошь малоимущий и малообеспеченный. Да притом еще и семейной жизнью обойденный. Кстати, а у вас с этим делом как?»

«Хуже некуда, – сказал я. – Ни детей, ни плетей – одна сберегательная книжка на 147 рублей. Я там по какой категории у вас проходить буду?»

Дежурный открыл гроссбух, полистал его не глядя и ответил, прикрыв глаза: «По третьей: «Раздельное трехразовое в неделю питание независимо от аппетита с упором на солнечные и воздушные ванны».

«А раздельно от чего?» – с глупой улыбкой поинтересовался брат Иван.

«От еды, – ответил раздраженно дежурный. – Еда отдельно, вы отдельно. И так – три раза в неделю».

«Ну а, предположим, оставшиеся дни недели что делать?» – не унимался брат Иван.

«О Родине думать! – зло выкрикнул дежурный. – Не все же время, извините, жрать. Надо и дух иной раз потешить. Вы вообще-то с какой целью к нам сюда вступаете?»

«Лично я – с карьерной, – охотно поделился своими планами брат Иван. – Хочу выбиться в начальники и командовать Индивидом Матвеичем, а то он забодал меня своими насмешками».

«Да, да, – согласился, остывая, дежурный. – Индивид Матвеевич – человек удивительно иронический. Прямо-таки под стать своему необычному имени».

Я аккуратно сложил анкету и сказал: «Расскажите-ка лучше нам о ваших побирушках, уважаемый».

Дежурный покосился на меня, сморщив лицо, однако вопрос мой не проигнорировал.