Помоги проекту - поделись книгой:
Лучи только что взошедшего солнца жгли немилосердно. Генри Коут чувствовал это через шторы и видел это по слепящему солнечному зайчику, который проник в отверстие между ними и теперь почти полностью заслонил собой фотографию Сары на пляже. Солнце было явно разгневано и теперь собиралось выплеснуть свой гнев на него. Он это знал и смирился с этим фактом; и теперь, хотя у него и был выходной и он собирался подольше поспать, Генри заставил себя вылезти из кровати. Ему была необходима доза утреннего кофе, и он собирался приготовить и выпить его еще до того, как температура в домике поднимется выше восьмидесяти пяти градусов[5], и прежде, чем закипевший «Фолгерс»[6] выжмет из его пор первые капли пота, который потом будет литься, не переставая, весь день.
Отсутствие кондиционеров может творить с людьми странные вещи.
Администрация парка уже лет десять кормила их обещаниями построить новое жилье, но конгресс одобрял только суммы, которые позволяли поддерживать все в нынешнем состоянии и были явно недостаточны для каких бы то ни было реноваций. И демократы, и республиканцы во всеуслышание заявляли о своей поддержке национальных парков, но при голосовании одобряли только мелкие проекты в своих собственных районах в ущерб таким крупным паркам, как Зайон, Арчиз или Кэньонлендз. Именно поэтому гражданам Америки и приходилось платить за посещение парков. Хотя парки и были их собственностью… Вся эта страна катится в тартарары.
Идя на кухоньку, он взглянул на фото Сары и подумал, что она сейчас делает, где и с кем живет. Кем бы ни оказался этот тип, Генри был абсолютно уверен, что это не рейнджер[7] или кто-то еще из сотрудников национального парка. Сара ненавидела не только низкие зарплаты, но и сам образ жизни, постоянно жалуясь то на жару, то на холод, то на недостаток солнца, то на недостаток снега, то на отсутствие телевидения и нечеткий прием радио. Хотя чаще всего она жаловалась на отсутствие цивилизации. Жаловалась…
Каждую чертову ночь.
Жизнь посреди дикой природы была абсолютно противопоказана темпераменту Сары, для которой отсутствие поблизости «Нордстром»[8] было серьезным испытанием, тогда как Генри чувствовал себя потерянным в городе с населением больше нескольких тысяч человек. Именно поэтому их семейная жизнь была такой короткой и такой ужасной.
Он включил кофеварку, насыпал молотый кофе в фильтр, залил все водой и задумался о сне, который приснился ему накануне. Генри уже давно не думал о сексе. И это была не жалоба, а просто констатация факта. Черт возьми, если б его либидо оказалось чуть посильнее, то, может быть, они с Сарой смогли бы избежать некоторых из прошлых ссор и их совместная жизнь все еще продолжалась бы. Но вся проблема была в том, что в какой-то момент Генри начинал думать о частях женского тела как… о частях женского тела. И вагина в его представлении оказывалась просто трубкой, такой же, как кишка или трахея; груди – жировыми уплотнениями, покрытыми кожей; задница – простым окончанием желудочно-кишечного тракта и местом, в котором происходит сброс отходов.
Проще говоря, ему было трудно возбудиться, имея такой клинический и отстраненный взгляд на секс.
Но прошедшей ночью ему приснились две восточные красотки, которые пришли в его жилище из пустыни. Это были двойняшки неопределенного возраста, которые голыми шли к нему по пескам и формы которых сливались с мерцающими волнами жары, как тот наездник в «Лоуренсе Аравийском»[9]. Они были красавицами. Генри воевал во Вьетнаме, но, в отличие от большинства своих сослуживцев, не принимал участия в наслаждениях местными красавицами. Причин он объяснить не мог. Может быть, он более серьезно, чем его приятели, относился ко всем этим учебным фильмам про разные заболевания, хотя это не остановило бы его, если б ему приспичило. Его это просто… просто не привлекало. А эти двое… Они добрались до его кабины через пустыню, двигаясь сексуальными шагами, чего в реальности не могло произойти, принимая во внимание их босые ноги, песок и осколки скал в пустыне. У них были маленькие груди, а вот соски на удивление крупные, и растительность в области между ног была очень редкой. Они добрались до него гораздо быстрее, чем это можно было ожидать, как будто пустыня между его жилищем и горизонтом внезапно сжалась, и замерли всего в нескольких дюймах от него. Потом та, что стояла справа, опустила руку к промежности, засунула палец во влажное отверстие и поднесла его к губам Генри. Проснулся он с мощной эрекцией. Это можно было бы отметить – он уже даже не помнил, когда в последний раз пробуждался с эрегированным членом, – но вместо радости испытал что-то похожее на тревогу. Что-то в этих женщинах, похожих друг на друга как две капли воды, его раздражало, хотя он и не мог определить, что именно.
Поставив кофе, Генри включил вентилятор, который стоял рядом с очагом, и вновь посмотрел на яростный солнечный свет, пробивающийся в разрыв между шторами.
Это абсолютно индейская традиция, так персонифицировать окружающую природу, подумал Генри. Он слышал, как многие индейцы давали подобные эпитеты ветру, дождю, животным, земле, и его всегда интересовало, не связана ли была эта его привычка к подобным названиям с его генами. Если верить его отцу, то их семья происходила, со стороны его деда, из папаго[10] – правда, Генри не был уверен, насколько этому можно верить. Сейчас казалось, что каждый житель этой чертовой планеты имеет отношение к индейцам – каждый городской житель, притащивший свое семейство в национальный парк, хвастал, что он на четверть чероки, или чокто, или что со стороны двоюродного брата дяди бабушки его отца он наполовину навахо. Черт, Генри родился в Финиксе и, за исключением времени, проведенного в армии, провел всю свою жизнь в штатах Четырех углов[11]. Он из своего собственного опыта знал, что в этой части Штатов тогда действовали законы Джима Кроу[12], что индейцы и бледнолицые не перемешивались, а жили двумя разными общинами – так что было маловероятно, что в благословенном прошлом между ними происходило много кровосмесительных браков. Скорее всего, все эти рассказы не стоили и выеденного яйца.
Вот почему Генри ни с кем не делился информацией о своем возможном происхождении.
Но иногда ему казалось, что в его венах действительно течет индейская кровь. И именно его тайное происхождение заставило его взяться за эту работу, привело его в эти места, сделало его тем, кем он был, и заставляло думать о «яростном» солнце, «злых» скалах и «игривых» планетах. Черт его знает, может быть, эти врожденные качества проявились и в его сегодняшнем сне и вызывали это странное чувство благоговейного трепета, которое он испытывал, когда думал об азиатских близнецах.
Жилище уже наполнилось ароматом свежесваренного кофе. Генри вернулся к кофеварке и налил себе чашку, которую выпил под легким бризом, исходившим от вентилятора, дувшего в его направлении. Ветерок был прохладный, но это ненадолго, даже если он не будет отдергивать шторы на окнах, – к полудню вентилятор будет гонять горячий воздух.
Может, стоит съездить сегодня в Моуб и развлечься, зайдя в «Макдоналдс», или «Арбиз», или в какое-нибудь еще заведение быстрого питания с хорошими кондиционерами? А может быть, стоит забраться в джип и заняться исследованием отдаленных территорий – уж коли жары избежать так и не удастся, то лучше совместить ее с чем-то интересным…
Нет, один он такими исследованиями заниматься не будет.
А вдруг ему встретятся близнецы?
Это было совершенно глупо. Одна из глупейших идей, когда-либо приходивших ему в голову, а уж всякой дури ему в голову приходило достаточно.
И тем не менее…
Если глубоко задуматься, то не такая уж это глупость, правда? Ему хотелось притвориться, что эта мысль абсурдна сама по себе, и вести себя так, как будто даже обдумывание ее было глупым, но все дело было в том, что он был достаточно разумным и реалистически мыслящим человеком.
Они были где-то там.
В пустыне.
И они ждали его.
Генри знал, что это было правдой, хотя и не мог понять, откуда к нему пришла эта уверенность, поэтому даже при постоянно растущей температуре наступающего утра почувствовал озноб, и его кожа внезапно покрылась гусиной кожей. У него опять возникла эрекция, натягивающая его трусы, и это тоже пугало его.
В соседней лачуге жил Рэй Дэниелс, но он сегодня был на дежурстве, так же как и Джил Киттрик, которая вместе со своим мужем занимала более новый коттедж дальше по дороге.
Обычно Генри любил одиночество и наслаждался той изоляцией, которую предлагал ему Кэньонлендз, но сегодня он чувствовал себя не в своей тарелке, поэтому решил быстренько позавтракать и убраться в город. Ему показалось, что так будет безопаснее.
В Моубе было множество народа. Его в нем всегда хватало в летние месяцы – все эти туристы, желающие посетить национальный парк, и любители ездить на велосипедах по бездорожью, – но обычно после Дня труда[13] толпы редели. Сегодня же все шоссе превратилось в одну сплошную пробку, и казалось, что все парковки были заполнены под завязку. Генри это только радовало. В большом количестве людей ощущалась безопасность, и хотя он никогда не ожидал от себя, что ему в голову придет такое избитое клише, сегодня оно казалось ему правильным.
Он заправился, остановился около продуктового магазина, чтобы купить хлеб и хлопья, кукурузные лепешки и фасоль, а потом побродил по магазинам, торгующим оборудованием для туристов, и поглазел на самые последние поступления. Там он встретил несколько знакомых и поболтал с каждым из них; потом разговорился с одним из семейств, которые присутствовали на его вчерашней лекции о сохранении национальных парков, и, как и планировал, съел свой ланч в кондиционированной атмосфере одного из ресторанов быстрого питания.
И все-таки Генри никак не мог найти себе места. На китайские рестораны он смотрел с подозрением, а на японские семьи – с недоверием. Генри никогда не был расистом, но этот ночной сон-кошмар здорово выбил его из колеи. Какое-то время он бесцельно кружил по городу, а потом осел в баре «Бой Хоуди», одном из тех мест, которые посещал с давних времен, и решил провести самые жаркие дни за парочкой кружек холодного пива. Он как раз расплачивался, собираясь уходить, когда услышал часть разговора двух мужчин, сидевших на другом конце стойки.
– …Богом клянусь. Это был призрак желтопузого. Одного из тех, кого, как он думал, он пришил в джунглях во время войны…
Мурашки побежали по рукам Генри, когда он забирал свою сдачу. Он подошел к разговаривавшим.
– …и он стоял, согнувшись, у изножья его кровати!
– Прошу прощения, – вмешался в разговор Генри, – но я случайно услышал то, что вы говорили.
– И что? – спросил бородатый толстяк в шляпе, который сидел ближе к нему.
– Этот… призрак, о котором вы говорили, он что, был поблизости от Кэньонлендз? То есть мне интересно, это произошло в национальном парке? Это там его увидел ваш друг?
– Это было в Омахе, приятель, – фыркнула шляпа.
– Ах вот как. – Генри отступил, повернулся и направился к выходу, не обращая внимания на взрывы смеха, раздавшиеся у него за спиной. Солнце на улице было ярким – убийственно ярким, – и ему пришлось смаргивать слезы, пока глаза не привыкли к такому свету.
Яростное солнце.
Но яростным, как он понял, было не только солнце. Сейчас Генри понял, что близняшки тоже были полны ярости. Конечно, они прятали ее под своей наготой и неприкрытой сексуальностью, поэтому он только сейчас смог понять, что под их чувственным поведением скрывалась бурлящая ярость и сильнейший гнев.
И они были где-то в пустыне.
Искали его.
Генри поежился. Теперь эти две женщины не казались ему плодом его воображения – да, наверное, он никогда на них так не смотрел. И рассказ о желтопузом призраке в баре взволновал его до такой степени только потому, что он верил, что эти обнаженные близнецы были какими-то сверхъестественными существами, призрачными организмами, старавшимися установить с ним контакт, – поэтому на какое-то мгновение поверил, что они являлись не только к нему.
Что, черт побери, с ним происходит? Он что, сходит с ума?
Никогда в жизни Генри не испытывал ничего подобного. Он был одним из тех рейнджеров, которые всячески пытались развенчать теорию о «космическом» происхождении наскальных рисунков в пещере в Кэньонлендз, не позволяя посетителям придерживаться предвзятых интерпретаций. Именно поэтому Генри считал, что для того, чтобы поверить в «сверхъестественные существа» или в «призрачные организмы», ему потребуется множество объективных доказательств и серьезной документации. Однако сейчас он вел себя как младенец, который после одного-единственного сновидения боится ездить по парку в одиночку.
Опять эти индейские гены…
И алкоголь не придал ему храбрости, а, напротив, забрал ее последние остатки, и Генри все еще не хотелось возвращаться в свое жилище. Сегодня в экскурсионном центре в Арчиз дежурил Эктор – может быть, стоит заехать туда и немного охладиться? Эктор человек широких взглядов и когда-то принимал участие в этих чертовых обрядах 1980-х[14]. Может, стоит намекнуть ему на голых азиаток просто для того, чтобы проверить его реакцию?
Теперь, имея перед собой цель, Генри с большей уверенностью забрался в джип и направился по шоссе на север. Выехав за пределы города, он полностью сосредоточился на управлении автомобилем, не отрывая глаз от дороги и не глядя в пустыню, потому что не хотел видеть песок. Так он доехал до экскурсионного центра, припарковался и оказался перед зданием и окружающими его скалами. Только тут Генри почувствовал некоторое облегчение.
Глава 3
Опилки и деревянные щепки. Запах свежесрубленных деревьев. Аромат леса наполнял городской воздух, и Джолин только теперь поняла, как же она по нему скучала. Он проникал в машину через вентиляцию, несмотря на плотно закрытые окна. Это был теплый, гостеприимный изысканный аромат… родного Дома.
Шоссе изящно огибало новые «Макдоналдс» и магазин, которых еще не было, когда она была здесь три года назад. В центре города на скобяном магазине Сэма Грейди появилась новая вывеска, китайский ресторан перекрасили, и теперь он назывался «Золотой дворец» вместо «Нефритового дворца». Во всем остальном Беар Флэтс, казалось, оставался все таким же: небольшая община в горах, на которую большой внешний мир не оказывал никакого влияния.
И ей это нравилось.
Именно этого она и ждала.
Именно это ей и было нужно.
– Мы что, уже приехали, Ма?
Джолин взглянула на Скайлара, сидевшего на заднем сиденье. Как и всегда, выражение лица ее сына было серьезным, почти торжественным. Он смотрел на нее чистыми печальными глазами, терпеливо ожидая ответа на свой вопрос, и она чуть не расплакалась.
– Мы почти приехали. – Она заставила себя улыбнуться ему. – Мы почти у бабушки.
Когда она покидала Беартс Флэтс, то поклялась, что, если у нее будет ребенок, она ни за что в жизни не позволит воспитывать его или ее в той хаотичной и эмоционально нестабильной атмосфере, в которой воспитывалась сама. Но история повторяется, и вот теперь она возвращается к родным пенатам, разведенная и потерпевшая поражение, вместе со своим сыном, которого последние несколько мучительных лет его жизни превратили из жизнерадостного и счастливого ползунка в не по годам серьезного и печального мальчугана.
Для восьмилетнего ребенка ему пришлось слишком многое пережить.
Самыми тяжелыми были последние шесть месяцев. Они с Фрэнком вцеплялись в горло друг другу, как только оказывались вместе в одном помещении, и хотя она понимала, что на Скайлара подобные проявления постоянной ненависти плохо влияли, и каждый раз после очередной вспышки клялась себе, что больше никогда и ни за что не допустит этого, они с Фрэнком были как лед и пламень, и даже благополучие собственного ребенка не могло их остановить. Иногда Джолин спрашивала себя, что было бы, если б они с Фрэнком работали на разных работах и встречались бы друг с другом по утрам и вечерам так, как это происходит в нормальных семьях; не были бы в этом случае их взаимоотношения другими, и не превратились бы тогда проблемы, которые вызывали у них ненависть, в ничего не значащие случаи, которые вызывали бы только раздражение? Но они оба работали в отделении пограничного патруля в Юме, и различия в их характерах превратились в непреодолимые разногласия из-за стресса, который был непременной частью их работы. Он в значительной степени усугублял все эти проблемы, оказавшиеся совсем не тривиальными. Одни и те же лица, мелькающие перед глазами изо дня в день; привычка ловить людей как рыбу на блесну только для того, чтобы вытащить нескольких человек, вновь и вновь пытающихся нелегально попасть в страну, – все это привело к тому, что она стала симпатизировать иммигрантам, в то время как Фрэнк относился к ним все жестче и жестче. Она помнила их разговор после 11 сентября[15] (Джолин отказывалась использовать сокращение 9/11; тогда Рождество придется называть 12/25, а четвертое июля[16] – 7/4? До чего еще может дойти это сумасшествие с цифрами?). Тогда она сказала Фрэнку, что им повезло, что террористы проникли в страну со стороны Канады. «Ты можешь себе представить, что бы здесь началось, прилети они со стороны Мексики?»
Тогда он в ярости раскричался на нее, говоря о том, что со стороны Мексики в страну проникает в разы больше нелегалов, чем со стороны Канады, и кто вообще знает, какие еще злодеяния планировали эти мерзавцы? И что защита Америки ослаблялась ею самой и ей подобными мягкотелыми личностями. Джолин понимала, что в этом была изрядная доля расизма, так же как и у других людей, и именно в тот момент поняла, что Фрэнк оказался не тем человеком, за которого она его принимала.
Но ради Скайлара она продолжала жить с ним, терпя становящиеся все более агрессивными споры и отвечая на пощечины Фрэнка летящими в его голову тарелками. В глубине души Джолин понимала, что все кончено, но не могла заставить себя пойти на окончательный разрыв. А потом она стала осознавать, что ненавидит не только Фрэнка, но и их дом, их друзей, штат Аризона, работу, границу – все в жизни, кроме Скайлара.
Семья в ущелье оказалась последней каплей.
Все произошло в пустынной местности Соноры, далеко от Оранж Пайп и тропы контрабандистов, используемой для доставки наркотиков, которую патрулировал Фрэнк со своими людьми. Джолин сошла с тропы, идя по едва заметному следу, который, как подсказывало ей шестое чувство, мог куда-то привести. В тот момент, когда она увидела то, что показалось ей следом койота, она уже успела нарушить инструкцию, покинув транспортное средство без разрешения, которое должна была запросить по радио. След оказался вовсе не следом койота. А потом она наткнулась на семью. Их было трое – отец, мать и крохотная девчушка, и прятались они на дне ущелья, крепко обнявшись не потому, что им было холодно, а потому, что заснули в объятиях друг друга, да так и не смогли проснуться. По-видимому, трагедия произошла довольно давно – их тела были высохшими, пергаментная кожа жутко морщилась на ясно видимых костях черепов, а выцветшие лохмотья свободно болтались на костях скелетов. Были ясно видны результаты биологической деятельности организма – в этом не было ничего мистического или романтического, сплошная рутинная физиология.
Определить, что их убило, было невозможно. Жара? Холод? Голод? Жажда? Они находились на расстоянии добрых двадцати миль от границы в том месте, где, при переходе, не могли воспользоваться ни дорогой, ни наличием города с мексиканской стороны – все выглядело так, как будто у них закончилась еда и им несколько дней пришлось питаться растительностью и пойманными грызунами.
Джолин долго – слишком долго – стояла, глядя на мертвых, и пыталась представить себе, что они должны были ощущать, умирая в этом ужасном безводном месте. Они умерли не одновременно, и это, скорее всего, было еще ужаснее, потому что их жизнь не закончилась разом. Сначала умер один – Джолин решила, что первой была девочка. Наверное, они несли ее сколько могли, в надежде наткнуться на лошадь или на дорогу, а в самом конце молясь о том, чтобы их обнаружил патруль, который депортировал бы их и, таким образом, спас. Но они уходили все дальше и дальше в сторону, и, наконец, как представляла себе Джолин, измученные родители, не имеющие сил нести дочь дальше, решили остановиться и ждать помощи. Потом они расстались и с этой надеждой – силы покидали их, а тело умершей дочери стало гнить на жаре.
Кто умер следующим? И что, тот, кто остался последним, просто обнял трупы, молясь, чтобы все это поскорее закончилось? Как давно это произошло? Как долго лежали они здесь, необнаруженные и неоплаканные? Похоже, что несколько лет. Джолин подумала: был ли тот ад, в котором они жили, где бы это ни было, таким страшным, что ради избавления от него стоило рискнуть жизнью, и решились бы они на такой поступок, если бы знали, чем он закончится? Тогда-то она и решила, что должна уехать со Скайларом в Беар Флэтс. Джолин не знала, было ли это решение вызвано видом этой семьи, которая всем рискнула и все потеряла, тогда как ей для спасения надо было только побросать вещи в чемодан, сесть в машину и уехать. Или тем, что она просто устала от ежедневных смертей и людских несчастий, которые были неотъемлемой частью ее работы. А может быть, все это произошло из-за того, что она подумала обо всех тех бумагах, которые ей теперь придется заполнять, и о том, что никакого понимания от бесчувственного и загрубелого Фрэнка она не дождется…
Неважно, в чем была причина, но в тот же день Джолин написала рапорт о немедленной отставке, для чего ей пришлось полностью отказаться от полагавшихся ей льгот. Она вернулась домой, упаковала два чемодана вещами Скайлара и своими собственными, заполнила багажник «блейзера»[17] своими наиболее дорогими вещами и игрушками и книжками сына, написала Фрэнку короткую записку, забрала сына из школы и выехала на трассу.
И вот теперь они здесь.
Джолин миновала лесопилку, крыша которой была украшена двумя черными трубами, здания с крышами, покрытыми оловом, сложенные пирамидами бревна, лежащие вдоль дороги. Почти не задумываясь и полагаясь только на память, проехала по запущенной грязной аллее, проходившей за лесопилкой, и затряслась по Секонд-стрит. Поворот на Фир, и вот они уже на месте.
Джолин остановилась на галечной дороге рядом с подержанной «Импалой» своей матери. Все вокруг было как всегда, только еще больше знакомо. Краска на небольшом доме успела выцвести и теперь пузырилась на стенах, а Т-образные столбы на заднем дворе, предназначенные для сушки одежды, так близко наклонились друг к другу, что Джолин засомневалась, сможет ли полотенце, повешенное между ними, избежать касания с землей. На крыльце стояла целая куча засохших растений в разбитых горшках.
– Вот мы и приехали! – весело объявила Джолин сыну, демонстрируя оптимизм, который вовсе не испытывала. Она смотрела на дверь, затянутую сеткой, ожидая, что она вот-вот откроется и на пороге появится ее мать, но дверь оставалась закрытой, а внутри дома было темно.
– Отстегивайся, и давай слегка разомнем ноги.
Они отстегнули ремни и вылезли из машины. Здесь было холоднее, чем в Аризоне, а влажный воздух был полон ароматами лесопилки. Джолин чувствовала себя в горах более комфортно, как дома. Казалось, что это было именно ее место, и ей было интересно, чувствует ли Скайлар то же самое, или он просто ощущает себя потерянным и вырванным с корнем из привычной обстановки. Скорее всего, последнее; Джолин подумала, что только от нее теперь зависит, насколько легко сын приспособится к новой жизни.
К новой жизни?
Да, они останутся здесь.
В Аризону она возвращаться не намерена.
Вдвоем они прошли по хрустящей гальке к крыльцу. Очищенное от коры дерево скрипело и стонало под их ногами. Вчера она позвонила матери из Сан-Диего и сообщила, что они приезжают; правда, не стала распространяться о причинах. Если только ее Ма не в ванной, то она уже давно должна была увидеть, как «блейзер» подъехал к дому. Но даже если мать была в ванной, то их шагов по крыльцу она не могла не услышать. Джолин не понравилось, что Ма не вышла, чтобы встретить их. Она постучала по раме сетчатой двери.
– Ма, это я!
Как всегда, дверь была не заперта, так что Джолин открыла ее и вошла. Скайлар взял ее за руку – было видно, что он нервничает. Мальчик был здесь три года назад, но Джолин не была уверена, что он хорошо запомнил тот короткий визит. Оглядывая мрачноватую комнату с потертой и изношенной мебелью, женщина не могла не сравнить ее с залитым солнцем домом, оставленным в Юме. Она постаралась увидеть дом глазами сына. Скорее всего, тот покажется ему мрачным и печальным.
Таким он и был в действительности.
– Мам, мы приехали! – объявила она.
Из кухни появилась ее мать, вытирая на ходу руки полотенцем.
– Давно пора. Я вас уже давно жду.
Ни приветствия ей, ни крепкого объятия Скайлару, ни улыбки им двоим. Она была на кухне, так что прекрасно видела, как подъехал «блейзер».
– Звонил Фрэнк, – произнесла она с осуждением.
Скайлар нервно взглянул на бабушку, и Джолин крепко сжала его руку.
«Я решила разойтись с ним», – хотела сказать Джолин, но говорить этого в присутствии Скайлара она не решилась; а кроме того, это могло стать поводом для разговора с матерью, к которому она сейчас была не готова.
– Я решила… пожить от него отдельно, – произнесла Джолин.
– А Фрэнк говорит совсем по-другому.
– Ма, давай поговорим об этом позже?
– Как хочешь, – ответила мать и, перекинув полотенце через плечо, направилась назад на кухню.
Начало было очень плохим, и на какое-то мгновение у Джолин возникло желание немедленно выйти из дома, забраться в машину и на полной скорости уехать куда глаза глядят. Но все дело было в том, что ехать ей было некуда. Она не могла позволить себе остановиться в гостинице больше чем на неделю или две, и у нее не было денег на депозит, необходимый для аренды квартиры. Родственников, готовых принять их с закрытыми глазами, у нее тоже не было. Так что оставались или дом в Юме, или ее мать.
– Мне кажется, что бабушка меня больше не любит, – прошептал Скайлар, глядя на опустевший дверной проем на кухню; его рука была влажной и горячей.
Черт бы ее побрал, подумала про себя Джолин, но ради сына улыбнулась.
– Конечно, любит. Просто сейчас она занята. Пойдем, поможем ей.
Джолин уверенными шагами вошла в кухню, где ее мать занималась мытьем посуды.
– Мы со Скайларом можем тебе чем-нибудь помочь? – спросила она.
Поделиться книгой: