Помоги проекту - поделись книгой:
Феликс был почти уверен, что на ментовских компьютерах установлен только эксплорер, а ментовский хакер умеет максимум брутить, да и то — через пень-колоду. Однако живут же люди, и взятки им дают. Долго ли они так проживут — отдельная тема.
Зачем ты здесь, спрашивает она.
Остановился подумать. Мне легко останавливаться: я не боюсь, что меня где-то сильно задержат, что обрасту вещами. У меня же всё на флэшках: бумажные книги и письменные принадлежности ненавижу, ножи с собой возить легко, остальное можно купить на месте.
Зачем именно здесь? Я забыла, как разговаривать с людьми, я хотела помнить на этом языке только «да» и «нет», а теперь, мне кажется, знаю, что так не надо.
Это совпадение, говорит он. [иронически] Хочешь сказать, что это судьба, что я здесь ради тебя, чтобы тебе было где спрятаться?
Я плохо понимаю, что такое судьба. Мне не нужны люди. Я бы вернулась в Германию только потому, что мне здесь неудобно.
Домой, к маме, продолжает иронизировать он.
И она смотрит на него с некоторым даже изумлением. Как ему в голову пришло, что она хочет «домой», «к маме»? Мне всё равно, говорит она, мне с матерью тоже не о чем разговаривать, просто в той стране больше денег, и посторонние не так лезут в чужую жизнь. Моя мать дура, а отец — сумасшедший, а я не знаю, кто я. Мне хочется изобрести панель управления, где будет на всякий случай кнопка уничтожения всей системы цифр. Если ты научился уничтожать цифры, то рано или поздно доберёшься до людей.
А братья и сёстры?
Дети, говорит она, бегают и орут. За ними надо следить. За детьми скучно следить, они глупые. Если их оставить в покое, они сами быстро умрут, а взрослые — совсем другое дело.
И ещё говорит: ты жаловался, что какая-то женщина тебе мешала. Я могу взломать её почту. Хочу потренироваться, а то скоро забуду, как это делается.
Нет, я не жаловался, отвечает он после недолгой паузы.
Извини, я иногда забываю русский язык. Нужно другое слово. Не знаю, какое.
(Угнанный мыльник Нади Розенталь, к слову, почти пустой.)
Я бы мечтала вернуться к матери, если бы она была похожа на Диаманду Галас, говорит она и смеётся.
У таких, как Диаманда Галас, не бывает детей.
А когда ты допишешь свою книгу?
Не знаю. Может быть, я её сотру. Если ты научился уничтожать собственные книги, то рано или поздно доберёшься до людей. Видишь, нас тут никто не трогает. Они чувствуют, что лучше не надо.
(Остановился подумать.
Значит, там только проблемная мамаша-акушерка, к которой девочка не хочет возвращаться. А неплохо было бы уехать в Германию. Значит, не получится. Он и дня не выдержит в семейке дебилов.)
7
Юлиана попыталась разобрать каракули на тетрадном листке — бесполезно. Если бы она интересовалась поэзией, сказала бы, что это похоже на визуальные билингвистические стихи, но это была всего лишь домашняя работа. Похоже, старшеклассники сами не понимали, что пишут. Детей надо учить набору в ворде с третьего примерно класса, а такое рукописание — только перевод бумаги и нервов.
В этом классе почти все были из семей переселенцев или азиатских мигрантов, все какие-то пришибленные, даже матом ругались смущённо и с вежливой интонацией. Кроме Карины, стройной пятнадцатилетней армяночки, — ей была свойственна ласковая наглость. Немецкий язык ей, конечно же, на хуй не всрался, на уроках она спала, изысканно хамила Юлиане и писала эсэмэски.
Ну, вы же знаете, кто мой отец, однажды намекнула она. Все знали, кроме Юлианы.
Отец, директор магазина, предложил позаниматься с дочерью после уроков. Учителя ходят на дом к детям приличных людей, но в каменном салатово-зелёном доме с декоративными башенками, по слухам, наблюдались скандалы и прочий компромат, который нельзя выносить за порог. А возможно, жена приличного человека (расплывшаяся корова) не хотела видеть рядом молодых женщин.
— Я вместо «früher» уже читаю: «führer», — капризно сказала Карина, — можно выйти?
— Если хочешь, можешь вообще пойти домой, — холодно ответила Юлиана.
— Вам папа доплачивает за то, чтобы вы тут сидели, а не за то, чтобы я шла домой.
— Тогда выйди, вернись и читай дальше, — сказала Юлиана, понимая, что так с подростками нельзя, но как надо — не имела ни малейшего представления.
— Да ну вас на фиг, — девчонка тряхнула кудрями, проплыла мимо учительского стола, как новая яхта — мимо захламлённой туристами Куршской косы, и хлопнула дверью. На парте остался валяться недешёвый телефон. Юлиана подождала несколько секунд и взяла его. Переписку врага надо изучить.
В папке «Сообщения» нашлись новые немаловажные вещи (Ира, номер 8911-…):
«Карина, положи мне денег на телефон, а я тебе ммс-ки вышлю, ну прошу, зая, в последний раз, я больше не буду просить! я думала ты обидилась, а эта сволочь лежит рядом и даже трахнуть меня нехочет! а я хочу ужасно, моё тело требует этого! а ты мне 500 не одолжишь, потому что он все деньги у себя спрятал, я уже незнаю, где искать! вот пишу, думаю о тебе, а деньги кончаются, я уже чуть ли не реву, Карина, умоляю, пришли денег, я с ума сейчас сойду! он такая сволоч».
«Озадачила ты меня, конечно! когда мы встретимся?! надо решаться, а то так и буду прозябать с этим уродом! прикинь, он сказал, я достала его! а ты веришь в любовь между женщинами или только в секс? я сегодня смотрела объявления на кв. 1-комн. недалеко до клгд! после обеда позвоню, узнаю! вышли денег мне на тел., а то меня заблокируют за неуплату! целую тебя!»
Карина распахнула дверь и остановилась на пороге.
— Юлиана Романовна! Вы охуели? Кто вам разрешил читать?
— А кто
— Это не порнография.
— Скажи этой дуре, чтобы зарабатывала сама, — мягко посоветовала Юлиана. Девчонка села за парту и разревелась:
— Вы скажете отцу, да?!
— Нет.
Юлиана села рядом и обняла её за плечи:
— Перестань, я не люблю, когда плачут.
Как она не обратила внимания раньше: эту девочку что-то неуловимое выдавало, и ещё манера одеваться — однотонные футболки вместо кофточек со стразами, джинсы с высокой талией, — вроде бы, не к чему придраться, но всё равно что-то не то.
Подростки любят, когда их обнимают молодые люди немного постарше. Ещё многое зависит от того, как обнять, но этого мы не расскажем.
После этого Юлиане больше никто не хамил, и так продолжалось ещё неделю, пока не пришли цыгане.
8
…ровно в десять. Накануне Фрейману снился удивительный кошмар, как Юраускас влезает в окно с топором, а дальше — ничего, ни крови на полу, ни перекосоёбленной рожи, лёгкая такая смерть, как будто не от топора, а от прикосновения ризы ангельской.
Фрейман вышел во двор. Теперь, когда они с Юраускасом стояли почти лицом к лицу, было видно, как они похожи. Сыновья отравителя носили толстые серебряные цепи с православными крестиками поверх белых футболок. Фрейман подозревал, что в карманах у них заточки.
— Что, всё жалуешься? — задумчиво спросил Юргис. — Ну, ты у меня попишешь… Я ведь тоже куда следует обратиться могу.
Электрик не знал, что ответить. Язык не ворочался, как после инъекции лидокаина.
— Мне будет плохо, — наконец проговорил он, — но и вам будет плохо. Не только мне.
Он вернулся в дом и сказал Юлиане, что надо уезжать. Снять комнату в Братском или ещё где-нибудь.
— В Братском не у кого, — ответила она, — а деньги, на которые можно было бы снять квартиру в Калининграде, ты пропил. Хотя их всё равно только на месяц хватило бы.
Она ждала, когда эти дебелые тётки с незапоминающимися отчествами выключат ящик в учительской и уйдут. Последнее время в телевизоры хотелось стрелять. Один заряд — в экран, другой — в голову зрителя. Хорошо ещё, что здесь нет видеокамер, но лет через двадцать (когда нас всех уже убьют, мелькнуло в голове) будут, — наверно, раньше, до разрушения старой цивилизации, видеокамеры уже кто-то придумывал, а потом возникла сказка про всевидящее сокрытое божье око. На самом деле никто ничего не видит, и если рядом не было приборов слежения, значит, можно считать, что ты не делал ничего.
— Ты зря думаешь, что мне очень хорошо живётся, — сказала Карина. — Для калининградцев мы все деревенщина. И ещё, говорят, нацмены. Я, правда, не понимаю, что это значит. Меньшинства, да? А вроде армян в России очень много, какие же мы меньшинства?
Слова ребёнка — это ещё не слова. Они значат ещё меньше, чем пустые обещания мужчины. Не надо обижаться на детей, которым не хватает конфет, только потому, что у тебя нет даже хлеба.
— Ты обязательно уедешь, — сказала Юлиана, — туда, где много таких, как мы. Это совсем рядом.
— И найду любовницу, которая опять будет просить у меня денег на телефон!
— Я бы тебя попросила только поговорить с отцом, он ведь знает полковника наркополиции.
— Ага, — лениво ответила девочка, — на выходные они ездили на шашлыки. Напились ужасно. А что, у вас там правда наркопритон?
— Да. Цыгане угрожают, что подбросят нам первитин или дом сожгут. К ментам обращаться бесполезно.
— Это интересно, — Карина улыбалась. — Я такие пытки иногда представляю: человека связали, насильно вкололи ему наркотики, а потом подожгли. А если тушить такой пожар, то лучше кипятком. Но это нужно долго думать, как вскипятить несколько цистерн, чтобы залить весь дом.
— Ты чокнутая маленькая шлюшка, — ответила Юлиана. — Я тебе поставлю в четверти, если меня не убьют до окончания четверти, то, что ты заслуживаешь, — «два». Подумай, почему.
— Я скажу отцу. Только другое — что ты приставала ко мне.
— Не сочиняй ерунду: за такое отец скорее тебя выпорет, чем засудит меня. Он же высокоморальный, денег на церковь дал. А тут дочь-лесбиянка.
Карина снова засмеялась:
— Пиздец, если нас подслушают.
— Говори по-немецки. Тогда русские не поймут. А переселенцам уже на всё наплевать, хоть молчи, хоть говори что угодно.
— Ладно. Как по-немецки: «мы все сгорим»?
Когда русские выгнали немцев, в этой глуши начали строить такие дома, что старики говорили: тут проще дому сгореть, чем бездомному выжить. Всё ёбнется, только не церковь: дерьмо не тонет, мраморные сараи[7] не горят.
В западных школах случалось такое: две старшеклассницы ходят, взявшись за руки, и смеются — подростки вообще над всем подряд смеются, кроме собственных выдуманных трагедий, — но это другое, это смех над непонятливыми людьми, не знающими про них главного. То есть, им, девчонкам, кажется, что это главное, хотя на самом деле это мало что значит.
Теперь, когда можно чаще говорить правду, тайна спускается всё ниже, и вот уже осенила своим багряным крылом бывший Линденау.
Феликсу стало скучно, он решил добраться до школы, встретить эту странную девушку, развеяться, в общем. Его роман в последней редакции вот что напоминал:
«………………………………………………………………….
…………………………………………………………………….
…………………………………………………………………….»
Всё это мы уже видели. Подсказываем, где:
«Спасибо, друзья. Я вас всех люблю.
[пробел]
Спасибо, друзья. Я вас всех люблю.
[пробел]
*баный кошмар
[пробел, конечно]».
Он понял, что надо убираться отсюда. Люди везде достанут. Нет, он это и раньше знал, тоже мне открытие. Но они начали доставать раньше, чем хотелось бы, даром что здесь их почти нет.
Сегодня у Фреймана не было ни одного вызова. То ли от нечего делать, то ли дождавшись своего часа, он явился к Феликсу и понёс чушь.
Цыгане — наше основное зло. Инженер из Линденау предложил поджечь их дом, а я сказал, что даже если эту «дачу» поганую на кирпичи разобрать, цыгане сядут в канаве или в дощатом туалете и там будут торговать. Они ещё так смотрят, вы обращали внимание, как они смотрят и на кого?
[ёбаный пробел]
Вы не могли бы увезти отсюда мою дочь?
Конечно, судьбу человека выпрямить легче лёгкого: сейчас некто относительно приличный (в смысле, не в тренировочных штанах и не с пакетом семечек, значит, деньги есть) забирает твою главную проблему (дочь), а ты остаёшься с толстой торговкой, в качестве надомного электрика и плотника. Через месяц вы продаёте дом и убираетесь поближе к Неману: там у родственницы торговки проснулась совесть, и если её как следует попросить…
А что Юленька вам обо мне говорила?
Что вы тоже преподаватель информатики. Вам есть куда уехать, у вас же своя квартира. Вы здесь отдыхали, на природе, после больницы. Она девушка сложная, но умеет готовить.
Ёбаный пробел…
Дело в том, что цыгане смотрят, как вы понимаете, вот так. Они что-то хотят внушить.
Дыра на тротуаре всё расширялась. Края асфальта будто плавились, хотя погода была пасмурная, сырая. Под ними образовалась полутораметровая пустота.
Да, безусловно, сказал Феликс, я заберу отсюда вашу дочь. Главное, что вы продлили ей регистрацию. А там мы всё уладим.
Девочки, улыбающиеся друг другу так, что сразу всё становится ясно.
Если бы Юлиана не рассказывала ему о вольных нравах в баден-вюртембергской гимназии, он бы не сразу понял, наверно. Оказывается, в Германии выросло новое поколение нордических лесбиянок, которые трахаются прямо в школьном туалете.
Возле Братской школы больше никого не было, только белокурый мальчик лет восьми с упорно-сосредоточенной рожицей швырял в стену кирпичные обломки.
— Здравствуйте, — ровным тоном сказала Юлиана Феликсу, — я, к сожалению, уже закрыла компьютерный класс. Приходите завтра.
Всё же она слишком взрослая, подумал Феликс. Как дети из его сна, только это ребёнок, которого заставили быстро вырасти, но недоотсекли человеческое.
Армянка смотрела на него, как и подобает дочери директора магазина смотреть на дауншифтера. Даже если ты носишь марку «Levi’s», тебя что-то выдаёт. Хотя бы то, что в дальних краях эту марку носят только заезжие дауншифтеры: состоятельные люди затовариваются на местном мелком рынке. Каринин мобильник заиграл какую-то черножопую попсу — видимо, папаша забеспокоился.
— Не волнуйся, — насмешливо сказал Феликс, когда они подошли к автобусной остановке, — я не сяду рядом с тобой.
В автобусе звучала та же самая чёрная попса. Или очень похожая.
Поделиться книгой: