Помоги проекту - поделись книгой:
Когда мне попалась эта овца, дела мои шли не лучшим образом. А когда у человека дела идут именно так, он сбивается с толку и находит не совсем то, что ищет. Я искала развлечений, а нашла самую безумную женщину в моей жизни. Вскоре я стала извлекать из отношений с овцой некоторую пользу для себя — нельзя же терпеть рядом дуру просто так, за этим всегда что-то стоит. Она потакала моим извращенческим наклонностям. От подробностей постараюсь воздержаться: скажем, мне тоже нравится, когда прокусывают шею, при условии, что подальше от сонной артерии, но в целом я предпочитаю доминировать.
Итак, когда я переехала сюда, то разместила анкету на сайте знакомств и указала, что я би. А у нашей овцы как раз началось летнее обострение — у подобных созданий обострения не только весенние, но и зимние, летние, будничные, выходные, — не жизнь, а книга Ломброзо, только гениальности и близко нет. И эта библиотечная моль стала писать всем подряд, что ей хочется, так сказать, заниматься любовью, например:
«Рыжая красавица, может, пора забыть о мужчинах? Ведь есть я… и у меня много желаний… Ты меня узнаешь. Я маленькая, худенькая, белая блузка, джинсы, серая сумка, длинный зонт, косметикой не пользуюсь, выгляжу моложе своих лет. Надеюсь… и жду».
Девица спрашивает: «Pardon, а что мы делать будем?»
Наталья, так зовут мою овцу, отвечает: «См. ниже. Любить друг друга, моя дорогая, до трёх часов дня. Хочу угостить тебя чаем. Хочу прогуляться с тобой по своей любимой улице Университетской, не захочешь — можно по острову, мне там тоже нравится, и я буду… клеиться к тебе. Если у меня дома никого не будет, пойдём ко мне?»
И далее результат:
«Я ждала тебя, красавица, у „Плазы“ с 11.45 до 12.20. Где ж ты была, дорогая? Нехорошо обманывать».
Овца написала и мне, я не ответила, но через пару месяцев мне предложила с ней переспать Ира, прототип героини моего рассказа «Лучше бы она умерла». Нет, Ира ещё жива, но если вскоре умрёт от цирроза, не удивлюсь.
— Она и ко мне цеплялась, — сказала Ира. — Реально симпатичная девушка, не имеющая ничего общего с вывешенной фотографией. Но ёбнутая полностью. Я с такими не могу. Родители удолбали её так, что она готова переспать с любой.
Вскоре выяснилось, что всё гораздо хуже: родители удолбали её так, что оставалось только вырыть могилу и заказать памятник. Почему я сразу же решила её трахнуть? Тут всё очень просто: понимаете ли, Ася, по Фромму мой тип психики определяется как садонекрофильский. Вы только не бойтесь, я ведь совсем не страшная, сами видите.
— Своди её в «Амстердам», — посоветовала Ира. — Мне её жалко, с ней надо что-то делать.
— И как ты себе это представляешь? — спросила я. — Я привожу её в «Амстердам» и вешаю ей на грудь табличку: «Меня зовут Наталья, трахаю всех»?
— Да!
В юности я презирала правильных мальчиков и девочек. Робкие существа с атрофированной волей и мускулатурой, они только ближе к тридцати начинают отрываться, и это не заканчивается ничем хорошим.
Осенью две тысячи седьмого я была вынуждена жить по месту предыдущей регистрации — недалеко от Гданьского залива, в старинном немецком доме, подъезд которого я сама штукатурила и красила, чтобы сэкономить на ремонтниках и не напугать покупательниц. Сначала мне не хватало денег на нормальную квартиру в центре, поэтому я купила в области трёхкомнатную, находящуюся в состоянии «после пожара и наводнения», привела в порядок и перепродала намного дороже. Если бы судья не перенёс слушание моего дела о перепланировке (сделанной не мной, но это отдельная детективная история с подделкой документов), я бы трахнула эту дуру в первый же вечер, чего ей простаивать без дела. Кстати, не такой уж красивой она оказалась, на любителя, но поиздеваться — самое то.
Как выяснилось позже, овца понаписала обо мне в своём журнале всякой чепухи. Она, видите ли, «добилась своего». От меня. Не я собиралась при первой же возможности растлить её, а она долго добивалась от меня согласия. Ещё выяснилось, что я её ревную. Я в принципе не ревнива, а уж такое существо и тем более ревновать бессмысленно. Напротив, я с удовольствием отдала бы её роте солдат: по крайней мере, она умерла бы счастливой. Я прочитала одну из её дурацких записей о том, как она хотела бы подавлять меня морально, и что она представляет себя мужчиной, Марлоном Брандо в фильме «Последнее танго в Париже», а меня — героиней Марии Шнайдер, и сказала ей: ты много на себя берёшь. Она не сообразила, что причина моего плохого настроения — её беспомощные попытки навязать мне роль, противоречащую моей природе, и решила, что я ревную. Не помню, к кому. Она продолжала лепетать какой-то бред; что мне оставалось делать?
Как обычно, я старалась бить так, чтобы не осталось синяков. У меня не всегда это получается, я ведь не работала в ОМОНе, как наша любимая охранница.
Это очень замороченная разновидность мазохизма, постараюсь попроще объяснить. Человеку мало играть роль жертвы и открыто признаваться в этом. Надо называть себя активным садистом при полном несоответствии заявленным претензиям, чтобы ещё больше обломаться и получить от этого свой мазохистский кайф. Я её понимала. Когда-то я называла себя христианкой и гуманисткой: под маской гуманизма не только удобнее мучить людей, но и удовольствия больше.
Вскоре Наталья начала доставать меня звонками в неурочное время, слезами, признаниями в идиотской любви — точь-в-точь одна девчушка из народа, которая попыталась уйти ко мне от своего ёбаря, тот её отлупил, а на следующий день она чуть его не убила, кажется, топором, и попала в колонию, откуда продолжала строчить мне дурацкие sms. Я отказалась поселить её у себя после освобождения, и потоки сообщений постепенно иссякли.
Пару раз я пыталась избавиться от овцы. Когда я вежливо намекнула ей, что нам лучше остаться друзьями, она жалко улыбнулась, обозвала меня дьяволицей и поспешила по лестнице прочь. Её мать уже раза четыре звонила и требовала вернуться (было целых девять вечера) разогреть картошку (в отсутствие овцы, видимо, картошку никто не мог разогреть), и даже чай они без неё, наверно, заварить не могли, так далеко зашла практика семейного симбиоза. Овца брала трубку и начинала бессовестно врать. Она не спит с другой женщиной, она сидит в кафе «Роковое влечение» — к слову, на редкость мерзкой и грязной, полной говнарей забегаловке, которую уже закрыли. Сильно подозреваю, что родственники, в свою очередь, подозревали правду, но из этических соображений об этом умалчивали. Ничего эта овца толком не умела — ни врать, ни говорить правду.
Полагая, что находится в безопасности, она подписывалась в ЖЖ настоящим именем, а потом рыдала, узнав, что её сестра, оказывается, знает о существовании возмутительного дневника, но, курва, молчит, только пишет в своём дневнике на другом сайте:
«Ненавижу свою сестру.
Хоть хорошо, что она сегодня стала картошку чистить, как родители попросили, а не убежала, бросив меня с этим занятием одну. Осенью 2005-го, когда я легла в тубдиспансер, а потом рассталась с Петей, Наташа боялась, что я вновь поселюсь в ее комнате (нашей бывшей „детской“) по выздоровлении и буду разрушать ее мир… Хотя зачем мне ее мир, у меня свой есть. К счастью для неё, наши заботливые и опекающие нас, двух двадцатисемилетних недоразвитых, родители, освободили для меня свою спальню и поселились в гостиной… А сейчас Наташа сидит в своем ЖЖ natalywhore и точно так же преисполнена ко всем злости, как и я…»
А ещё в Яндексе можно было найти Историю Успеха Овцы — как пройти платные курсы инфотехнохрени и создать свой живой журнал (без курсов ты его хуй создашь).
Итак, неразогретый ужин каждый раз выступал в роли хлыста, которым овцу загоняли в благоустроенное стойло.
Но не будем останавливаться на лишних подробностях. В один чудесный туманный вечер у меня началось обострение «любви» к человечеству — со мной бывает, как-то я не выходила из дома три недели, только в спортзал и супермаркет. Разговаривать и видеться ни с кем не хотелось; несмотря на это, я собиралась на тренировку. Мизантропия мизантропией, но спортом заниматься надо. Овца была ещё утром предупреждена, что в районе шести я ухожу. Но в районе шести раздался звонок в дверь, это была овца с бутылкой пива. «Я люблю тебя», — патетически поведала она. Тут я отчётливо поняла, что эта история закончена. Человек, заявляющий, что любит меня, но при этом не умеющий меня выслушать, подставляющий в трудных ситуациях, постоянно забывающий то, что я говорю, совершенно не понимающий меня и готовый только жрать огромными кусками моё рабочее время, — такой человек имеет шанс быть посланным мною немедленно и навсегда. Я сказала овце «до свидания» и закрыла дверь перед её мордой.
После этого овечья крыша окончательно рухнула. Раньше у Натальи была навязчивая идея: её хотят подкараулить наркоторговцы, одного из которых она якобы видела днём возле университета. Он что-то передавал в пакетике неформалу. Наталья не была уверена, что за кустами тусовался именно наркоторговец, и что в пакетике была именно трава или порошок, но это зрелище потрясло её настолько, что она стала писать об этом не только в своём дневничке, но и в чужих журналах, ссылаясь на голоса в голове, грозящие ей, свидетелю, страшной расплатой. Все отмахивались, потому что никто не воспринимал овцу всерьёз.
Благодаря мне Наталья приобрела новую навязчивую идею: я, оказывается, бросила её ради одного известного литератора и хочу её, способную рассказать правду о нашем с ним тайном романе овцу, выпасти и жестоко избить.
Моё благородство заслуживало похвалы: зная овцеадрес, я, тем не менее, не пасла её. Но разве могла она, мелочная, подлая и насквозь лживая скотина, оценить мои положительные качества?
Не буду описывать все её абсурдные выходки подробно, для этого необходимо, хм, отдельное художественное произведение. Например, овца начала обзванивать наших общих знакомых, интересуясь, с кем я сейчас встречаюсь, когда приду домой и жива ли вообще.
— Как мне от неё избавиться? — спросила я у одной из своих бывших, с которой мы остались друзьями. — Надо бы вежливо: она — тонкая, ранимая, это самое, блядь.
— Просто пошли её в ад.
— Так я и посылаю прямым текстом. Продолжает не понимать.
— Просто скажи ей, что влюблена в кого-то, может, тогда отстанет.
— Да. Других серьёзных причин для ухода от неё она не воспринимает в упор.
Пришлось позвонить Наталье и так и сказать, не называя ничьих имён. Овца не поверила. Я предложила остаться друзьями, хотя больше всего в тот момент мне хотелось стать врачом-психиатром, чтобы иметь законное право запереть её в лечебнице. «Мы — не друзья, — гордо ответила овца, — мы — никто».
Девушки посоветовали мне позвонить директору учреждения, в котором Наталья работает, и рассказать, что именно она пишет в сети, и ссылки оставить. А то директор не в курсе, что за существо ошивается под сводами заведения.
Я ответила, что это невеликодушно и неблагородно.
Через некоторое время пьеса абсурда приобрела свое логическое продолжение. Наталья написала мне: «Я знаю, что ты обманываешь меня с
Тогда мы с ним были строго на «вы», по имени-отчеству и сто лет не виделись. Это был один из последних людей, в которого я могла влюбиться: если мне действительно нравится мужчина, то это либо мягкий человек, умеющий создавать комфорт, либо асоциальный тип со странностями, а наш культуртрегер не был ни тем, ни другим. Не понять это, пообщавшись со мной на протяжении долгого времени, может только идиот. Даже овца, кажется, понимала, но специально провоцировала: надо же ей было как-то разнообразить свою жизнёнку. Я узнала от общих знакомых, что раньше она была безответно влюблена в него. Объединить пославших тебя на хуй людей в некую метафизическую пару, творящую ложь и беззаконие, — прелестный ход, психиатры бы оценили.
Прошлой зимой мне приснилось, как мы с этим культуртрегером и светловолосой девушкой, похожей на мою библиотекаршу — но её черты расплываются, и я не могу понять, она ли это, — сидим за светлым прямоугольным столом в читальном зале. Такое чувство, что там нет никого, кроме нас. Мы листаем новый литературный журнал, который постепенно превращается в старую толстую хрестоматию в чёрной обложке, с порванными и плохо склеенными выпадающими страницами.
Наталья сказала, что это к любовному треугольнику.
Я поинтересовалась, почему овца считает, что я её обманываю, какой в этом смысл, ведь я, во-первых, давным-давно послала её, а во-вторых, это несколько не в моём стиле.
«Ты дала ему слово и дрожишь за его репутацию», — ответила моя Офелия.
Я слегка прифигела. Если бы действие разворачивалось в девятнадцатом веке, я была мужчиной, а этот молодой человек — девушкой из религиозного семейства, ещё можно было бы дрожать за чью-то репутацию, но в данный момент… Короче, вы видите, к чему приводит отказ от реланиума и чтение постмодернистских книжек вместо общения с людьми.
На этом история не закончилась: Наталья закидывала всех подряд письмами на тему «сука и стерва Ровенская хочет войти в калининградскую литературу, держась за хуй». Тут я впервые за долгое время по-настоящему разозлилась.
Знала бы она, как симпатичным молодым писательницам надоедают приставания всяких козлов и постоянные подозрения: «Тебя печатают не просто так», «Я бы хотел иметь пизду и сиськи, чтоб меня тоже печатали». Даже если тебя никто из твоих издателей в глаза не видел. Стоит кому-то из коллег дружески пообщаться с тобой на фестивале — вывод доброжелателей прост: ты собралась с ним переспать, чтобы ещё где-то напечататься.
Мне бы хотелось с собой бутылочку с серной кислотой носить, как некоторые носят фляжки с коньяком. И любителям про пёзды попиздеть плескать кислотою этой в рожи.
Да, если честно, я до сих пор не поняла, что такое эта самая калининградская литература. Я сменила столько мест жительства, что у меня почти полностью стёрлись желание и способность принадлежать к какой-либо локальной культурной формации…
«С тех пор, как мы расстались, мне не с кем спать!» — написала в своём дневнике овца.
Оставшись без меня, она снова начала доставать всех подряд на сайте знакомств. Вскоре девки, встречаясь на Нижнем озере или в гей-клубе, начали всерьёз обсуждать, что будет, если им напишет овца. «Что делать?! Я не знаю, как разговаривать с озабоченными сумасшедшими!» — «Ничего не отвечай». — «Это вы о ком?» — «О той библиотекарше». — «А… Пиздец, бля, она и мне писала, а потом целую неделю звонила и молола чушь».
Проблема овцы была в том, что она не могла честно сказать себе: «Я уёбище, и мой гражданский долг — лечь в дурдом, чтобы избавить ни в чём не повинных людей от необходимости со мной общаться». Вместо этого она говорила себе: «Я Марлон Брандо, Илья Ильич Обломов и Венедикт Ерофеев в одном флаконе. Ещё во мне видят Сапфо и велят убираться из города, как героине романа Дженетт Уинтерсон». Чёрта с два. Надписи вроде «Сапфо, убирайся вон», в мягком переводе с русского народного языка, были на дверях
Если бы овца была мужчиной, то уж точно не подобием Марлона Брандо. Мне представляется тщедушный ботаник, которому родители не дают напиваться, а девицы просто не дают. Чтение садической литературы плохо сказалось на его рассудке, изначально повреждённом в связи с родовой травмой. Многие парни считают его педерастом во всех смыслах этого слова. Отчаявшись, наслушавшись Кейва и начитавшись хуйни, ботаник подстерегает за кустами припозднившихся тусовщиц, пока не нарывается на каратистку с выкидным ножом, группу злобных гопниц с «Коктейлем Молотова», скинхэдов или содомитов из далёкой исламской республики, которые с голодухи ебут и мальчиков, и овец. Поскольку наше государство не даёт человеку ни спокойно пожить, ни спокойно сдохнуть, всю оставшуюся жизнь ботаник проведёт в коме, в белых стенах, в последней заслуженной тюрьме. Как говорится, R.I.P.
А поскольку наша овца женского полу, белые стены ей пока не грозят.
— Ты мне настоебенила, дура, — сказала я ей.
Как и все остальные бабы со своим утомительным, ни к чему не обязывающим лепетом.
«Принимай меня такой, какая я есть», — это означает: «Мне лень исправлять свои недостатки, какими бы отвратительными они ни были».
«Я для тебя всё сделаю!» — а когда попросила пятьсот рублей в долг, пришла в ужас. Да что там, у неё стольника никогда ни для кого не найдётся.
«Приезжай ко мне в область, меня муж не отпускает!» — вот у меня до фига времени разъезжать по этой области.
«Ты мне дашь пожить в твоей квартире?» — Что?..
В ответ на это овца прислала мне истерическое сообщение:
«Try to love you baby, but you push me away.
Don't know where you're goin', only know just where you've been,
Sweet little baby, I want you again.
Я не просила ни пятьсот рублей, ни жить в твоей квартире. Я знаю, что не имела права на ревность (отношения без обязательств), но не удержалась.
Думай, что хочешь, я нуждаюсь в тебе».
Затем состоялся мелодраматический диалог:
— А я в тебе — нет.
— А если бы ты была одна в ту субботу? Или если бы ты сказала мне правду?
— Отвяжись, надоела. В субботу я спешила на тренировку, а ты просто достала, давно хотела тебе это сказать.
— Это неправда. Ты избавилась от меня так, как было предсказано в моих текстах.
— Если тебе удобно так думать — замечательно. Спорить с сумасшедшими и устраивать сцены сетевого эксгибиционизма я не собираюсь. Отстань.
— Устами сумасшедших глаголет истина.
— Видимо, ты — исключение из этого правила.
— Нет, подтверждение.
Милая моя, вы правда считаете, что я сволочь? Я не всегда была такой. Буквально пять-шесть лет назад мне казалось, что только между женщинами в наше время могут быть отношения на равных, а жестокость и доминирование над женщинами — это не женская, а мужская практика; что вменяемая женщина такое делать со своей партнёршей не будет никогда. Я думала, что всё это — выдумки сценаристов, которым нравится, как женщины мучают друг друга: мужчины, считающие недопустимой женскую солидарность, любят, когда мы друг к другу жестоки, одним нравится наблюдать, как девушки дерутся из-за парня, другие стравливают коллег-женщин на работе, третьи выдумывают садолесбийскую порнуху. Я ошибалась.
Некоторые женщины не могут быть с нами на равных, они не понимают, что такое свобода, не умеют любить и никогда не научатся, они такие, что их хочется просто убить. Кубик воздуха в вену — и всё.
Дальше были попытки настроить против меня сетевых графоманов, закончившиеся тем, что страницы графоманов заблокировали; попытки настроить против меня одного местного прозаика, закончившиеся тем, что мы с ним начали вести доверительную переписку о гибели прусской культуры, психоанализе и его, прозаика, шедевральных произведениях — надо сказать, он тоже очень милый, и я искренне жалею, что называла его куском кретина; письма на адрес редакции, в которой я тогда работала, о том, что я кого-то убила и скрываюсь. А потом мать овцы не выдержала и вызвала «скорую помощь».
Этой весной мы с известным культуртрегером и брюнеткой, пишущей прозу, возвращались с московского фестиваля. Плацкартный вагон был битком набит. Мы по очереди листали подаренную культуртрегеру толстую хрестоматию в белой обложке, с хрустящими плотными страницами.
— Помнишь мой дурацкий сон, о котором рассказывала Наталья? — спросила я. — Это какой-то негатив того, что мне снилось. Представляю, как бы она отреагировала, если бы увидела нас сейчас.
— Представляю, как бы она отреагировала, если бы узнала, что мы, некурящие, прошлой ночью спьяну выкурили целую пачку чужих сигарет! — ответил культуртрегер.
Да, мне кажется, некоторых лучше из жалости убивать. Знаете, что писала Хвощинская в 1865 году? «Свобода женщины, по-моему, есть её деятельность, а начинается она с умения пришить заплатку и замесить квашню. Можешь больше — делай больше, хоть пиши трактаты… только делай, точно делай, а не фантазируй под папироску».
Да. Делай, сука, а не в жежешечке пиздострадай. А они делать ничего не могут.
Эмоции тут ни при чём. Это критика чистого разума. Вот оставлять их в покое как раз нерационально.
— Вы фашистка, — пробормотала Ася, побледнев и поднимаясь из-за стола. — С вашей почти семитской внешностью городить такую эсэсовщину — более чудесного сочетания я не встречала много лет!
— О господи, — устало проговорила Ровенская, доставая из вязаной непальской сумки портсигар. — Несколько лет прожить в Германии и не избавиться от антифозного пафоса — это надо уметь. Сядьте, пожалуйста. Враги не должны видеть ваше бегство, — шёпотом добавила она.
— Кто?..
Ровенская кивнула в сторону двух пожилых дядек, пьющих водку в углу. Они пришли совсем недавно и ещё не успели нажраться, но их уже начало заносить не в ту степь.
— Никто не сумел перевести эту поэму Шайземанна лучше, чем ты, Вадим! Ни один либерал не поймёт, что такое — вложить душу в перекладывание чужого произведения! — бубнил один, тряся козлиной бородой. Его демисезонная куртка, висящая на спинке стула, была присыпана бурой кирпичной пылью.
— Наум Нехамкин не сумел бы, хотя и считается мэтром, — ответил другой, плотный краснолицый дядька, стриженый под омоновца.
— Да кто такой Наум Нехамкин?! — возмутился козлобородый патриот. — Жидовская морда!
— Я их смутно помню, но совсем забыла, кто это такие, — прошептала Ася.
— Крупеничи[2], - пояснила Элина, пытаясь не рассмеяться. — Локальная разновидность патриотических окололитературных грызунов. Хотите лотос покурить? Может, успокоитесь. Больше я ничего не сейчас не курю, я уже говорила…
— А если бы с вами кто-то захотел поступить так же, как вы — с этими людьми?
— Со мной неоднократно пытались поступить так, как вам в страшном сне не приснится. Надо сказать, для человека, на котором живого места нет, я неплохо сохранилась. Ну, прекратите уже пересказывать мне толерастические глупости, я их все знаю наизусть. Между прочим, путать семитский фенотип с динарским — грубая ошибка для человека, прослушавшего курсы антропологии. Кто читал вам антропологию, радость моя?
Неплохо, да. Вот Жанна Вальдман, хотя и пишет, что ей вечно двадцать лет, но, говорят, уже выглядит не на свои тридцать один, а на все тридцать пять. Морщины вокруг глаз, ранняя седина. Говорят, это плата за радикализм после тридцати. Это неправда. У неё просто нет денег на косметику «Vichy». Я бы могла рассказать ей, как это забавно: в двадцать девять заметить на лице намёк на первые морщинки, а через неделю обнаружить, что это разрекламированное средство таки действует, их нет, исчезли, стёрлись, как стирается загар. Дурная анархистская привычка не доверять буржуазной рекламе.
— Девчонки, вы такие прикольные, хотите выпить с нами водки? — крикнул бритоголовый парень, болтающийся у стойки в ожидании бармена.
— Нет… Блять, я сегодня старалась одеться попроще, чтоб меньше приставали, они меня отвлекают. Бесполезно.
Поделиться книгой: