Помоги проекту - поделись книгой:
Елена Николаевна Георгиевская
ВНИЗ — ЭТО ТУДА
Всё меньше остаётся свободных мегабайт на жёстком диске моей жизни.
Я смотрю из окна на детей: они так же, как когда-то их родители, рисуют мелом на асфальте символ анархии. Одной девочке достался мелок кислотно-розового цвета. Быть может, последнюю букву А вижу я своими усталыми глазами. А может быть, встречу и ещё одну или две…
Поверьте, мне не больно уходить. Тому, кто знает, что не зря прожил жизнь, нечего бояться смерти. Скоро мне исполнится семьдесят лет, из них пятьдесят отдано тщательно скрываемой борьбе против государства. Теперь молодёжь совершает паломничества ко мне домой и проёбывает мне мозги: напишите о нас, товарищ писатель! И далеко не всегда эти пушистые щеночки готовы послушать меня, а ведь рассказать я могу о многом: о питерских бомбистах, АКМ и ЕСМ, тоталитарных сектах и деле Шиитмана.
Но говорить я буду не о самом дорогом. Я буду вспоминать мрачное время, прагматичное и одновременно абсурдное. Ведь чем мрачнее ночь, тем дальше видны ментовские мигалки, и наоборот.
Тридцать первого июля поэт-авангардист Владислав Краснолыков ушёл из редакции местной газеты, куда он регулярно являлся предложить стихов, а заодно — последить за своей пожилой супругой-корректором. Только в дверях он спохватился: забыл бумажник. Мигом взлетел по лестнице на второй этаж и распахнул дверь, ведущую в кабинет, оклеенный серыми обоями в розовый цветочек и украшенный портретом директора ликёро-водочного цеха — единственного крупного предприятия в городе. Место супруги пустовало, из-за перегородки слышались голоса верстальщика и ответственного секретаря, в узких кругах известного под псевдонимом Содомов:
— Да он ни о чём не догадается, старый сивый мерин-геронтофил!
— Заебал сюда ходить, его уже уборщица гонит от компьютера ссаными тряпками. Жена ему дома, что ли, монитор о голову расколотила? А курит какое говно! Кажется, «Сибирские огни» без фильтра, хуже которых только «Прима».
Краснолыков понял, что речь о нём. Мысленно сосчитал до пяти, пригладил полуседую бороду и решительно шагнул за перегородку:
— Да уж, господа фантазёры. Я вас разочарую: у меня — три компьютера: не очень новый стационарный, новый ноутбук и совсем новый нетбук. Мне достаточно. И курю я (а курю я мало) не всякую пакость, о которой тут вещает Содомов, а вполне приличный табак.
Ответственный секретарь усмехнулся. У него была, что называется, правильная арийская внешность, но в этот момент он напомнил Краснолыкову хитрого кавказца-торгаша.
— Я рад, что клавиатуру и мышь тебе вернули на время. Жена их прячет в качестве превентивной меры, потому что ты в гостевой удафкома пишешь всякие гадости. Ведь правда? А последний раз, когда я тебя видел, ты курил что-то вроде «Беломора», то есть ни о каком хорошем табаке речи не шло.
— Кстати, где Наталья? — поинтересовался Краснолыков (корректорша и правда как сквозь землю провалилась).
— А бох её знает, — вежливо ответил верстальщик. — Может, ушла через чёрный ход, чтобы не столкнуться по дороге с тобой, может, из окна выпала. Мы не следили.
— Это да, — подхватил Содомов, — вроде, ещё не осень и уже не весна, а старухи всё падают и падают.
— Я бумажник забыл, — обречённо проговорил поэт.
— Это не к нам, это твоя благоверная, должно быть, уволокла.
Тон Содомова показался Владиславу каким-то странным, нарочито искренним. Об этом маргинале давно уже ходили слухи, что он тайно работает на «Единую Россию» и ворует вещи, книги и деньги. Краснолыков пристально посмотрел ему в глаза.
— Ты надоел, Слава, — сказал секретарь. — Мне пора редакцию закрывать, время вышло. Давай спустимся уже, это самое.
— Спустимся — это куда, на дно адово? Нет уж, иди сам… Да ты и так движешься туда во весь безбожный опор. Да и какой опор-то, опора-то какая? Ну, обопрись на презирающих христианство подонков, они ведь так усердно копируют посты из твоего живого журнала, боясь, что его снова заморозят за детскую порнографию.
Под насмешливым взглядом врага Владислав побрёл к столу супруги, стал перекладывать папки с места на место, надеясь найти этот ёбаный кошелёк, но тут из воздуха материализовалась уборщица Лариса:
— Пошёл, пошёл, пошёл из-за стола, мне под столом пыль вытереть надо, давай уже, не трогай, не трогай клавиатуру и мышь.
Дома жена заявила, что понятия не имеет, где бумажник, а редактор «Знамени» прислал по имейлу вежливый отказ. На потолке медленно росли грибы, плитка в ванной крошилась, а на лестничной площадке поселились бродячие собаки. Краснолыкову казалось, что скоро сама земля взбунтуется и камни зашевелятся от такой несправедливости. Что ж, у него не было оружия, но он сам готов был встать живой стеной и голыми руками задержать наступление сатаны.
Геля затушила окурок о спинку скамейки. Она ждала. Снег, осевший на воротнике её пальто, напоминал козий пух.
Все двадцать восемь лет её жизни прошли в ожидании. Немцы, даже если это белорусские и поволжские немцы, отличаются рациональностью. Геля понимала, что быть поэтом в двадцать первом веке — всё равно что ехать на лошади по оживлённой автостраде, но ничего не могла с собой поделать. Даже защита кандидатской по молекулярной биологии не спасла её от стихов. Она писала их на коленях в электричке, на стене вконтакте, на лекциях по матлогике. «Ангелина, — спрашивала строгая преподавательница, ненавидевшая национал-социалистов поклонница Окуджавы, — это что у вас — опять шпоры?» «Это не шпоры, — смущенно отвечала девушка, — я произведение пишу». Студенты смеялись, и Геле казалось, что литература и в самом деле — не стоящее выеденного яйца развлечение, помогающее скоротать нудную лекцию, но проходил день-другой, и она вновь осознавала, что это её личный кошмар, отряд жучков-короедов, поселившийся в её голове.
Она писала о Гитлере.
Надо быть полным отморозком или адским шутником, чтобы писать о Гитлере и оставаться безнаказанным. Тем более трудно писать о Гитлере после Освенцима. Гелю не печатали в толстых журналах и интернет-изданиях, никто не сочинял о ней льстивые статьи. Она вывешивала стихи в живом журнале под псевдонимом engel. Однажды какой-то мудак вычислил, кто скрывается под псевдонимом, и пригрозил, что сообщит начальству Гели; журнал пришлось срочно удалить.
Но внутренний фюрер недосягаем для цензуры. Геля прикидывалась тихой и скромной, но тот, кто был способен понимать, видел, как внутри её зелёных зрачков с бешеной скоростью вращаются свастики.
Некоторые понимали, но никто не хотел помочь ей, и однажды ночью, когда её либеральные соседи по общежитскому блоку спали, Геля написала в своём новом блоге готическим шрифтом: «Эта страна, эта планета и эта жизнь говно».
Тут и появился этот психопат. Называл он себя nugopac_guxa. На аватаре была изображена детская порнография. В профайле значилось, что он — сотрудник авангардистского сетевого журнала.
«Моё почтение, барышня. Вы какая-то странная. Сами признаётесь, что не рассылаете стихи и прозу по редакциям, а потом жалуетесь, что вас не печатают, и везде говно».
«Я и не хочу печататься, — ответила она. — Это было минутное настроение, с нами, бабами, такое бывает. А все эти журналы — для мажоров и интеллигентов».
«Но ведь вы сами — биолог, интеллигент», — упорствовал «пидорас». Геля поняла, что кто-то из бывших френдов навёл его на очередной журнал тихой фашистки-аутистки. Сволочи.
«Биолог — в сущности, рабочий, — быстро напечатала она. — А большинство читателей, особенно интеллигентов, я дико презираю. Им нужна клоунесса, читателям этим ёбаным».
«А мне нравится ваша посконная истовость. Давайте дружить».
Геля в бешенстве свернула окно живого журнала, надела наушники и включила «Раммштайн». На следующий день психопат появился снова и спросил: «Как жить, когда в нескольких шагах граница, отделяющая глупость от гениальности?»
Прошло немало времени, прежде чем Геля почувствовала своего рода солидарность с этим маргиналом, пропагандирующим свободную любовь и раскрепощение детей. В конце концов, он тоже был жертвой цензуры и политкорректности. Ещё её удивила фотография Содомова: девушка представляла себе хрупкого изнеженного метросексуала, а оказалось, что писатель гораздо больше напоминает солдата вермахта. Человек с таким лицом не может не симпатизировать эзотерическому гитлеризму, решила она.
И да, подонок сделал вид, что его привлекает фашистская эстетика, мартиал и немецкий фолк, а главное — сама Ангелина. В порыве пьяного отчаяния она написала: «Но у меня же круглая рожа и родинки на роже, как вам может это нравиться?!» — «По-моему, родинки на роже прекрасны», — ответил он. К счастью, расстояние в пятьсот километров спасло Гелю от множества глупостей. Но одну глупость она всё же совершила — позволила Алексею Содомову опубликовать подборку рассказов о Гитлере в майском номере сетевого литжурнала.
«Адольфу повезло, ему ещё в школе попался хороший учитель рисования, Леопольд Петч. Иначе сам бы Адольф не смог бы взять под контроль свой талант — да что там — гений, даже больше, чем гений, — совершенную способность к рисованию.
…Картина Гитлера привлекала к себе взгляд издали, из любого места зала. Казалось, сам музей от неё трясся. И люди, равнодушно проходившие мимо непонятной и странной мазни, останавливаясь рядом с этим полотном, невольно замедляли шаг и думали, что человека как вид можно уважать, ибо, возникший из говна и грязи, он способен пленить сияние с помощью холста, кисти и масляных красок».
«Экстремизм налицо», — думал сотрудник «Центра Э».
Если бы Ангелина была не так занята и меньше уставала на работе — иной раз по возвращении из лаборатории она засыпала прямо в кресле, — то, может быть, навела бы о редакторе подробные справки и выяснила, что когда-то он был участником анархо-панковских групп, а ведь бывших анархистов не бывает. А каждый анархист в сердце своём непременно антифашист. И даже если ты не гуманный пацифист или гринписовец, а высокомерный анархо-индивидуалист, всё равно не сможешь в здравом уме выйти на площадь с табличкой «Бей жидов» или обидеть трудолюбивого таджикского дворника.
Алексей Содомов давно уже не ходил на митинги и демонстрации. По некоторым данным, теперь он получал за свою антифашистскую деятельность немалые деньги от «Центра Э». Ещё бы: борьба против правых была в самом разгаре. Малолетние блоггеры, философы-белотрадиционалисты, поэты-патриоты с графоманских сайтов, имеющие глупость подписываться настоящей фамилией, десятками отправлялись на Лубянку.
Утром десятого мая в комнату Ангелины Мессер постучалась милиция.
— Компьютер мы заберём на экспертизу, — сообщил бесстрастный лейтенант. Геля с грустью отметила, что он похож на Тилля Линдеманна.
— А у меня в компе нет ничего.
— Зато есть кэш яндекса, — улыбнулся пособник ZOG’а. Ноутбук менты всё же унесли и долго не возвращали. Гелю отпустили, пообещав закрыть дело после уплаты штрафа в энное количество минимальных зарплат.
Жидоупыри, шептала Геля сквозь слёзы, возвращаясь из мусорской. Подонки. Иуды. Очень стыдно было перед дядей по отцовской линии, который обязан был погасить её, с позволения сказать, «долг» перед жестоким и несправедливым государством. Дядя жил в Кёльне, состоял в партии зелёных и ничего не имел против евреев.
Двадцать восемь лет жизни прошли в ожидании.
Эта страна, эта планета и эта жизнь — говно.
Краснолыков был создателем жанра христианских танкеток. (Если вы забыли, что такое танкетки, дорогие читатели, откройте словарь юного литературоведа за 2035 год.) Делается жанр очень просто: берёшь известный сборник древнееврейских сказок и подыскиваешь подходящие друг другу по смыслу слова и выражения. Таковые найдутся буквально на любой странице.
находи
умножай
вся толпа
на земле
И так далее, главное, чтобы получался многозначительный шестисложник.
Изредка Владислав отвлекался от библейской тематики и писал о своих любимых врагах — других литераторах:
мелочи
литпроцесс
не сомов —
содомов
флюгерштейн
уебан
(Последнее, разумеется, сохранилось только в черновиках.)
Политическая тематика также нашла отражение в творчестве первооткрывателя. Пообщавшись с местными оппозиционерами, он создал очередное краткое, как жизнь террориста, произведение:
троцким
заебали
Надо сказать, поэт несколько сузил эстетические и политические горизонты городских партизан. На одном Троцком для них свет клином не сошёлся.
Вот как всё было на самом деле.
В середине нулевых в южнороссийском городе N возникло революционно-авангардистское объединение (в миру — секта Праведный Гнев), в которое входили художники, литераторы, философ-консерватор и химик-перформансист. Однажды эта компания была застигнута ментами за распитием алкогольных напитков под сводами заброшенной церкви на окраине города. Революционеров обвинили в сатанизме, разрушении храма и написании на стенах его всякой хуйни, хотя, спрашивается, какой смысл людям, которых зовут Андрей и Сергей, писать на стене церкви: «Здесь был Вася»?
Деятельность «секты» была приостановлена, сайт закрыт. В отчаянии один из руководителей разослал письма художникам-анархистам всея Руси:
«Братья и сёстры! Вы заебали устраивать везде наши «филиалы» и проводить ещё более ебанутые акции, чтобы нас переплюнуть. Если вы используете название Праведный Гнев, это значит, что легавые могут возложить на меня ответственность за ваш вандализм. Вы этого добиваетесь? Нахуй! Филиалы в других городах нам не нужны. Организовывайте свои собрания, свои секты и толки».
Но было уже поздно. Пришлось заключать с руководителями братских арт-группировок официальный договор о невмешательстве в дела друг друга.
В городе В. тоже была своя секта Праведный Гнев, и она достала обывателей похуже Белого Братства. Художники жгли костры за гаражами, рисовали непотребные граффити, воровали продукты в супермаркете и заменяли фирменные наклейки на яблоках на картинки с черепом и костями. Устраивали акции типа «Презервативы вместо бомб», шатались по городу в готичных шмотках и приставали к прохожим с провокационными вопросами. Фонарные столбы были облеплены листовками: «Хочешь заработать? Продай телевизор! Люди в чёрном ящике жрут твои деньги и мозги». Отморозки помладше захватили расселённый аварийный дом на окраине, двухэтажное кирпичное здание с выбитыми стёклами, врезали замок и стали там хулиганить.
Дошло до того, что на клумбе возле мэрии дворник обнаружил настоящие череп и кости. Кажется, в секте числился двоюродный брат полковника милиции, иначе «филиал» в полном составе давно отправился бы на зону.
Краснолыков был так занят препирательствами с женой, злющей граммар-наци и любительницей поэзии первой трети девятнадцатого века, что почти не обращал внимания на местный авангард. Или, что маловероятно, просто недооценивал молодёжь, считая себя первым и главным ниспровергателем канона. Вскоре бог наказал его за гордыню. В полнолуние поэт возвращался домой из пивнушки, заблудился и вышел прямо к двухэтажному кирпичному дому.
Поэт огляделся, пытаясь сообразить, где находится. От умственных усилий ему стало совсем плохо, и он вцепился в оконную решётку, чтобы не упасть. Да, анархисты до такой степени обнаглели, что установили решётки на окнах первого этажа.
Внутри зажёгся тусклый свет. Краснолыкову показалось, что перед глазами его замелькали смеющиеся летучие мыши, и он, бормоча ругательства, сполз на землю. Последнее, что ему примерещилось, — крылатый хорёк, о котором внутренний голос шептал ему: «Сатана! Сатана! Сатана!»
— Да непесди, — сказал какой-то парень. — Это не бомж, я всех местных бомжей знаю и люблю. Всё гораздо хуже: это поэт.
— А, этот, — сказала какая-то девица. — Значит, наверняка нашу страничку в интернете видел, он же вроде прогрессивный, пускай живёт.
— Православный, — мрачно отозвался другой парень.
— Ладно, пускай тогда лежит.
— А вдруг у него инсульт? Он же старый уже.
— Ничего не старый, — с трудом проговорил Краснолыков. — Мне всего сорок один.
Анархисты ещё немного посовещались и решили забрать его к себе до утра.
В четыре часа утра поэт проснулся и понял, что он в аду. Это была комната, украшенная транспарантами: «Хватай что ни попадя, сооружай немедленно!» и «Друзья детей и коз не дремлют!» На полу валялись матрасы, покрытые чёрными простынями (один художник тут же пояснил, что их пожертвовала сочувствующая революционным идеям проститутка), ноутбук и распечатка книги Троцкого «Иосиф Сталин. Опыт характеристики».
В ванной висело вместо нормального боковое автозеркало, а над ним — закрывающий побитую плитку портрет ЛаВея с декоративными рогами. Краснолыкову стало совсем плохо. Когда он вернулся, молодёжь ещё не спала. Ничего, подумал он, обычная, вполне интеллигентная молодёжь, трое парней и девушка в драных джинсах. Они пили зелёный чай и рассуждали о contemporary art.
— По-моему, «Актеон» — хуета, — говорил длинноволосый парень.
— Не нравится — напиши лучше или читай «Наш соплеменник», — возражал коротко стриженый блондин. — Там уж точно не хуета. Пейте чай, — обернулся он к поэту.
У чая был странный вкус, напоминающий смесь табака и полыни. Краснолыков обречённо произнёс:
— Однако же, картинки там у вас… Ну, ладно.
Сквоттеры засмеялись.
— Конечно, — сказал блондин, — кто не читает «Соплеменник», тот непременно сатанист и против русской идеи.
— А разве анархизм не подразумевает отказ от русской идеи? — спросил поэт и сразу почувствовал себя эрудированным, разбирающимся в политике и даже почти трезвым.
— Праведный Гнев объединяет крайне левых и крайне правых, — гордо ответила девушка. — Главное — это трансгрессия. Воля к власти и воля к свободе в один прекрасный момент соединяются, как две пересекающиеся прямые, и происходит прорыв.
— Проще говоря, — сказал длинноволосый парень, — иногда для выхода из сложной ситуации нужна консервативно-революционная идея, а для другой ситуации подходит левая идея, и так далее. Мы работаем на благо детей, животных и аутентичной культуры.
Краснолыков осмотрелся и увидел на подоконнике обложку компакт-диска, разрисованную свастичными узорами.
— Это группа «Dachau Swing», — пояснил длинноволосый. — Они евреи.
Поделиться книгой: