Перемена мест

– Это дорого, – умело надавила на мужскую самооценку Жанночка, прежде чем озвучить цифру, – но, поверь, оно того стоит… Родной, у тебя что-то случилось?

Тонкие прохладные пальцы легко коснулись мозолистой руки чиновника. Надо мальчика поощрить, пока он тепленький – вон как смотрит на нее. А пригляд денег стоит. Она не зря изнуряет тело в фитнесе-солярии, часами наводит макияж и стилистов мучает. Она в прямом смысле – дорогая женщина.

– На службе проблемы, – скромно признался Золотов, – ревизоры.

И что это? Банальная отмазка? Типа: денег не дам, потому что самому нужны?

– Плох тот ревизор, кто не мечтает стать олигархом, – авторитетно заявила Жанна и легко сжала его кисть, – всегда можно договориться.

Плетнев и Золотов резким движением достали из кармана айфоны. Плетнев на крайнем западе нашей родины, Золотов – в самом центре.

Прям ковбои…

Антон Романович при этом прижимал к расцарапанной щеке пустую пивную кружку. Под глазом у него наливался синевой медальон, и теперь придется врать, что заработал он его в жестокой схватке с озверевшим бандитом.

Золотов свободной от айфона рукой распускал душивший шею галстук. Спина под пиджачком от Армани покрылась легкой испариной. Душновато здесь, душновато.

– Макс, работаем. Звони Слепню.

Деньги были нужны как никогда. Вернее, как всегда. Жанна открыто дала понять, что в случае отказа шансов у него как у истребителя, оставшегося без горючего в середине Атлантики.

– Геннадий Федорович, я поеду в этот Великозельск, – выпалил Плетнев, едва Лузан снял трубку.

Время пройдет, может быть, и с Иркой наладится. Все-таки она баба не совсем уж пропащая. Бьет, значит, любит. И деньги в дом приносит. Может, и прав Пашка – бизнес ее испортил. Сделки с недвижимостью. Раньше ведь не была такой, фурия из нее после свадьбы вылупилась – как бабочка из кокона. Или притворялась, лишь бы брачный хомут на шею набросить? И ведь не левачил – ни разу, вот что обидно, хоть девкам и нравится. Плетнев сам себя из-за этого стыдился. Ну не мог он изменить. Разве что по любви. А любви этой самой после знакомства с женой больше не случилось. Напрочь отбила Ирина Прекрасная охоту к светлому чувству. Хорошо хоть не почки. А ведь вроде все при нем – и рост, и плечи, на актера Дюжева похож, если не приглядываться. Ему и в драмстудии театрально-киношную карьеру пророчили – мол, типажный ты парень, Антон. В Москву предлагали рвануть – в театральный. А он не рискнул. Отца послушался. Тот нрава крутого, слесарь-пятиразрядник, всю жизнь на заводе, пока завод не продали на запчасти. Разве ж это мужская профессия, сын? Не позорь фамилию. Он и не стал позорить – пошел в юридический. А двое парней из его студии позора не испугались – и сейчас вон мелькают в сериалах. Хоть им никто карьеру не пророчил. И живут ярко, и любимым делом занимаются. А он… Так и останется заложником своих страхов и работы опостылевшей? Ради чего? Ради кого? Отцу-то уже все равно – пять лет как от земных дел отдыхает, не смог перенести продажу завода. А Плетневу в наследство – служба надоевшая, однообразие и скука.

Ему и в голову не приходило, что скучает он не один. Кому-то там, наверху, тоже, наверное, стало скучно. Захотелось развеяться. Чем иначе объяснить последующие события?

Москва, Калининград, далекий Великозельск – всю Россию тот, что сверху, включил в действие. Все перемешал. Всех запутал. Юморист! Рок? Фатум? Бог? Кому обвинение предъявить? Вроде как и некому.

Но закрутилось. Завертелось. Понеслось…

* * *

Судья зачитывала приговор с такой скоростью, что отправь ее на конкурс скороговорок – она непременно вошла бы в тройку лидеров. Но это никого не печалило, скорее радовало: быстрее отстреляется – быстрее все придет к ожидаемому финалу с ключевым словом «условно». Подсудимый Пронин-младший, его дражайшие родители и адвокат Овалов сфокусировали нетерпеливые взгляды на судье.

Черная мантия, обнимающая массивные плечи, и длинный крючковатый нос сообщали ей едва уловимое сходство с вороной, что явно веселило подсудимого. Он периодически опускал голову, пряча ухмылку.

Судья его ухмылки не замечала, поскольку под внешней беспристрастностью прятала растрепанные чувства.

С одной стороны, она как никто понимала, что исправительная система в стране устроена таким заковыристым образом, что вряд ли кого-то в состоянии исправить. Что такое тюрьма? А зона? Кузница криминальных кадров. И не потому, что сотрудники плохие – сама система диктует. Поэтому глупым пацанам, попавшимся на продаже одной дозы наркоты в клубе, не давала реальных сроков. Вот и в данном случае – полезнее будет, если Пронин-старший сынку дома сам мозги вправит. «Лексус» на время изымет, платиновую кредитку отберет. Скорей воспитательный эффект будет, чем на зоне доски стругать.

С другой стороны, квалификационная комиссия на носу. И судье уже тонко намекнули, что мягкотелость и лояльность – не те качества, что приветствует Фемида в этот сложный для родины момент. До пенсии судье оставалось немного, и делать она больше ничего не умела, да и не хотела. И рисковать заслуженным отдыхом не собиралась. А потому служительница закона мужественно добубнила до решающих слов, отдышалась и внятно произнесла:

– В соответствии со статьей двести двадцать восьмой, точка один, частью первой Уголовного кодекса Российской Федерации назначить Пронину Александру Анатольевичу наказание в виде лишения свободы сроком на четыре года с отбыванием наказания в колонии общего режима.

В конце концов, кто в ее жизни этот мальчишка Пронин? Сидит, стервец, жвачку жует, ни черта не боится. Другие на приговор приходят – поджилки трясутся, с собой сумку с вещами тащат – вдруг на нары сразу со скамьи подсудимых. А этот – сама видела в окно – на кабриолете прикатил! Уверен, что сейчас за руль сядет и в кабак рванет отмечать свое «условно».

А у нее, между прочим, тоже сын, постарше этого мальчишки, и кабриолет ему только во сне снится! Так что пусть уж младший Пронин поглядит, как обычные люди живут. Тем более что ни адвокат, ни папашка ей совсем ничего не предложили. И даже не намекнули. Она бы все равно не взяла, но обычай есть обычай.

– Заключить Пронина Александра Анатольевича под стражу в зале суда. Приговор может быть обжалован в суде высшей инстанции…

Младший Пронин подумал, что ослышался. Чуть не подавился жвачкой и уставился на мамашу с немым вопросом. Папахен ведь чесал, что бабосов отстегнул и все будет в шоколаде!

Госпожа Пронина протяжно ойкнула и испуганно перевела взгляд на мужа.

Пронин-старший медленно повернул голову в сторону сидящего рядом с сыном Овалова. Его взглядом можно было забивать гвозди. Вместо молотка. Или сносить старый дом.

У Овалова зачесались ступни ног. Еще бы, он был наслышан о том, как в суровые девяностые молодой тогда еще папаша Пронин по кличке Слепень собственноручно заливал в тазики цемент. И не в пустые тазики. А с глупыми головами. Он вообще мало походил на нормальных людей. Нормальные заливают ноги. И потом кидают приговоренного с моста в реку.

В памяти отчетливо пронеслась сцена их первой встречи.

Черный джип, увешанный зенитными прожекторами, был призван сразу наводить на мысли о серьезности намерений хозяина. Для особо сообразительных в кильватере следовал еще один джип – чуть меньшего размера. За ним – еще один. Когда маленькое стадо внедорожников остановилось рядом с машиной Овалова, и Слепень в сопровождении оруженосца Акулова (для близких просто Акула, а совсем близких – Зубастик) вышли из машины, Максу вдруг нестерпимо захотелось ударить по газам и испариться. Если бы Слава снова предложил не связываться, Овалов и спорить бы не стал. Но Слава не предложил.

– Здесь с горкой, – Слепень протянул Золотову объемный пакет с деньгами, – я очень на вас надеюсь.

– Конечно-конечно, Анатолий Сергеевич, все решим, – поспешил заверить Овалов, краем глаза наблюдая, как пакет переместился в портфель компаньона. Теперь отступать поздно.

– Вы понимаете – это мой единственный сын?

– Как не понять? – Неуклюже пошутил Овалов. – У нас тоже будут дети…

– Последнее теперь уже зависит не только от вас, – мрачно парировал шуткой Слепень. – До встречи.

– На что это он намекал? – осторожно поинтересовался у компаньона Золотов, едва стадо двинулось на разворот.

Всегда убедительный, как дельфийский оракул, на этот раз Овалов не смог убрать с чела тень растерянности.

– Ну как на что? Чтобы родить ребенка, нужна еще женщина, – предположил он.

– А я думаю – на другое.

Макс ничего не ответил, но мысленно с Золотовым согласился. Детородная функция обоих махинаторов находилась под угрозой.

Конечно, можно было действительно намекнуть судье, но беда в том, что никогда раньше он этого не делал. Да и процессы, в которых он участвовал, были в основном гражданскими, а не уголовными. И в случае проигрыша его подзащитного он возвращал тому деньги. Мол, извините, но судья не взял. Но пока ему везло, почти все тяжбы он выигрывал.

И теперь, по оглашении приговора, Макс вдруг осознал, что, возможно, на нем прекратится навсегда славный род Оваловых, берущий начало аж с петровских времен. Овалову хотелось верить, что своим существованием он обязан самому Меншикову. В его золотые времена, а не в период угасания в Березове. Но в данной ситуации никакая родословная не поможет. И просто вернуть деньги Слепню не получится – не та фигура – за базар отвечать придется по-взрослому.

– Анатолий Сергеевич, видимо, Вячеслав Андреевич не смог договориться, – подобострастно зашептал Овалов, с легкостью переводя стрелки на компаньона, – мы все вернем! Мы обжалуем приговор, вы только не волнуйтесь! Все будет хорошо!

* * *

Плетнев с Гудковым стояли за столиком уличного кафе и давились сосисками в тесте. В домашнем питании первому было категорически отказано, а второй поддержал товарища из мужской солидарности. Нет, слово «отказано» не совсем уместно, майор юстиции просто не рискнул возвращаться к семейному очагу после сцены с Афиной и егерями. Ночевал у Гудкова на коротком диванчике в проходной комнате. Комфорт, конечно, сомнительный, зато безопасно. Ирка обрывала телефон, но Антон Романович держался, трубку не снимал и на дверной стук не реагировал. (У него тоже гордость есть!) Ждал командировки, как манны небесной.

– Через Москву летишь? – как бы между прочим поинтересовался Гудков.

– Да. Потом поездом в Великозельск. – Плетнев поморщился от перспективы трястись по железной дороге, и глубокие царапины на лице пришли в движение.

– Слушай, Тох, не захватишь кое-что в столицу? – нарочито непринужденно попросил Гудков, устремив взгляд к небу, где паслось похожее на барашка облачко.

– Что?

– Надо бы хорошим людям помочь. У них сейчас проблемы, – осторожно добавил Гудков, не отрывая взгляда от небосвода. Облачко неспешно трансформировалось – теперь оно больше походило на зевающего бегемота.

– Так что, что? Не томи, – с набитым ртом подбодрил друг детства.

– Камешки… Из Израиля. Необработанные, – едва слышно произнес Паша, вмиг оторвавшись от созерцания бегемота и наклоняясь к другу.

– Чего? Брюлики?

От неожиданности Плетнев даже перестал жевать. Ему, слуге закона, лучший друг такие непристойные предложения делает. Не ожидал! Как он себе это представляет? Плетнев ему что, курьер? Он бы его еще наркоту перекинуть попросил!

– Тихо ты! – Паша оглянулся, словно опасаясь слежки. – Да.

– И что ж это за хорошие люди? – Взгляд слуги закона стал жестким, а лицо – серьезным, словно у бюста Дзержинского. То, что друг знается с какими-то криминальными элементами, его несколько беспокоило.

– Люди как люди, – примирительно пожал плечами Гудков, – я ж говорю, у них сейчас проблемы. Двух курьеров подряд спалили. Может, случайно, а может нет.

Гудков наклонился над столом, заглянул Плетневу в глаза, шепотом добавил:

– А тебя с твоими корочками никто проверять не будет.

Взгляд его при этом светился чистотой и невинностью.

– Паш, ты, вообще, в курсе, что предлагаешь? Мне, майору Следственного комитета, – где-то в глубине израненной души хотелось верить, что Паша шутит, элементарно разводит, – стать соучастником контрабанды бриллиантов. В Уголовный кодекс, случайно, не заглядывал? Сроки не смотрел?

– Так риска-то никакого, – наседал друг детства, – для тебя уж точно никакого. Кому в голову взбредет тебя проверять?

– При чем здесь риск? Я, на минуточку, – представитель власти. И честь мундира для меня – не пустые слова. Я, чтоб ты знал, присягу приносил.

Паша искренне расстроился – друг до сих пор верит в сказки. Хоть и служит в Следственном комитете. Какая честь? Какого мундира? При чем тут присяга, когда такие бабки на кону? Совсем крыша поехала?

– Так в мундир и спрячешь, – с энтузиазмом прошептал он, все меньше веря в успех переговоров, – камушки – не железо, не звенят. А потом, Тоха, это ж не задаром. Три квартиры снимать сможешь. Заметь, в Москве!

Паша достал из кармана ручку и нарисовал на салфетке цену вопроса. Цифра была из первого десятка, но нулей много.

Плетнев посмотрел на салфетку, и в голове закрутился старенький шлягер Газманова «Эскадрон моих мыслей шальных».

А что, собственно, случится? Он же не убьет никого, не ограбит. Не украдет. Просто здесь заберет, а в Москве передаст. Как будто это не камни, а так, пирожки от бабушки. В конце концов, он мог и не знать, что везет. Никто из простых граждан от этого не пострадает. Зато получит обозначенные нули за дружескую услугу. Будет на что в Москве начинать. Перевод-то в Москву ему предлагали, но квартиру от государства никто не обещал. В общаге жить? Снимать? Кстати, в Москве даже на съемное жилье такие цены, что укачать может. И чашечка кофе столько стоит, как в родном Калининграде полноценный обед в приличном ресторане.

– В Москве люди встретят, рассчитаются. Я отвечаю, – Паша всячески подстегивал эскадрон плетневских мыслей.

– Я мундир марать не буду! – театрально взмахнул рукой Антон Романович, еще раз бросив контрольный взгляд на салфетку.

Паша сразу приуныл. Он надеялся и верил.

– Не буду, понял?.. В костюм спрячу.

* * *

Золотов сидел в своем кабинете и, как положено чиновнику, корпел над бумагами. Увы, не ценными. Есть такой вид человеческой деятельности. Крайне ответственный и необходимый. Макс пока не отзванивался, видимо, суд над Прониным-младшим еще идет.

В кабинет тихонько проскользнула молоденькая коллега, имевшая на Золотова определенные виды как на перспективного мужчину, и поэтому занималась легким шпионажем в его пользу. Она не стала, как обычно, флиртовать, а озабоченно прошептала от дверей:

– Слава, я сейчас у шефа была, к нему пришли.

Она стрельнула глазами куда-то наверх, словно к шефу на самом деле не пришли, а спустились с небес.

– Из органов… Про тебя говорили.

Из органов… Интересно, каких? ОБЭП? Следственный комитет? Или просто участковый? Нет, участковый вряд ли. Остальные – запросто. «Патриотизм» дело серьезное, а иногда и уголовное. С другой стороны, ущерба там на копейку. Другие миллионами и миллиардами воруют. Вагонами. Эшелонами. И хоть бы какой орган ими заинтересовался! Дома в Ницце покупают, шале в Швейцарии строят, на яхтах по миру катаются. А здесь сидишь, страдаешь от «патриотизма», как дурак, – и ни шале, ни яхты. За каких-то три – или даже один! – автобус будут теперь облавы устраивать. Если, конечно, дело в автобусах, а не в их с Максом комбинациях…

– А что, что говорили?

– Я поздно вошла, не все слышала, – коллега легкомысленно пожала плечами. – Вроде про уголовное дело. Про обыск что-то. Когда спросили про тебя, шеф сказал – ты по делам уехал. Я подтвердила.

– Понял. Спасибо.

– Удачи. Обнимашки!

Какие к черту обнимашки?! Что за слово дебильное?

Золотов вскочил со стула, и от резкого движения бумаги рассыпались по полу. Собирать их было некогда. Откровенного компромата он на службе не хранил, следы заметать не надо. Дома, впрочем, тоже. Правда, сам дом служил неслабым компроматом. «А на какие, собственно?..»

Сбегая по черной лестнице, позвонил Жанне:

– Котенок, я сейчас к тебе. Так надо. Потом объясню. Мне домой пока нельзя. От черного входа, оглядываясь, словно киллер на задании, прокрался к маскировочным «жигулям». Не прогрев движок, рванул с места и облегченно выдохнул, только когда свернул за угол.

Меняя машину, он ощущал себя агентом, оторвавшимся от слежки – хотя никто за ним не гнался. Звонок Макса настиг его во дворе дома любимой.

– Слава, ты на работе?

– Нет, там проблемы. Мне отсидеться нужно. К Жанне еду.

– Жаль, я как раз рядом с тобой, заскочить хотел. За своей половиной.

Не до Макса сейчас. Есть дела поважней, чем деньги делить.

– Давай завтра, – предложил Золотов. – Как суд?

– Нормально, – протянул Овалов и не совсем уверенно добавил: – Условно дали, как и обещал.

Если бы Золотов не пребывал в состоянии легкого мандаржа, он наверняка уловил бы в голосе компаньона фальшивые нотки. Но он еще не вполне отдышался, спасаясь от воображаемой погони, и ему хотелось верить в хорошее. Ну хоть здесь все срослось! Можно осчастливить Жанночку.

Золотов, разумеется, представить не мог, что Макс в это время томится на заднем сиденье пронинского джипа, зажатый с двух сторон мутноглазыми амбалами. От привычной его вальяжности и лощености не осталось и следа. Золотов даже не подозревал, что дружок его подставляет в эту минуту по полной программе, причем совершенно безвозмездно.

– Он к Жанне едет.

– Кто это? – холодно уточнил Пронин.