Выбраные места из дневника 2001 года

Гроб с телом П. Л. установили в Большом зале ЦДЛ. Я там давно не был, а тем временем произведен ремонт, все по-европейски усреднилось. На лестнице сняли портреты писателей, Героев Социалистического Труда и Героев Советского Союза, открыли окно, но на другой стороне стены зато повесили портреты лауреатов Нобелевской премии. От Бунина, через Пастернака, до Бродского. В духе времени. Сам зал тоже изменился, стоят, как в западном кинотеатре (впрочем, теперь это действительно кинозал), новые кресла с какими-то пластмассовыми добавлениями, для того чтобы держать там свою индивидуальную бутылку с напитками.

Лицо Проскурина мертвое и белое. Лиля, его жена, стоит рядом, закинув на гроб и тело мертвого мужа руки. Потом она села. Я стоял рядом и слышал, как она скомандовала садиться и родственникам. И Лилю жалко, я хорошо помню ее по прошлогоднему фестивалю в Гатчине. Как там тепло принимала публика П. Л., как аплодировала, как его любят. После отпевания в церкви Большого Вознесения его повезут хоронить на родину в Брянск. Петя из очень трудной семьи, и я, узнав его историю, поразился, как он сумел вытащить себя, потому что все было против него. При немцах его отец был старостой, скорее всего, как справедливый мужик по просьбе сельчан. Пришли наши, как водится, быстро захотели Луку поставить к стенке, но не расстреляли только благодаря случаю. Это один из тех редких писателей, который имел всенародную славу и любовь и которому все далось очень нелегко.

31 октября, среда. Дума, конечно, опозорила себя, не лишив права неприкосновенности депутата Головлева. (Фамилия тоже, конечно, говорящая в русской литературе.) То, что перед этим сообщили и корреспонденты, и правоохранительные органы, кажется мне вполне убедительным: мальчик, конечно, попользовался. Но мне кажется, что путинские сети его все же накроют. То, что происходит сейчас в политике, т. е. борьба со старым и новым воровством — а тронули не только министра путей сообщения Аксененко, но находят какие-то беспорядки и у Шойгу (и как им не быть, когда совершались такие безумия — завозили батареи на самолетах из Хабаровска во Владивосток!), — свидетельствует, по-моему, о твердом курсе на диктатуру закона. За всем этим я вижу волю Путина. Тут его отличие от Ельцина, и эта своеобразная расчетливость лучше. К счастью, и дочки Путина еще не подросли. А впрочем, все зависит от общих семейных установок.

Но все это размышления вечерней поры.

7 ноября, среда. По ТВ показали несколько демонстраций, которые коммунисты устроили в Москве и городах России. В Липецке даже жгли государственный флаг. Характер демонстраций изменился. Очень много красного цвета, значительно больше народа. Показывают по-прежнему людей пожилых, но молодых становится все больше и больше. На митингах коммунисты ставят в вину власти земельную реформу, втягивание России в американскую войну в Афганистане и т. д.

Показали еще одну демонстрацию — молодежи, скорее всего, это какая-то проправительственная организация. Молодежь была в фартуках и с метлами: они символически чистили Россию. Наводят чистоту в мозгах, призывают освободиться от каких-то имен и от каких-то газет. Я подумал, что чистят они свои мозги и от сложности нашей собственной истории. Молодежь мне казалась облегченной и слишком легко организуемой. В связи с этим я вспомнил и другое соображение Пруста из книги: о том, что после каждого витка революции возникает волна тоталитаризма.

22 ноября, четверг. В “Культуре” объявлен Совет при Президенте РФ по культуре и искусству. Президент хочет работать с новыми людьми. Можно выделить тенденцию: эстрада представлена Геннадием Хазановым, театр Константином Райкиным, Александром Калягиным, Олегом Табаковым и Евгением Мироновым. Самый опасный для президента и самый влиятельный цех — писательский — Эдвардом Радзинским, он же и по драматургии. Кино — Никитой Михалковым и Сергеем Жигуновым, у которого “в миру”, кажется, была другая фамилия. Не оставлена в стороне и другая, “внешняя” — подчеркиваю! — сторона культуры и искусства с художником-модельером Валентином Юдашкиным. Вот люди, которые теперь будут лоббировать искусство. Я понимаю, что это, наверное, не вкус президента, но и его понимание искусства как чего-то внешнего, эффектного, а не глубинного здесь наличествует. Возможно, мое раздражение связано с тем, что я хотел увидеть в этом списке себя? Откуда такие амбиции? Нет Дорониной, нет Распутина, нет почти никого из “народного” оппозиционного направления.

27 ноября, вторник. Вечером по TB, по второму каналу, прошла двухчасовая передача Елены Масюк о Курильских островах и наших в связи с этим отношениях с Японией. Передача такой силы, что в любой другой стране она вызвала бы, по меньшей мере, отставку губернатора тех мест. Конечно, ничего не произойдет. Но какая удивительная показана повсеместность предательства наших чиновников и общественных деятелей, их забвения интересов России, какая нищета, какое удивительное воровство и глупость! Такого портрета новой власти на телевидении еще не было. Я подозреваю, что все это делается не без указаний верховной власти, которая хотела бы изменений и предлога, чтобы схватить вора за руку. Иначе она погибнет и рухнет сама. А может быть, это только мои иллюзии? Больно за страну и за наш доверчивый народ. Какова власть инородцев! Линия Шеварднадзе, передавшая большую часть дальневосточного шельфа Америке, и соглашение о рыболовстве, подписанное с Японией Немцовым! Масюк говорила о Сахарове, Попове, Горбачеве, Собчаке как о предателях интересов России. Хотелось бы сказать, что они просто красовались, но один из приглашенных в передачу специалистов и свидетелей говорил об оплате поездок этих господ в Японию, об их книгах и гонорарах за счет японской стороны. Платное лоббирование. И как, в принципе, по дешевке.

29 ноября, четверг. Умер Виктор Петрович Астафьев. В этот день у нас был ученый совет. Первое интервью я дал “REN ТВ”. Приехал милый парень Роман, я наговорил ему то, что и должен был сказать. Астафьев великий писатель, и я всегда так считал. Негоже, конечно, здесь вспоминать, что покойный В. П. приветствовал расстрел Белого дома, но и забыть об этом не могу. Я ничего не могу забыть из прошлого. Этому пареньку и его камере я рассказал, как встречался с В. П. Астафьевым на радио и как он нарисовал мне свою царь-рыбу в альбоме. Незабываемым остались удивительные рассуждения В. П. о том, как в “Пастухе и пастушке” он писал сцену любви.

Но утро началось не с интервью, а с того, что пришла Надя Астафьева, слушательница ВЛК, и написала заявление с просьбой оказать ей материальную помощь в связи со смертью ее отца Виктора Петровича Астафьева — на билет. Я быстренько подписал все бумаги на 3500 рублей и сам отнес в кассу. Девочка неплохо пишет прозу и стихи. Самое поразительное в том, что Надя уезжала из той же аудитории, где много лет назад занимался ее отец. В. П. ведь заканчивал Высшие литературные курсы, т. е. Литинститут.

После ученого совета приехали ребята от Володи Кара-Мурзы. У них были интересные вопросы, и это меня привлекло. Например, о политической деятельности Астафьева и о его роли в избирательной кампании Ельцина. Ну, я так и сказал, как думал: что B. П. был большой художник, а в политике имел психологию люмпена, бомжа. Здесь сказалось его беспризорное детдомовское детство. А что касается его участия в предвыборной кампании Ельцина… Говорят, Астафьеву вроде пообещали Нобелевскую премию. Но ведь не Шолохов, здесь усилий государства оказалось мало. Надо взглянуть и правде в глаза. Царь литературы — все же роман. Здесь писатель выступает со своей картиной мира. Астафьев гениальный рассказчик. Я помню, как в отпуск взял новые, нечитанные рассказы Астафьева, среди которых “Лов пескарей в Грузии”, и его “Печальный детектив”. Начинал я с рассказов. Это было так возвышенно и с такой колдовской силой слова, что я себе поклялся, если так же он пишет и роман, я навсегда прекращаю писать. А вот сегодня я даже не помню, о чем “Печальный детектив”, хотя прекрасно помню сцены из “Пескарей”.

Карамурзинцы, естественно, всю политику — и, наверное, правильно — вырезали. В эфире говорили Вознесенский, Дементьев, бывший губернатор Красноярского края и кто-то еще. Все говорили очень благостно.

1 декабря, суббота. Закончился проект “За стеклом”. Это о ребятах и девушках, проведших месяц в квартире-аквариуме. Пять человек. Это любимая передача народа в жанре раскованного подглядывания. Ребята сами по себе ничего, но в них какая-то глобальная дебильность, отсутствие привычной мне духовности. Зато в духе телевидения все очень болтливы и раскованны. Несут что ни попадя. Девушки еще и вульгарны. Особенно одна, все время смеющаяся истерическим и визгливым смехом. Девушки и ребята вечно слонялись из комнаты в комнату со стаканами вина и пива. По-моему, об одной книге за все время и поговорили, но натужно. Самоуверен и самохвалебен был ведущий Набутов, постоянно твердящий о телевизионной славе этих молодых людей, но подразумевается, что о его славе. А ведь был неплохим репортерoм.

4 декабря, вторник. Безумно волнует, как никогда, война в Афганистане. Что мне Гекуба? Что я Гекубе? Тем не менее, есть ощущение, что все это не обойдет стороной и нас. Особенно меня волнует, что конфликт расширяется. Совершено несколько жутких терактов в Израиле, и израильтяне ответили на это всей тяжестью военной мощи. Теперь началось: металл и деньги станут молотить по живым людям, но мировой опыт показал, что металл слабее. Палестинцев все время сравнивают с обычными террористами, но у них есть кроме внутреннего бунта, террора и еще один импульс: это их земля, на которой они жили так, как хотели.

6 декабря, четверг. Вечером поехал в ресторан “Царев сад” на десятый букеровский обед. Сам сидел за рулем и долго искал стоянку. Было очень холодно. Этот самый “Сад” расположен в устье Болотной площади, как раз на съезде с моста, идущего от Красной площади. Новое, только что построенное здание очень современной архитектуры. Мне эта архитектура не нравится. Сам ресторанный зал похож на зал для кегельбана или на билетный зал большого вокзала. Полно мальчиков и девочек в виде официантов и официанток. В здании холодно. Позже, в конце церемонии я сказал в одну из телевизионных камер: обед был плохой, но результат впервые лично меня удовлетворил.

Я люблю наблюдать за тусующейся литературной общественностью. Отчетливо сознаю, что сам я тоже являюсь объектом наблюдений. Но ведь литературная общественность из всех самая неудовлетворенная и честолюбивая. Как все постарели! Сколько за каждым стоит разных несправедливых суждений, которые, раз вызвав в своем кругу аплодисменты, не принесли им ни славы, ни удовлетворения. Многих я с трудом узнавал. Но так редки у нас праздники… Старые дамы с удовольствием расхаживали по залу с полным бокалом чего-нибудь дорогого в одной руке и с сигаретой в другой. Пепел летел на пол. Моя знаменитая профессорша со мною не здоровается, и я не пишу ее фамилии. Людей, с которыми не здороваюсь я и которые не здороваются со мною, можно перечесть по пальцам. У нее сегодня есть повод для ажитации. Но искомого она, как мне кажется, не получит, хотя силы, наверное, задействованы огромные.

В связи со сменой в “Литгазете” редактора раскланялся с Аллой Латыниной. Но это уже потом, а сначала встретился с самим Латыниным и подумал, как его внутренне характеризовать: муж знаменитого критика Латыниной или отец знаменитой публицистки и экономического обозревателя Юлии Латыниной.

10 декабря, понедельник. Утром, как всегда, постоял в дверях, гоняя опоздавших студентов. Потом поехал на похороны Анатолия Андреевича Ананьева.

О том, что он умер, сказала мне В. С., которая сейчас в больнице все читает и все время что-либо смотрит по ТВ. Я рассчитал, что хоронить его станут не раньше понедельника, и утром принялся названивать в Дом литераторов. Предполагал, что все будет рядом, на Большой Никитской. К половине одиннадцатого выяснилось, что панихида состоится в одиннадцать в морге Кунцевской больницы. Я еще несколько минут колебался, потому что помню и тот случай, когда Г. Я. Бакланов кричал мне в телефон: “мы здесь с Анатолием Андреевичем”, и кое с кем, в частности с Г. Я., лишний раз встречаться не хотелось, но потом что-то меня будто бы толкнуло, и я полетел. Я предполагал, что увижу и О. Павлова, который именно через “Октябрь” рассылал свои инвективы против меня, и встречу своих знакомых по “Октябрю”.

К счастью, дорога была хорошая и, хотя и мело, не было пробок. Я люблю этот чистый московский вначалезимский асфальт, много машин, идущих на большой скорости по шоссе, и впереди них волнами летит поземка. По дороге я вспоминал, что несколько раз печатался в “Октябре”, и Ананьев неизменно был ко мне лоялен, вспомнил всю эту работу, и как B. C. сделала с ним полосу в газету, и Ананьев был неизменно к ней внимателен. Я бросился на эту панихиду, лишь приблизительно представляя, где находится Кунцевская больница и ее морг. Но вместе с Пашей нашли.

Последний раз я здесь был, когда хоронили Женю Велтистова. Та же просторная и высокая строгость, гирлянды, черные полотнища, просторные окна, через которые видна вечная заснеженная природа. В гробу посередине холодного каменного пространства лежит маленький и сухонький старичок — останки А. А. На лбу бумажная ленточка с текстом молитвы. И верный раб КПСС, Герой Социалистического Труда тоже стал православным. Просто констатирую, говорю об этом без осуждения. И Сережа Чупринин крестится, и С. А. Филатов крестится, и я крещусь. В этом случае я всегда вспоминаю свою тетку Антонину из Таганрога, которая крестила меня в 14 лет.

Кладу шесть розовых гвоздик, которые купил по дороге в киоске на Кутузовском, они как некий символ рядом с ворохом гвоздик красных. Почему Ананьеву я не взял красных гвоздик? Какой подтекст вкладывала в это моя интуиция?

Прохожу в дальний угол зала, здесь редакционные, рядом со мною Ира Барметова, первый зам. главного. Шепчемся. Две недели назад А. А. еще приезжал в редакцию. Он приезжал в редакцию, как минимум, два раза в неделю. Последнее время ходил тяжело, с палочкой, и его шатало. Болен А. А. уже семь лет. Они все узнали о его болезни, когда он стал проходить лечение — у него начали редеть волосы. Кто теперь станет главным редактором? Этот вопрошающий дух витал над всеми редакционными. Пришла в голову подловатая и несправедливая мысль: рак — это болезнь нечистой совести. Держался за место, работал изо всех сил, ну, это я понимаю, он держался за образ жизни, за то, чтобы хотя бы формально числиться не выброшенным из элиты, писал романы, о которых молчали и которые печатались только в его журнале. И — итог. Я думал об этом совершенно спокойно, безо всякого внутреннего торжества, умиротворенно и скорбно. Не было Г. Я., надо иметь мужество, чтобы придти на похороны сотоварища и понимать, что завтра твоя очередь. Холодное ложе, белое покрывало, красные гвоздики, бумажная ленточка на лбу, усохшее лицо.

В этом зале, видевшем мертвые лица маршалов, знаменитых артистов и ученых социалистической поры, началось отпевание. Я не хожу специально в церковь, но когда бываю в подобных ситуациях, внимательно слежу за ходом службы. Отпевает еще не старый священник. Он кадит на покойного, потом кадит на живых. Все окутано сладким общим туманом, мертвые и живые едины в благодати. “Прости грехи вольные и невольные”. В этих словах вся мудрость и бесконечная доброта Господа Бога — грехи не только невольные, сделанные случайно, но и грехи вольные, совершенные как зло или нарушение заповедей.

В конец молебна священник, став рядом с покойным, читает по листу бумаги молитву. Потом он сворачивает молитву вчетверо, откидывает покрывало и пытается просунуть этот лист в сомкнутые ладони покойного. Но лист не проходит, священник перегибает его еще раз и снова не может разомкнуть заледеневшие ладони. Кощунственная мысль приходит мне в голову: бывший яростный критик православия не принимает молитву. Я поворачиваю голову влево и встречаюсь взглядом с Ириной. По ее взгляду я понимаю, что ей в голову пришла точно такая же мысль. Мы отворачиваемся друг от друга и оба гоним от себя эти греховные помыслы. Я говорю это о себе, но полагаю, что то же переживает и Ирина.

11 декабря, вторник. Вечером мне рассказали по телефону, как закончились вчерашние похороны Анатолия Андреевича. На кладбище никто не поехал. Были, кажется, только жена и дочь, Стасик с Леной Смирновой, они оба не работают в “Октябре” уж давно, шофер и бухгалтерша. Все его многолетние сотрудницы блистательно отсутствовали. Вечная, так сказать, память. Я ведь отчетливо понимаю, что были дела и поважнее, надо было решить, кто станет новым главным редактором и какие деньги будут за этим избранником стоять. Самое интересное, что вчерашнее отпевание заказал шофер А. А.!

12 декабря, среда. Опять весь день сидел дома и читал “Книгу цивилизации” Игоря Давиденко и Ярослава Кеслера.

Давиденко и Кеслер — это адепты академика Фоменко, который предлагает другое летоисчисление. Например истории Египта не 3 тыс. лет, а лишь 800. Не веришь в эти резкие перебросы чисел, но когда принимаешься читать эти тексты, связанные с историей материальной культуры, когда датировка связывается с тем, была или не была зубчатая пила и когда появилась стамеска, многое становится на свое место. К своей чести, я тоже все время пытался реально представить, как именно при мускульной силе втаскивались 22-тонные блоки на вершины пирамид и как эти блоки из гранита и диорита отламывались от монолитов. В моем воображении это тоже не получалось. В общем, читаю взахлеб, я не могу сказать, что мир сужается, но время предстает совершенно другим.

Сколько забылось и исчезло уже за жизнь моего поколения! Дима, постоянный смотритель телевизора и наш охранник, только что демобилизовавшийся из армии, уже не может вспомнить, кто такой Синявский! Естественный процесс времени — не хранить, а забывать. И сегодня вечером буду читать и начну перечитывать. Все, что я принес из книг на эти праздники из института домой, так и не открыто.

Прочел мемуары Лени Рифеншталь, которые журнал “Киносценарии” выпустил к ее столетию. Здесь очень интересные разговоры с Гитлером и поразительная сцена, когда Геббельс на официальном просмотре полез под шелковую юбку режиссерши. Я понимаю, что все прошло и кануло, но обращение к этой фигуре как бы приоткрывает дверь в ад. Журнал под видом установления истины и справедливости стремится к “специфическому” — письма Параджанова из зоны и пр.

13 декабря, четверг. Прочел в “Новом мире” большую часть романа Улицкой “Казус Кукоцкого”. Это очень грамотно, местами даже сильно, но самая настоящая беллетристика. У Улицкой отчаянные попытки всплыть над этой самой беллетристикой, она пытается это сделать, но парения, такого естественного, как даже в занудных романах Маканина и Кима, не происходит. Здесь какая-то духовно-глубинная немота. Все кружится вокруг врача-гинеколога, здесь же его семейная жизнь и история, переданная через быт. Самое интересное — биология и генетика, это Улицкая знает. Читается интересно: здесь традиционные для таких авторов вопросы крови, наследования, рода, своих и чужих, отмеченных и простецов. Естественно, присутствует и еврейский вопрос, и фраза о том, что христианство если не замешено на антисемитизме, то связано с ним. Хорошо бы и антисемитизм, и кто евреи, и кто не евреи — все в одночасье забыть. Тем не менее, если удастся пригласить Улицкую на семинар, то это было бы хорошо. По-человечески она мне нравится, как прозаик она тоже не агрессивна и добра.

16 декабря, воскресенье. Весь день дома, хрипеть стал меньше, но и в бассейн не хожу. Сегодня выборы в городскую думу. У меня такая апатия к власти, что я решил на выборы не ходить. Твердое ощущение, что власть, в том числе и в Москве, в руках коррупции, а это огромный чугунный каток, из-под которого не вылезешь.

Разговаривал с Игорем. Интересные новости про журнал “Октябрь”. Чуть ли не 50 процентов акций журнала принадлежали покойному А. А. Ананьеву. О том, как он их получил (со слов опять же Игоря). Уходит, например, Лошкарева: “Ты не против, Ниночка, если я эти бумажки оставлю себе?” Значит, теперь главного редактора смогут выдвинуть главные акционеры — жена и дочь.

17 декабря, понедельник. Объявили явку избирателей на выборы в городскую думу. Это двадцать девять с десятыми и сотыми процентов. С моей точки зрения и по сравнению с другими годами, годами богатых надежд, это процент тревожный. Надо не забывать еще и о том, что Москва город в общем сытый, с деньгами, с начатками среднего класса. Здесь, как нигде, много чиновничьего люда и целый класс перекупщиков, валютных спекулянтов и продавцов. Последнее время много говорят о том, что с первого января повышается плата за квартиру. Город уже не хочет доплачивать до 60 % за коммуналку. И это богатейший город, укравший у своих жителей дома и социальную сферу. Меня не удивляют вызывающие офисы, жилые богатые комплексы и особняки, которые выросли за последнее время. Город дает возможность нажиться строительным фирмам, и, я думаю, произойдет еще немало по этому поводу кровавых разборок. Но одновременно город старается ничего не тратить на здешнюю красоту. Словно в каком-нибудь Якутске, вдоль улиц протянулись временные сети отопления. У нас на улице Строителей между домами на металлических подставках, а также вдоль всей Молодежной вытянулись эти крашеные серебрянкой или завернутые в жесть трубы. Раньше все это было уложено под землю.

Правительство снова нам преподнесло подарок. Теперь мы начнем платить все налоги с продаж и пр. Льготы на высшее образование закончились, даже то, что мы зарабатываем, облагается и облагается. Это напоминает налоги с бороды в средние века. Не желая и не умея брать налоги с богатых, правительство, чтобы жить и здравствовать сытно и представительно, стрижет бедных голых овечек.

19 декабря, среда. В три часа дня началась защита Даши Валиковой, нашего библиотекаря. Тема у нее несколько более размашиста, чем следует: “Художественный мир Бориса Можаева”. Это — на докторскую, но, кажется, она сделала довольно удачно. Правда, желая подстраховаться, она пригласила Александра Никитича Власенко и, видимо, оказалась в таких хороших отношениях с М. О., что та принесла прямо на диссертационный совет отзыв на автореферат. В толковом отзыве M. О. была, как многим показалось, какая-то заданность. Можаев был явно “свой”, хотя он много раз переходил из лагеря в лагерь, но дружил с Солженицыным, с кем-то еще. Даша была хорошая и услужливая девочка; наконец, понятно: это свой брат библиотекарь. Но преувеличенность тона по отношению к диссертации вызвала реакцию. Здесь же из президиума послышался гусевский басок: “Человек был скверный”. Я-то даже вспомнил гусевский рассказ, как покойного Можаева никто из писателей особенно хоронить-то и не хотел, ни патриоты, ни демократы. Вспомнил сцену, тоже рассказанную в свое время Гусевым: “По обе стороны гроба стояли, поблескивая очами друг на друга, Солженицын и Куняев”.

В тот же вечер возле ректората объяснились с М. О. Вроде помирились, она обвинила меня в двойном стандарте в разговорах. Это соображение я принимаю, некоторое лицемерие в моем характере имеется, будем его выковыривать. В этом смысле позиция Стасика Куняева мне нравится больше, нежели моя, он прямодушнее.

К вечеру замело, и я собрался ехать в Дом литераторов на вечер, посвященный новому роману Александра Проханова “Господин Гексоген”.

Зал оказался полон, хотя вечер был платный. Мне билеты достал Сережа Сибирцев, который очень трогателен. Все время звонит, держит меня в курсе писательских дел, вот и здесь достал нам с С. П. два билета за счет фонда Проханова. Публика на последних вечерах сменилась, здесь уже меньше маргиналов, людей с флагами и плакатами, да и сама политическая борьба приобрела другие формы, скорее экономические. Присутствовавший на вечере Г. А. Зюганов говорил о том, сколько губернаторов из, так сказать, “красных” было приведено к власти, и вот именно эти люди постепенно поднимают свои регионы. Это понятно: этим людям, как и мне, интереснее социальные процессы, их честолюбие опирается на славу и благодарность целого края, нежели на лелеяние собственного кошелька. Здесь, по существу, надо говорить о задаче общей и задаче семейной.

Среди гостей вечера в президиуме были Зюганов, Глазьев, маршал Язов, он, кажется, единственный, кто прочел роман и пересказывал его очень смешно, иногда просто опасно смешно. Были также генералы, Володя Личутин, Сергей Беляк, адвокат Эд. Лимонова… Станислав Куняев сообщил: только что они на редколлегии присудили Саше Проханову годовую премию журнала за “Идущие в ночи”. К сожалению, я не читал эту работу Саши и вообще чувствую себя виноватым, что читаю его мало, а, видимо, зря, памятуя, как его хвалил Андрей В.

Молодая певица пела романсы на стихи преимущественно Тимура Зульфикарова, и это было хорошо. Его же байка о встрече Ходжи Насреддина с Усамой бен Ладеном была принята очень прохладно. Вообще стиль нагнетания тревоги как-то из моды вышел и уже не вызывает прежнего восторга. Было скучновато. Зюганов, как всегда, выступил политически виртуозно. Да и вообще все говорили очень точно, выверенно и правильно, но мне по-настоящему интересно было только выступление молоденького рыженького парня Эдварда Султанова, представленного как журналиста и политолога, и Алины Витухновской, которую зал, очевидно, не понял.

Ее стихи, хотя и непричесанны, но имеют взрывную ментальную силу, а выступление мальчика было очень неплохим по словам и сильным по смыслу. Сам строй его речи был таков: это поколение политиков ушло, прислушайтесь к молодежи. Был, естественно, Володя Бондаренко, который и вел удачно это мероприятие, позванивая иногда в звоночек, когда кто-то нарушал регламент. Были, конечно, и те, кто Проханова объявлял пророком, колдуном, чуть ли не мессией.

22 декабря, суббота. Когда мне говорят: ах, как хорошо и интересно вы написали свой дневник, я улыбаюсь и отмалчиваюсь. Я мог бы сказать: написать полдела, надо этот дневник сначала прожить!