Сиддхартха - английский и русский параллельные тексты

And he ran up to just outside of the city.	Так он шел до самого города.
When, near the city, he reached a wide road, he stopped, by the entrance of the beautiful pleasure-garden, which used to belong to Kamala, where he had seen her for the first time in her sedan-chair.	Когда поблизости от города он вышел на большую дорогу, то остановился у входа в прекрасный парк, который когда-то принадлежал Камале и где он впервые увидел ее в носилках.
The past rose up in his soul, again he saw himself standing there, young, a bearded, naked Samana, the hair full of dust.	В душе его ожили воспоминания о том времени: он увидел себя таким, каким стоял тогда у входа -молодым, обросшим бородой, почти ничем не прикрытым саманой с запыленными волосами.
For a long time, Siddhartha stood there and looked through the open gate into the garden, seeing monks in yellow robes walking among the beautiful trees.	Долго стоял он и смотрел в открытые ворота сада, где монахи в желтых рясах расхаживали между прекрасными деревьями.
For a long time, he stood there, pondering, seeing images, listening to the story of his life.	Долго стоял он, погруженный в раздумье, созерцая картины прошлого, прислушиваясь к истории своей жизни.
For a long time, he stood there, looked at the monks, saw young Siddhartha in their place, saw young Kamala walking among the high trees.	Долго стоял он, глядя вслед монахам, но вместо них видел молодого Сиддхартху, видел молодую Камалу гуляющими под высокими деревьями.
Clearly, he saw himself being served food and drink by Kamala, receiving his first kiss from her, looking proudly and disdainfully back on his Brahmanism, beginning proudly and full of desire his worldly life.	Он с совершенной ясностью видел самого себя, видел, как его угощала Камала, как он получил ее первый поцелуй, как он гордо и презрительно оглянулся на свое прошлое брахмана, как гордо и жадно устремился в мирскую жизнь.
He saw Kamaswami, saw the servants, the orgies, the gamblers with the dice, the musicians, saw Kamala's song-bird in the cage, lived through all this once again, breathed Sansara, was once again old and tired, felt once again disgust, felt once again the wish to annihilate himself, was once again healed by the holy Om.	Он видел вновь Камасвами, видел своих слуг, пиры, игроков в кости, музыкантов, видел певчую птичку Камалы в клетке, вновь переживал все это, дышал воздухом сансары, и затем снова чувствовал себя старым и утоленным, снова переживал тогдашнее отвращение и желание покончить с собой, и снова исцелялся священным "Ом".
After having been standing by the gate of the garden for a long time, Siddhartha realised that his desire was foolish, which had made him go up to this place, that he could not help his son, that he was not allowed to cling him.	Простояв долгое время у ворот сада, Сиддхартха понял, как нелепо было то желание, которое привело его сюда. Он понял, что не может ничего сделать для сына, что он не вправе приставать к нему.
Deeply, he felt the love for the run-away in his heart, like a wound, and he felt at the same time that this wound had not been given to him in order to turn the knife in it, that it had to become a blossom and had to shine.	Словно рана, горела у него глубоко в сердце любовь к бежавшему, но в то же время он чувствовал, что не следует растравлять эту рану, что надо дать ей распуститься в цветок и излучать из себя свет.
That this wound did not blossom yet, did not shine yet, at this hour, made him sad.	Но в этот час рана еще не цвела, еще не излучала света, и потому он оставался печальным.
Instead of the desired goal, which had drawn him here following the runaway son, there was now emptiness.	То желание-цель, которое привело его сюда, вослед убежавшему сыну, теперь сменилось чувством пустоты.

Sadly, he sat down, felt something dying in his heart, experienced emptiness, saw no joy any more, no goal.	Печально опустился Сиддхартха на землю, чувствуя, как что-то умирает в его сердце, чувствуя пустоту, не видя перед собой никакой радости, никакой цели.
He sat lost in thought and waited.	Так сидел он погруженный в себя и ждал.
This he had learned by the river, this one thing: waiting, having patience, listening attentively.	Этому-то он научился у реки: ждать, иметь терпение, прислушиваться.
And he sat and listened, in the dust of the road, listened to his heart, beating tiredly and sadly, waited for a voice.	И он сидел и слушал, сидел в пыли проезжей дороги и прислушивался к своему сердцу, которое билось так устало и печально, и ждал какого-нибудь голоса.
Many an hour he crouched, listening, saw no images any more, fell into emptiness, let himself fall, without seeing a path.	Не один час просидел он таким образом - он уже не видел никаких картин, он все глубже погружался в пустоту, не видя перед собой никакой дороги.
And when he felt the wound burning, he silently spoke the Om, filled himself with Om.	А когда рана начинала гореть особенно сильно, он беззвучно произносил слово "Ом", преисполнялся этого Ом.
The monks in the garden saw him, and since he crouched for many hours, and dust was gathering on his gray hair, one of them came to him and placed two bananas in front of him.	Монахи в саду увидели его, и так как он уже много часов сидел, съежившись, на одном месте и на его седых волосах накоплялась пыль, то один из монахов вышел из сада и положил перед ним два банана.
The old man did not see him.	Старик даже не заметил этого.
From this petrified state, he was awoken by a hand touching his shoulder.	Из этого оцепенения его пробудила чья-то рука, коснувшаяся его плеча.
Instantly, he recognised this touch, this tender, bashful touch, and regained his senses.	Он тотчас же узнал это нежное, стыдливое прикосновение и пришел в себя.
He rose and greeted Vasudeva, who had followed him.	Он поднялся и приветствовал Васудеву, который последовал за ним.
And when he looked into Vasudeva's friendly face, into the small wrinkles, which were as if they were filled with nothing but his smile, into the happy eyes, then he smiled too.	А когда он взглянул в приветливое лицо Васудевы, в его маленькие, словно заполненные одними улыбками морщинки, в ясные глаза, тогда и он улыбнулся.
Now he saw the bananas lying in front of him, picked them up, gave one to the ferryman, ate the other one himself.	Тут он увидел перед собой положенные монахом бананы, поднял их, один протянул перевозчику, а другой съел сам.
After this, he silently went back into the forest with Vasudeva, returned home to the ferry.	После чего молча отправился с Васудевой в лес и вернулся к перевозу.
Neither one talked about what had happened today, neither one mentioned the boy's name, neither one spoke about him running away, neither one spoke about the wound.	Никто не обмолвился ни словом о том, что произошло в этот день, - никто не произнес имени мальчика, не говорил о его бегстве, не вспоминал про нанесенную им рану.
In the hut, Siddhartha lay down on his bed, and when after a while Vasudeva came to him, to offer him a bowl of coconut-milk, he already found him asleep.	Придя в хижину, Сиддхартха лег на свое ложе, и когда Васудева через некоторое время подошел к нему, чтобы предложить чашку кокосового молока, то нашел его уже погруженным в сон.

OM	ОМ
For a long time, the wound continued to burn.	Долго еще горела рана Сиддхартхи.
Many a traveller Siddhartha had to ferry across the river who was accompanied by a son or a daughter, and he saw none of them without envying him, without thinking:	Не раз случалось ему переправлять через реку проезжих, имевших при себе сына или дочь, и ни разу не случилось, чтобы он не почувствовал зависти, не подумал:
"So many, so many thousands possess this sweetest of good fortunes-why don't I?	"Столько людей, столько тысяч людей обладают этим сладостнейшим счастьем - почему же я лишен этого?
Even bad people, even thieves and robbers have children and love them, and are being loved by them, all except for me."	Ведь и злые люди, воры и убийцы, имеют детей, любят их и любимы ими - один лишь я лишен этого блага".
Thus simply, thus without reason he now thought, thus similar to the childlike people he had become.	Так просто, так неразумно размышлял он теперь, до такой степени уподобился он людям-детям.
Differently than before, he now looked upon people, less smart, less proud, but instead warmer, more curious, more involved.	Совсем иными глазами глядел он теперь на людей - менее рассудочно, менее гордо, зато с большей теплотой, с большим интересом и сочувствием.
When he ferried travellers of the ordinary kind, childlike people, businessmen, warriors, women, these people did not seem alien to him as they used to: he understood them, he understood and shared their life, which was not guided by thoughts and insight, but solely by urges and wishes, he felt like them.	Когда он перевозил людей обычного типа -людей-детей, дельцов, воинов, женщин, то они уже не казались ему чуждыми, как бывало: он понимал их, понимал и сочувствовал их жизни, руководимой не мыслями и умозрениями, а инстинктами и желаниями. Он чувствовал себя таким же, как они.
Though he was near perfection and was bearing his final wound, it still seemed to him as if those childlike people were his brothers, their vanities, desires for possession, and ridiculous aspects were no longer ridiculous to him, became understandable, became lovable, even became worthy of veneration to him.	Уже близкий к совершенству, переживая свое последнее личное горе, он все же смотрел на этих людей, как на своих братьев. Их суетные, мелкие желания и вожделения перестали казаться ему смешными - они были ему теперь понятны, достойны любви, даже уважения.
The blind love of a mother for her child, the stupid, blind pride of a conceited father for his only son, the blind, wild desire of a young, vain woman for jewelry and admiring glances from men, all of these urges, all of this childish stuff, all of these simple, foolish, but immensely strong, strongly living, strongly prevailing urges and desires were now no childish notions for Siddhartha any more, he saw people living for their sake, saw them achieving infinitely much for their sake, travelling, conducting wars, suffering infinitely much, bearing infinitely much, and he could love them for it, he saw life, that what is alive, the indestructible, the Brahman in each of their passions, each of their acts.	Слепая любовь матери к своему ребенку, глупая слепая гордость отца, восторгающегося воображаемыми достоинствами своего сынка, слепая неукротимая страсть к украшениям и жажда восхищенных мужских взоров у молодой тщеславной женщины - все эти ребячества, все эти простые, нелепые, но необыкновенно сильные, живучие и властно требующие удовлетворения инстинкты и страсти уже не казались Сиддхартхе ребячеством. Он убедился, что люди живут ими, что ради них они совершают бесконечно многое - предпринимают путешествия, ведут войны, претерпевают всевозможные лишения и страдания. И он научился теперь их любить за это. Он видел жизнь, живое, неуничтожаемое, видел Брахму в каждой из человеческих страстей, в каждом человеческом поступке.

Worthy of love and admiration were these people in their blind loyalty, their blind strength and tenacity.	Достойными любви и удивления казались ему теперь люди в своей слепой верности, слепой силе и упорстве.
They lacked nothing, there was nothing the knowledgeable one, the thinker, had to put him above them except for one little thing, a single, tiny, small thing: the consciousness, the conscious thought of the oneness of all life.	Ничем они не стояли ниже, ни одного преимущества не имел над ними ученый и мыслитель, кроме одного, единственного: сознания, сознательной мысли о единстве всего живущего.
And Siddhartha even doubted in many an hour, whether this knowledge, this thought was to be valued thus highly, whether it might not also perhaps be a childish idea of the thinking people, of the thinking and childlike people.	И подчас у Сиддхартхи даже возникало сомнение, действительно ли это знание, эта мысль имеют такую высокую ценность, не представляет ли и это знание одно из ребячеств мыслящих людей-детей.
In all other respects, the worldly people were of equal rank to the wise men, were often far superior to them, just as animals too can, after all, in some moments, seem to be superior to humans in their tough, unrelenting performance of what is necessary.	Во всем прочем, на его взгляд, мирские люди стояли не ниже, а часто даже и выше мудреца, подобно тому, как и животные, в своем упорном, не уклоняющемся в сторону стремлении к достижению необходимого им, подчас кажутся стоящими выше людей.
Slowly blossomed, slowly ripened in Siddhartha the realisation, the knowledge, what wisdom actually was, what the goal of his long search was.	Медленно развивалось и созревало в Сиддхартхе сознание, что такое, в сущности, мудрость, в чем заключалась цель его многолетних исканий.
It was nothing but a readiness of the soul, an ability, a secret art, to think every moment, while living his life, the thought of oneness, to be able to feel and inhale the oneness.	Ведь, в конце концов, она сводилась лишь к готовности души, к способности к тайному искусству - во всякую минуту, среди всяких переживаний мыслить, чувствовать, вдыхать в себя единство.
Slowly this blossomed in him, was shining back at him from Vasudeva's old, childlike face: harmony, knowledge of the eternal perfection of the world, smiling, oneness.	Медленно, словно цветок, распускалось в нем это сознание, и на старом детском лице Васудевы он находил отблеск его сияния: гармонию, уверенность в вечном совершенстве мира, улыбку, единство.
But the wound still burned, longingly and bitterly Siddhartha thought of his son, nurtured his love and tenderness in his heart, allowed the pain to gnaw at him, committed all foolish acts of love.	Но рана в душе все еще горела - с тоской и горечью вспоминал Сиддхартха своего сына, лелеял в сердце свою любовь и нежность, растравлял свое горе, совершал все безумства любви.
Not by itself, this flame would go out.	Вовек неугасимым казалось это пламя.
And one day, when the wound burned violently, Siddhartha ferried across the river, driven by a yearning, got off the boat and was willing to go to the city and to look for his son.	И вот однажды, когда рана горела особенно сильно, Сиддхартха, снедаемый тоской, переправился через реку, вышел из лодки и готов был уже отправиться в город, чтобы разыскать сына.
The river flowed softly and quietly, it was the dry season, but its voice sounded strange: it laughed!	Река текла медленно и тихо - это было в сухое время года - но голос ее звучал как-то странно, словно она смеялась!
It laughed clearly. The river laughed, it laughed brightly and clearly at the old ferryman.	Река звонко и явственно смеялась над старым перевозчиком.

Siddhartha stopped, he bent over the water, in order to hear even better, and he saw his face reflected in the quietly moving waters, and in this reflected face there was something, which reminded him, something he had forgotten, and as he thought about it, he found it: this face resembled another face, which he used to know and love and also fear.	Сиддхартха остановился, склонился над водой, чтобы лучше слышать, и в медленно протекавшей воде увидел свое лицо. В этом отраженном лице было нечто, напомнившее ему о чем-то позабытом. Он подумал и вспомнил: это лицо походило на другое, которое он когда-то знал, любил и вместе с тем боялся.
It resembled his father's face, the Brahman.	Оно походило на лицо его отца, брахмана.
And he remembered how he, a long time ago, as a young man, had forced his father to let him go to the penitents, how he had bed his farewell to him, how he had gone and had never come back.	И Сиддхартха вспомнил, как некогда, юношей, вынудил отца отпустить его к аскетам, как он простился с ним, как ушел и никогда не возвращался.
Had his father not also suffered the same pain for him, which he now suffered for his son? Had his father not long since died, alone, without having seen his son again?	Не заставил ли он своего отца страдать столько же, сколько он страдал теперь из-за своего собственного сына?
Did he not have to expect the same fate for himself?	Не ожидает ли и его, Сиддхартху, такая же участь?
Was it not a comedy, a strange and stupid matter, this repetition, this running around in a fateful circle?	Не комедия ли это, не странная и глупая вещь -это повторение, этот бег в роковом круге?
The river laughed.	Река смеялась.
Yes, so it was, everything came back, which had not been suffered and solved up to its end, the same pain was suffered over and over again.	Да, это так - все повторяется, все, что не было выстрадано до конца и искуплено. Одни и те же страдания повторяются без конца.
But Siddhartha went back into the boat and ferried back to the hut, thinking of his father, thinking of his son, laughed at by the river, at odds with himself, tending towards despair, and not less tending towards laughing along at (?? ?ber) himself and the entire world.	И Сиддхартха снова сел в лодку и вернулся в свою хижину, вспоминая своего отца и сына, осмеянный рекой, борясь с самим собой, близкий к отчаянию и в то же самое время склонный громко хохотать над собой и всем миром.
Alas, the wound was not blossoming yet, his heart was still fighting his fate, cheerfulness and victory were not yet shining from his suffering.	Увы, еще не зацвела его рана, еще не примирилось сердце с судьбой, еще не засияла радость победы из его страдания.
Nevertheless, he felt hope, and once he had returned to the hut, he felt an undefeatable desire to open up to Vasudeva, to show him everything, the master of listening, to say everything.	Но все же в нем уже шевелилась надежда, и когда он вернулся в хижину, то почувствовал непреодолимое желание раскрыть свою душу перед Васудевой, все показать, все высказать другу, с таким совершенством умевшему слушать.
Vasudeva was sitting in the hut and weaving a basket.	Васудева сидел в хижине и плел корзинку.
He no longer used the ferry-boat, his eyes were starting to get weak, and not just his eyes; his arms and hands as well.	Он уже не работал у перевоза; его зрение ослабело, и не только зрение, но и руки.
Unchanged and flourishing was only the joy and the cheerful benevolence of his face.	Неизменным и цветущим оставалось только ясное, исполненное благожелательности выражение его лица.
Siddhartha sat down next to the old man, slowly he started talking.	Сиддхартха подсел к старику и начал медленно рассказывать.

What they had never talked about, he now told him of, of his walk to the city, at that time, of the burning wound, of his envy at the sight of happy fathers, of his knowledge of the foolishness of such wishes, of his futile fight against them.	Все, о чем они до сих пор ни разу не заговаривали, все рассказал он теперь: о том, как он побежал вслед за сыном в город, о своих жгучих страданиях, о своей зависти при виде счастливых отцов, о том, что он сам сознает всю безрассудность своих желаний и о тщетности своей борьбы с ними.
He reported everything, he was able to say everything, even the most embarrassing parts, everything could be said, everything shown, everything he could tell.	Все он поведал своему другу - обо всем он мог теперь свободно говорить, даже о самом мучительном.
He presented his wound, also told how he fled today, how he ferried across the water, a childish run-away, willing to walk to the city, how the river had laughed.	Он раскрыл перед ним свою рану, рассказал и о своем сегодняшнем бегстве, о своей ребяческой затее отправиться в город и о том, как его высмеяла река.
While he spoke, spoke for a long time, while Vasudeva was listening with a quiet face, Vasudeva's listening gave Siddhartha a stronger sensation than ever before, he sensed how his pain, his fears flowed over to him, how his secret hope flowed over, came back at him from his counterpart.	И в то время, как он говорил, а Васудева спокойно слушал, Сиддхартха сильнее, чем когда-либо, ощущал, как благотворно на него действует это свойственное его другу умение слушать.
To show his wound to this listener was the same as bathing it in the river, until it had cooled and become one with the river.	Он чувствовал, как все его страдания, тревоги и тайная надежда переливаются в слушателя, и только последняя возвращается к нему назад.
While he was still speaking, still admitting and confessing, Siddhartha felt more and more that this was no longer Vasudeva, no longer a human being, who was listening to him, that this motionless listener was absorbing his confession into himself like a tree the rain, that this motionless man was the river itself, that he was God himself, that he was the eternal itself.	Показать такому слушателю свою рану было все равно, что купать и охлаждать ее в реке, пока жар не спадет и она не сольется с рекой. И, продолжая говорить и исповедоваться, Сиддхартха все более и более чувствовал, что тот, кто слушает его, уже не Васудева, не человек, что этот неподвижно сидящий слушатель всасывает в себя его исповедь, как всасывает дерево дождевую воду, что этот неподвижно сидящий -сама река, само божество, само вечное.
And while Siddhartha stopped thinking of himself and his wound, this realisation of Vasudeva's changed character took possession of him, and the more he felt it and entered into it, the less wondrous it became, the more he realised that everything was in order and natural, that Vasudeva had already been like this for a long time, almost forever, that only he had not quite recognised it, yes, that he himself had almost reached the same state.	И по мере того, как Сиддхартха переставал думать о себе и о своей ране, сознание происшедшей с Васудевой перемены все более овладевало им. Но чем более он чувствовал эту перемену, тем менее она его удивляла, тем яснее он сознавал, что все это совершенно естественно, что Васудева уже давно, почти всегда был таким, только он, Сиддхартха, не замечал этого, мало того, - что он и сам почти ничем не отличается от Васудевы.
He felt, that he was now seeing old Vasudeva as the people see the gods, and that this could not last; in his heart, he started bidding his farewell to Vasudeva.	Он понял, что видит теперь старого Васудеву в таком свете, в каком народ видит богов, и что это не может долго продолжаться. В своем сердце он уже начал прощаться с Васудевой.
Thorough all this, he talked incessantly.	Но при всем том он продолжал рассказывать о себе по-прежнему.

When he had finished talking, Vasudeva turned his friendly eyes, which had grown slightly weak, at him, said nothing, let his silent love and cheerfulness, understanding and knowledge, shine at him.	Когда он кончил свою исповедь, Васудева поднял на него свои ласковые, несколько ослабевшие глаза, и молча, без слов, озарил его взглядом, полным любви, радости, понимания и знания.
He took Siddhartha's hand, led him to the seat by the bank, sat down with him, smiled at the river.	Он взял руку Сиддхартхи, повел его к их обычному месту на берегу, сел рядом с ним и улыбнулся реке.
"You've heard it laugh," he said. "But you haven't heard everything.	- Ты слышал, как она смеялась, - сказал он. - Но ты не все слышал.
Let's listen, you'll hear more."	Давай прислушиваться, ты услышишь еще многое.
They listened.	Они стали слушать.
Softly sounded the river, singing in many voices.	Мягко звучало тысячеголосое пение реки.
Siddhartha looked into the water, and images appeared to him in the moving water: his father appeared, lonely, mourning for his son; he himself appeared, lonely, he also being tied with the bondage of yearning to his distant son; his son appeared, lonely as well, the boy, greedily rushing along the burning course of his young wishes, each one heading for his goal, each one obsessed by the goal, each one suffering.	Сиддхартха глядел в воду, и в текущей воде перед ним проходили образы: сначала показался отец, одинокий, оплакивающий своего сына, потом он увидел себя, также одинокого, также прикованного цепями тоски к далекому сыну. Прошел и этот сын, такой же, как он, одинокий, бурно стремящийся вперед по горючей стезе своих молодых желаний - все они стремились к одной цели, каждый был словно одержим своей целью, и каждый страдал.
The river sang with a voice of suffering, longingly it sang, longingly, it flowed towards its goal, lamentingly its voice sang.	Река пела голосом, в котором звучали страдание и страстная тоска. Со страстным нетерпением она стремилась к своей цели, страстной жалобой звучал ее голос.
"Do you hear?" Vasudeva's mute gaze asked.	- Слышишь? - спросил немой взор Васудевы.
Siddhartha nodded. "Listen better!" Vasudeva whispered.	Сиддхартха кивнул головой. - Слушай лучше! -прошептал Васудева.
Siddhartha made an effort to listen better.	Сиддхартха напряг все свое внимание.
The image of his father, his own image, the image of his son merged, Kamala's image also appeared and was dispersed, and the image of Govinda, and other images, and they merged with each other, turned all into the river, headed all, being the river, for the goal, longing, desiring, suffering, and the river's voice sounded full of yearning, full of burning woe, full of unsatisfiable desire.	Образ отца, его собственный и образ сына слились вместе; один за другим всплывали образы Камалы, Г овинды и других людей, но все расходились, растворялись в реке и, вместе с нею тоскуя, желая, страдая, стремились к цели. И голос реки зазвучал тоскою, жгучей болью, неутолимым желанием.

For the goal, the river was heading, Siddhartha saw it hurrying, the river, which consisted of him and his loved ones and of all people, he had ever seen, all of these waves and waters were hurrying, suffering, towards goals, many goals, the waterfall, the lake, the rapids, the sea, and all goals were reached, and every goal was followed by a new one, and the water turned into vapour and rose to the sky, turned into rain and poured down from the sky, turned into a source, a stream, a river, headed forward once again, flowed on once again.	Сиддхартха видел, как спешила к своей цели река, состоявшая из него, его близких и всех когда-либо виденных им людей. Все волны и воды стремились к какой-нибудь цели - к водопаду, озеру, к стремнине, к морю; все цели достигались, а взамен их являлись новые цели. Вода превращалась в пар, поднимавшийся к небу; пар становился дождем и устремлялся вниз, становился источником, ручьем, рекой и снова начинал стремиться, катиться к цели.
But the longing voice had changed.	Но вот звучавший страстным томлением голос реки изменился.
It still resounded, full of suffering, searching, but other voices joined it, voices of joy and of suffering, good and bad voices, laughing and sad ones, a hundred voices, a thousand voices.	Он слышался теперь, горестный и ищущий, но другие голоса присоединились к нему - голоса радости и горя, добрые и злые, смеющиеся и печальные, сотни, тысячи голосов...
Siddhartha listened.	Сиддхартха все слушал.
He was now nothing but a listener, completely concentrated on listening, completely empty, he felt, that he had now finished learning to listen.	Он теперь весь превратился в слух. Словно совершенно пустой, он впитывал в себя все звуки и чувствовал, что теперь и сам изучил вполне искусство слушать.
Often before, he had heard all this, these many voices in the river, today it sounded new.	Он и раньше не раз слышал все эти многочисленные голоса в реке, но сегодня они звучали как-то особенно.
Already, he could no longer tell the many voices apart, not the happy ones from the weeping ones, not the ones of children from those of men, they all belonged together, the lamentation of yearning and the laughter of the knowledgeable one, the scream of rage and the moaning of the dying ones, everything was one, everything was intertwined and connected, entangled a thousand times.	Уже он не мог больше различать одни голоса от других - радостные от плачущих, детские - от голосов взрослых. Все сливалось теперь в одно -жалобы тоскующих и смех умудренных, крики гнева и стоны умирающих - все составляло одно, все сочеталось вместе, все переплеталось в тысячекратном сплетении.
And everything together, all voices, all goals, all yearning, all suffering, all pleasure, all that was good and evil, all of this together was the world.	И все вместе - все голоса, все цели, все порывы и страдания, все наслаждения, все доброе и злое -все вместе взятое составляло их.
All of it together was the flow of events, was the music of life.	Все вместе взятое было потоком событий, было музыкой жизни.
And when Siddhartha was listening attentively to this river, this song of a thousand voices, when he neither listened to the suffering nor the laughter, when he did not tie his soul to any particular voice and submerged his self into it, but when he heard them all, perceived the whole, the oneness, then the great song of the thousand voices consisted of a single word, which was Om: the perfection. "Do you hear," Vasudeva's gaze asked again.	А когда Сиддхартха внимательно прислушивался к реке, к ее тысячеголосой песне, когда он не обращал преимущественного внимания ни на жалобы, ни на смех, не уходил своим Я в один какой-либо голос, а слушал их все одновременно, внимал всему и слышал единство, тогда эта великая песнь, распеваемая тысячами голосов, оказывалась состоящей из одного единственного слова; это было слово Ом - совершенство. -Слышишь? - снова спросил глазами Васудева.

Brightly, Vasudeva's smile was shining, floating radiantly over all the wrinkles of his old face, as the Om was floating in the air over all the voices of the river.	Ярко сияла улыбка Васудевы; она светилась над всеми морщинками его старого лица, как парило Ом над всеми голосами реки.
Brightly his smile was shining, when he looked at his friend, and brightly the same smile was now starting to shine on Siddhartha's face as well.	Ярко светилась его улыбка, когда он взглядывал на друга, и так же ярко засияла теперь такая же улыбка и на лице Сиддхартхи.
His wound blossomed, his suffering was shining, his self had flown into the oneness.	Его рана зацвела, его горе стало излучать свет, его Я слилось с вечностью.
In this hour, Siddhartha stopped fighting his fate, stopped suffering.	В этот час Сиддхартха перестал бороться с судьбой, перестал страдать.
On his face flourished the cheerfulness of a knowledge, which is no longer opposed by any will, which knows perfection, which is in agreement with the flow of events, with the current of life, full of sympathy for the pain of others, full of sympathy for the pleasure of others, devoted to the flow, belonging to the oneness.	На лице его расцвела радость знания, которому не противится уже воля, которое познало совершенство, примирилось с течением событий -с потоком жизни, которое страдает и радуется вместе со всеми, отдается общему потоку, входит в единство.
When Vasudeva rose from the seat by the bank, when he looked into Siddhartha's eyes and saw the cheerfulness of the knowledge shining in them, he softly touched his shoulder with his hand, in this careful and tender manner, and said:	Когда Васудева поднялся со своего сиденья на берегу и, взглянул в глаза Сиддхартхи, увидел в них радостный свет знания, он слегка, со свойственной ему нежной и осторожной манерой, коснулся рукой его плеча и сказал:
"I've been waiting for this hour, my dear.	- Я ждал этого часа, мой милый.
Now that it has come, let me leave.	Теперь, когда он наступил, позволь мне уйти.
For a long time, I've been waiting for this hour; for a long time, I've been Vasudeva the ferryman.	Долго я ждал этого часа, долго я был перевозчиком Васудевой.
Now it's enough.	Теперь довольно.
Farewell, hut, farewell, river, farewell, Siddhartha!"	Прощай, хижина, прощай, река, прощай, Сиддхартха!
Siddhartha made a deep bow before him who bid his farewell.	Сиддхартха низко склонился перед уходящим.
"I've known it," he said quietly. "You'll go into the forests?"	- Я это знал, - тихо проговорил он. - Ты уходишь в леса?
"I'm going into the forests, I'm going into the oneness," spoke Vasudeva with a bright smile.	-Я ухожу в леса, я ухожу в Единство! - сказал Васудева с сияющим лицом.
With a bright smile, he left; Siddhartha watched him leaving.	И все с тем же сияющим видом он ушел. Сиддхартха провожал его глазами.
With deep joy, with deep solemnity he watched him leave, saw his steps full of peace, saw his head full of lustre, saw his body full of light.	С глубокой радостью и глубокой серьезностью он смотрел ему вслед, видел его полную мира походку, его озаренную сиянием голову, его светящуюся фигуру.
GOVINDA	ГОВИНДА

Together with other monks, Govinda used to spend the time of rest between pilgrimages in the pleasure-grove, which the courtesan Kamala had given to the followers of Gotama for a gift.	Вместе с другими монахами Говинда провел однажды время отдыха в парке, подаренном куртизанкой Камалой ученикам Гаутамы.
He heard talk of an old ferryman, who lived one day's journey away by the river, and who was regarded as a wise man by many.	Тут он не раз слышал об одном старом перевозчике, живущем на расстоянии одного дня пути по берегу реки. Многие считали его мудрецом.
When Govinda went back on his way, he chose the path to the ferry, eager to see the ferryman.	Когда Говинда опять пустился в странствие, то направился к перевозу, чтобы иметь возможность познакомиться с перевозчиком.
Because, though he had lived his entire life by the rules, though he was also looked upon with veneration by the younger monks on account of his age and his modesty, the restlessness and the searching still had not perished from his heart.	Ибо - хотя он всю свою жизнь провел в строгом согласии с уставом, хотя, благодаря своему возрасту и своей скромности, пользовался большим уважением со стороны более молодых монахов, но в сердце его еще не улеглись тревога и искания.
He came to the river and asked the old man to ferry him over, and when they got off the boat on the other side, he said to the old man:	Придя к реке, он попросил старика перевезти его и, когда они вышли из лодки на другом берегу, он сказал перевозчику:
"You're very good to us monks and pilgrims, you have already ferried many of us across the river.	"Много добра ты делаешь нам, монахам и странникам; многих из нас ты уже перевозил.
Aren't you too, ferryman, a searcher for the right path?"	Не принадлежишь ли и ты, перевозчик, к числу ищущих истинного пути?"
Quoth Siddhartha, smiling from his old eyes:	На что Сиддхартха, улыбаясь своими старыми глазами, ответил:
"Do you call yourself a searcher, oh venerable one, though you are already of an old in years and are wearing the robe of Gotama's monks?"	- Ты называешь себя ищущим, о почтеннейший, но ведь ты уже в преклонном возрасте и носишь одеяние монахов Гаутамы.
"It's true, I'm old," spoke Govinda, "but I haven't stopped searching.	- Стар я, - ответил Говинда, - а искать никогда не переставал.
Never I'll stop searching, this seems to be my destiny.	И не перестану - так уж, видно, мне суждено.
You too, so it seems to me, have been searching. Would you like to tell me something, oh honourable one?"	И ты, сдается мне, искал: не скажешь ли ты мне чего-нибудь, почтеннейший?
Quoth Siddhartha: "What should I possibly have to tell you, oh venerable one?	- Что же я могу сказать тебе, достопочтенный?
Perhaps that you're searching far too much? That in all that searching, you don't find the time for finding?"	Разве то, что ты слишком много ищешь; из-за чрезмерного искания ты не успеваешь находить.
"How come?" asked Govinda.	- Как так? - спросил Говинда.

"When someone is searching," said Siddhartha, "then it might easily happen that the only thing his eyes still see is that what he searches for, that he is unable to find anything, to let anything enter his mind, because he always thinks of nothing but the object of his search, because he has a goal, because he is obsessed by the goal.	- Если кто-нибудь очень усердно ищет, - сказал Сиддхартха, - то глаз его становится нечувствителен ко всему, помимо того, что он разыскивает, и тогда он ничего не замечает, ничего не воспринимает, потому что его мысль всегда занята искомым, потому что у него есть цель, и он одержим этой целью.
Searching means: having a goal.	Искать - значит иметь цель.
But finding means: being free, being open, having no goal.	Находить же - значит быть свободным, оставаться открытым для всяких восприятий, не иметь цели.
You, oh venerable one, are perhaps indeed a searcher, because, striving for your goal, there are many things you don't see, which are directly in front of your eyes."	Ты, достопочтеннейший, видно, и в самом деле принадлежишь к числу искателей, ибо, поглощенный своей целью, не замечаешь многого, что у тебя перед глазами.
"I don't quite understand yet," asked Govinda, "what do you mean by this?"	- Я не совсем понимаю тебя, - сказал Г овинда, -что ты хочешь сказать?
Quoth Siddhartha: "A long time ago, oh venerable one, many years ago, you've once before been at this river and have found a sleeping man by the river, and have sat down with him to guard his sleep.	- Однажды, о достопочтеннейший, много лет тому назад, ты уже был в этих местах. Ты увидел на берегу реки спящего человека и остался подле него, чтобы охранять его сон.
But, oh Govinda, you did not recognise the sleeping man."	Ты знал спящего, о Говинда, а все-таки не узнал.
Astonished, as if he had been the object of a magic spell, the monk looked into the ferryman's eyes.	Изумленный, словно зачарованный, глядел монах в глаза перевозчика.
"Are you Siddhartha?" he asked with a timid voice. "I wouldn't have recognised you this time as well! From my heart, I'm greeting you, Siddhartha; from my heart, I'm happy to see you once again!	- Неужели ты Сиддхартха? - спросил он неуверенным голосом. - Я бы и на этот раз не узнал тебя, Сиддхартха. Как я рад, что вижу тебя еще раз!
You've changed a lot, my friend.-And so you've now become a ferryman?"	Ты очень изменился, друг. Так ты теперь стал перевозчиком?
In a friendly manner, Siddhartha laughed.	С ласковой улыбкой ответил Сиддхартха:
"A ferryman, yes.	- Да, я стал перевозчиком.
Many people, Govinda, have to change a lot, have to wear many a robe, I am one of those, my dear.	Некоторым людям, Г овинда, приходится часто менять свой облик, надевать всяческое платье - я из числа этих людей, милый.
Be welcome, Govinda, and spend the night in my hut."	Добро пожаловать, Говинда, переночуй сегодня в моей хижине.
Govinda stayed the night in the hut and slept on the bed which used to be Vasudeva's bed.	Г овинда провел ночь в хижине Сиддхартхи и спал на ложе, принадлежавшем Васудеве.
Many questions he posed to the friend of his youth, many things Siddhartha had to tell him from his life.	Он осыпал вопросами друга своей молодости, и Сиддхартха должен был рассказать ему многое из своей жизни.
When in the next morning the time had come to start the day's journey, Govinda said, not without hesitation, these words:	На другое утро, перед тем, как пуститься снова в путь, Говинда - не без колебания - обратился к своему другу со словами:

"Before I'll continue on my path, Siddhartha, permit me to ask one more question. Do you have a teaching?	- Прежде чем продолжать свой путь, Сиддхартха, позволь задать тебе еще один вопрос: есть ли у тебя какое-либо учение?
Do you have a faith, or a knowledge, you follow, which helps you to live and to do right?"	Есть ли у тебя какая-нибудь вера или знание, которым ты следуешь, которые помогают тебе жить и жить по правде?
Quoth Siddhartha:	Ему ответил Сиддхартха:
"You know, my dear, that I already as a young man, in those days when we lived with the penitents in the forest, started to distrust teachers and teachings and to turn my back to them.	- Ты знаешь, мой милый, что я еще молодым человеком, когда мы жили у аскетов в лесу, перестал доверять учителям и учениям и повернулся к ним спиною.
I have stuck with this.	Я и теперь таких же взглядов.
Nevertheless, I have had many teachers since then.	Тем не менее, у меня с того времени было много учителей.
A beautiful courtesan has been my teacher for a long time, and a rich merchant was my teacher, and some gamblers with dice.	Долгое время моим учителем была одна прекрасная куртизанка. Еще были у меня учителями один богатый купец и несколько игроков в кости.
Once, even a follower of Buddha, travelling on foot, has been my teacher; he sat with me when I had fallen asleep in the forest, on the pilgrimage.	Однажды моим учителем был странствующий ученик Будды. Он сидел подле меня, когда я заснул в лесу, во время странствия.
I've also learned from him, I'm also grateful to him, very grateful.	И от него я кое-чему научился, и ему я благодарен, весьма благодарен.
But most of all, I have learned here from this river and from my predecessor, the ferryman Vasudeva.	Но больше всего я учился у этой реки и у моего предшественника Васудевы.
He was a very simple person, Vasudeva, he was no thinker, but he knew what is necessary just as well as Gotama, he was a perfect man, a saint."	Это был совсем простой человек, он не был мыслителем, но он знал то, что знать необходимо, так же хорошо, как и сам Г аутама. Он и сам был Совершенный, святой.
Govinda said:	Говинда же сказал:
"Still, oh Siddhartha, you love a bit to mock people, as it seems to me.	- Ты, кажется, и поныне еще любишь немного насмехаться.
I believe in you and know that you haven't followed a teacher.	Я верю тебе, Сиддхартха, и понимаю, что у тебя были многие учителя.
But haven't you found something by yourself, though you've found no teachings, you still found certain thoughts, certain insights, which are your own and which help you to live?	Но нет ли у тебя самого если не учения, то хоть известных мыслей, известных познавании, которые выношены тобой одним и помогают тебе жить?
If you would like to tell me some of these, you would delight my heart."	Если бы ты поделился ими со мною, то порадовал бы мое сердце.
Quoth Siddhartha: "I've had thoughts, yes, and insight, again and again.	- Да, - ответил Сиддхартха, - у меня бывали свои мысли, от времени до времени даже являлись откровения.
Sometimes, for an hour or for an entire day, I have felt knowledge in me, as one would feel life in one's heart.	Иногда - в течение часа или целого дня - я чувствовал в себе знание, точь-в-точь как ты чувствуешь жизнь в своем сердце.

There have been many thoughts, but it would be hard for me to convey them to you.	Разные это были мысли, но мне трудно было бы передать их тебе.
Look, my dear Govinda, this is one of my thoughts, which I have found: wisdom cannot be passed on.	Вот, к примеру, одна из мыслей, принадлежащих мне лично: мудрость непередаваема.
Wisdom which a wise man tries to pass on to someone always sounds like foolishness."	Мудрость, которую мудрец пытается передать другому, всегда смахивает на глупость.
"Are you kidding?" asked Govinda.	-Ты шутишь? - спросил Говинда.
"I'm not kidding.	-Я не шучу.
I'm telling you what I've found. Knowledge can be conveyed, but not wisdom.	Я говорю то, в чем убедился на деле: передать можно другому знание, но не мудрость.
It can be found, it can be lived, it is possible to be carried by it, miracles can be performed with it, but it cannot be expressed in words and taught.	Последнюю можно найти, проводить в жизнь, ею можно руководиться; но передать ее словами, научить ей другого - нельзя.
This was what I, even as a young man, sometimes suspected, what has driven me away from the teachers.	Еще когда я был юношей, у меня временами мелькала эта мысль: она-то и заставила меня уйти от учителей.
I have found a thought, Govinda, which you'll again regard as a joke or foolishness, but which is my best thought.	А вот еще одна мысль, которую ты, Говинда, примешь снова за шутку или за глупость, но которую я считаю лучшей из своих мыслей.
It says: The opposite of every truth is just as true!	Он гласит: по поводу каждой истины можно сказать нечто совершенно противоположное ей, и оно будет одинаково верно.
That's like this: any truth can only be expressed and put into words when it is one-sided.	Дело, видишь ли, в том, что истину можно высказать, облечь в слова лишь тогда, когда она односторонняя.
Everything is one-sided which can be thought with thoughts and said with words, it's all one-sided, all just one half, all lacks completeness, roundness, oneness.	Односторонним является все, что мыслится умом и высказывается словами - все односторонне, все половинчато, во всем не хватает целостности, единства.
When the exalted Gotama spoke in his teachings of the world, he had to divide it into Sansara and Nirvana, into deception and truth, into suffering and salvation.	Когда возвышенный Гаутама говорил в своих проповедях о мире, то должен был делить его на Сансару и Нирвану, на призрачность и правду, на страдание и искупление.
It cannot be done differently, there is no other way for him who wants to teach.	Иначе и нельзя. Нет иного способа для того, кто хочет поучать других.
But the world itself, what exists around us and inside of us, is never one-sided.	Но сам мир, все сущее вокруг нас и в нас самих, никогда не бывает односторонним.
A person or an act is never entirely Sansara or entirely Nirvana, a person is never entirely holy or entirely sinful.	Никогда человек или деяние не бывает исключительно Сансарой или исключительно Нирваной, никогда человек не бывает ни совершенным святым, ни совершенным грешником.
It does really seem like this, because we are subject to deception, as if time was something real.	Нам представляется так, потому что мы находимся под влиянием ложного представления, будто время есть нечто действительно существующее.

Time is not real, Govinda, I have experienced this often and often again.	Время не существует, Говинда, я часто, очень часто убеждался в этом.
And if time is not real, then the gap which seems to be between the world and the eternity, between suffering and blissfulness, between evil and good, is also a deception."	А если время и есть нечто действительно существующее, то грань, по-видимому отделяющая мир от вечности, страдание от блаженства, зло от добра, оказывается также призрачной.
"How come?" asked Govinda timidly.	- Как так? - испуганно спросил Говинда.
"Listen well, my dear, listen well!	- Слушай, мой милый, слушай внимательно.
The sinner, which I am and which you are, is a sinner, but in times to come he will be Brahma again, he will reach the Nirvana, will be Buddha-and now see: these 'times to come' are a deception, are only a parable!	Грешник, вроде меня или тебя, конечно грешник и есть, но когда-нибудь он будет снова Брамой; когда-нибудь он достигнет Нирваны, будет Буддой. Так вот, заметь себе: это "когда-нибудь" - только ложное представление, образное выражение.
The sinner is not on his way to become a Buddha, he is not in the process of developing, though our capacity for thinking does not know how else to picture these things.	Грешник не есть человек, еще только находящийся на пути к совершенству Будды; он не находится в какой-нибудь промежуточной стадии развития, хотя наше мышление не в состоянии представлять себе эти вещи.
No, within the sinner is now and today already the future Buddha, his future is already all there, you have to worship in him, in you, in everyone the Buddha which is coming into being, the possible, the hidden Buddha.	Нет, в грешнике уже теперь, уже сейчас живет будущий Будда, его будущее уже налицо. И в нем, и в тебе, и в каждом человеке ты должен почитать грядущего, возможно, скрытого Будду.
The world, my friend Govinda, is not imperfect, or on a slow path towards perfection: no, it is perfect in every moment, all sin already carries the divine forgiveness in itself, all small children already have the old person in themselves, all infants already have death, all dying people the eternal life.	Мир, друг Говинда, не есть нечто совершенное или медленно подвигающееся по пути к совершенству. Нет, мир совершенен во всякое мгновение; каждый грех уже несет в себе благодать, во всех маленьких детях уже живет старик, все новорожденные уже носят в себе смерть, а все умирающие - вечную жизнь.
It is not possible for any person to see how far another one has already progressed on his path; in the robber and dice-gambler, the Buddha is waiting; in the Brahman, the robber is waiting.	Ни один человек не в состоянии видеть, насколько другой подвинулся на своем пути; в разбойнике и игроке ждет Будда, в брахмане ждет разбойник.
In deep meditation, there is the possibility to put time out of existence, to see all life which was, is, and will be as if it was simultaneous, and there everything is good, everything is perfect, everything is Brahman.	Путем глубокого созерцания можно приобрести способность отрешаться от времени, видеть все бывшее, сущее и грядущее в жизни, как нечто одновременное, и тогда все представляется хорошим, все совершенно, все есть Брахман.
Therefore, I see whatever exists as good, death is to me like life, sin like holiness, wisdom like foolishness, everything has to be as it is, everything only requires my consent, only my willingness, my loving agreement, to be good for me, to do nothing but work for my benefit, to be unable to ever harm me.	Оттого-то все, что существует, кажется мне хорошим: смерть, как и жизнь, грех, как и святость, ум, как и глупость - все должно быть таким, как есть. Нужно только мое согласие, моя добрая воля, мое любовное отношение - чтобы все оказалось для меня хорошим, полезным, неспособным повредить мне.

I have experienced on my body and on my soul that I needed sin very much, I needed lust, the desire for possessions, vanity, and needed the most shameful despair, in order to learn how to give up all resistance, in order to learn how to love the world, in order to stop comparing it to some world I wished, I imagined, some kind of perfection I had made up, but to leave it as it is and to love it and to enjoy being a part of it.-These, oh Govinda, are some of the thoughts which have come into my mind."	На собственном теле и на собственной душе я убедился в том, что мне нужен был грех, что и сладострастие, и стремление к земным благам, и тщеславие - мне нужны были в такой же степени, как и мое постыдное отчаяние, дабы наконец отказаться от противодействия миру, дабы научиться любить его таким, как он есть, не сравнивая его с каким-то желательным, созданным моим воображением миром, с придуманным мною видом совершенства. Вот, о Говинда, некоторые из моих мыслей, до которых я додумался.
Siddhartha bent down, picked up a stone from the ground, and weighed it in his hand.	Сиддхартха нагнулся, поднял с земли камень и взвесил его на руке.
"This here," he said playing with it, "is a stone, and will, after a certain time, perhaps turn into soil, and will turn from soil into a plant or animal or human being.	- Вот камень, - сказал он, играя последним. -Через некоторое время он, может быть, превратится в прах, а из земли станет растением, животным или человеком.
In the past, I would have said: This stone is just a stone, it is worthless, it belongs to the world of the Maja; but because it might be able to become also a human being and a spirit in the cycle of transformations, therefore I also grant it importance.	В прежнее время я бы сказал: "Этот камень -только камень. Он не имеет никакой ценности, он принадлежит миру Майи. Но так как в круговороте перевоплощений он может стать человеком или духом, то я и за ним признаю ценность".
Thus, I would perhaps have thought in the past.	Так, вероятно, я рассуждал бы раньше.
But today I think: this stone is a stone, it is also animal, it is also god, it is also Buddha, I do not venerate and love it because it could turn into this or that, but rather because it is already and always everything- and it is this very fact, that it is a stone, that it appears to me now and today as a stone, this is why I love it and see worth and purpose in each of its veins and cavities, in the yellow, in the gray, in the hardness, in the sound it makes when I knock at it, in the dryness or wetness of its surface.	Ныне же я рассуждаю так. Этот камень есть камень; он же и животное, он же и бог, он же и Будда. Я люблю и почитаю его не за то, что он когда-нибудь может стать тем или другим, а за то, что он давно и всегда есть то и другое. Именно за то, что он камень, что он теперь, сегодня представляется мне камнем - именно за то я люблю его и вижу ценность и смысл в каждой из его жилок и скважин, в его желтом или сером цвете, в его твердости, в звуке, который он издает, когда я постучу в него, в сухости или влажности его поверхности.
There are stones which feel like oil or soap, and others like leaves, others like sand, and every one is special and prays the Om in its own way, each one is Brahman, but simultaneously and just as much it is a stone, is oily or juicy, and this is this very fact which I like and regard as wonderful and worthy of worship.-But let me speak no more of this.	Бывают камни, которые на ощупь словно масло или мыло; другие напоминают листья, третьи песок; каждый представляет что-нибудь особенное, каждый молитвенно произносит Ом на свой манер, каждый есть Брахма и в то же время, в той же самой степени - камень, маслянистый или сочный. И это-то именно нравится мне; это-то и кажется мне удивительным, достойным благоговения. Но довольно об этом.

The words are not good for the secret meaning, everything always becomes a bit different, as soon as it is put into words, gets distorted a bit, a bit silly-yes, and this is also very good, and I like it a lot, I also very much agree with this, that this what is one man's treasure and wisdom always sounds like foolishness to another person."	Слова вредят тайному смыслу. Стоит только высказать какую-нибудь мысль вслух, как она уже получает несколько иной характер, звучит немного фальшиво, немного глупо. Впрочем, и это хорошо и нравится мне. Пусть то, что один человек считает своим сокровищем и мудростью, звучит для другого, как глупость - я и против этого ничего не имею.
Govinda listened silently.	Безмолвно выслушал его Говинда.
"Why have you told me this about the stone?" he asked hesitantly after a pause.	- Почему ты выбрал для примера камень? -спросил он нерешительно, после некоторого раздумья.
"I did it without any specific intention.	- Я сделал это случайно.
Or perhaps what I meant was, that love this very stone, and the river, and all these things we are looking at and from which we can learn.	А впрочем - я, может быть, и хотел тебе показать, что я одинаково люблю и камень, и реку, и все вещи, на которые мы смотрим и от которых мы можем чему-нибудь научиться.
I can love a stone, Govinda, and also a tree or a piece of bark.	Камень я могу любить, Говинда, так же, как и дерево или кусок коры.
This are things, and things can be loved.	Это вещи, а вещи можно любить.
But I cannot love words.	Но слова я любить не могу.
Therefore, teachings are no good for me, they have no hardness, no softness, no colours, no edges, no smell, no taste, they have nothing but words.	Оттого-то всякие учения ничего для меня не стоят; они не обладают ни твердостью, ни мягкостью, у них нет цветов, запаха и вкуса, нет граней - они представляют одни лишь слова.
Perhaps it are these which keep you from finding peace, perhaps it are the many words.	Быть может, именно это, именно обилие слов мешало тебе обрести душевный мир.
Because salvation and virtue as well, Sansara and Nirvana as well, are mere words, Govinda.	Ведь искупление и добродетель, Сансара и Нирвана - также одни только слова.
There is no thing which would be Nirvana; there is just the word Nirvana."	Нет такой вещи, которую можно назвать Нирваной. Есть только слово Нирвана.
Quoth Govinda: "Not just a word, my friend, is Nirvana. It is a thought."	- Нирвана не одно только слово, друг мой, -заметил Говинда. - Это мысль.
Siddhartha continued: "A thought, it might be so. I must confess to you, my dear: I don't differentiate much between thoughts and words.	- Мысль - пожалуй, - продолжал Сиддхартха. -Только признаюсь тебе, мой милый: я не вижу большого различия между мыслями и словами.
To be honest, I also have no high opinion of thoughts.	Откровенно говоря, я не придаю особого значения и мыслям.
I have a better opinion of things.	Для меня важнее вещь.
Here on this ferry-boat, for instance, a man has been my predecessor and teacher, a holy man, who has for many years simply believed in the river, nothing else.	Здесь, на этом перевозе, например, моим предшественником и учителем был святой человек, который много лет верил в одну только реку, другой религии у него не было.

He had noticed that the river's spoke to him, he learned from it, it educated and taught him, the river seemed to be a god to him, for many years he did not know that every wind, every cloud, every bird, every beetle was just as divine and knows just as much and can teach just as much as the worshipped river.	Он заметил, что река имеет голос, и стал прислушиваться к нему. Этот голос стал его учителем и руководителем, сама река представлялась ему божеством. В течение многих лет он и не подозревал, что каждый ветерок, каждое облако, каждая птица или жук в такой же степени божественны, столько же знают и могут научить, как почитаемая им река.
But when this holy man went into the forests, he knew everything, knew more than you and me, without teachers, without books, only because he had believed in the river."	Но к тому времени, как этот святой ушел в леса, он уже знал все, знал больше, чем я или ты, и без помощи учителей и книг - только потому, что верил в реку.
Govinda said:	Говинда же возразил:
"But is that what you call 'things', actually something real, something which has existence?	- Но разве то, что ты называешь "вещами", представляет что-нибудь действительно существующее, имеет реальность?
Isn't it just a deception of the Maja, just an image and illusion?	Не являются ли они только обманчивыми, призрачными образами Майи?
Your stone, your tree, your river- are they actually a reality?"	Разве твой камень, твое дерево, твоя река -реально существующие вещи?
"This too," spoke Siddhartha, "I do not care very much about. Let the things be illusions or not, after all I would then also be an illusion, and thus they are always like me.	- И это меня мало тревожит, - ответил Сиддхартха. - Пусть вещи имеют только кажущееся бытие. Но ведь в таком случае и мое бытие есть только кажущееся - значит, в том и в другом случае, они одинаково сродни мне.
This is what makes them so dear and worthy of veneration for me: they are like me.	Оттого-то я и отношусь к ним с любовью и уважением.
Therefore, I can love them.	Оттого-то я и могу любить их.
And this is now a teaching you will laugh about: love, oh Govinda, seems to me to be the most important thing of all.	А вот наконец и мое учение, над которым ты, наверное, будешь смеяться: Любовь, о Говинда, по-моему важнее всего на свете.
To thoroughly understand the world, to explain it, to despise it, may be the thing great thinkers do.	Познать мир, объяснить его, презирать его - все это я предоставляю великим мыслителям.
But I'm only interested in being able to love the world, not to despise it, not to hate it and me, to be able to look upon it and me and all beings with love and admiration and great respect."	Для меня же важно только одно - научиться любить мир, не презирать его, не ненавидеть его и себя, а смотреть на него, на себя и на все существа с любовью, с восторгом и уважением.
"This I understand," spoke Govinda. "But this very thing was discovered by the exalted one to be a deception.	- Это я понимаю, - сказал Г овинда. - Но именно это Возвышенный признал заблуждением.
He commands benevolence, clemency, sympathy, tolerance, but not love; he forbade us to tie our heart in love to earthly things."	Он предписывает доброжелательность, терпимость, кротость, снисходительность, но не любовь. Он запретил нам отдавать наше сердце любви к земному.
"I know it," said Siddhartha; his smile shone golden. "I know it, Govinda.	- Знаю, - сказал Сиддхартха, и улыбка засияла на его лице. - Я знаю это, Говинда.

And behold, with this we are right in the middle of the thicket of opinions, in the dispute about words.	Вот мы и забрели с тобой в дебри мнений, в спор из-за слов.
For I cannot deny, my words of love are in a contradiction, a seeming contradiction with Gotama's words.	Не могу отрицать, мои слова о любви как будто находятся в противоречии со словами Гаутамы.
For this very reason, I distrust in words so much, for I know, this contradiction is a deception.	Оттого я и не доверяю словам. Но это противоречие только кажущееся.
I know that I am in agreement with Gotama.	Я знаю, что я совершенно согласен с Гаутамой.
How should he not know love, he, who has discovered all elements of human existence in their transitoriness, in their meaninglessness, and yet loved people thus much, to use a long, laborious life only to help them, to teach them!	Возможно ли, чтобы не знал любви тот, кто познав всю бренность и ничтожность человеческого бытия, тем не менее настолько любил людей, что посвятил долгую, тяжелую жизнь исключительно тому, чтобы помочь им, просветить их.
Even with him, even with your great teacher, I prefer the thing over the words, place more importance on his acts and life than on his speeches, more on the gestures of his hand than his opinions.	И в нем, в твоем великом учителе, дело мне милее слов, его жизнь и дела важнее его речей, движение его руки важнее его мнений.
Not in his speech, not in his thoughts, I see his greatness, only in his actions, in his life."	Не в словах и мыслях вижу я его величие, а в делах и в жизни.
For a long time, the two old men said nothing.	Долго молчали оба старика.
Then spoke Govinda, while bowing for a farewelname = "note"	Наконец Г овинда произнес с прощальным поклоном:
"I thank you, Siddhartha, for telling me some of your thoughts.	- Благодарю тебя, Сиддхартха, за то, что ты высказал мне некоторые из своих мыслей.
They are partially strange thoughts, not all have been instantly understandable to me.	Они кажутся мне несколько странными, я не все сразу и понял.
This being as it may, I thank you, and I wish you to have calm days."	Но как бы то ни было, я благодарен тебе и желаю тебе спокойных дней.
(But secretly he thought to himself: This Siddhartha is a bizarre person, he expresses bizarre thoughts, his teachings sound foolish.	Про себя же он подумал: "Странный человек -этот Сиддхартха! Странные у него мысли, и нелепо звучит его учение.
So differently sound the exalted one's pure teachings, clearer, purer, more comprehensible, nothing strange, foolish, or silly is contained in them.	Не таково чистое учение Возвышенного. Последнее яснее, чище, понятнее, в нем нет ничего странного, нелепого или смешного.
But different from his thoughts seemed to me Siddhartha's hands and feet, his eyes, his forehead, his breath, his smile, his greeting, his walk.	Но совсем иными, не похожими на его мысли кажутся мне руки и ноги Сиддхартхи, его глаза, его лоб, его дыхание, его улыбка, его поклон и походка.
Never again, after our exalted Gotama has become one with the Nirvana, never since then have I met a person of whom I felt: this is a holy man!	Ни разу с тех пор, как возвышенный Гаутама ушел в Нирвану, ни разу не встречал я человека, при виде которого я бы почувствовал - вот святой.
Only him, this Siddhartha, I have found to be like this.	Один только Сиддхартха внушает мне такое чувство.

May his teachings be strange, may his words sound foolish; out of his gaze and his hand, his skin and his hair, out of every part of him shines a purity, shines a calmness, shines a cheerfulness and mildness and holiness, which I have seen in no other person since the final death of our exalted teacher.)	Пусть его учение звучит странно, пусть его слова кажутся нелепыми - но его взгляд и рука, его кожа и волосы - все в нем сияет такой чистотой, таким спокойствием, такой ясностью, кротостью и святостью, каких я не видел ни у кого из людей с тех пор, как умер последней человеческой смертью наш Возвышенный Учитель.
As Govinda thought like this, and there was a conflict in his heart, he once again bowed to Siddhartha, drawn by love.	С такими мыслями в голове, с противоречивым чувством в сердце, Говинда еще раз склонился перед Сиддхартхой.
Deeply he bowed to him who was calmly sitting.	Побуждаемый любовью, он низко склонился перед спокойно сидящим.
"Siddhartha," he spoke, "we have become old men.	- Сиддхартха, - сказал он, - мы с тобой уже старики.
It is unlikely for one of us to see the other again in this incarnation.	Вряд ли мы еще раз увидим друг друга в этом образе.
I see, beloved, that you have found peace.	Я вижу, возлюбленный, что ты обрел покой.
I confess that I haven't found it.	Я же, признаюсь, его не нашел.
Tell me, oh honourable one, one more word, give me something on my way which I can grasp, which I can understand! Give me something to be with me on my path.	Скажи мне, почитаемый, еще одно слово, напутствуй меня чем-нибудь таким, что было бы доступно моему уму.
It it often hard, my path, often dark, Siddhartha."	Тяжел и мрачен бывает по временам мой путь, о Сиддхартха!
Siddhartha said nothing and looked at him with the ever unchanged, quiet smile.	Сиддхартха молчал и смотрел на него со своей всегдашней тихой улыбкой.
Govinda stared at his face, with fear, with yearning, suffering, and the eternal search was visible in his look, eternal not-finding.	Г овинда же не спускал глаз с его лица. Он глядел на него робко, с тоской. Страдание и вечное, не удовлетворенное искание читались в его взоре.
Siddhartha saw it and smiled.	Сиддхартха видел это и улыбался.
"Bent down to me!" he whispered quietly in Govinda's ear. "Bend down to me!	- Нагнись ко мне! - прошептал он на ухо Говинде. - Нагнись ко мне!
Like this, even closer!	Так, еще ближе!
Very close!	Совсем близко!
Kiss my forehead, Govinda!"	Поцелуй меня в лоб, Говинда.
But while Govinda with astonishment, and yet drawn by great love and expectation, obeyed his words, bent down closely to him and touched his forehead with his lips, something miraculous happened to him.	Но когда Говинда, изумленный и все же влекомый великой любовью и предчувствием, исполнил желание друга, в ту минуту, когда, низко склонившись, коснулся губами его чела, произошло нечто удивительное.

While his thoughts were still dwelling on Siddhartha's wondrous words, while he was still struggling in vain and with reluctance to think away time, to imagine Nirvana and Sansara as one, while even a certain contempt for the words of his friend was fighting in him against an immense love and veneration, this happened to him:	В то время, как его мысль была все еще занята странными словами Сиддхартхи, в то время, как он тщетно и против воли пытался представить себе время несуществующим, а Сансару и Нирвану - как нечто единое, в то время, как в нем боролись некоторое презрение к словам друга с необъятной любовью и благоговением к его личности, с ним произошло следующее.
He no longer saw the face of his friend Siddhartha, instead he saw other faces, many, a long sequence, a flowing river of faces, of hundreds, of thousands, which all came and disappeared, and yet all seemed to be there simultaneously, which all constantly changed and renewed themselves, and which were still all Siddhartha.	Лицо его друга, Сиддхартхи, куда-то стушевалось. Вместо него он увидел перед собой другие лица, множество лиц, длинный ряд, катящийся поток из сотен, тысяч лиц. Все они проходили и исчезали, и в то же время все, казалось, существовали одновременно, все непрерывно менялись и возобновлялись и тем не менее были Сиддхартхой.
He saw the face of a fish, a carp, with an infinitely painfully opened mouth, the face of a dying fish, with fading eyes-he saw the face of a new-born child, red and full of wrinkles, distorted from crying-he saw the face of a murderer, he saw him plunging a knife into the body of another person-he saw, in the same second, this criminal in bondage, kneeling and his head being chopped off by the executioner with one blow of his sword-he saw the bodies of men and women, naked in positions and cramps of frenzied love-he saw corpses stretched out, motionless, cold, void- he saw the heads of animals, of boars, of crocodiles, of elephants, of bulls, of birds-he saw gods, saw Krishna, saw Agni-he saw all of these figures and faces in a thousand relationships with one another, each one helping the other, loving it, hating it, destroying it, giving re-birth to it, each one was a will to die, a passionately painful confession of transitoriness, and yet none of them died, each one only transformed, was always re-born, received evermore a new face, without any time having passed between the one and the other face-and all of these figures and faces rested, flowed, generated themselves, floated along and merged with each other, and they were all constantly covered by something thin, without individuality of its own, but yet existing, like a thin glass or ice, like a transparent skin, a shell or mold or mask of water, and this mask was smiling, and this mask was Siddhartha's smiling face, which he, Govinda, in this very same moment touched with his lips.	Он видел перед собой голову умирающей рыбы -карпа с бесконечно-страдальчески открытым ртом, с угасающим взглядом - он видел лицо новорожденного pебенка, красное и сморщенное, искривленное плачем - он видел лицо убийцы, видел, как последний вонзает нож в тело человека - и тут же видел этого преступника связанным и упавшим на колени, и рядом палача, отрубающего ему голову одним взмахом меча. Он видел тела мужчин и женщин, обнаженные, в позах и судорогах неистовой страсти - видел распростертые трупы, тихие, холодные, пустые -видел головы разных зверей: кабанов, крокодилов, слонов, быков, птиц - видел богов: Кришну, Агни. Все эти лица и фигуры он видел в тысячах сочетаний, то любящими и помогающими друг другу, то ненавидящими и уничтожающими друг друга, то вновь возрождающимися. Каждое было воплощенным стремлением к смерти, было страстным, мучительным признанием бренности, и ни одно, однако, не умирало; каждое только менялось, рождалось вновь, получало новое лицо, и все это без всякого промежутка во времени между тем и другим видом. Все эти образы и лица то находились в покое, то текли, рождали друг друга, плыли куда-то и сливались вместе, а над всем этим потоком постоянно лежало что-то тонкое, бесплотное и все-таки имеющее субстанцию, словно тонкое стекло или яйцо, словно прозрачная кожа, или скорлупа, или маска из воды, и эта маска улыбалась, и этой маской было улыбающееся лицо Сиддхартхи, которого он, Г овинда, в эту самую минуту касался своими губами.

And, Govinda saw it like this, this smile of the mask, this smile of oneness above the flowing forms, this smile of simultaneousness above the thousand births and deaths, this smile of Siddhartha was precisely the same, was precisely of the same kind as the quiet, delicate, impenetrable, perhaps benevolent, perhaps mocking, wise, thousand-fold smile of Gotama, the Buddha, as he had seen it himself with great respect a hundred times.	И эта улыбка маски, эта улыбка единства над стремительным потоком образований, эта улыбка единовременности над тысячами рождений и смертей, эта улыбка Сиддхартхи была точь-в-точь такая же, как та тихая, тонкая, непроницаемая, не то благосклонная, не то насмешливая, мудрая, имеющая тысячу оттенков, улыбка Гаутамы Будды, которую он, Говинда, сотни раз созерцал с благоговением.
Like this, Govinda knew, the perfected ones are smiling.	Так, - сознавал Говинда, - могут улыбаться только Совершенные.
Not knowing any more whether time existed, whether the vision had lasted a second or a hundred years, not knowing any more whether there existed a Siddhartha, a Gotama, a me and a you, feeling in his innermost self as if he had been wounded by a divine arrow, the injury of which tasted sweet, being enchanted and dissolved in his innermost self, Govinda still stood for a little while bent over Siddhartha's quiet face, which he had just kissed, which had just been the scene of all manifestations, all transformations, all existence.	Уже не сознавая, существует ли время, продолжалось ли это созерцание один миг или целый век, не зная даже, существует ли действительно Сиддхартха или Гаутама, Я и Ты, словно пронзенный насквозь божественной стрелой, от которой сладка и рана, до глубины души потрясенный и очарованный - Говинда еще с минуту простоял, склонившись над тихим лицом Сиддхартхи, которое он только что поцеловал, которое только что было ареной всевозможных образований, зарождений и существований. Теперь, после того, как под его поверхностью снова сомкнулась глубина множественности, это лицо приняло свое прежнее выражение. Сиддхартха опять улыбался - тихой, чуть заметной, кроткой улыбкой, не то исполненной доброты, не то насмешливой - точь-в-точь, как улыбался он, Возвышенный.
The face was unchanged, after under its surface the depth of the thousandfoldness had closed up again, he smiled silently, smiled quietly and softly, perhaps very benevolently, perhaps very mockingly, precisely as he used to smile, the exalted one.	Низко поклонился ему Говинда. Слезы, которых он даже не чувствовал, струились по его старому лицу. Ярким пламенем горело в его сердце чувство глубочайшей любви, смиреннейшего поклонения.
Deeply, Govinda bowed; tears he knew nothing of, ran down his old face; like a fire burnt the feeling of the most intimate love, the humblest veneration in his heart.	Низко-низко поклонился он - до самой земли -перед неподвижно сидящим, чья улыбка напомнила ему все, что он когда-либо любил в своей жизни, что когда-либо в его жизни было для него дорого и священно.