Помоги проекту - поделись книгой:
На конкурс поступило 300 предложений названия книги. Наконец, почти одновременно из двух колхозных сел Свердловской области — Фоминка (Махневский район) и Печеркино (Пышминский район) коллективы двух школ приняли на своих общешкольных собраниях постановления:
«Предложить ребятам назвать свою книжку «Урал — земля золотая».
Еще в самом начале работы, над книгой ребята Урала завязали переписку и тесную дружбу с известным датским писателем Мартином Андерсеном Нексе. Из месяца в месяц мы держали нашего друга в курсе работ, информировали его. Он отзывался теплыми, радостными письмами.
Когда книга в основном была готова и в ней ясно зазвучал голос молодости и счастья жить в нашей прекрасной стране, ребята написали Нексе письмо:
«Далекий, но очень близкий друг наш! Работу над своей коллективной книгой мы закончили. Читатели скажут, хорошо ли, плохо ли справились мы с ней.
Получилась книга о нашем богатом крае, о счастливом нашем детстве, о могуществе нашей советской Родины. Мы знаем из ваших книг, какую суровую школу жизни прошли вы в детстве и юношестве, прежде чем стать писателем. Мы решили попросить вас написать для книги небольшой рассказ о каком-либо эпизоде из вашей жизни, когда вам было 13—14 лет. Ваш рассказ откроет нашу книгу и будет золотыми страницами в ней. Привет вам от миллиона ваших маленьких друзей — пионеров и школьников Урала. Как только вам можно будет — ждем вас к себе на Урал. Желаем еще много лет жизни и радости в творчестве».
В мае, перед самым нападением на Данию фашистских разбойников, Мартин Андерсен Нексе прислал свои воспоминания для книги ребят Урала.
«Я очень рад узнать, — пишет Нексе, — что пионеры и школьники Урала добились таких успехов в работе над книгой о своей родине. Спасибо за то, что держите меня в курсе дел. Это будет гигантская книга, и я не сомневаюсь, что она будет интересной. Она будет единственной в мире: насколько я знаю, впервые молодежь страны взяла на себя такую задачу. Желаю удачи. Мне очень приятно, что дети хотят получить что-нибудь от меня — посылаю им небольшой отрывок из моих воспоминаний — «Белая птица». Сердечно приветствую всех моих юных друзей».
Сколько радости было у ребят! Они решили отвести для «Белой птицы» почетное место в книге. Мартин Андерсен Нексе очень ждал книгу уральской детворы. Но фашистские палачи, захватив Данию, заключили знаменитого писателя в концентрационный лагерь.
Свердловский обком комсомола в июне 1941 года организовал специальный пионерский лагерь-санаторий для наиболее активных авторов. Сотни ребят — украинцев, русских, башкир, чувашей, манси — съехались на отдых в лагерь авторов книги «Урал — земля золотая». Здесь многие из них впервые встретились, познакомились и окончательно сдружились. Коллективная работа сроднила, спаяла ребят.
В лагере, во время походов в горы и лес, купаний и игр, авторы договорились отметить свою работу. Они пошли в краеведческое и географическое общества, заручились согласием Уральского картографического управления и, совершив восхождение на одну из безыменных гор Уральского хребта, оставили на вершине ее курган из камней, в котором спрягали акт:
И может быть, через несколько десятков лет новое поколение уральских ребят, взойдя на гору и раскидав курган, прочтет трогательный акт пионеров 1941 года, утверждающий за горой право называться именем книги, и с благодарностью вспомнит ее авторов.
Помни, читатель, книгу эту создавали не только ребята, фамилии которых значатся в списке авторов. Нет, ее создавали миллионы пионеров и школьников Урала. Пусть их фамилий ты не найдешь в списке, но знай — они тоже помогали создавать свою книгу. В ней бьется миллион маленьких детских сердец советских ребят и одно большое, благородное сердце — сердце незабвенного Алексея Максимовича Горького. Он незримо, но постоянно присутствовал с нами, помогал, одобрял нас.
В ЗАБОЕ.
БЕЛАЯ ПТИЦА
В детстве я часто хворал или, вернее сказать, часто вынужден был лежать в постели. И не только в детстве: вплоть до сорока лет я, пожалуй, ни одного дня не был вполне здоров. Но первые восемь лет были особенно тяжелыми: трудно было маленькому организму приспособиться к жизни. Много было возни с желёзками, нередко все лицо покрывалось язвочками, — одни глаза оставались нетронутыми. Меня донимали простудные заболевания, катарр бронхов, кашель; лихорадка привязывалась по всякому поводу. Приходилось пить рыбий жир, — в те времена это была желтая жидкость с затхлым запахом, которую так трудно было заставить себя глотать. Часто также отец приносил морской воды из гавани у известкового завода, где он работал на новом бассейне. Это была еще похуже рыбьего жира.
Со скуки я выковырял в плохо оштукатуренной стене ямку, и вот однажды в ней оказалась кучка насекомых. Мать пришла и замазала ямку зеленым мылом.
— Вот так, — сказала она, — теперь им досталось на орехи.
— Что это за противные насекомые?
— Это будильники бедных людей. Когда господь выгонял нас из рая, он дал их нам с собой, чтобы мы не просыпали по утрам.
Объяснением я был удовлетворен, но насекомых не перестал бояться.
— А ты не бойся, — успокаивала меня мать, — они тебе ничего не сделают. — У тебя слишком нежная кожа! Даже у маленьких принцев нет такой нежной кожи.
И, правда, клопы меня не трогали — ни тогда, ни после, — хотя мне немало приходилось жить — особенно в юности — по разным странам, в дешевых лачугах, ночевать по всяким трущобам, кишащим клопами. Бывало, когда нас оттуда выпроваживали ранним утром, у моего товарища по ночлегу все тело красное и воспаленное от укусов, а меня эти козявки и не тронули. Верно, когда я был еще совсем маленьким, они меня так основательно терзали, что в моей крови выработалось противоядие.
Потому ли, что я так боялся, или по другой причине, — но однажды мать постелила мне на диване в парадной комнате. Отец стал ворчать: диван был набивной, и в будни на нем даже сидеть не разрешалось. Но, видно, на этот раз со мной было что-то серьезное, потому что он уступил.
И вот я лежу и нежусь. Тут же и печка, — а в то время, должно быть, начиналась зима. Когда у матери бывают деньги, она затапливает уже среди дня, до того как из детского сада вернется мой брат с грифельной доской, букварем и мокрым носом. Пускай немного погреется: потом ему снова уходить — на известковый завод с бутылкой теплого кофе для отца. Он швыряет доску и букварь ко мне на постель и тут же начинает пересказывать то, что сегодня выучил. Он знает уже первые шесть букв алфавита и чуть не лопается от учености. Со мной он обращается как с безнадежным идиотом, и я рад тому, что он скоро опять уйдет. Но сам-то он не рад.
— У воды так холодно, — говорил он, хныча и забиваясь в угол за печкой.
Каждый день он помогает подносить булыжник для мостовой и убирать щебень, который накапливается на рабочей площадке отца. Он слишком мал для этого, и изо дня в день повторяется та же сцена. Он колотит кулаком по стене, воет и грозится убить отца и мать и всех нас вместе. Но стоит матери тихонько взглянуть на него полузатуманенными глазами, как он хватает корзинку с бутылкой и выбегает.
Зато вечером, когда он возвращается домой, — иногда с отцом, иногда один, — он счастлив и ласков со мной. Он мне всегда что-нибудь приносит: то хорошенький камушек, то створки больших ракушек, прилипающих к огромным валунам, которые ловцы камней поднимают со дна Каттегата и Эрезунда и доставляют в каменоломни. Мясо ракушек, точь-в-точь похожее по вкусу на яичный желток, брат с отцом поедают сами.
— Клянусь богом, вы уже побывали в трактире — и среди бела дня! — сердито говорит мать. — И, конечно, он еще там и явится, как обычно, пьяный.
Она гневно отбрасывает чулок, который штопала, и склоняет голову на руки. Брат не отвечает; по лицу видно, что отец запретил ему что бы то ни было рассказывать дома.
Вдруг он заявляет с самым беззаботным видом:
— В следующий раз я вам принесу целую шапку ракушек, — непременно принесу! А когда я стану большой, я тебе, мама, заработаю кучу денег. И в трактир ходить не буду.
Мать не может удержаться от улыбки.
И правда, отец вернулся пьяный, — но в прекрасном настроении. Он ввалился в комнату весь в снегу: снег лежал на его могучей черной шевелюре, снегом облепило короткую парусиновую куртку. Оказывается, он подрался с полицейским. Он рассказывал об этом со смехом, стоя в дверях и пошатываясь из стороны в сторону — этакий бородатый медведь. Лоб у него был в крови, шайку он потерял по дороге.
— Да плюнь ты на это! — сказал он, когда мать принесла воды и хотела смыть кровь. — Посмотрите лучше, что вам отец принес.
Из-под парусиновой куртки, которая вместе с подшитой под нее исландской шерстяной фуфайкой служила ему вместо полушубка, появилась замерзшая, полумертвая от голода чайка. Она могла стоять только на одной ноге, — другая бессильно повисла, как тряпка.
— Настоящая морская птица, а? — сказал отец, сияя от радости. — Возможно, с Борнхольма залетела.
Чайку занесло в гавань известкового завода на льдине, — лапы у нее вмерзли в лед. Отец освободил ее, забравшись с помощью багра на другую льдину.
— Пришлось обколоть лед деревянным башмаком, — рассказывал отец.
На обратном пути его остановил полицейский, должно быть, потому, что он прятал что-то под курткой.
— Уж мы с ним повалялись в канаве, — продолжал отец со смехом, — но он-таки вынужден был сбавить тон. Я бы мог ему всыпать еще, только боялся за птицу. Вот посмотрите, — она целехонька!
Отец сидел на краю моего ложа и рассказывал, а чайка стояла на одной ноге у маня на груди, прикрыв глаза. В тот вечер мы гордились отцом, мы его все любили, несмотря на исходивший от него запах трактира. Мать перегнулась через стол и буквально впилась в него глазами. А Георг, сжимая кулаки, грозно произнес:
— Я этого полицейского искалечу, вот только чуточку подрасту!
— Ты? — откликнулась мать, смеясь от души. — Это в твои-то шесть лет!
— Он у нас молодчина, — кивал отец, — он уже и булыжник умеет подкатывать.
Как мне хотелось услышать такую же похвалу от отца! Но он меня считал за неженку, потому что сам никогда не хворал.
В тот вечер Георгу, обычно спавшему на стульях в комнате родителей, постелили на диване, у меня в ногах. Дверь тихонько прикрыли. Желая друг другу спокойной ночи, отец и мать выглядели так, точно у них были тайные именины. Мне казалось, так ласково они еще никогда не глядели один на другого.
Очевидной виновницей торжества была белая птица, стоявшая теперь на одной ноге перед печкой, на куске торфа.
Мать кутила: она подбросила еще пару кусков торфа, и пламя, ярче вспыхнув в отверстии дверцы, озарило чайку. Долго лежал я, разглядывая птицу, пока она не растаяла в моих глазах. Брат, имевший достаточно причин устать, уснул тотчас же.
Проснувшись на другое утро, я рта не мог открыть, — такая на губах наросла короста. Мать должна была отмочить ее теплой водой, отец разрезал ножницами.
Он был дома, не на работе, хотя день был уже почти в разгаре. В воздухе было еще что-то от вчерашнего праздника: на очаге благоухал кофейник, а брата послали в лавку за настоящими булочками. Приятно было проснуться и увидеть все это!
Попозднее отец зарезал чайку, и мать ее зажарила. Пахло чудесно, — но радостное настроение исчезло. Белый вестник счастья как-то странно хрустел на могучих отцовских зубах. После обеда отец оделся и ушел. Мать вздохнула. Снова потянулись будни.
Глава первая
ДАЛЕКИЕ БЫЛИ
Несколько сотен миллионов лет назад, когда земля остыла, на месте нашего красивого, величественного Урала было безбрежное теплое море. На севере оно соединялось с Ледовитым океаном, а на юге со Средиземным морем.
В древнем уральском море жили только одноклеточные организмы — археоциты. Во влажном климате верхнего палеозоя на берегах и островах развились гигантские папоротники.
Проходили миллионы лет. Жизнь в море становилась разнообразнее и оживленнее. Появились иглокожие, трилобиты, кораллы, головоногие моллюски. За счет скелетов этих животных образовались горные породы известняков, из которых состоят целые скалы на берегах уральских рек Вишеры и Колвы.
Дно теплого уральского моря то медленно опускалось, то поднималось; на нем отложилось много ила, песка, известняков. Извергались подводные вулканы, и раскаленная лава потоками изливалась на дно моря.
В конце палеозойской эры Урал сильно изменился. Медленно, но неустанно, в течение нескольких миллионов лет поднималось дно древнего уральского моря. Выросли горы высотою до 9 километров. В это же время великих земных преобразований поднялись вершины Алтая и Тимана.
В пермский период конца палеозойской эры поднятое дно моря было смято в складки. Прорывая осадочные породы, известняки и песчаники, из глубины земли на поверхность хлынула жидкая лава.
Вот как рассказывает об этом геолог, профессор В. А. Варсанофьева:
«Под влиянием колоссального бокового давления, шедшего с востока, породы, в течение миллионов лет накапливавшиеся в податливой зоне уральской геосинклинали, были смяты в могучие складки и подняты из недр земной коры.
Эти складки изгибались, ломались, опрокидывались к западу, нагромождались одна на другую. Громадные массивы гранита вторглись, в толщу осадочных и изверженных пород и были вдавлены в полости возникающих складок. Они принесли с собой особенно большое количество паров, газов и летучих соединений, которые вызвали явления контактного метаморфизма и выкристаллизовались в виде ряда ценных и редких минералов в трещинах, превратившись в разнообразные рудные жилы».
Так выросли древние Уральские горы, безлесные, высочайшие, протянувшиеся от Северного до Каспийского моря.
Уральское море отступило от твердынь земли. Только на западной окраине Урала осталось глубокое море, да на востоке долго держались болотистые места, поросшие пышной растительностью.
Но прошли еще сотни миллионов лет, и не узнать было землю, где стояли древние Уральские горы; на их месте раскинулась равнина с болотами. В течение мезозойской эры Урал активно разрушался от деятельности ветра и воды, пока не сравнялись километровые горы.
В начале третичного периода кайнозойской эры вновь начали действовать силы, создающие горы. Потоки лавы хлынули из недр земли, медленно поднялись новые горные цепи. Только в это время, на много позднее Уральского хребта, образовались горы Кавказа, Альп, Памира, Гималаев, Гиндукуша. Возраст Уральских гор — триста миллионов лет (по Ферсману).
На помолодевшие Уральские горы, в следующий, четвертичный период кайнозойской эры опустилась великая зима. Горы Урала покрылись вечным снегом и ледниками. Льды двинулись с севера и поползли по горным вершинам, разрушая скалы. Молодой Урал утонул в океане льдов.
После отступления великой зимы хребет не представлял уже неприступных круч. Льды опрокинули некоторые горы, сгладили вершины их, разрушили массивные кряжи.
И еще несколько раз наступал ледник на уральскую плиту. И каждый раз все больше разрушались горы, дряхлели, исчезали неприступные скалы, огромные камни обтачивались в гладкие валуны. Когда-то неприступный высокий Урал принял современную форму. Первый человек, появившийся на Урале, мог еще видеть скалистый Урал, напоминающий современный горный Кавказ.
КАМЕНЬ «ОЛЕНИЙ» НА РЕКЕ ЧУСОВОЙ.
Давно это было. Так давно, что даже старики путаются во времени. Может, тысяча, а то и больше лет назад. Горы наши, которые Уралом зовем, состариться успели, а камень, известно, долго живет.
Но еще дольше живет молва. Все может умереть: и человек, и, лес, и гора, — а молва не умрет, не исчезнет. Жить будет. Она-то и довела до нас старый сказ о том, почему горы наши Уралом названы.
Поделиться книгой: