Преступление и наказание, Часть 6, Эпилог

Svidrigailov took out the revolver and cocked it.	Свидригайлов вынул револьвер и взвел курок.
Achilles raised his eyebrows.	Ахиллес приподнял брови.
"I say, this is not the place for such jokes!"	- А-зе, сто-зе, эти сутки (шутки) здеся не места!
"Why shouldn't it be the place?"	- Да почему же бы и не место?
"Because it isn't."	- А потому-зе, сто не места.
"Well, brother, I don't mind that.	- Ну, брат, это все равно.
It's a good place. When you are asked, you just say he was going, he said, to America."	Место хорошее; коли тебя станут спрашивать, так и отвечай, что поехал, дескать, в Америку.
He put the revolver to his right temple.	Он приставил револьвер к своему правому виску.
"You can't do it here, it's not the place," cried Achilles, rousing himself, his eyes growing bigger and bigger.	- А-зе здеся нельзя, здеся не места! - встрепенулся Ахиллес, расширяя все больше и больше зрачки.
Svidrigailov pulled the trigger.	Свидригайлов спустил курок.
CHAPTER VII	VII
The same day, about seven o'clock in the evening, Raskolnikov was on his way to his mother's and sister's lodging--the lodging in Bakaleyev's house which Razumihin had found for them.	В тот же день, но уже вечером, часу в седьмом, Раскольников подходил к квартире матери и сестры своей - к той самой квартире в доме Бакалеева, где устроил их Разумихин.
The stairs went up from the street.	Вход на лестницу был с улицы.
Raskolnikov walked with lagging steps, as though still hesitating whether to go or not.	Раскольников подходил, все еще сдерживая шаг и как бы колеблясь: войти или нет?
But nothing would have turned him back: his decision was taken.	Но он бы не воротился ни за что; решение его было принято.
"Besides, it doesn't matter, they still know nothing," he thought, "and they are used to thinking of me as eccentric."	"К тому же все равно, они еще ничего не знают, -думал он, - а меня уже привыкли считать за чудака..."
He was appallingly dressed: his clothes torn and dirty, soaked with a night's rain.	Костюм его был ужасен: все грязное, пробывшее всю ночь под дождем, изорванное, истрепанное.
His face was almost distorted from fatigue, exposure, the inward conflict that had lasted for twenty-four hours.	Лицо его было почти обезображено от усталости, непогоды, физического утомления и чуть не суточной борьбы с самим собою.
He had spent all the previous night alone, God knows where.	Всю эту ночь провел он один, бог знает где.
But anyway he had reached a decision.	Но, по крайней мере, он решился.
He knocked at the door which was opened by his mother.	Он постучал в дверь; ему отперла мать.
Dounia was not at home.	Дунечки дома не было.
Even the servant happened to be out.	Даже и служанки на ту пору не случилось.
At first Pulcheria Alexandrovna was speechless with joy and surprise; then she took him by the hand and drew him into the room.	Пульхерия Александровна сначала онемела от радостного изумления; потом схватила его за руку и потащила в комнату.

"Here you are!" she began, faltering with joy.	- Ну вот и ты! - начала она, запинаясь от радости.
"Don't be angry with me, Rodya, for welcoming you so foolishly with tears: I am laughing not crying.	- Не сердись на меня, Родя, что я тебя так глупо встречаю, со слезами: это я смеюсь, а не плачу.
Did you think I was crying?	Ты думаешь я плачу?
No, I am delighted, but I've got into such a stupid habit of shedding tears.	Нет, это я радуюсь, а уж у меня глупая привычка такая: слезы текут.
I've been like that ever since your father's death. I cry for anything.	Это у меня со смерти твоего отца, от всего плачу.
Sit down, dear boy, you must be tired; I see you are.	Садись, голубчик, устал, должно быть, вижу.
Ah, how muddy you are."	Ах, как ты испачкался.
"I was in the rain yesterday, mother...." Raskolnikov began.	- Я под дождем вчера был, мамаша... - начал было Раскольников.
"No, no," Pulcheria Alexandrovna hurriedly interrupted, "you thought I was going to cross-question you in the womanish way I used to; don't be anxious, I understand, I understand it alname = "note" now I've learned the ways here and truly I see for myself that they are better.	- Да нет же, нет! - вскинулась Пульхерия Александровна, перебивая его, - ты думал, я тебя так сейчас и допрашивать начну, по бабьей прежней привычке, не тревожься. Я ведь понимаю, все понимаю, теперь я уж выучилась по-здешнему и, право, сама вижу, что здесь умнее.
I've made up my mind once for alname = "note" how could I understand your plans and expect you to give an account of them?	Я раз навсегда рассудила: где мне понимать твои соображения и требовать у тебя отчетов?
God knows what concerns and plans you may have, or what ideas you are hatching; so it's not for me to keep nudging your elbow, asking you what you are thinking about?	У тебя, может быть, и бог знает какие дела и планы в голове, или мысли там какие-нибудь зарождаются; так мне тебя и толкать под руку: об чем, дескать, думаешь?
But, my goodness! why am I running to and fro as though I were crazy...?	Я вот... Ах господи! Да что же это я толкусь туда и сюда, как угорелая...
I am reading your article in the magazine for the third time, Rodya. Dmitri Prokofitch brought it to me.	Я вот, Родя, твою статью в журнале читаю уже в третий раз, мне Дмитрий Прокофьич принес.
Directly I saw it I cried out to myself: 'There, foolish one,' I thought, 'that's what he is busy about; that's the solution of the mystery!	Так я и ахнула, как увидела: вот дура-то, думаю про себя, вот он чем занимается, вот и разгадка вещей!
Learned people are always like that. He may have some new ideas in his head just now; he is thinking them over and I worry him and upset him.'	У него, может, новые мысли в голове, на ту пору; он их обдумывает, я его мучаю и смущаю.
I read it, my dear, and of course there was a great deal I did not understand; but that's only natural--how should I?"	Читаю, друг мой, и, конечно, много не понимаю; да оно, впрочем, так и должно быть: где мне?
"Show me, mother."	- Покажите-ка, мамаша.
Raskolnikov took the magazine and glanced at his article.	Раскольников взял газетку и мельком взглянул на свою статью.

Incongruous as it was with his mood and his circumstances, he felt that strange and bitter sweet sensation that every author experiences the first time he sees himself in print; besides, he was only twenty-three.	Как ни противоречило это его положению и состоянию, но он ощутил то странное и язвительно-сладкое чувство, какое испытывает автор, в первый раз видящий себя напечатанным, к тому же и двадцать три года сказались.
It lasted only a moment.	Это продолжалось одно мгновение.
After reading a few lines he frowned and his heart throbbed with anguish.	Прочитав несколько строк, он нахмурился, и страшная тоска сжала его сердце.
He recalled all the inward conflict of the preceding months.	Вся его душевная борьба последних месяцев напомнилась ему разом.
He flung the article on the table with disgust and anger.	С отвращением и досадой отбросил он статью на стол.
"But, however foolish I may be, Rodya, I can see for myself that you will very soon be one of the leading--if not the leading man--in the world of Russian thought.	- Но только, Родя, как я ни глупа, но все-таки я могу судить, что ты весьма скоро будешь одним из первых людей, если не самым первым в нашем ученом мире.
And they dared to think you were mad!	И смели они про тебя думать, что ты помешался.
You don't know, but they really thought that.	Ха-ха-ха! ты не знаешь - ведь они это думали!
Ah, the despicable creatures, how could they understand genius!	Ах, низкие червяки, да где им понимать, что такое ум!
And Dounia, Dounia was all but believing it--what do you say to that?	И ведь Дунечка тоже чуть не поверила - каково?
Your father sent twice to magazines--the first time poems (I've got the manuscript and will show you) and the second time a whole novel (I begged him to let me copy it out) and how we prayed that they should be taken--they weren't!	Покойник отец твой два раза отсылал в журналы - сначала стихи (у меня и тетрадка хранится, я тебе когда-нибудь покажу), а потом уж и целую повесть (я сама выпросила, чтоб он дал мне переписать), и уж как мы молились оба, чтобы приняли, - не приняли!
I was breaking my heart, Rodya, six or seven days ago over your food and your clothes and the way you are living.	Я, Родя, дней шесть-семь назад убивалась, смотря на твое платье, как ты живешь, что ешь и в чем ходишь.
But now I see again how foolish I was, for you can attain any position you like by your intellect and talent.	А теперь вижу, что опять-таки глупа была, потому захочешь, все теперь себе сразу достанешь, умом и талантом.
No doubt you don't care about that for the present and you are occupied with much more important matters...."	Это ты покамест, значит, не хочешь теперь и гораздо важнейшими делами занимаешься...
"Dounia's not at home, mother?"	- Дуни дома нет, мамаша?
"No, Rodya.	- Нету, Родя.
I often don't see her; she leaves me alone.	Очень часто ее дома не вижу, оставляет меня одну.
Dmitri Prokofitch comes to see me, it's so good of him, and he always talks about you.	Дмитрий Прокофьич, спасибо ему, заходит со мной посидеть и все об тебе говорит.
He loves you and respects you, my dear.	Любит он тебя и уважает, мой друг.

I don't say that Dounia is very wanting in consideration.	Про сестру же не говорю, чтоб она уж так очень была ко мне непочтительна.
I am not complaining.	Я ведь не жалуюсь.
She has her ways and I have mine; she seems to have got some secrets of late and I never have any secrets from you two.	У ней свой характер, у меня свой; у ней свои тайны какие-то завелись; ну у меня тайн от вас нет никаких.
Of course, I am sure that Dounia has far too much sense, and besides she loves you and me... but I don't know what it will all lead to.	Конечно, я твердо уверена, что Дуня слишком умна и, кроме того, и меня и тебя любит... но уж не знаю, к чему все это приведет.
You've made me so happy by coming now, Rodya, but she has missed you by going out; when she comes in I'll tell her: 'Your brother came in while you were out. Where have you been all this time?'	Вот ты меня осчастливил теперь, Родя, что зашел, а она-то вот и прогуляла; придет, я и скажу: а без тебя брат был, а ты где изволила время проводить?
You mustn't spoil me, Rodya, you know; come when you can, but if you can't, it doesn't matter, I can wait.	Ты меня, Родя, очень-то и не балуй: можно тебе -зайди, нельзя - нечего делать, и так подожду.
I shall know, anyway, that you are fond of me, that will be enough for me.	Ведь я все-таки буду знать, что ты меня любишь, с меня и того довольно.
I shall read what you write, I shall hear about you from everyone, and sometimes you'll come yourself to see me. What could be better?	Буду вот твои сочинения читать, буду про тебя слышать ото всех, а нет-нет - и сам зайдешь проведать, чего ж лучше?
Here you've come now to comfort your mother, I see that."	Ведь вот зашел же теперь, чтоб утешить мать, я ведь вижу...
Here Pulcheria Alexandrovna began to cry.	Тут Пульхерия Александровна вдруг заплакала.
"Here I am again!	- Опять я!
Don't mind my foolishness.	Не гляди на меня, дуру!
My goodness, why am I sitting here?" she cried, jumping up. "There is coffee and I don't offer you any.	Ах господи, да что ж я сижу, - вскричала она, срываясь с места, - ведь кофей есть, а я тебя и не потчую!
Ah, that's the selfishness of old age.	Вот ведь эгоизм-то старушечий что значит.
I'll get it at once!"	Сейчас, сейчас!
"Mother, don't trouble, I am going at once.	- Маменька, оставьте это, я сейчас пойду.
I haven't come for that.	Я не для того пришел.
Please listen to me."	Пожалуйста, выслушайте меня.
Pulcheria Alexandrovna went up to him timidly.	Пульхерия Александровна робко подошла к нему.
"Mother, whatever happens, whatever you hear about me, whatever you are told about me, will you always love me as you do now?" he asked suddenly from the fullness of his heart, as though not thinking of his words and not weighing them.	- Маменька, что бы ни случилось, что бы вы обо мне ни услышали, что бы вам обо мне ни сказали, будете ли вы любить меня так, как теперь? - спросил он вдруг от полноты сердца, как бы не думая о своих словах и не взвешивая их.
"Rodya, Rodya, what is the matter?	- Родя, Родя, что с тобою?
How can you ask me such a question?	Да как же ты об этом спрашивать можешь!
Why, who will tell me anything about you?	Да кто про тебя мне что-нибудь скажет?

Besides, I shouldn't believe anyone, I should refuse to listen."	Да я и не поверю никому, кто бы ко мне ни пришел, просто прогоню.
"I've come to assure you that I've always loved you and I am glad that we are alone, even glad Dounia is out," he went on with the same impulse. "I have come to tell you that though you will be unhappy, you must believe that your son loves you now more than himself, and that all you thought about me, that I was cruel and didn't care about you, was all a mistake.	- Я пришел вас уверить, что я вас всегда любил, и теперь рад, что мы одни, рад даже, что Дунечки нет, - продолжал он с тем же порывом, - я пришел вам сказать прямо, что хоть вы и несчастны будете, но все-таки знайте, что сын ваш любит вас теперь больше себя и что все, что вы думали про меня, что я жесток и не люблю вас, все это была неправда.
I shall never cease to love you....	Вас я никогда не перестану любить...
Well, that's enough: I thought I must do this and begin with this...."	Ну и довольно; мне казалось, что так надо сделать и этим начать...
Pulcheria Alexandrovna embraced him in silence, pressing him to her bosom and weeping gently.	Пульхерия Александровна молча обнимала его, прижимала к своей груди и тихо плакала.
"I don't know what is wrong with you, Rodya," she said at last. "I've been thinking all this time that we were simply boring you and now I see that there is a great sorrow in store for you, and that's why you are miserable.	- Что с тобой, Родя, не знаю, - сказала она наконец, - думала я все это время, что мы просто надоедаем тебе, а теперь вижу по всему, что тебе великое горе готовится, оттого ты и тоскуешь.
I've foreseen it a long time, Rodya.	Давно я уже предвижу это, Родя.
Forgive me for speaking about it. I keep thinking about it and lie awake at nights.	Прости меня, что об этом заговорила; все об этом думаю и по ночам не сплю.
Your sister lay talking in her sleep all last night, talking of nothing but you.	Эту ночь и сестра твоя всю напролет в бреду пролежала и все о тебе вспоминала.
I caught something, but I couldn't make it out.	Расслушала я что-то, а ничего не поняла.
I felt all the morning as though I were going to be hanged, waiting for something, expecting something, and now it has come!	Все утро как перед казнью ходила, чего-то ждала, предчувствовала и вот дождалась!
Rodya, Rodya, where are you going?	Родя, Родя, куда же ты?
You are going away somewhere?"	Едешь, что ли, куда-нибудь?
"Yes."	- Еду.
"That's what I thought!	- Так я и думала!
I can come with you, you know, if you need me.	Да ведь и я с тобой поехать могу, если тебе надо будет.
And Dounia, too; she loves you, she loves you dearly--and Sofya Semyonovna may come with us if you like. You see, I am glad to look upon her as a daughter even...	И Дуня; она тебя любит, она очень любит тебя, и Софья Семеновна, пожалуй, пусть с нами едет, если надо; видишь, я охотно ее вместо дочери даже возьму.
Dmitri Prokofitch will help us to go together. But... where... are you going?"	Нам Дмитрий Прокофьич поможет вместе собраться... но... куда же ты... едешь?
"Good-bye, mother."	- Прощай, маменька.
"What, to-day?" she cried, as though losing him for ever.	- Как! Сегодня же! - вскрикнула она, как бы теряя его навеки.

"I can't stay, I must go now...."	- Мне нельзя, мне пора, мне очень нужно...
"And can't I come with you?"	- И мне нельзя с тобой?
"No, but kneel down and pray to God for me.	- Нет, а вы станьте на колени и помолитесь за меня богу.
Your prayer perhaps will reach Him."	Ваша молитва, может, и дойдет.
"Let me bless you and sign you with the cross.	- Дай же я перекрещу тебя, благословлю тебя!
That's right, that's right.	Вот так, вот так.
Oh, God, what are we doing?"	О боже, что это мы делаем!
Yes, he was glad, he was very glad that there was no one there, that he was alone with his mother.	Да, он был рад, он был очень рад, что никого не было, что они были наедине с матерью.
For the first time after all those awful months his heart was softened.	Как бы за все это ужасное время разом размягчилось его сердце.
He fell down before her, he kissed her feet and both wept, embracing.	Он упал пред нею, он ей ноги целовал, и оба, обнявшись, плакали.
And she was not surprised and did not question him this time.	И она не удивлялась и не расспрашивала на этот раз.
For some days she had realised that something awful was happening to her son and that now some terrible minute had come for him.	Она уже давно понимала, что с сыном что-то ужасное происходит, а теперь приспела какая-то страшная для него минута.
"Rodya, my darling, my first born," she said sobbing, "now you are just as when you were little. You would run like this to me and hug me and kiss me. When your father was living and we were poor, you comforted us simply by being with us and when I buried your father, how often we wept together at his grave and embraced, as now.	- Родя, милый мой, первенец ты мой, - говорила она, рыдая, - вот ты теперь такой же, как был маленький, так же приходил ко мне, так же обнимал и целовал меня; еще когда мы с отцом жили и бедовали, ты утешал нас одним уже тем, что был с нами, а как я похоронила отца, - то сколько раз мы, обнявшись с тобой вот так, как теперь, на могилке его плакали.
And if I've been crying lately, it's that my mother's heart had a foreboding of trouble.	А что я давно плачу, то это сердце материнское беду предузнало.
The first time I saw you, that evening, you remember, as soon as we arrived here, I guessed simply from your eyes. My heart sank at once, and to-day when I opened the door and looked at you, I thought the fatal hour had come.	Я как только в первый раз увидела тебя тогда, вечером, помнишь, как мы только что приехали сюда, то все по твоему взгляду одному угадала, так сердце у меня тогда и дрогнуло, а сегодня как отворила тебе, взглянула, ну, думаю, видно пришел час роковой.
Rodya, Rodya, you are not going away to-day?"	Родя, Родя, ты ведь не сейчас едешь?
"No!"	- Нет.
"You'll come again?"	- Ты еще придешь?
"Yes... I'll come."	- Да... приду.
"Rodya, don't be angry, I don't dare to question you.	- Родя, не сердись, я и расспрашивать не смею.
I know I mustn't. Only say two words to me--is it far where you are going?"	Знаю, что не смею, но так, два только словечка скажи мне, далеко куда ты едешь?
"Very far."	- Очень далеко.

"What is awaiting you there? Some post or career for you?"	- Что же там, служба какая, карьера, что ли, тебе?
"What God sends... only pray for me."	- Что бог пошлет... помолитесь только за меня...
Raskolnikov went to the door, but she clutched him and gazed despairingly into his eyes.	Раскольников пошел к дверям, но она ухватилась за него и отчаянным взглядом смотрела ему в глаза.
Her face worked with terror.	Лицо ее исказилось от ужаса.
"Enough, mother," said Raskolnikov, deeply regretting that he had come.	- Довольно, маменька, - сказал Раскольников, глубоко раскаиваясь, что вздумал прийти.
"Not for ever, it's not yet for ever?	- Не навек? Ведь еще не навек?
You'll come, you'll come to-morrow?"	Ведь ты придешь, завтра придешь?
"I will, I will, good-bye."	- Приду, приду, прощайте.
He tore himself away at last.	Он вырвался наконец.
It was a warm, fresh, bright evening; it had cleared up in the morning.	Вечер был свежий, теплый и ясный; погода разгулялась еще с утра.
Raskolnikov went to his lodgings; he made haste.	Раскольников шел в свою квартиру; он спешил.
He wanted to finish all before sunset.	Ему хотелось кончить все до заката солнца.
He did not want to meet anyone till then.	До тех же пор не хотелось бы с кем-нибудь повстречаться.
Going up the stairs he noticed that Nastasya rushed from the samovar to watch him intently.	Поднимаясь в свою квартиру, он заметил, что Настасья, оторвавшись от самовара, пристально следит за ним и провожает его глазами.
"Can anyone have come to see me?" he wondered.	"Уж нет ли кого у меня?" - подумал он.
He had a disgusted vision of Porfiry.	Ему с отвращением померещился Порфирий.
But opening his door he saw Dounia.	Но, дойдя до своей комнаты и отворив ее, он увидел Дунечку.
She was sitting alone, plunged in deep thought, and looked as though she had been waiting a long time.	Она сидела одна-одинешенька, в глубоком раздумье и, кажется, давно уже ждала его.
He stopped short in the doorway.	Он остановился на пороге.
She rose from the sofa in dismay and stood up facing him.	Она привстала с дивана в испуге и выпрямилась пред ним.
Her eyes, fixed upon him, betrayed horror and infinite grief.	Ее взгляд, неподвижно устремленный не него, изображал ужас и неутолимую скорбь.
And from those eyes alone he saw at once that she knew.	И по одному этому взгляду он уже понял сразу, что ей все известно.
"Am I to come in or go away?" he asked uncertainly.	- Что же, мне входить к тебе или уйти? - спросил он недоверчиво.
"I've been all day with Sofya Semyonovna. We were both waiting for you.	- Я целый день сидела у Софьи Семеновны; мы ждали тебя обе.
We thought that you would be sure to come there."	Мы думали, что ты непременно туда зайдешь.

Raskolnikov went into the room and sank exhausted on a chair.	Раскольников вошел в комнату и в изнеможении сел на стул.
"I feel weak, Dounia, I am very tired; and I should have liked at this moment to be able to control myself."	- Я как-то слаб, Дуня; уж очень устал; а мне бы хотелось хоть в эту-то минуту владеть собою вполне.
He glanced at her mistrustfully.	Он недоверчиво вскинул на нее глазами.
"Where were you all night?"	- Где же ты был всю ночь?
"I don't remember clearly. You see, sister, I wanted to make up my mind once for all, and several times I walked by the Neva, I remember that I wanted to end it all there, but...	- Не помню хорошо; видишь, сестра, я окончательно хотел решиться и много раз ходил близ Невы; это я помню.
I couldn't make up my mind," he whispered, looking at her mistrustfully again.	Я хотел там и покончить, но... я не решился... -прошептал он, опять недоверчиво взглядывая наДуню.
"Thank God!	- Слава богу!
That was just what we were afraid of, Sofya Semyonovna and I.	А как мы боялись именно этого, я и Софья Семеновна!
Then you still have faith in life? Thank God, thank God!"	Стало быть, ты в жизнь еще веруешь: слава богу, слава богу!
Raskolnikov smiled bitterly.	Раскольников горько усмехнулся.
"I haven't faith, but I have just been weeping in mother's arms; I haven't faith, but I have just asked her to pray for me.	- Я не веровал, а сейчас вместе с матерью, обнявшись, плакали; я не верую, а ее просил за себя молиться.
I don't know how it is, Dounia, I don't understand it."	Это бог знает как делается, Дунечка, и я ничего в этом не понимаю.
"Have you been at mother's?	- Ты у матери был?
Have you told her?" cried Dounia, horror-stricken.	Ты же ей и сказал? - в ужасе воскликнула Дуня.
"Surely you haven't done that?"	- Неужели ты решился сказать?
"No, I didn't tell her... in words; but she understood a great deal.	- Нет, не сказал... словами; но она многое поняла.
She heard you talking in your sleep.	Она слышала ночью, как ты бредила.
I am sure she half understands it already.	Я уверен, что она уже половину понимает.
Perhaps I did wrong in going to see her.	Я, может быть, дурно сделал, что заходил.
I don't know why I did go.	Уж и не знаю, для чего я даже и заходил-то.
I am a contemptible person, Dounia."	Я низкий человек, Дуня.
"A contemptible person, but ready to face suffering!	- Низкий человек, а на страданье готов идти!
You are, aren't you?"	Ведь ты идешь же?
"Yes, I am going.	- Иду.
At once.	Сейчас.

Yes, to escape the disgrace I thought of drowning myself, Dounia, but as I looked into the water, I thought that if I had considered myself strong till now I'd better not be afraid of disgrace," he said, hurrying on.	Да, чтоб избежать этого стыда, я и хотел утопиться, Дуня, но подумал, уже стоя над водой, что если я считал себя до сей поры сильным, то пусть же я и стыда теперь не убоюсь, - сказал он, забегая наперед.
"It's pride, Dounia."	- Это гордость, Дуня?
"Pride, Rodya."	- Гордость, Родя.
There was a gleam of fire in his lustreless eyes; he seemed to be glad to think that he was still proud.	Как будто огонь блеснул в его потухших глазах; ему точно приятно стало, что он еще горд.
"You don't think, sister, that I was simply afraid of the water?" he asked, looking into her face with a sinister smile.	- А ты не думаешь, сестра, что я просто струсил воды? - спросил он с безобразною усмешкой, заглядывая в ее лицо.
"Oh, Rodya, hush!" cried Dounia bitterly.	- О, Родя, полно! - горько воскликнула Дуня.
Silence lasted for two minutes.	Минуты две продолжалось молчание.
He sat with his eyes fixed on the floor; Dounia stood at the other end of the table and looked at him with anguish.	Он сидел потупившись и смотрел в землю; Дунечка стояла на другом конце стола и с мучением смотрела на него.
Suddenly he got up.	Вдруг он встал:
"It's late, it's time to go!	- Поздно, пора.
I am going at once to give myself up.	Я сейчас иду предавать себя.
But I don't know why I am going to give myself up."	Но я не знаю, для чего я иду предавать себя.
Big tears fell down her cheeks.	Крупные слезы текли по щекам ее.
"You are crying, sister, but can you hold out your hand to me?"	- Ты плачешь, сестра, а можешь ты протянуть мне руку?
"You doubted it?"	- И ты сомневался в этом?
She threw her arms round him.	Она крепко обняла его.
"Aren't you half expiating your crime by facing the suffering?" she cried, holding him close and kissing him.	- Разве ты, идучи на страдание, не смываешь уже вполовину свое преступление? - вскричала она, сжимая его в объятиях и целуя его.
"Crime?	- Преступление?
What crime?" he cried in sudden fury. "That I killed a vile noxious insect, an old pawnbroker woman, of use to no one!... Killing her was atonement for forty sins. She was sucking the life out of poor people. Was that a crime?	Какое преступление? - вскричал он вдруг, в каком-то внезапном бешенстве, - то, что я убил гадкую, зловредную вошь, старушонку процентщицу, никому не нужную, которую убить сорок грехов простят, которая из бедных сок высасывала, и это-то преступление?
I am not thinking of it and I am not thinking of expiating it, and why are you all rubbing it in on all sides? 'A crime! a crime!'	Не думаю я о нем и смывать его не думаю. И что мне все тычут со всех сторон: "преступление, преступление!"
Only now I see clearly the imbecility of my cowardice, now that I have decided to face this superfluous disgrace.	Только теперь вижу ясно всю нелепость моего малодушия, теперь, как уж решился идти на этот ненужный стыд!

It's simply because I am contemptible and have nothing in me that I have decided to, perhaps too for my advantage, as that...	Просто от низости и бездарности моей решаюсь, да разве еще из выгоды, как предлагал этот...
Porfiry... suggested!"	Порфирий!..
"Brother, brother, what are you saying?	- Брат, брат, что ты это говоришь!
Why, you have shed blood?" cried Dounia in despair.	Но ведь ты кровь пролил! - в отчаянии вскричала Дуня.
"Which all men shed," he put in almost frantically, "which flows and has always flowed in streams, which is spilt like champagne, and for which men are crowned in the Capitol and are called afterwards benefactors of mankind.	- Которую все проливают, - подхватил он чуть не в исступлении, - которая льется и всегда лилась на свете, как водопад, которую льют, как шампанское, и за которую венчают в Капитолии и называют потом благодетелем человечества.
Look into it more carefully and understand it!	Да ты взгляни только пристальнее и разгляди!
I too wanted to do good to men and would have done hundreds, thousands of good deeds to make up for that one piece of stupidity, not stupidity even, simply clumsiness, for the idea was by no means so stupid as it seems now that it has failed.... (Everything seems stupid when it fails.) By that stupidity I only wanted to put myself into an independent position, to take the first step, to obtain means, and then everything would have been smoothed over by benefits immeasurable in comparison....	Я сам хотел добра людям и сделал бы сотни, тысячи добрых дел вместо одной этой глупости, даже не глупости, а просто неловкости, так как вся эта мысль была вовсе не так глупа, как теперь она кажется, при неудаче... (При неудаче все кажется глупо!) Этою глупостью я хотел только поставить себя в независимое положение, первый шаг сделать, достичь средств, и там все бы загладилось неизмеримою, сравнительно, пользой...
But I... I couldn't carry out even the first step, because I am contemptible, that's what's the matter!	Но я, я и первого шага не выдержал, потому что я - подлец! Вот в чем все и дело!
And yet I won't look at it as you do. If I had succeeded I should have been crowned with glory, but now I'm trapped."	И все-таки вашим взглядом не стану смотреть: если бы мне удалось, то меня бы увенчали, а теперь в капкан!
"But that's not so, not so!	- Но ведь это не то, совсем не то!
Brother, what are you saying?"	Брат, что ты это говоришь!
"Ah, it's not picturesque, not aesthetically attractive!	- А! не та форма, не так эстетически хорошая форма!
I fail to understand why bombarding people by regular siege is more honourable.	Ну я решительно не понимаю: почему лупить в людей бомбами, правильною осадой, более почтенная форма?
The fear of appearances is the first symptom of impotence.	Боязнь эстетики есть первый признак бессилия!..
I've never, never recognised this more clearly than now, and I am further than ever from seeing that what I did was a crime.	Никогда, никогда яснее не сознавал я этого, как теперь, и более чем когда-нибудь не понимаю моего преступления!
I've never, never been stronger and more convinced than now."	Никогда, никогда не был я сильнее и убежденнее, чем теперь!..

The colour had rushed into his pale exhausted face, but as he uttered his last explanation, he happened to meet Dounia's eyes and he saw such anguish in them that he could not help being checked.	Краска даже ударила в его бледное, изнуренное лицо. Но, проговаривая последнее восклицание, он нечаянно встретился взглядом с глазами Дуни, и столько, столько муки за себя встретил он в этом взгляде, что невольно опомнился.
He felt that he had, anyway, made these two poor women miserable, that he was, anyway, the cause...	Он почувствовал, что все-таки сделал несчастными этих двух бедных женщин. Все-таки он же причиной...
"Dounia darling, if I am guilty forgive me (though I cannot be forgiven if I am guilty).	- Дуня, милая! Если я виновен, прости меня (хоть меня и нельзя простить, если я виновен).
Good-bye!	Прощай!
We won't dispute.	Не будем спорить!
It's time, high time to go.	Пора, очень пора.
Don't follow me, I beseech you, I have somewhere else to go....	Не ходи за мной, умоляю тебя, мне еще надо зайти...
But you go at once and sit with mother.	А поди теперь и тотчас же сядь подле матери.
I entreat you to!	Умоляю тебя об этом!
It's my last request of you.	Это последняя, самая большая моя просьба к тебе.
Don't leave her at all; I left her in a state of anxiety, that she is not fit to bear; she will die or go out of her mind.	Не отходи от нее все время; я оставил ее в тревоге, которую она вряд ли перенесет: она или умрет, или сойдет с ума.
Be with her!	Будь же с нею!
Razumihin will be with you.	Разумихин будет при вас; я ему говорил...
I've been talking to him.... Don't cry about me: I'll try to be honest and manly all my life, even if I am a murderer.	Не плачь обо мне: я постараюсь быть и мужественным, и честным, всю жизнь, хоть я и убийца.
Perhaps I shall some day make a name.	Может быть, ты услышишь когда-нибудь мое имя.
I won't disgrace you, you will see; I'll still show.... Now good-bye for the present," he concluded hurriedly, noticing again a strange expression in Dounia's eyes at his last words and promises.	Я не осрамлю вас, увидишь; я еще докажу... теперь покамест до свиданья, - поспешил он заключить, опять заметив какое-то странное выражение в глазах Дуни при последних словах и обещаниях его.
"Why are you crying?	- Что же ты так плачешь?
Don't cry, don't cry: we are not parting for ever!	Не плачь, не плачь; ведь не совсем же расстаемся!..
Ah, yes!	Ах, да!
Wait a minute, I'd forgotten!"	Постой, забыл!..
He went to the table, took up a thick dusty book, opened it and took from between the pages a little water-colour portrait on ivory.	Он подошел к столу, взял одну толстую, запыленную книгу, развернул ее и вынул заложенный между листами маленький портретик, акварелью, на слоновой кости.

It was the portrait of his landlady's daughter, who had died of fever, that strange girl who had wanted to be a nun.	Это был портрет хозяйкиной дочери, его бывшей невесты, умершей в горячке, той самой странной девушки, которая хотела идти в монастырь.
For a minute he gazed at the delicate expressive face of his betrothed, kissed the portrait and gave it to Dounia.	С минуту он всматривался в это выразительное и болезненное личико, поцеловал портрет и передал Дунечке.
"I used to talk a great deal about it to her, only to her," he said thoughtfully. "To her heart I confided much of what has since been so hideously realised.	- Вот с нею я много переговорил и об этом, с нею одной, - произнес он вдумчиво, - ее сердцу я много сообщил из того, что потом так безобразно сбылось.
Don't be uneasy," he returned to Dounia, "she was as much opposed to it as you, and I am glad that she is gone.	Не беспокойся, - обратился он к Дуне, - она не согласна была, как и ты, и я рад, что ее уж нет.
The great point is that everything now is going to be different, is going to be broken in two," he cried, suddenly returning to his dejection. "Everything, everything, and am I prepared for it?	Главное, главное в том, что все теперь пойдет по-новому, переломится надвое, - вскричал он вдруг, опять возвращаясь к тоске своей, - все, все, а приготовлен ли я к тому?
Do I want it myself?	Хочу ли я этого сам?
They say it is necessary for me to suffer!	Это, говорят, для моего испытания нужно!
What's the object of these senseless sufferings? shall I know any better what they are for, when I am crushed by hardships and idiocy, and weak as an old man after twenty years' penal servitude? And what shall I have to live for then?	К чему, к чему все эти бессмысленные испытания? К чему они, лучше ли я буду сознавать тогда, раздавленный муками, идиотством, в старческом бессилии после двадцатилетней каторги, чем теперь сознаю, и к чему мне тогда жить?
Why am I consenting to that life now?	Зачем я теперь-то соглашаюсь так жить?
Oh, I knew I was contemptible when I stood looking at the Neva at daybreak to-day!"	О, я знал, что я подлец, когда я сегодня, на рассвете, стоял над Невой!
At last they both went out.	Оба наконец вышли.
It was hard for Dounia, but she loved him.	Трудно было Дуне, но она любила его!
She walked away, but after going fifty paces she turned round to look at him again.	Она пошла, но, отойдя шагов пятьдесят, обернулась еще раз взглянуть на него.
He was still in sight.	Его еще было видно.
At the corner he too turned and for the last time their eyes met; but noticing that she was looking at him, he motioned her away with impatience and even vexation, and turned the corner abruptly.	Но, дойдя до угла, обернулся и он; в последний раз они встретились взглядами; но, заметив, что она на него смотрит, он нетерпеливо и даже с досадой махнул рукой, чтоб она шла, а сам круто повернул за угол.
"I am wicked, I see that," he thought to himself, feeling ashamed a moment later of his angry gesture to Dounia.	"Я зол, я это и вижу - думал он про себя, устыдясь чрез минуту своего досадливого жеста рукойДуне.
"But why are they so fond of me if I don't deserve it?	- Но зачем же они сами меня так любят, если я не стою того!

Oh, if only I were alone and no one loved me and I too had never loved anyone! _Nothing of all this would have happened._ But I wonder shall I in those fifteen or twenty years grow so meek that I shall humble myself before people and whimper at every word that I am a criminal?	О, если б я был один и никто не любил меня, и сам бы я никого никогда не любил! Не было бы всего этого! А любопытно, неужели в эти будущие пятнадцать - двадцать лет так уже смирится душа моя, что я с благоговением буду хныкать пред людьми, называя себя ко всякому слову разбойником?
Yes, that's it, that's it, that's what they are sending me there for, that's what they want.	Да, именно, именно! Для этого-то они и ссылают меня теперь, этого-то им и надобно...
Look at them running to and fro about the streets, every one of them a scoundrel and a criminal at heart and, worse still, an idiot.	Вот они снуют все по улице взад и вперед, и ведь всякий-то из них подлец и разбойник уже по натуре своей; хуже того - идиот!
But try to get me off and they'd be wild with righteous indignation.	А попробуй обойди меня ссылкой, и все они взбесятся от благородного негодования!
Oh, how I hate them all!"	О, как я их всех ненавижу!"
He fell to musing by what process it could come to pass, that he could be humbled before all of them, indiscriminately--humbled by conviction.	Он глубоко задумался о том: "каким же это процессом может так произойти, что он наконец пред всеми ими уже без рассуждений смирится, убеждением смирится!
And yet why not?	А что ж, почему ж и нет?
It must be so.	Конечно, так и должно быть.
Would not twenty years of continual bondage crush him utterly?	Разве двадцать лет беспрерывного гнета не добьют окончательно?
Water wears out a stone.	Вода камень точит.
And why, why should he live after that? Why should he go now when he knew that it would be so?	И зачем, зачем же жить после этого, зачем я иду теперь, когда сам знаю, что все это будет именно так, как по книге, а не иначе!"
It was the hundredth time perhaps that he had asked himself that question since the previous evening, but still he went.	Он уже в сотый раз, может быть, задавал себе этот вопрос со вчерашнего вечера, но все-таки шел.
CHAPTER VIII	VIII
When he went into Sonia's room, it was already getting dark.	Когда он вошел к Соне, уже начинались сумерки.
All day Sonia had been waiting for him in terrible anxiety.	Весь день Соня прождала его в ужасном волнении.
Dounia had been waiting with her.	Они ждали вместе с Дуней.
She had come to her that morning, remembering Svidrigailov's words that Sonia knew.	Та пришла к ней еще с утра, вспомнив вчерашние слова Свидригайлова, что Соня "об этом знает".
We will not describe the conversation and tears of the two girls, and how friendly they became.	Не станем передавать подробностей разговора и слез обеих женщин, и насколько сошлись они между собой.

Dounia gained one comfort at least from that interview, that her brother would not be alone. He had gone to her, Sonia, first with his confession; he had gone to her for human fellowship when he needed it; she would go with him wherever fate might send him.	Дуня из этого свидания, по крайней мере, вынесла одно утешение, что брат будет не один: к ней, Соне, к первой пришел он со своею исповедью; в ней искал он человека, когда ему понадобился человек; она же и пойдет за ним, куда пошлет судьба.
Dounia did not ask, but she knew it was so.	Она и не спрашивала, но знала, что это будет так.
She looked at Sonia almost with reverence and at first almost embarrassed her by it.	Она смотрела на Соню даже с каким-то благоговением и сначала почти смущала ее этим благоговейным чувством, с которым к ней относилась.
Sonia was almost on the point of tears. She felt herself, on the contrary, hardly worthy to look at Dounia.	Соня готова была даже чуть не заплакать: она, напротив, считала себя недостойною даже взглянуть на Дуню.
Dounia's gracious image when she had bowed to her so attentively and respectfully at their first meeting in Raskolnikov's room had remained in her mind as one of the fairest visions of her life.	Прекрасный образ Дуни, когда та откланялась ей с таким вниманием и уважением во время их первого свидания у Раскольникова, с тех пор навеки остался в душе ее, как одно из самых прекрасных и недосягаемых видений в ее жизни.
Dounia at last became impatient and, leaving Sonia, went to her brother's room to await him there; she kept thinking that he would come there first.	Дунечка наконец не вытерпела и оставила Соню, чтобы ждать брата в его квартире; ей все казалось, что он туда прежде придет.
When she had gone, Sonia began to be tortured by the dread of his committing suicide, and Dounia too feared it.	Оставшись одна, Соня тотчас же стала мучиться от страха при мысли, что, может быть, действительно он покончит самоубийством. Того же боялась и Дуня.
But they had spent the day trying to persuade each other that that could not be, and both were less anxious while they were together.	Но обе они весь день наперерыв разубеждали друг друга всеми доводами в том, что этого быть не может, и были спокойнее, пока были вместе.
As soon as they parted, each thought of nothing else.	Теперь же, только что разошлись, и та и другая стали об одном этом только и думать.
Sonia remembered how Svidrigailov had said to her the day before that Raskolnikov had two alternatives--Siberia or...	Соня припоминала, как вчера Свидригайлов сказал ей, что у Раскольникова две дороги -Владимирка или...
Besides she knew his vanity, his pride and his lack of faith.	Она знала к тому же его тщеславие, заносчивость, самолюбие и неверие.
"Is it possible that he has nothing but cowardice and fear of death to make him live?" she thought at last in despair.	"Неужели же одно только малодушие и боязнь смерти могут заставить его жить?" - подумала она, наконец, в отчаянии.
Meanwhile the sun was setting.	Солнце между тем уже закатывалось.
Sonia was standing in dejection, looking intently out of the window, but from it she could see nothing but the unwhitewashed blank wall of the next house.	Она грустно стояла пред окном и пристально смотрела в него, - но в окно это была видна только одна капитальная небеленая стена соседнего дома.

At last when she began to feel sure of his death--he walked into the room.	Наконец, когда уж она дошла до совершенного убеждения в смерти несчастного, - он вошел в ее комнату.
She gave a cry of joy, but looking carefully into his face she turned pale.	Радостный крик вырвался из ее груди. Но, взглянув пристально в его лицо, она вдруг побледнела.
"Yes," said Raskolnikov, smiling. "I have come for your cross, Sonia.	- Ну да! - сказал, усмехаясь, Раскольников, - я за твоими крестами, Соня.
It was you told me to go to the cross-roads; why is it you are frightened now it's come to that?"	Сама же ты меня на перекресток посылала; что ж теперь, как дошло до дела, и струсила?
Sonia gazed at him astonished.	Соня в изумлении смотрела на него.
His tone seemed strange to her; a cold shiver ran over her, but in a moment she guessed that the tone and the words were a mask.	Странен показался ей этот тон; холодная дрожь прошла было по ее телу, но чрез минуту она догадалась, что и тон, и слова эти - все было напускное.
He spoke to her looking away, as though to avoid meeting her eyes.	Он и говорил-то с нею, глядя как-то в угол и точно избегая заглянуть ей прямо в лицо.
"You see, Sonia, I've decided that it will be better so.	- Я, видишь, Соня, рассудил, что этак, пожалуй, будет и выгоднее.
There is one fact....	Тут есть обстоятельство...
But it's a long story and there's no need to discuss it.	Ну, да долго рассказывать, да и нечего.
But do you know what angers me?	Меня только, знаешь, что злит?
It annoys me that all those stupid brutish faces will be gaping at me directly, pestering me with their stupid questions, which I shall have to answer--they'll point their fingers at me....	Мне досадно, что все эти глупые, зверские хари обступят меня сейчас, будут пялить прямо на меня свои буркалы, задавать мне свои глупые вопросы, на которые надобно отвечать, - будут указывать пальцами...
Tfoo!	Тьфу!
You know I am not going to Porfiry, I am sick of him.	Знаешь, я не к Порфирию иду; надоел он мне.
I'd rather go to my friend, the Explosive Lieutenant; how I shall surprise him, what a sensation I shall make!	Я лучше к моему приятелю Пороху пойду, то-то удивлю, то-то эффекта в своем роде достигну.
But I must be cooler; I've become too irritable of late.	А надо бы быть хладнокровнее; слишком уж я желчен стал в последнее время.
You know I was nearly shaking my fist at my sister just now, because she turned to take a last look at me.	Веришь ли: я сейчас погрозил сестре чуть ли не кулаком за то только, что она обернулась в последний раз взглянуть на меня.
It's a brutal state to be in!	Свинство - этакое состояние!
Ah! what am I coming to!	Эх, до чего я дошел!
Well, where are the crosses?"	Ну, что же, где кресты?
He seemed hardly to know what he was doing.	Он был как бы сам не свой.

He could not stay still or concentrate his attention on anything; his ideas seemed to gallop after one another, he talked incoherently, his hands trembled slightly.	Он даже и на месте не мог устоять одной минуты, ни на одном предмете не мог сосредоточить внимания; мысли его перескакивали одна через другую, он заговаривался; руки его слегка дрожали.
Without a word Sonia took out of the drawer two crosses, one of cypress wood and one of copper. She made the sign of the cross over herself and over him, and put the wooden cross on his neck.	Соня молча вынула из ящика два креста, кипарисный и медный, перекрестилась сама, перекрестила его и надела ему на грудь кипарисный крестик.
"It's the symbol of my taking up the cross," he laughed.	- Это, значит, символ того, что крест беру на себя, хе-хе!
"As though I had not suffered much till now!	И точно, я до сих пор мало страдал!
The wooden cross, that is the peasant one; the copper one, that is Lizaveta's--you will wear yourself, show me!	Кипарисный, то есть простонародный; медный -это Лизаветин, себе берешь, - покажи-ка?
So she had it on... at that moment?	Так на ней он был... в ту минуту?
I remember two things like these too, a silver one and a little ikon.	Я знаю тоже подобных два креста, серебряный и образок.
I threw them back on the old woman's neck.	Я их сбросил тогда старушонке на грудь.
Those would be appropriate now, really, those are what I ought to put on now....	Вот бы те кстати теперь, право, те бы мне и надеть...
But I am talking nonsense and forgetting what matters; I'm somehow forgetful....	А впрочем, вру я все, о деле забуду; рассеян я как-то!..
You see I have come to warn you, Sonia, so that you might know... that's all--that's all I came for.	Видишь, Соня, - я, собственно, затем пришел, чтобы тебя предуведомить, чтобы ты знала... Ну вот и все...
But I thought I had more to say. You wanted me to go yourself. Well, now I am going to prison and you'll have your wish. Well, what are you crying for?	Я только затем ведь и пришел. (Гм, я, впрочем, думал, что больше скажу.) Да ведь ты и сама хотела, чтоб я пошел, ну вот и буду сидеть в тюрьме, и сбудется твое желание; ну чего ж ты плачешь?
You too?	И ты тоже?
Don't. Leave off! Oh, how I hate it all!"	Перестань, полно; ох, как мне это все тяжело!
But his feeling was stirred; his heart ached, as he looked at her.	Чувство, однако же, родилось в нем; сердце его сжалось, на нее глядя.
"Why is she grieving too?" he thought to himself. "What am I to her?	"Эта-то, эта-то чего? - думал он про себя, - я-то что ей?
Why does she weep? Why is she looking after me, like my mother or Dounia?	Чего она плачет, чего собирает меня, как мать или Дуня?
She'll be my nurse."	Нянька будет моя!"
"Cross yourself, say at least one prayer," Sonia begged in a timid broken voice.	- Перекрестись, помолись хоть раз, - дрожащим, робким голосом попросила Соня.
"Oh certainly, as much as you like!	- О, изволь, это сколько тебе угодно!
And sincerely, Sonia, sincerely...."	И от чистого сердца, Соня, от чистого сердца...

But he wanted to say something quite different.	Ему хотелось, впрочем, сказать что-то другое.
He crossed himself several times.	Он перекрестился несколько раз.
Sonia took up her shawl and put it over her head.	Соня схватила свой платок и накинула его на голову.
It was the green _drap de dames_ shawl of which Marmeladov had spoken, "the family shawl."	Это был зеленый драдедамовый платок, вероятно тот самый, про который упоминал тогда Мармеладов, "фамильный".
Raskolnikov thought of that looking at it, but he did not ask.	У Раскольникова мелькнула об этом мысль, но он не спросил.
He began to feel himself that he was certainly forgetting things and was disgustingly agitated.	Действительно, он уже сам стал чувствовать, что ужасно рассеян и как-то безобразно встревожен.
He was frightened at this.	Он испугался этого.
He was suddenly struck too by the thought that Sonia meant to go with him.	Его вдруг поразило и то, что Соня хочет уйти вместе с ним.
"What are you doing?	- Что ты!
Where are you going?	Ты куда?
Stay here, stay!	Оставайся, оставайся!
I'll go alone," he cried in cowardly vexation, and almost resentful, he moved towards the door.	Я один, - вскричал он в малодушной досаде и, почти озлобившись, пошел к дверям.
"What's the use of going in procession?" he muttered going out.	- И к чему тут целая свита! - бормотал он, выходя.
Sonia remained standing in the middle of the room.	Соня осталась среди комнаты.
He had not even said good-bye to her; he had forgotten her. A poignant and rebellious doubt surged in his heart.	Он даже и не простился с ней, он уже забыл о ней; одно язвительное и бунтующее сомнение вскипело в душе его.
"Was it right, was it right, all this?" he thought again as he went down the stairs. "Couldn't he stop and retract it all... and not go?"	"Да так ли, так ли все это? - опять-таки подумал он, сходя с лестницы, - неужели нельзя еще остановиться и опять все переправить... и не ходить?"
But still he went.	Но он все-таки шел.
He felt suddenly once for all that he mustn't ask himself questions.	Он вдруг почувствовал окончательно, что нечего себе задавать вопросы.
As he turned into the street he remembered that he had not said good-bye to Sonia, that he had left her in the middle of the room in her green shawl, not daring to stir after he had shouted at her, and he stopped short for a moment.	Выйдя на улицу, он вспомнил, что не простился с Соней, что она осталась среди комнаты, в своем зеленом платке, не смея шевельнуться от его окрика, и приостановился на миг.
At the same instant, another thought dawned upon him, as though it had been lying in wait to strike him then.	В то же мгновение вдруг одна мысль ярко озарила его, - точно ждала, чтобы поразить его окончательно.
"Why, with what object did I go to her just now?	"Ну для чего, ну зачем я приходил к ней теперь?
I told her--on business; on what business?	Я ей сказал: за делом; за каким же делом?

I had no sort of business!	Никакого совсем и не было дела!
To tell her I was _going_; but where was the need?	Объявить, что иду; так что же? Экая надобность!
Do I love her?	Люблю, что ли, я ее?
No, no, I drove her away just now like a dog.	Ведь нет, нет? Ведь вот отогнал ее теперь, как собаку.
Did I want her crosses?	Крестов, что ли, мне в самом деле от нее понадобилось?
Oh, how low I've sunk!	О, как низко упал я!
No, I wanted her tears, I wanted to see her terror, to see how her heart ached!	Нет, - мне слез ее надобно было, мне испуг ее видеть надобно было, смотреть, как сердце ее болит и терзается!
I had to have something to cling to, something to delay me, some friendly face to see!	Надо было хоть обо что-нибудь зацепиться, помедлить, на человека посмотреть!
And I dared to believe in myself, to dream of what I would do! I am a beggarly contemptible wretch, contemptible!"	И я смел так на себя надеяться, так мечтать о себе, нищий я, ничтожный я, подлец, подлец!"
He walked along the canal bank, and he had not much further to go.	Он шел по набережной канавы, и недалеко уж оставалось ему.
But on reaching the bridge he stopped and turning out of his way along it went to the Hay Market.	Но дойдя до моста, он приостановился и вдруг повернул на мост, в сторону, и пошел на Сенную.
He looked eagerly to right and left, gazed intently at every object and could not fix his attention on anything; everything slipped away.	Он жадно осматривался направо и налево, всматривался с напряжением в каждый предмет и ни на чем не мог сосредоточить внимания; все выскользало.
"In another week, another month I shall be driven in a prison van over this bridge, how shall I look at the canal then? I should like to remember this!" slipped into his mind.	"Вот чрез неделю, чрез месяц меня провезут куда-нибудь в этих арестантских каретах по этому мосту, как-то я тогда взгляну на эту канаву, - запомнить бы это? - мелькнуло у него в голове.
"Look at this sign! How shall I read those letters then?	- Вот эта вывеска, как-то я тогда прочту эти самые буквы?
It's written here	Вот тут написано:
'Campany,' that's a thing to remember, that letter _a_, and to look at it again in a month--how shall I look at it then?	"Таварищество", ну вот и запомнить это а, букву а, и посмотреть на нее чрез месяц, на это самое а: как-то я тогда посмотрю?
What shall I be feeling and thinking then?...	Что-то я тогда буду ощущать и думать?..
How trivial it all must be, what I am fretting about now!	Боже, как это все должно быть низко, все эти мои теперешние... заботы!
Of course it must all be interesting... in its way... (Ha-ha-ha! What am I thinking about?) I am becoming a baby, I am showing off to myself; why am I ashamed?	Конечно, все это, должно быть, любопытно... в своем роде... (ха-ха-ха! об чем я думаю!) я ребенком делаюсь, я сам перед собою фанфароню; ну чего я стыжу себя?

Foo! how people shove! that fat man--a German he must be--who pushed against me, does he know whom he pushed?	Фу, как толкаются! Вот этот толстый - немец, должно быть, - что толкнул меня: ну, знает ли он, кого толкнул?
There's a peasant woman with a baby, begging. It's curious that she thinks me happier than she is.	Баба с ребенком просит милостыню, любопытно, что она считает меня счастливее себя.
I might give her something, for the incongruity of it.	А что, вот бы и подать для курьезу.
Here's a five copeck piece left in my pocket, where did I get it?	Ба, пятак уцелел в кармане, откуда?
Here, here... take it, my good woman!"	На, на... возьми, матушка!"
"God bless you," the beggar chanted in a lachrymose voice.	- Сохрани тебя бог! - послышался плачевный голос нищей.
He went into the Hay Market.	Он вошел на Сенную.
It was distasteful, very distasteful to be in a crowd, but he walked just where he saw most people.	Ему неприятно, очень неприятно было сталкиваться с народом, но он шел именно туда, где виднелось больше народу.
He would have given anything in the world to be alone; but he knew himself that he would not have remained alone for a moment.	Он бы дал все на свете, чтоб остаться одному; но он сам чувствовал, что ни одной минуты не пробудет один.
There was a man drunk and disorderly in the crowd; he kept trying to dance and falling down.	В толпе безобразничал один пьяный: ему все хотелось плясать, но он все валился на сторону.
There was a ring round him.	Его обступили.
Raskolnikov squeezed his way through the crowd, stared for some minutes at the drunken man and suddenly gave a short jerky laugh.	Раскольников протиснулся сквозь толпу, несколько минут смотрел на пьяного и вдруг коротко и отрывисто захохотал.
A minute later he had forgotten him and did not see him, though he still stared.	Через минуту он уже забыл о нем, даже не видал его, хоть и смотрел на него.
He moved away at last, not remembering where he was; but when he got into the middle of the square an emotion suddenly came over him, overwhelming him body and mind.	Он отошел наконец, даже не помня, где он находится; но когда дошел до средины площади, с ним вдруг произошло одно движение, одно ощущение овладело им сразу, захватило его всего - с телом и мыслию.
He suddenly recalled Sonia's words,	Он вдруг вспомнил слова Сони:
"Go to the cross-roads, bow down to the people, kiss the earth, for you have sinned against it too, and say aloud to the whole world,	"Поди на перекресток, поклонись народу, поцелуй землю, потому что ты и пред ней согрешил, и скажи всему миру вслух:
' I am a murderer.'" He trembled, remembering that.	"Я убийца!"". Он весь задрожал, припомнив это.
And the hopeless misery and anxiety of all that time, especially of the last hours, had weighed so heavily upon him that he positively clutched at the chance of this new unmixed, complete sensation.	И до того уже задавила его безвыходная тоска и тревога всего этого времени, но особенно последних часов, что он так и ринулся в возможность этого цельного, нового, полного ощущения.
It came over him like a fit; it was like a single spark kindled in his soul and spreading fire through him.	Каким-то припадком оно к нему вдруг подступило: загорелось в душе одною искрой и вдруг, как огонь, охватило всего.

Everything in him softened at once and the tears started into his eyes.	Все разом в нем размягчилось, и хлынули слезы.
He fell to the earth on the spot....	Как стоял, так и упал он на землю...
He knelt down in the middle of the square, bowed down to the earth, and kissed that filthy earth with bliss and rapture.	Он стал на колени среди площади, поклонился до земли и поцеловал эту грязную землю, с наслаждением и счастием.
He got up and bowed down a second time.	Он встал и поклонился в другой раз.
"He's boozed," a youth near him observed.	- Ишь нахлестался! - заметил подле него один парень.
There was a roar of laughter.	Раздался смех.
"He's going to Jerusalem, brothers, and saying good-bye to his children and his country. He's bowing down to all the world and kissing the great city of St. Petersburg and its pavement," added a workman who was a little drunk.	- Это он в Иерусалим идет, братцы, с детьми, с родиной прощается, всему миру поклоняется, столичный город Санкт-Петербург и его грунт лобызает, - прибавил какой-то пьяненький из мещан.
"Quite a young man, too!" observed a third.	- Парнишка еще молодой! - ввернул третий.
"And a gentleman," someone observed soberly.	- Из благородных! - заметил кто-то солидным голосом.
"There's no knowing who's a gentleman and who isn't nowadays."	- Ноне не разберешь, кто благородный, кто нет.
These exclamations and remarks checked Raskolnikov, and the words, "I am a murderer," which were perhaps on the point of dropping from his lips, died away.	Все эти отклики и разговоры сдержали Раскольникова, и слова "я убил", может быть, готовившиеся слететь у него с языка, замерли в нем.
He bore these remarks quietly, however, and, without looking round, he turned down a street leading to the police office.	Он спокойно, однако ж, вынес все эти крики и, не озираясь, пошел прямо чрез переулок по направлению к конторе.
He had a glimpse of something on the way which did not surprise him; he had felt that it must be so.	Одно видение мелькнуло пред ним дорогой, но он не удивился ему; он уже предчувствовал, что так и должно быть.
The second time he bowed down in the Hay Market he saw, standing fifty paces from him on the left, Sonia.	В то время, когда он, на Сенной, поклонился до земли в другой раз, оборотившись влево, шагах в пятидесяти от себя, он увидел Соню.
She was hiding from him behind one of the wooden shanties in the market-place. She had followed him then on his painful way!	Она пряталась от него за одним из деревянных бараков, стоявших на площади, стало быть, она сопровождала все его скорбное шествие!
Raskolnikov at that moment felt and knew once for all that Sonia was with him for ever and would follow him to the ends of the earth, wherever fate might take him.	Раскольников почувствовал и понял в эту минуту, раз навсегда, что Соня теперь с ним навеки и пойдет за ним хоть на край света, куда бы ему ни вышла судьба.
It wrung his heart... but he was just reaching the fatal place.	Все сердце его перевернулось... но - вот уж он и дошел до рокового места...
He went into the yard fairly resolutely.	Он довольно бодро вошел во двор.
He had to mount to the third storey.	Надо было подняться в третий этаж.
"I shall be some time going up," he thought.	"Покамест еще подымусь", - подумал он.

He felt as though the fateful moment was still far off, as though he had plenty of time left for consideration.	Вообще ему казалось, что до роковой минуты еще далеко, еще много времени остается, о многом еще можно передумать.
Again the same rubbish, the same eggshells lying about on the spiral stairs, again the open doors of the flats, again the same kitchens and the same fumes and stench coming from them.	Опять тот же сор, те же скорлупы на винтообразной лестнице, опять двери квартир отворены настежь, опять те же кухни, из которых несет чад и вонь.
Raskolnikov had not been here since that day.	Раскольников с тех пор здесь не был.
His legs were numb and gave way under him, but still they moved forward.	Ноги его немели и подгибались, но шли.
He stopped for a moment to take breath, to collect himself, so as to enter _like a man_.	Он остановился на мгновение, чтобы перевести дух, чтоб оправиться, чтобы войти человеком.
"But why? what for?" he wondered, reflecting.	"А для чего? зачем? - подумал он вдруг, осмыслив свое движение.
"If I must drink the cup what difference does it make?	- Если уж надо выпить эту чашу, то не все ли уж равно?
The more revolting the better."	Чем гаже, тем лучше.
He imagined for an instant the figure of the "explosive lieutenant," Ilya Petrovitch.	- В воображении его мелькнула в это мгновение фигура Ильи Петровича Пороха.
Was he actually going to him?	- Неужели в самом деле к нему?
Couldn't he go to someone else?	А нельзя ли к другому?
To Nikodim Fomitch?	Нельзя ли к Никодиму Фомичу?
Couldn't he turn back and go straight to Nikodim Fomitch's lodgings?	Поворотить сейчас и пойти к самому надзирателю на квартиру?
At least then it would be done privately....	По крайней мере, обойдется домашним образом...
No, no!	Нет, нет!
To the "explosive lieutenant"!	К Пороху, к Пороху!
If he must drink it, drink it off at once.	Пить, так пить все разом..."
Turning cold and hardly conscious, he opened the door of the office.	Похолодев и чуть-чуть себя помня, отворил он дверь в контору.
There were very few people in it this time--only a house porter and a peasant.	На этот раз в ней было очень мало народу, стоял какой-то дворник и еще какой-то простолюдин.
The doorkeeper did not even peep out from behind his screen.	Сторож и не выглядывал из своей перегородки.
Raskolnikov walked into the next room.	Раскольников прошел в следующую комнату.
"Perhaps I still need not speak," passed through his mind.	"Может, еще можно будет и не говорить", -мелькнуло в нем.
Some sort of clerk not wearing a uniform was settling himself at a bureau to write.	Тут одна какая-то личность из писцов, в приватном сюртуке, прилаживалась что-то писать у бюро.
In a corner another clerk was seating himself.	В углу усаживался еще один писарь.

Zametov was not there, nor, of course, Nikodim Fomitch.	Заметова не было. Никодима Фомича, конечно, тоже не было.
"No one in?" Raskolnikov asked, addressing the person at the bureau.	- Никого нет? - спросил было Раскольников, обращаясь к личности у бюро.
"Whom do you want?"	- А вам кого?
"A-ah!	- А-а-а!
Not a sound was heard, not a sight was seen, but I scent the Russian... how does it go on in the fairy tale... I've forgotten!	Слыхом не слыхать, видом не видать, а русский дух... как это в там сказке... забыл!
'At your service!'" a familiar voice cried suddenly.	М-мае п-пачтенье! - вскричал вдруг знакомый голос.
Raskolnikov shuddered.	Раскольников задрожал.
The Explosive Lieutenant stood before him. He had just come in from the third room.	Пред ним стоял Порох, он вдруг вышел из третьей комнаты.
"It is the hand of fate," thought Raskolnikov. "Why is he here?"	"Это сама судьба, - подумал Раскольников, -почему он тут?
"You've come to see us?	- К нам?
What about?" cried Ilya Petrovitch. He was obviously in an exceedingly good humour and perhaps a trifle exhilarated.	По какому? - восклицал Илья Петрович. (Он был, по-видимому, в превосходнейшем и даже капельку в возбужденном состоянии духа.) -Если по делу, то еще рано пожаловали.
"If it's on business you are rather early.[*] It's only a chance that I am here... however I'll do what I can.	Я сам по случаю... А впрочем, чем могу.
I must admit, I... what is it, what is it?	Я признаюсь вам... как? как?
Excuse me...."	Извините...
[*] Dostoevsky appears to have forgotten that it is after sunset, and that the last time Raskolnikov visited the police office at two in the afternoon he was reproached for coming too late.--TRANSLATOR.	- Раскольников.
"Raskolnikov." "Of course, Raskolnikov.	- Ну что: Раскольников!
You didn't imagine I'd forgotten?	И неужели вы могли предположить, что я забыл!
Don't think I am like that...	Вы уж, пожалуйста, меня не считайте за такого...
Rodion Ro--Ro--Rodionovitch, that's it, isn't it?"	Родион Ро... Ро... Родионыч, так, кажется?
"Rodion Romanovitch."	- Родион Романыч.
"Yes, yes, of course, Rodion Romanovitch!	- Да, да-да! Родион Романыч, Родион Романыч!
I was just getting at it.	Этого-то я и добивался.
I made many inquiries about you.	Даже многократно справлялся.

I assure you I've been genuinely grieved since that... since I behaved like that... it was explained to me afterwards that you were a literary man... and a learned one too... and so to say the first steps...	Я, признаюсь вам, с тех пор искренно горевал, что мы так тогда с вами... мне потом объяснили, я узнал, что молодой литератор и даже ученый... и, так сказать, первые шаги...
Mercy on us!	О господи!
What literary or scientific man does not begin by some originality of conduct!	Да кто же из литераторов и ученых первоначально не делал оригинальных шагов!
My wife and I have the greatest respect for literature, in my wife it's a genuine passion!	Я и жена моя - мы оба уважаем литературу, а жена - так до страсти!..
Literature and art!	Литературу и художественность!
If only a man is a gentleman, all the rest can be gained by talents, learning, good sense, genius.	Был бы благороден, а прочее все можно приобрести талантами, знанием, рассудком, гением!
As for a hat--well, what does a hat matter?	Шляпа - ну что, например, значит шляпа?
I can buy a hat as easily as I can a bun; but what's under the hat, what the hat covers, I can't buy that!	Шляпа есть блин, я ее у Циммермана куплю; но что под шляпой сохраняется и шляпой прикрывается, того уж я не куплю-с!..
I was even meaning to come and apologise to you, but thought maybe you'd...	Я, признаюсь, хотел даже к вам идти объясниться, да думал, может, вы...
But I am forgetting to ask you, is there anything you want really?	Однако ж и не спрошу: вам и в самом деле что-нибудь надо?
I hear your family have come?"	К вам, говорят, родные приехали?
"Yes, my mother and sister."	- Да, мать и сестра.
"I've even had the honour and happiness of meeting your sister--a highly cultivated and charming person.	- Имел даже честь и счастие встретить вашу сестру, - образованная и прелестная особа.
I confess I was sorry I got so hot with you.	Признаюсь, я пожалел, что мы тогда с вами до того разгорячились.
There it is!	Казус!
But as for my looking suspiciously at your fainting fit--that affair has been cleared up splendidly!	А что я вас тогда, по поводу вашего обморока, некоторым взглядом окинул, - то потом оно самым блистательным образом объяснилось!
Bigotry and fanaticism!	Изуверство и фанатизм!
I understand your indignation.	Понимаю ваше негодование.
Perhaps you are changing your lodging on account of your family's arriving?"	Может быть, по поводу прибывшего семейства квартиру переменяете?
"No, I only looked in...	- Н-нет, я только так...
I came to ask... I thought that I should find Zametov here."	Я зашел спросить... я думал, что найду здесь Заметова.
"Oh, yes!	- Ах, да!
Of course, you've made friends, I heard.	Ведь вы подружились; слышал-с.
Well, no, Zametov is not here.	Ну, Заметова у нас нет, - не застали.

Yes, we've lost Zametov.	Да-с, лишились мы Александра Григорьевича!
He's not been here since yesterday... he quarrelled with everyone on leaving... in the rudest way.	Со вчерашнего дня в наличности не имеется; перешел... и, переходя, со всеми даже перебранился... так даже невежливо...
He is a feather-headed youngster, that's all; one might have expected something from him, but there, you know what they are, our brilliant young men.	Ветреный мальчишка, больше ничего; даже надежды мог подавать; да вот, подите с ними, с блистательным-то юношеством нашим!
He wanted to go in for some examination, but it's only to talk and boast about it, it will go no further than that.	Экзамен, что ли, какой-то хочет держать, да ведь у нас только бы поговорить да пофанфаронить, тем экзамен и кончится.
Of course it's a very different matter with you or Mr. Razumihin there, your friend.	Ведь это не то, что, например, вы али там господин Разумихин, ваш друг!
Your career is an intellectual one and you won't be deterred by failure.	Ваша карьера - ученая часть, и вас уже не собьют неудачи!
For you, one may say, all the attractions of life _nihil est_--you are an ascetic, a monk, a hermit!...	Вам все эти красоты жизни, можно сказать, -nihil est, аскет, монах, отшельник!..
A book, a pen behind your ear, a learned research--that's where your spirit soars!	Для вас книга, перо за ухом, ученые исследования - вот где парит ваш дух!
I am the same way myself.... Have you read Livingstone's Travels?"	Я сам отчасти... записки Ливингстона изволили читать?
"No."	- Нет.
"Oh, I have.	- А я читал.
There are a great many Nihilists about nowadays, you know, and indeed it is not to be wondered at. What sort of days are they?	Нынче, впрочем, очень много нигилистов распространилось; ну да ведь оно и понятно; времена-то какие, я вас спрошу?
I ask you. But we thought... you are not a Nihilist of course?	А впрочем, я с вами... ведь вы, уж конечно, не нигилист!
Answer me openly, openly!"	Отвечайте откровенно, откровенно!
"N-no..."	- Н-нет...
"Believe me, you can speak openly to me as you would to yourself!	- Нет, знаете, вы со мной откровенно, вы не стесняйтесь, как бы наедине сам себе!
Official duty is one thing but... you are thinking I meant to say _friendship_ is quite another? No, you're wrong!	Иное дело служба, иное дело... вы думали, я хотел сказать: дружба, нет-с, не угадали!
It's not friendship, but the feeling of a man and a citizen, the feeling of humanity and of love for the Almighty.	Не дружба, а чувство гражданина и человека, чувство гуманности и любви ко всевышнему.
I may be an official, but I am always bound to feel myself a man and a citizen....	Я могу быть и официальным лицом, и при должности, но гражданина и человека я всегда ощутить в себе обязан и дать отчет...
You were asking about Zametov.	Вы вот изволили заговорить про Заметова.

Zametov will make a scandal in the French style in a house of bad reputation, over a glass of champagne... that's all your Zametov is good for!	Заметов, он соскандалит что-нибудь на французский манер в неприличном заведении, за стаканом шампанского или донского, - вот что такое ваш Заметов!
While I'm perhaps, so to speak, burning with devotion and lofty feelings, and besides I have rank, consequence, a post!	А я, может быть, так сказать, сгорел от преданности и высоких чувств и сверх того имею значение, чин, занимаю место!
I am married and have children, I fulfil the duties of a man and a citizen, but who is he, may I ask?	Женат и имею детей. Исполняю долг гражданина и человека, а он кто, позвольте спросить?
I appeal to you as a man ennobled by education...	Отношусь к вам, как к человеку, облагороженному образованием.
Then these midwives, too, have become extraordinarily numerous."	Вот еще этих повивальных бабок чрезмерно много распространяется.
Raskolnikov raised his eyebrows inquiringly.	Раскольников поднял вопросительно брови.
The words of Ilya Petrovitch, who had obviously been dining, were for the most part a stream of empty sounds for him.	Слова Ильи Петровича, очевидно недавно вышедшего из-за стола, стучали и сыпались перед ним большею частью как пустые звуки.
But some of them he understood. He looked at him inquiringly, not knowing how it would end.	Но часть их он все-таки кое-как понимал; он глядел вопросительно и не знал, чем все это кончится.
"I mean those crop-headed wenches," the talkative Ilya Petrovitch continued. "Midwives is my name for them. I think it a very satisfactory one, ha-ha!	- Я говорю про этих стриженых девок, -продолжал словоохотливый Илья Петрович, - я прозвал их сам от себя повивальными бабками и нахожу, что прозвание совершенно удовлетворительно. Хе! хе!
They go to the Academy, study anatomy. If I fall ill, am I to send for a young lady to treat me? What do you say?	Лезут в академию, учатся анатомии; ну, скажите, я вот заболею, ну позову ли я девицу лечить себя?
Ha-ha!"	Хе! хе!
Ilya Petrovitch laughed, quite pleased with his own wit.	Илья Петрович хохотал, вполне довольный своими остротами.
"It's an immoderate zeal for education, but once you're educated, that's enough.	- Оно, положим, жажда к просвещению неумеренная; но ведь просветился, и довольно.
Why abuse it?	Зачем же злоупотреблять?
Why insult honourable people, as that scoundrel Zametov does?	Зачем же оскорблять благородные личности, как делает негодяй Заметов?
Why did he insult me, I ask you?	Зачем он меня оскорбил, я вас спрошу?
Look at these suicides, too, how common they are, you can't fancy!	Вот еще сколько этих самоубийств распространилось, - так это вы представить не можете.
People spend their last halfpenny and kill themselves, boys and girls and old people.	Все это проживает последние деньги и убивает самого себя. Девчонки, мальчишки, старцы...
Only this morning we heard about a gentleman who had just come to town.	Вот еще сегодня утром сообщено о каком-то недавно приехавшем господине.

Nil Pavlitch, I say, what was the name of that gentleman who shot himself?"	Нил Павлыч, а Нил Павлыч! как его, джентльмена-то, о котором сообщили давеча, застрелился-то на Петербургской?
"Svidrigailov," someone answered from the other room with drowsy listlessness.	- Свидригайлов, - сипло и безучастно ответил кто-то из другой комнаты.
Raskolnikov started.	Раскольников вздрогнул.
"Svidrigailov!	- Свидригайлов!
Svidrigailov has shot himself!" he cried.	Свидригайлов застрелился! - вскричал он.
"What, do you know Svidrigailov?"	- Как! Вы знаете Свидригайлова?
"Yes...	- Да... знаю...
I knew him....	Он недавно приехал...
He hadn't been here long." "Yes, that's so. He had lost his wife, was a man of reckless habits and all of a sudden shot himself, and in such a shocking way.... He left in his notebook a few words: that he dies in full possession of his faculties and that no one is to blame for his death.	- Ну да, недавно приехал, жены лишился, человек поведения забубенного, и вдруг застрелился, и так скандально, что представить нельзя... оставил в своей записной книжке несколько слов, что он умирает в здравом рассудке и просит никого не винить в его смерти.
He had money, they say.	Этот деньги, говорят, имел.
How did you come to know him?"	Вы как же изволите знать?
"I... was acquainted... my sister was governess in his family."	- Я... знаком... моя сестра жила у них в доме гувернанткой...
"Bah-bah-bah!	- Ба, ба, ба...
Then no doubt you can tell us something about him.	Да вы нам, стало быть, можете о нем сообщить.
You had no suspicion?"	А вы и не подозревали?
"I saw him yesterday... he... was drinking wine; I knew nothing."	- Я вчера его видел... он... пил вино... я ничего не знал.
Raskolnikov felt as though something had fallen on him and was stifling him.	Раскольников чувствовал, что на него как бы что-то упало и его придавило.
"You've turned pale again.	- Вы опять как будто побледнели.
It's so stuffy here..."	У нас здесь такой спертый дух...
"Yes, I must go," muttered Raskolnikov. "Excuse my troubling you...."	- Да, мне пора-с, - пробормотал Раскольников, -извините, обеспокоил...
"Oh, not at all, as often as you like.	- О, помилуйте, сколько угодно!
It's a pleasure to see you and I am glad to say so."	Удовольствие доставили, и я рад заявить...
Ilya Petrovitch held out his hand.	Илья Петрович даже руку протянул.
"I only wanted... I came to see Zametov."	- Я хотел только... я к Заметову...
"I understand, I understand, and it's a pleasure to see you."	- Понимаю, понимаю, и доставили удовольствие.
"I... am very glad... good-bye," Raskolnikov smiled.	- Я... очень рад... до свидания-с... - улыбался Раскольников.

He went out; he reeled, he was overtaken with giddiness and did not know what he was doing.	Он вышел; он качался. Г олова его кружилась. Он не чувствовал, стоит ли он на ногах.
He began going down the stairs, supporting himself with his right hand against the wall.	Он стал сходить с лестницы, упираясь правою рукой об стену.
He fancied that a porter pushed past him on his way upstairs to the police office, that a dog in the lower storey kept up a shrill barking and that a woman flung a rolling-pin at it and shouted.	Ему показалось, что какой-то дворник, с книжкой в руке, толкнул его, взбираясь навстречу ему в контору; что какая-то собачонка заливалась-лаяла где-то в нижнем этаже и что какая-то женщина бросила в нее скалкой и закричала.
He went down and out into the yard.	Он сошел вниз и вышел во двор.
There, not far from the entrance, stood Sonia, pale and horror-stricken. She looked wildly at him.	Тут на дворе, недалеко от выхода, стояла бледная, вся помертвевшая, Соня и дико, дико на него посмотрела.
He stood still before her.	Он остановился перед нею.
There was a look of poignant agony, of despair, in her face.	Что-то больное и измученное выразилось в лице ее, что-то отчаянное.
She clasped her hands.	Она всплеснула руками.
His lips worked in an ugly, meaningless smile.	Безобразная, потерянная улыбка выдавилась на его устах.
He stood still a minute, grinned and went back to the police office.	Он постоял, усмехнулся и поворотил наверх, опять в контору.
Ilya Petrovitch had sat down and was rummaging among some papers.	Илья Петрович уселся и рылся в каких-то бумагах.
Before him stood the same peasant who had pushed by on the stairs.	Перед ним стоял тот самый мужик, который только что толкнул Раскольникова, взбираясь по лестнице.
"Hulloa!	- А-а-а?
Back again! have you left something behind?	Вы опять! Оставили что-нибудь?..
What's the matter?"	Но что с вами?
Raskolnikov, with white lips and staring eyes, came slowly nearer. He walked right to the table, leaned his hand on it, tried to say something, but could not; only incoherent sounds were audible.	Раскольников с побледневшими губами, с неподвижным взглядом тихо приблизился к нему, подошел к самому столу, уперся в него рукой, хотел что-то сказать, но не мог; слышались лишь какие-то бессвязные звуки.
"You are feeling ill, a chair!	- С вами дурно, стул!
Here, sit down!	Вот, сядьте на стул, садитесь!
Some water!"	Воды!
Raskolnikov dropped on to a chair, but he kept his eyes fixed on the face of Ilya Petrovitch, which expressed unpleasant surprise.	Раскольников опустился на стул, но не спускал глаз с лица весьма неприятно удивленного Ильи Петровича.
Both looked at one another for a minute and waited.	Оба с минуту смотрели друг на друга и ждали.
Water was brought.	Принесли воды.
"It was I..." began Raskolnikov.	- Это я ... - начал было Раскольников.

"Drink some water."	- Выпейте воды.
Raskolnikov refused the water with his hand, and softly and brokenly, but distinctly said:	Раскольников отвел рукой воду и тихо, с расстановкой, но внятно проговорил:
"_It was I killed the old pawnbroker woman and her sister Lizaveta with an axe and robbed them._"	- Это я убил тогда старуху-чиновницу и сестру ее Лизавету топором и ограбил.
Ilya Petrovitch opened his mouth.	Илья Петрович раскрыл рот.
People ran up on all sides.	Со всех сторон сбежались.
Raskolnikov repeated his statement.	Раскольников повторил свое показание..........
EPILOGUE	ЭПИЛОГ
I	I
Siberia.	Сибирь.
On the banks of a broad solitary river stands a town, one of the administrative centres of Russia; in the town there is a fortress, in the fortress there is a prison.	На берегу широкой, пустынной реки стоит город, один из административных центров России; в городе крепость, в крепости острог.
In the prison the second-class convict Rodion Raskolnikov has been confined for nine months.	В остроге уже девять месяцев заключен ссыльно-каторжный второго разряда, Родион Раскольников.
Almost a year and a half has passed since his crime.	Со дня преступления его прошло почти полтора года.
There had been little difficulty about his trial.	Судопроизводство по делу его прошло без больших затруднений.
The criminal adhered exactly, firmly, and clearly to his statement. He did not confuse nor misrepresent the facts, nor soften them in his own interest, nor omit the smallest detail.	Преступник твердо, точно и ясно поддерживал свое показание, не запутывая обстоятельств, не смягчая их в свою пользу, не искажая фактов, не забывая мельчайшей подробности.
He explained every incident of the murder, the secret of _the pledge_ (the piece of wood with a strip of metal) which was found in the murdered woman's hand. He described minutely how he had taken her keys, what they were like, as well as the chest and its contents; he explained the mystery of Lizaveta's murder; described how Koch and, after him, the student knocked, and repeated all they had said to one another; how he afterwards had run downstairs and heard Nikolay and Dmitri shouting; how he had hidden in the empty flat and afterwards gone home. He ended by indicating the stone in the yard off the Voznesensky Prospect under which the purse and the trinkets were found.	Он рассказал до последней черты весь процесс убийства: разъяснил тайну заклада (деревянной дощечки с металлической полоской), который оказался у убитой старухи в руках; рассказал подробно о том, как взял у убитой ключи, описал эти ключи, описал укладку и чем она была наполнена; даже исчислил некоторые из отдельных предметов, лежавших в ней; разъяснил загадку об убийстве Лизаветы; рассказал о том, как приходил и стучался Кох, а за ним студент, передав все, что они между собой говорили; как он, преступник, сбежал потом с лестницы и слышал визг Миколки и Митьки; как он спрятался в пустой квартире, пришел домой, и в заключение указал камень на дворе, на Вознесенском проспекте, под воротами, под которыми найдены были вещи и кошелек.
The whole thing, in fact, was perfectly clear.	Одним словом, дело вышло ясное.

The lawyers and the judges were very much struck, among other things, by the fact that he had hidden the trinkets and the purse under a stone, without making use of them, and that, what was more, he did not now remember what the trinkets were like, or even how many there were.	Следователи и судьи очень удивлялись, между прочим, тому, что он спрятал кошелек и вещи под камень, не воспользовавшись ими, а пуще всего тому, что он не только не помнил в подробности всех вещей, собственно им похищенных, но даже в числе их ошибся.
The fact that he had never opened the purse and did not even know how much was in it seemed incredible. There turned out to be in the purse three hundred and seventeen roubles and sixty copecks. From being so long under the stone, some of the most valuable notes lying uppermost had suffered from the damp.	То, собственно, обстоятельство, что он ни разу не открыл кошелька и не знал даже, сколько именно в нем лежит денег, показалось невероятным (в кошельке оказалось триста семнадцать рублей серебром и три двугривенных; от долгого лежанья под камнем некоторые верхние, самые крупные, бумажки чрезвычайно попортились).
They were a long while trying to discover why the accused man should tell a lie about this, when about everything else he had made a truthful and straightforward confession.	Долго добивались разузнать: почему именно подсудимый в одном этом обстоятельстве лжет, тогда как во всем другом сознается добровольно и правдиво?
Finally some of the lawyers more versed in psychology admitted that it was possible he had really not looked into the purse, and so didn't know what was in it when he hid it under the stone. But they immediately drew the deduction that the crime could only have been committed through temporary mental derangement, through homicidal mania, without object or the pursuit of gain.	Наконец, некоторые (особенно из психологов) допустили даже возможность того, что и действительно он не заглядывал в кошелек, а потому и не знал, что в нем было, и, не зная, так и снес под камень, но тут же из этого и заключили, что самое преступление не могло иначе и случиться как при некотором временном умопомешательстве, так сказать, при болезненной мономании убийства и грабежа, без дальнейших целей и расчетов на выгоду.
This fell in with the most recent fashionable theory of temporary insanity, so often applied in our days in criminal cases.	Тут, кстати, подоспела новейшая модная теория временного умопомешательства, которую так часто стараются применять в наше время к иным преступникам.
Moreover Raskolnikov's hypochondriacal condition was proved by many witnesses, by Dr. Zossimov, his former fellow students, his landlady and her servant.	К тому же давнишнее ипохондрическое состояние Раскольникова было заявлено до точности многими свидетелями, доктором Зосимовым, прежними его товарищами, хозяйкой, прислугой.
All this pointed strongly to the conclusion that Raskolnikov was not quite like an ordinary murderer and robber, but that there was another element in the case.	Все это сильно способствовало заключению, что Раскольников не совсем похож на обыкновенного убийцу, разбойника и грабителя, но что тут что-то другое.
To the intense annoyance of those who maintained this opinion, the criminal scarcely attempted to defend himself. To the decisive question as to what motive impelled him to the murder and the robbery, he answered very clearly with the coarsest frankness that the cause was his miserable position, his poverty and helplessness, and his desire to provide for his first steps in life by the help of the three thousand roubles he had reckoned on finding.	К величайшей досаде защищавших это мнение, сам преступник почти не пробовал защищать себя; на окончательные вопросы: что именно могло склонить его к смертоубийству и что побудило его совершить грабеж, он отвечал весьма ясно, с самою грубою точностью, что причиной всему было его скверное положение, его нищета и беспомощность, желание упрочить первые шаги своей жизненной карьеры с помощью, по крайней мере, трех тысяч рублей, которые он рассчитывал найти у убитой.

He had been led to the murder through his shallow and cowardly nature, exasperated moreover by privation and failure.	Решился же он на убийство вследствие своего легкомысленного и малодушного характера, раздраженного, сверх того, лишениями и неудачами.
To the question what led him to confess, he answered that it was his heartfelt repentance.	На вопросы же, что именно побудило его явиться с повинною, прямо отвечал, что чистосердечное раскаяние.
All this was almost coarse....	Все это было почти уже грубо...
The sentence however was more merciful than could have been expected, perhaps partly because the criminal had not tried to justify himself, but had rather shown a desire to exaggerate his guilt.	Приговор, однако ж, оказался милостивее, чем можно было ожидать, судя по совершенному преступлению, и, может быть, именно потому, что преступник не только не хотел оправдываться, но даже как бы изъявлял желание сам еще более обвинить себя.
All the strange and peculiar circumstances of the crime were taken into consideration.	Все странные и особенные обстоятельства дела были приняты во внимание.
There could be no doubt of the abnormal and poverty-stricken condition of the criminal at the time.	Болезненное и бедственное состояние преступника до совершения преступления не подвергалось ни малейшему сомнению.
The fact that he had made no use of what he had stolen was put down partly to the effect of remorse, partly to his abnormal mental condition at the time of the crime.	То, что он не воспользовался ограбленным, зачтено частию за действие пробудившегося раскаяния, частию за несовершенно здравое состояние умственных способностей во время совершения преступления.
Incidentally the murder of Lizaveta served indeed to confirm the last hypothesis: a man commits two murders and forgets that the door is open!	Обстоятельство нечаянного убийства Лизаветы даже послужило примером, подкрепляющим последнее предположение: человек совершает два убийства и в то же время забывает, что дверь стоит отпертая!
Finally, the confession, at the very moment when the case was hopelessly muddled by the false evidence given by Nikolay through melancholy and fanaticism, and when, moreover, there were no proofs against the real criminal, no suspicions even (Porfiry Petrovitch fully kept his word)--all this did much to soften the sentence.	Наконец, явка с повинною, в то самое время, когда дело необыкновенно запуталось вследствие ложного показания на себя упавшего духом изувера (Николая) и, кроме того, когда на настоящего преступника не только ясных улик, но даже и подозрений почти не имелось (Порфирий Петрович вполне сдержал слово), все это окончательно способствовало смягчению участи обвиненного.
Other circumstances, too, in the prisoner's favour came out quite unexpectedly.	Объявились, кроме того, совершенно неожиданно и другие обстоятельства, сильно благоприятствовавшие подсудимому.

Razumihin somehow discovered and proved that while Raskolnikov was at the university he had helped a poor consumptive fellow student and had spent his last penny on supporting him for six months, and when this student died, leaving a decrepit old father whom he had maintained almost from his thirteenth year, Raskolnikov had got the old man into a hospital and paid for his funeral when he died.	Бывший студент Разумихин откопал откуда-то сведения и представил доказательства, что преступник Раскольников, в бытность свою в университете, из последних средств помогал одному своему бедному и чахоточному университетскому товарищу и почти содержал его в продолжение полугода. Когда же тот умер, ходил за оставшимся в живых старым и расслабленным отцом умершего товарища (который содержал и кормил своего отца своими трудами чуть не с тринадцатилетнего возраста), поместил наконец этого старика в больницу, и когда тот тоже умер, похоронил его. Все эти сведения имели некоторое благоприятное влияние на решение судьбы Раскольникова.
Raskolnikov's landlady bore witness, too, that when they had lived in another house at Five Corners, Raskolnikov had rescued two little children from a house on fire and was burnt in doing so. This was investigated and fairly well confirmed by many witnesses.	Сама бывшая хозяйка его, мать умершей невесты Раскольникова, вдова Зарницына, засвидетельствовала тоже, что, когда они еще жили в другом доме, у Пяти углов, Раскольников во время пожара, ночью, вытащил из одной квартиры, уже загоревшейся, двух маленьких детей, и был при этом обожжен.
These facts made an impression in his favour.	Этот факт был тщательно расследован и довольно хорошо засвидетельствован многими свидетелями.
And in the end the criminal was, in consideration of extenuating circumstances, condemned to penal servitude in the second class for a term of eight years only.	Одним словом, кончилось тем, что преступник присужден был к каторжной работе второго разряда, на срок всего только восьми лет, во уважение явки с повинною и некоторых облегчающих вину обстоятельств.
At the very beginning of the trial Raskolnikov's mother fell ill.	Еще в начале процесса мать Раскольникова сделалась больна.
Dounia and Razumihin found it possible to get her out of Petersburg during the trial.	Дуня и Разумихин нашли возможным увезти ее из Петербурга на все время суда.
Razumihin chose a town on the railway not far from Petersburg, so as to be able to follow every step of the trial and at the same time to see Avdotya Romanovna as often as possible.	Разумихин выбрал город на железной дороге и в близком расстоянии от Петербурга, чтоб иметь возможность регулярно следить за всеми обстоятельствами процесса и в то же время как можно чаще видеться с Авдотьей Романовной.
Pulcheria Alexandrovna's illness was a strange nervous one and was accompanied by a partial derangement of her intellect.	Болезнь Пульхерии Александровны была какая-то странная, нервная и сопровождалась чем-то вроде помешательства, если не совершенно, то, по крайней мере, отчасти.
When Dounia returned from her last interview with her brother, she had found her mother already ill, in feverish delirium.	Дуня, воротившись с последнего свидания с братом, застала мать уже совсем больною, в жару и в бреду.

That evening Razumihin and she agreed what answers they must make to her mother's questions about Raskolnikov and made up a complete story for her mother's benefit of his having to go away to a distant part of Russia on a business commission, which would bring him in the end money and reputation.	В тот же вечер сговорилась она с Разумихиным, что именно отвечать матери на ее расспросы о брате, и даже выдумала вместе с ним, для матери, целую историю об отъезде Раскольникова куда-то далеко, на границу России, по одному частному поручению, которое доставит ему наконец и деньги, и известность.
But they were struck by the fact that Pulcheria Alexandrovna never asked them anything on the subject, neither then nor thereafter.	Но их поразило, что ни об чем об этом сама Пульхерия Александровна ни тогда, ни потом не расспрашивала.
On the contrary, she had her own version of her son's sudden departure; she told them with tears how he had come to say good-bye to her, hinting that she alone knew many mysterious and important facts, and that Rodya had many very powerful enemies, so that it was necessary for him to be in hiding.	Напротив, у ней у самой оказалась целая история о внезапном отъезде сына; она со слезами рассказывала, как он приходил к ней прощаться; давала при этом знать намекам, что только ей одной известны многие весьма важные и таинственные обстоятельства и что у Роди много весьма сильных врагов, так что ему надо даже скрываться.
As for his future career, she had no doubt that it would be brilliant when certain sinister influences could be removed. She assured Razumihin that her son would be one day a great statesman, that his article and brilliant literary talent proved it.	Что же касается до будущей карьеры его, то она тоже казалась ей несомненною и блестящею, когда пройдут некоторые враждебные обстоятельства; уверяла Разумихина, что сын ее будет со временем даже человеком государственным, что доказывает его статья и его блестящий литературный талант.
This article she was continually reading, she even read it aloud, almost took it to bed with her, but scarcely asked where Rodya was, though the subject was obviously avoided by the others, which might have been enough to awaken her suspicions.	Статью эту она читала беспрерывно, читала иногда даже вслух, чуть не спала вместе с нею, а все-таки, где именно находится теперь Родя, почти не расспрашивала, несмотря даже на то, что с нею видимо избегали об этом разговаривать, - что уже одно могло возбудить ее мнительность.
They began to be frightened at last at Pulcheria Alexandrovna's strange silence on certain subjects.	Стали, наконец, бояться этого странного молчания Пульхерии Александровны насчет некоторых пунктов.
She did not, for instance, complain of getting no letters from him, though in previous years she had only lived on the hope of letters from her beloved Rodya.	Она, например, даже не жаловалась на то, что от него нет писем, тогда как прежде, живя в своем городке, только и жила одною надеждой и одним ожиданием получить поскорее письмо от возлюбленного Роди.
This was the cause of great uneasiness to Dounia; the idea occurred to her that her mother suspected that there was something terrible in her son's fate and was afraid to ask, for fear of hearing something still more awful.	Последнее обстоятельство было уж слишком необъяснимо и сильно беспокоило Дуню; ей приходила мысль, что мать, пожалуй, предчувствует что-нибудь ужасное в судьбе сына и боится расспрашивать, чтобы не узнать чего-нибудь еще ужаснее.
In any case, Dounia saw clearly that her mother was not in full possession of her faculties.	Во всяком случае, Дуня ясно видела, что Пульхерия Александровна не в здравом состоянии рассудка.

It happened once or twice, however, that Pulcheria Alexandrovna gave such a turn to the conversation that it was impossible to answer her without mentioning where Rodya was, and on receiving unsatisfactory and suspicious answers she became at once gloomy and silent, and this mood lasted for a long time.	Раза два, впрочем, случилось, что она сама так навела разговор, что невозможно было, отвечая ей, не упомянуть о том, где именно находится теперь Родя; когда же ответы поневоле должны были выйти неудовлетворительными и подозрительными, она стала вдруг чрезвычайно печальна, угрюма и молчалива, что продолжалось весьма долгое время.
Dounia saw at last that it was hard to deceive her and came to the conclusion that it was better to be absolutely silent on certain points; but it became more and more evident that the poor mother suspected something terrible.	Дуня увидела наконец, что трудно лгать и выдумывать, и пришла к окончательному заключению, что лучше уж совершенно молчать об известных пунктах; но все более и более становилось ясно до очевидности, что бедная мать подозревает что-то ужасное.
Dounia remembered her brother's telling her that her mother had overheard her talking in her sleep on the night after her interview with Svidrigailov and before the fatal day of the confession: had not she made out something from that?	Дуня припомнила, между прочим, слова брата, что мать вслушивалась в ее бред, в ночь накануне того последнего рокового дня, после сцены ее с Свидригайловым: не расслышала ли она чего-нибудь тогда?
Sometimes days and even weeks of gloomy silence and tears would be succeeded by a period of hysterical animation, and the invalid would begin to talk almost incessantly of her son, of her hopes of his future....	Часто, иногда после нескольких дней и даже недель угрюмого, мрачного молчания и безмолвных слез, больная как-то истерически оживлялась и начинала вдруг говорить вслух, почти не умолкая, о своем сыне, о своих надеждах, о будущем...
Her fancies were sometimes very strange.	Фантазии ее были иногда очень странны.
They humoured her, pretended to agree with her (she saw perhaps that they were pretending), but she still went on talking.	Ее тешили, ей поддакивали (она сама, может быть, видела ясно, что ей поддакивают и только тешат ее), но она все-таки говорила...
Five months after Raskolnikov's confession, he was sentenced.	Пять месяцев спустя после явки преступника с повинною последовал его приговор.
Razumihin and Sonia saw him in prison as often as it was possible.	Разумихин виделся с ним в тюрьме, когда только это было возможно. Соня тоже.
At last the moment of separation came. Dounia swore to her brother that the separation should not be for ever, Razumihin did the same.	Наконец последовала и разлука; Дуня поклялась брату, что эта разлука не навеки; Разумихин тоже.
Razumihin, in his youthful ardour, had firmly resolved to lay the foundations at least of a secure livelihood during the next three or four years, and saving up a certain sum, to emigrate to Siberia, a country rich in every natural resource and in need of workers, active men and capital. There they would settle in the town where Rodya was and all together would begin a new life.	В молодой и горячей голове Разумихина твердо укрепился проект положить в будущие три-четыре года, по возможности, хоть начало будущего состояния, скопить хоть немного денег и переехать в Сибирь, где почва богата во всех отношениях, а работников, людей и капиталов мало; там поселиться в том самом городе, где будет Родя, и... всем вместе начать новую жизнь.
They all wept at parting.	Прощаясь, все плакали.
Raskolnikov had been very dreamy for a few days before. He asked a great deal about his mother and was constantly anxious about her.	Раскольников самые последние дни был очень задумчив, много расспрашивал о матери, постоянно о ней беспокоился.

He worried so much about her that it alarmed Dounia.	Даже уж очень о ней мучился, что тревожило Дуню.
When he heard about his mother's illness he became very gloomy.	Узнав в подробности о болезненном настроении матери, он стал очень мрачен.
With Sonia he was particularly reserved all the time.	С Соней он был почему-то особенно неговорлив во все время.
With the help of the money left to her by Svidrigailov, Sonia had long ago made her preparations to follow the party of convicts in which he was despatched to Siberia.	Соня, с помощью денег, оставленных ей Свидригайловым, давно уже собралась и изготовилась последовать за партией арестантов, в которой будет отправлен и он.
Not a word passed between Raskolnikov and her on the subject, but both knew it would be so.	Об этом никогда ни слова не было упомянуто между ею и Раскольниковым; но оба знали, что это так будет.
At the final leave-taking he smiled strangely at his sister's and Razumihin's fervent anticipations of their happy future together when he should come out of prison. He predicted that their mother's illness would soon have a fatal ending.	В самое последнее прощанье он странно улыбался на пламенные удостоверения сестры и Разумихина о счастливой их будущности, когда он выйдет из каторги, и предрек, что болезненное состояние матери кончится вскоре бедой.
Sonia and he at last set off.	Он и Соня наконец отправились.
Two months later Dounia was married to Razumihin.	Два месяца спустя Дунечка вышла замуж за Разумихина.
It was a quiet and sorrowful wedding; Porfiry Petrovitch and Zossimov were invited however.	Свадьба была грустная и тихая. Из приглашенных был, впрочем, Порфирий Петрович и Зосимов.
During all this period Razumihin wore an air of resolute determination.	Во все последнее время Разумихин имел вид твердо решившегося человека.
Dounia put implicit faith in his carrying out his plans and indeed she could not but believe in him. He displayed a rare strength of will.	Дуня верила слепо, что он выполнит все свои намерения, да и не могла не верить: в этом человеке виднелась железная воля.
Among other things he began attending university lectures again in order to take his degree.	Между прочим, он стал опять слушать университетские лекции, чтобы кончить курс.
They were continually making plans for the future; both counted on settling in Siberia within five years at least.	У них обоих составлялись поминутные планы будущего; оба твердо рассчитывали чрез пять лет наверное переселиться в Сибирь.
Till then they rested their hopes on Sonia.	До той же поры надеялись там на Соню...
Pulcheria Alexandrovna was delighted to give her blessing to Dounia's marriage with Razumihin; but after the marriage she became even more melancholy and anxious.	Пульхерия Александровна с радостью благословила дочь на брак с Разумихиным; но после этого брака стала как будто еще грустнее и озабоченнее.
To give her pleasure Razumihin told her how Raskolnikov had looked after the poor student and his decrepit father and how a year ago he had been burnt and injured in rescuing two little children from a fire.	Чтобы доставить ей приятную минуту, Разумихин сообщил ей, между прочим, факт о студенте и дряхлом его отце и о том, что Родя был обожжен и даже хворал, спасши от смерти, прошлого года, двух малюток.

These two pieces of news excited Pulcheria Alexandrovna's disordered imagination almost to ecstasy.	Оба известия довели и без того расстроенную рассудком Пульхерию Александровну почти до восторженного состояния.
She was continually talking about them, even entering into conversation with strangers in the street, though Dounia always accompanied her.	Она беспрерывно говорила об этом, вступала в разговор и на улице (хотя Дуня постоянно сопровождала ее).
In public conveyances and shops, wherever she could capture a listener, she would begin the discourse about her son, his article, how he had helped the student, how he had been burnt at the fire, and so on!	В публичных каретах, в лавках, поймав хоть какого-нибудь слушателя, наводила разговор на своего сына, на его статью, как он помогал студенту, был обожжен на пожаре и прочее.
Dounia did not know how to restrain her.	Дунечка даже не знала, как удержать ее.
Apart from the danger of her morbid excitement, there was the risk of someone's recalling Raskolnikov's name and speaking of the recent trial.	Уж кроме опасности такого восторженного, болезненного настроения, одно уже то грозило бедой, что кто-нибудь мог припомнить фамилию Раскольникова по бывшему судебному делу и заговорить об этом.
Pulcheria Alexandrovna found out the address of the mother of the two children her son had saved and insisted on going to see her.	Пульхерия Александровна узнала даже адрес матери двух спасенных от пожара малюток и хотела непременно отправиться к ней.
At last her restlessness reached an extreme point.	Наконец беспокойство ее возросло до крайних пределов.
She would sometimes begin to cry suddenly and was often ill and feverishly delirious.	Она иногда вдруг начинала плакать, часто заболевала и в жару бредила.
One morning she declared that by her reckoning Rodya ought soon to be home, that she remembered when he said good-bye to her he said that they must expect him back in nine months.	Однажды, поутру, она объявила прямо, что по ее расчетам скоро должен прибыть Родя, что она помнит, как он, прощаясь с нею, сам упоминал, что именно через девять месяцев надо ожидать его.
She began to prepare for his coming, began to do up her room for him, to clean the furniture, to wash and put up new hangings and so on.	Стала все прибирать в квартире и готовиться к встрече, стала отделывать назначавшуюся ему комнату (свою собственную), очищать мебель, мыть и надевать новые занавески и прочее.
Dounia was anxious, but said nothing and helped her to arrange the room.	Дуня встревожилась, но молчала и даже помогала ей устраивать комнату в приему брата.
After a fatiguing day spent in continual fancies, in joyful day-dreams and tears, Pulcheria Alexandrovna was taken ill in the night and by morning she was feverish and delirious.	После тревожного дня, проведенного в беспрерывных фантазиях, в радостных грезах и слезах, в ночь она заболела и наутро была уже в жару и в бреду.
It was brain fever.	Открылась горячка.
She died within a fortnight.	Через две недели она умерла.
In her delirium she dropped words which showed that she knew a great deal more about her son's terrible fate than they had supposed.	В бреду вырывались у ней слова, по которым можно было заключить, что она гораздо более подозревала в ужасной судьбе сына, чем даже предполагали.

For a long time Raskolnikov did not know of his mother's death, though a regular correspondence had been maintained from the time he reached Siberia.	Раскольников долго не знал о смерти матери, хотя корреспонденция с Петербургом установилась еще с самого начала водворения его в Сибири.
It was carried on by means of Sonia, who wrote every month to the Razumihins and received an answer with unfailing regularity.	Устроилась она через Соню, которая аккуратно каждый месяц писала в Петербург на имя Разумихина и аккуратно каждый месяц получала из Петербурга ответ.
At first they found Sonia's letters dry and unsatisfactory, but later on they came to the conclusion that the letters could not be better, for from these letters they received a complete picture of their unfortunate brother's life.	Письма Сони казались сперва Дуне и Разумихину как-то сухими и неудовлетворительными; но под конец оба они нашли, что писать лучше невозможно, потому что и из этих писем в результате получалось все-таки самое полное и точное представление о судьбе их несчастного брата.
Sonia's letters were full of the most matter-of-fact detail, the simplest and clearest description of all Raskolnikov's surroundings as a convict.	Письма Сони были наполняемы самою обыденною действительностью, самым простым и ясным описанием всей обстановки каторжной жизни Раскольникова.
There was no word of her own hopes, no conjecture as to the future, no description of her feelings.	Тут не было ни изложения собственных надежд ее, ни загадок о будущем, ни описаний собственных чувств.
Instead of any attempt to interpret his state of mind and inner life, she gave the simple facts--that is, his own words, an exact account of his health, what he asked for at their interviews, what commission he gave her and so on.	Вместо попыток разъяснения его душевного настроения и вообще всей внутренней его жизни стояли одни факты, то есть собственные слова его, подробные известия о состоянии его здоровья, чего он пожелал тогда-то при свидании, о чем попросил ее, что поручил ей, и прочее.
All these facts she gave with extraordinary minuteness.	Все эти известия сообщались с чрезвычайною подробностью.
The picture of their unhappy brother stood out at last with great clearness and precision. There could be no mistake, because nothing was given but facts.	Образ несчастного брата под конец выступил сам собою, нарисовался точно и ясно; тут не могло быть и ошибок, потому что все были верные факты.
But Dounia and her husband could get little comfort out of the news, especially at first.	Но мало отрадного могли вывести Дуня и муж ее по этим известиям, особенно вначале.
Sonia wrote that he was constantly sullen and not ready to talk, that he scarcely seemed interested in the news she gave him from their letters, that he sometimes asked after his mother and that when, seeing that he had guessed the truth, she told him at last of her death, she was surprised to find that he did not seem greatly affected by it, not externally at any rate.	Соня беспрерывно сообщала, что он постоянно угрюм, несловоохотлив и даже почти нисколько не интересуется известиями, которые она ему сообщает каждый раз из получаемых ею писем; что он спрашивает иногда о матери; и когда она, видя, что он уже предугадывает истину, сообщила ему наконец об ее смерти, то, к удивлению ее, даже и известие о смерти матери на него как бы не очень сильно подействовало, по крайней мере так показалось ей с наружного вида.

She told them that, although he seemed so wrapped up in himself and, as it were, shut himself off from everyone--he took a very direct and simple view of his new life; that he understood his position, expected nothing better for the time, had no ill-founded hopes (as is so common in his position) and scarcely seemed surprised at anything in his surroundings, so unlike anything he had known before.	Она сообщала, между прочим, что, несмотря на то, что он, по-видимому, так углублен в самого себя и ото всех как бы заперся, - к новой жизни своей он отнесся очень прямо и просто; что он ясно понимает свое положение, не ожидает вблизи ничего лучшего, не имеет никаких легкомысленных надежд (что так свойственно в его положении) и ничему почти не удивляется среди новой окружающей его обстановки, так мало похожей на что-нибудь прежнее.
She wrote that his health was satisfactory; he did his work without shirking or seeking to do more; he was almost indifferent about food, but except on Sundays and holidays the food was so bad that at last he had been glad to accept some money from her, Sonia, to have his own tea every day. He begged her not to trouble about anything else, declaring that all this fuss about him only annoyed him.	Сообщила она, что здоровье его удовлетворительно. Он ходит на работы, от которых не уклоняется и на которые не напрашивается. К пище почти равнодушен, но что эта пища, кроме воскресных и праздничных дней, так дурна, что наконец он с охотой принял от нее, Сони, несколько денег, чтобы завести у себя ежедневный чай; насчет всего же остального просил ее не беспокоиться, уверяя, что все эти заботы о нем только досаждают ему.
Sonia wrote further that in prison he shared the same room with the rest, that she had not seen the inside of their barracks, but concluded that they were crowded, miserable and unhealthy; that he slept on a plank bed with a rug under him and was unwilling to make any other arrangement.	Далее Соня сообщала, что помещение его в остроге общее со всеми; внутренности их казарм она не видала, но заключает, что там тесно, безобразно и нездорово; что он спит на нарах, подстилая под себя войлок, и другого ничего не хочет себе устроить.
But that he lived so poorly and roughly, not from any plan or design, but simply from inattention and indifference.	Но что живет он так грубо и бедно вовсе не по какому-нибудь предвзятому плану или намерению, а так просто от невнимания и наружного равнодушия к своей судьбе.
Sonia wrote simply that he had at first shown no interest in her visits, had almost been vexed with her indeed for coming, unwilling to talk and rude to her. But that in the end these visits had become a habit and almost a necessity for him, so that he was positively distressed when she was ill for some days and could not visit him.	Соня прямо писала, что он, особенно вначале, не только не интересовался ее посещениями, но даже почти досадовал на нее, был несловоохотлив и даже груб с нею, но что под конец эти свидания обратились у него в привычку и даже чуть не в потребность, так что он очень даже тосковал, когда она несколько дней была больна и не могла посещать его.
She used to see him on holidays at the prison gates or in the guard-room, to which he was brought for a few minutes to see her. On working days she would go to see him at work either at the workshops or at the brick kilns, or at the sheds on the banks of the Irtish.	Видится же она с ним по праздникам у острожных ворот или в кордегардии, куда его вызывают к ней на несколько минут; по будням же на работах, куда она заходит к нему, или в мастерских, или на кирпичных заводах, или в сараях на берегу Иртыша.

About herself, Sonia wrote that she had succeeded in making some acquaintances in the town, that she did sewing, and, as there was scarcely a dressmaker in the town, she was looked upon as an indispensable person in many houses. But she did not mention that the authorities were, through her, interested in Raskolnikov; that his task was lightened and so on.	Про себя Соня уведомляла, что ей удалось приобресть в городе даже некоторые знакомства и покровительства; что она занимается шитьем, и так как в городе почти нет модистки, то стала во многих домах даже необходимою; не упоминала только, что чрез нее и Раскольников получил покровительство начальства, что ему облегчаемы были работы, и прочее.
At last the news came (Dounia had indeed noticed signs of alarm and uneasiness in the preceding letters) that he held aloof from everyone, that his fellow prisoners did not like him, that he kept silent for days at a time and was becoming very pale.	Наконец пришло известие (Дуня даже приметила некоторое особенное волнение и тревогу в ее последних письмах), что он всех чуждается, что в остроге каторжные его не полюбили; что он молчит по целым дням и становится очень бледен.
In the last letter Sonia wrote that he had been taken very seriously ill and was in the convict ward of the hospital.	Вдруг, в последнем письме, Соня написала, что он заболел весьма серьезно и лежит в госпитале, в арестантской палате...
II	II
He was ill a long time. But it was not the horrors of prison life, not the hard labour, the bad food, the shaven head, or the patched clothes that crushed him.	Он был болен уже давно; но не ужасы каторжной жизни, не работы, не пища, не бритая голова, не лоскутное платье сломили его: о! что ему было до всех этих мук и истязаний!
What did he care for all those trials and hardships! he was even glad of the hard work. Physically exhausted, he could at least reckon on a few hours of quiet sleep.	Напротив, он даже рад был работе: измучившись на работе физически, он по крайней мере добывал себе несколько часов спокойного сна.
And what was the food to him--the thin cabbage soup with beetles floating in it?	И что значила для него пища - эти пустые щи с тараканами?
In the past as a student he had often not had even that.	Студентом, во время прежней жизни, он часто и того не имел.
His clothes were warm and suited to his manner of life.	Платье его было тепло и приспособлено к его образу жизни.
He did not even feel the fetters.	Кандалов он даже на себе не чувствовал.
Was he ashamed of his shaven head and parti-coloured coat?	Стыдиться ли ему было своей бритой головы и половинчатой куртки?
Before whom?	Но пред кем?
Before Sonia?	Пред Соней?
Sonia was afraid of him, how could he be ashamed before her?	Соня боялась его, и пред нею ли было ему стыдиться? А что же?
And yet he was ashamed even before Sonia, whom he tortured because of it with his contemptuous rough manner.	Он стыдился даже и пред Соней, которую мучил за это своим презрительным и грубым обращением.
But it was not his shaven head and his fetters he was ashamed of: his pride had been stung to the quick. It was wounded pride that made him ill.	Но не бритой головы и кандалов он стыдился: его гордость сильно была уязвлена; он и заболел от уязвленной гордости.

Oh, how happy he would have been if he could have blamed himself!	О, как бы счастлив он был, если бы мог сам обвинить себя!
He could have borne anything then, even shame and disgrace.	Он бы снес тогда все, даже стыд и позор.
But he judged himself severely, and his exasperated conscience found no particularly terrible fault in his past, except a simple _blunder_ which might happen to anyone.	Но он строго судил себя, и ожесточенная совесть его не нашла никакой особенно ужасной вины в его прошедшем, кроме разве простого промаху, который со всяким мог случиться.
He was ashamed just because he, Raskolnikov, had so hopelessly, stupidly come to grief through some decree of blind fate, and must humble himself and submit to "the idiocy" of a sentence, if he were anyhow to be at peace.	Он стыдился именно того, что он, Раскольников, погиб так слепо, безнадежно, глухо и глупо, по какому-то приговору слепой судьбы, и должен смириться и покориться пред "бессмыслицей" какого-то приговора, если хочет сколько-нибудь успокоить себя.
Vague and objectless anxiety in the present, and in the future a continual sacrifice leading to nothing--that was all that lay before him.	Тревога беспредметная и бесцельная в настоящем, а в будущем одна беспрерывная жертва, которою ничего не приобреталось, - вот что предстояло ему на свете.
And what comfort was it to him that at the end of eight years he would only be thirty-two and able to begin a new life!	И что в том, что чрез восемь лет ему будет только тридцать два года и можно снова начать еще жить!
What had he to live for?	Зачем ему жить?
What had he to look forward to?	Что иметь в виду?
Why should he strive?	К чему стремиться?
To live in order to exist?	Жить, чтобы существовать?
Why, he had been ready a thousand times before to give up existence for the sake of an idea, for a hope, even for a fancy.	Но он тысячу раз и прежде готов был отдать свое существование за идею, за надежду, даже за фантазию.
Mere existence had always been too little for him; he had always wanted more.	Одного существования всегда было мало ему; он всегда хотел большего.
Perhaps it was just because of the strength of his desires that he had thought himself a man to whom more was permissible than to others.	Может быть, по одной только силе своих желаний он и счел себя тогда человеком, которому более разрешено, чем другому.
And if only fate would have sent him repentance--burning repentance that would have torn his heart and robbed him of sleep, that repentance, the awful agony of which brings visions of hanging or drowning!	И хотя бы судьба послала ему раскаяние - жгучее раскаяние, разбивающее сердце, отгоняющее сон, такое раскаяние, от ужасных мук которого мерещится петля и омут! О, он бы обрадовался ему! Муки и слезы - ведь это тоже жизнь. Но он не раскаивался в своем преступлении.
Oh, he would have been glad of it! Tears and agonies would at least have been life. But he did not repent of his crime. At least he might have found relief in raging at his stupidity, as he had raged at the grotesque blunders that had brought him to prison.	По крайней мере, он мог бы злиться на свою глупость, как и злился он прежде на безобразные и глупейшие действия свои, которые довели его до острога.

But now in prison, _in freedom_, he thought over and criticised all his actions again and by no means found them so blundering and so grotesque as they had seemed at the fatal time.	Но теперь, уже в остроге, на свободе, он вновь обсудил и обдумал все прежние свои поступки и совсем не нашел их так глупыми и безобразными, как казались они ему в то роковое время, прежде.
"In what way," he asked himself, "was my theory stupider than others that have swarmed and clashed from the beginning of the world?	"Чем, чем, - думал он, - моя мысль была глупее других мыслей и теорий, роящихся и сталкивающихся одна с другой на свете, с тех пор как этот свет стоит?
One has only to look at the thing quite independently, broadly, and uninfluenced by commonplace ideas, and my idea will by no means seem so... strange.	Стоит только посмотреть на дело совершенно независимым, широким и избавленным от обыденных влияний взглядом, и тогда, конечно, моя мысль окажется вовсе не так... странною.
Oh, sceptics and halfpenny philosophers, why do you halt half-way!"	О отрицатели и мудрецы в пятачок серебра, зачем вы останавливаетесь на полдороге!
"Why does my action strike them as so horrible?" he said to himself.	Ну чем мой поступок кажется им так безобразен? - говорил он себе.
"Is it because it was a crime?	- Тем, что он - злодеяние?
What is meant by crime?	Что значит слово "злодеяние"?
My conscience is at rest.	Совесть моя спокойна.
Of course, it was a legal crime, of course, the letter of the law was broken and blood was shed. Well, punish me for the letter of the law... and that's enough.	Конечно, сделано уголовное преступление; конечно, нарушена буква закона и пролита кровь, ну и возьмите за букву закона мою голову... и довольно!
Of course, in that case many of the benefactors of mankind who snatched power for themselves instead of inheriting it ought to have been punished at their first steps.	Конечно, в таком случае даже многие благодетели человечества, не наследовавшие власти, а сами ее захватившие, должны бы были быть казнены при самых первых своих шагах.
But those men succeeded and so _they were right_, and I didn't, and so I had no right to have taken that step."	Но те люди вынесли свои шаги, и потому они правы, а я не вынес и, стало быть, я не имел права разрешить себе этот шаг".
It was only in that that he recognised his criminality, only in the fact that he had been unsuccessful and had confessed it.	Вот в чем одном признавал он свое преступление: только в том, что не вынес его и сделал явку с повинною.
He suffered too from the question: why had he not killed himself?	Он страдал тоже от мысли: зачем он тогда себя не убил?
Why had he stood looking at the river and preferred to confess?	Зачем он стоял тогда над рекой и предпочел явку с повинною?
Was the desire to live so strong and was it so hard to overcome it?	Неужели такая сила в этом желании жить и так трудно одолеть его?
Had not Svidrigailov overcome it, although he was afraid of death?	Одолел же Свидригайлов, боявшийся смерти?

In misery he asked himself this question, and could not understand that, at the very time he had been standing looking into the river, he had perhaps been dimly conscious of the fundamental falsity in himself and his convictions. He didn't understand that that consciousness might be the promise of a future crisis, of a new view of life and of his future resurrection.	Он с мучением задавал себе этот вопрос и не мог понять, что уж и тогда когда стоял над рекой, может быть, предчувствовал в себе и в убеждениях своих глубокую ложь. Он не понимал, что это предчувствие могло быть предвестником будущего перелома в жизни его, будущего воскресения его, будущего нового взгляда на жизнь.
He preferred to attribute it to the dead weight of instinct which he could not step over, again through weakness and meanness.	Он скорее допускал тут одну только тупую тягость инстинкта, которую не ему было порвать и через которую он опять-таки был не в силах перешагнуть (за слабостию и ничтожностию).
He looked at his fellow prisoners and was amazed to see how they all loved life and prized it.	Он смотрел на каторжных товарищей своих и удивлялся: как тоже все они любили жизнь, как они дорожили ею!
It seemed to him that they loved and valued life more in prison than in freedom.	Именно ему показалось, что в остроге ее еще более любят и ценят, и более дорожат ею, чем на свободе.
What terrible agonies and privations some of them, the tramps for instance, had endured!	Каких страшных мук и истязаний не перенесли иные из них, например бродяги!
Could they care so much for a ray of sunshine, for the primeval forest, the cold spring hidden away in some unseen spot, which the tramp had marked three years before, and longed to see again, as he might to see his sweetheart, dreaming of the green grass round it and the bird singing in the bush?	Неужели уж столько может для них значить один какой-нибудь луч солнца, дремучий лес, где-нибудь в неведомой глуши холодный ключ, отмеченный еще с третьего года и о свидании с которым бродяга мечтает, как о свидании с любовницей, видит его во сне, зеленую травку кругом его, поющую птичку в кусте?
As he went on he saw still more inexplicable examples.	Всматриваясь дальше, он видел примеры, еще более необъяснимые.
In prison, of course, there was a great deal he did not see and did not want to see; he lived as it were with downcast eyes.	В остроге, в окружающей его среде, он, конечно, многого не замечал, да и не хотел совсем замечать.
It was loathsome and unbearable for him to look.	Он жил, как-то опустив глаза: ему омерзительно и невыносимо было смотреть.
But in the end there was much that surprised him and he began, as it were involuntarily, to notice much that he had not suspected before.	Но под конец многое стало удивлять его, и он, как-то поневоле, стал замечать то, чего прежде и не подозревал.
What surprised him most of all was the terrible impossible gulf that lay between him and all the rest.	Вообще же и наиболее стала удивлять его та страшная, та непроходимая пропасть, которая лежала между ним и всем этим людом.
They seemed to be a different species, and he looked at them and they at him with distrust and hostility.	Казалось, он и они были разных наций. Он и они смотрели друг на друга недоверчиво и неприязненно.
He felt and knew the reasons of his isolation, but he would never have admitted till then that those reasons were so deep and strong.	Он знал и понимал общие причины такого разъединения; но никогда не допускал он прежде, чтоб эти причины были на самом деле так глубоки и сильны.

There were some Polish exiles, political prisoners, among them.	В остроге были тоже ссыльные поляки, политические преступники.
They simply looked down upon all the rest as ignorant churls; but Raskolnikov could not look upon them like that. He saw that these ignorant men were in many respects far wiser than the Poles.	Те просто считали весь этот люд за невежд и холопов и презирали их свысока; но Раскольников не мог так смотреть: он ясно видел, что эти невежды во многом гораздо умнее этих самых поляков.
There were some Russians who were just as contemptuous, a former officer and two seminarists. Raskolnikov saw their mistake as clearly.	Были тут и русские, тоже слишком презиравшие этот народ, - один бывший офицер и два семинариста; Раскольников ясно замечал и их ошибку.
He was disliked and avoided by everyone; they even began to hate him at last--why, he could not tell.	Его же самого не любили и избегали все. Его даже стали под конец ненавидеть - почему? Он не знал того.
Men who had been far more guilty despised and laughed at his crime.	Презирали его, смеялись над ним, смеялись над его преступлением те, которые были гораздо его преступнее.
"You're a gentleman," they used to say.	- Ты барин! - говорили ему.
"You shouldn't hack about with an axe; that's not a gentleman's work."	- Тебе ли было с топором ходить; не барское вовсе дело.
The second week in Lent, his turn came to take the sacrament with his gang.	На второй неделе великого поста пришла ему очередь говеть вместе с своей казармой.
He went to church and prayed with the others.	Он ходил в церковь молиться вместе с другими.
A quarrel broke out one day, he did not know how. All fell on him at once in a fury.	Из-за чего, он и сам не знал того, - произошла однажды ссора; все разом напали на него с остервенением.
"You're an infidel!	- Ты безбожник!
You don't believe in God," they shouted.	Ты в бога не веруешь! - кричали ему.
"You ought to be killed."	- Убить тебя надо.
He had never talked to them about God nor his belief, but they wanted to kill him as an infidel. He said nothing.	Он никогда не говорил с ними о боге и о вере, но они хотели убить его, как безбожника; он молчал и не возражал им.
One of the prisoners rushed at him in a perfect frenzy. Raskolnikov awaited him calmly and silently; his eyebrows did not quiver, his face did not flinch.	Один каторжный бросился было на него в решительном исступлении; Раскольников ожидал его спокойно и молча: бровь его не шевельнулась, ни одна черта его лица не дрогнула.
The guard succeeded in intervening between him and his assailant, or there would have been bloodshed.	Конвойный успел вовремя стать между ним и убийцей - не то пролилась бы кровь.
There was another question he could not decide: why were they all so fond of Sonia?	Неразрешим был для него еще один вопрос: почему все они так полюбили Соню?
She did not try to win their favour; she rarely met them, sometimes only she came to see him at work for a moment.	Она у них не заискивала; встречали они ее редко, иногда только на работах, когда она приходила на одну минутку, чтобы повидать его.

And yet everybody knew her, they knew that she had come out to follow _him_, knew how and where she lived.	А между тем все уже знали ее, знали и то, что она за ним последовала, знали, как она живет, где живет.
She never gave them money, did them no particular services.	Денег она им не давала, особенных услуг не оказывала.
Only once at Christmas she sent them all presents of pies and rolls.	Раз только, на рождестве, принесла она на весь острог подаяние: пирогов и калачей.
But by degrees closer relations sprang up between them and Sonia. She would write and post letters for them to their relations.	Но мало-помалу между ними и Соней завязались некоторые более близкие отношения: она писала им письма к их родным и отправляла их на почту.
Relations of the prisoners who visited the town, at their instructions, left with Sonia presents and money for them.	Их родственники и родственницы, приезжавшие в город, оставляли, по указанию их, в руках Сони вещи для них и даже деньги.
Their wives and sweethearts knew her and used to visit her.	Жены их и любовницы знали ее и ходили к ней.
And when she visited Raskolnikov at work, or met a party of the prisoners on the road, they all took off their hats to her.	И когда она являлась на работах, приходя к Раскольникову, или встречалась с партией арестантов, идущих на работы, - все снимали шапки, все кланялись:
"Little mother Sofya Semyonovna, you are our dear, good little mother," coarse branded criminals said to that frail little creature.	"Матушка, Софья Семеновна, мать ты наша, нежная, болезная!" - говорили эти грубые, клейменые каторжные этому маленькому и худенькому созданию.
She would smile and bow to them and everyone was delighted when she smiled.	Она улыбалась и откланивалась, и все они любили, когда она им улыбалась.
They even admired her gait and turned round to watch her walking; they admired her too for being so little, and, in fact, did not know what to admire her most for.	Они любили даже ее походку, оборачивались посмотреть ей вслед, как она идет, и хвалили ее; хвалили ее даже за то, что она такая маленькая, даже уж не знали, за что похвалить.
They even came to her for help in their illnesses.	К ней даже ходили лечиться.
He was in the hospital from the middle of Lent till after Easter.	Он пролежал в больнице весь конец поста и Святую.
When he was better, he remembered the dreams he had had while he was feverish and delirious.	Уже выздоравливая, он припомнил свои сны, когда еще лежал в жару и в бреду.
He dreamt that the whole world was condemned to a terrible new strange plague that had come to Europe from the depths of Asia.	Ему грезилось в болезни, будто весь мир осужден в жертву какой-то страшной, неслыханной и невиданной моровой язве, идущей из глубины Азии на Европу.
All were to be destroyed except a very few chosen.	Все должны были погибнуть, кроме некоторых, весьма немногих, избранных.
Some new sorts of microbes were attacking the bodies of men, but these microbes were endowed with intelligence and will.	Появились какие-то новые трихины, существа микроскопические, вселявшиеся в тела людей.
Men attacked by them became at once mad and furious.	Но эти существа были духи, одаренные умом и волей.

But never had men considered themselves so intellectual and so completely in possession of the truth as these sufferers, never had they considered their decisions, their scientific conclusions, their moral convictions so infallible.	Люди, принявшие их в себя, становились тотчас же бесноватыми и сумасшедшими. Но никогда, никогда люди не считали себя так умными и непоколебимыми в истине, как считали зараженные. Никогда не считали непоколебимее своих приговоров, своих научных выводов, своих нравственных убеждений и верований.
Whole villages, whole towns and peoples went mad from the infection.	Целые селения, целые города и народы заражались и сумасшествовали.
All were excited and did not understand one another. Each thought that he alone had the truth and was wretched looking at the others, beat himself on the breast, wept, and wrung his hands.	Все были в тревоге и не понимали друг друга, всякий думал, что в нем в одном и заключается истина, и мучился, глядя на других, бил себя в грудь, плакал и ломал себе руки.
They did not know how to judge and could not agree what to consider evil and what good; they did not know whom to blame, whom to justify.	Не знали, кого и как судить, не могли согласиться, что считать злом, что добром. Не знали, кого обвинять, кого оправдывать.
Men killed each other in a sort of senseless spite.	Люди убивали друг друга в какой-то бессмысленной злобе.
They gathered together in armies against one another, but even on the march the armies would begin attacking each other, the ranks would be broken and the soldiers would fall on each other, stabbing and cutting, biting and devouring each other.	Собирались друг на друга целыми армиями, но армии, уже в походе, вдруг начинали сами терзать себя, ряды расстраивались, воины бросались друг на друга, кололись и резались, кусали и ели друг друга.
The alarm bell was ringing all day long in the towns; men rushed together, but why they were summoned and who was summoning them no one knew.	В городах целый день били в набат: созывали всех, но кто и для чего зовет, никто не знал того, а все были в тревоге.
The most ordinary trades were abandoned, because everyone proposed his own ideas, his own improvements, and they could not agree. The land too was abandoned.	Оставили самые обыкновенные ремесла, потому что всякий предлагал свои мысли, свои поправки, и не могли согласиться; остановилось земледелие.
Men met in groups, agreed on something, swore to keep together, but at once began on something quite different from what they had proposed. They accused one another, fought and killed each other.	Кое-где люди сбегались в кучи, соглашались вместе на что-нибудь, клялись не расставаться, -но тотчас же начинали что-нибудь совершенно другое, чем сейчас же сами предполагали, начинали обвинять друг друга, дрались и резались.
There were conflagrations and famine.	Начались пожары, начался голод.
All men and all things were involved in destruction.	Все и все погибало. Язва росла и подвигалась дальше и дальше.
The plague spread and moved further and further. Only a few men could be saved in the whole world. They were a pure chosen people, destined to found a new race and a new life, to renew and purify the earth, but no one had seen these men, no one had heard their words and their voices.	Спастись во всем мире могли только несколько человек, это были чистые и избранные, предназначенные начать новый род людей и новую жизнь, обновить и очистить землю, но никто и нигде не видал этих людей, никто не слыхал их слова и голоса.

Raskolnikov was worried that this senseless dream haunted his memory so miserably, the impression of this feverish delirium persisted so long.	Раскольникова мучило то, что этот бессмысленный бред так грустно и так мучительно отзывается в его воспоминаниях, что так долго не проходит впечатление этих горячешных грез.
The second week after Easter had come. There were warm bright spring days; in the prison ward the grating windows under which the sentinel paced were opened.	Шла уже вторая неделя после Святой; стояли теплые, ясные, весенние дни; в арестантской палате отворили окна (решетчатые, под которыми ходил часовой).
Sonia had only been able to visit him twice during his illness; each time she had to obtain permission, and it was difficult.	Соня, во все время болезни его, могла только два раза его навестить в палате; каждый раз надо было испрашивать разрешения, а это было трудно.
But she often used to come to the hospital yard, especially in the evening, sometimes only to stand a minute and look up at the windows of the ward.	Но она часто приходила на госпитальный двор, под окна, особенно под вечер, а иногда так только, чтобы постоять на дворе минутку и хоть издали посмотреть на окна палаты.
One evening, when he was almost well again, Raskolnikov fell asleep. On waking up he chanced to go to the window, and at once saw Sonia in the distance at the hospital gate.	Однажды, под вечер, уже совсем почти выздоровевший Раскольников заснул; проснувшись, он нечаянно подошел к окну и вдруг увидел вдали, у госпитальных ворот, Соню.
She seemed to be waiting for someone.	Она стояла и как бы чего-то ждала.
Something stabbed him to the heart at that minute. He shuddered and moved away from the window.	Что-то как бы пронзило в ту минуту его сердце; он вздрогнул и поскорее отошел от окна.
Next day Sonia did not come, nor the day after; he noticed that he was expecting her uneasily.	В следующий день Соня не приходила, на третий день тоже; он заметил, что ждет ее с беспокойством.
At last he was discharged.	Наконец его выписали.
On reaching the prison he learnt from the convicts that Sofya Semyonovna was lying ill at home and was unable to go out.	Придя в острог, он узнал от арестантов, что Софья Семеновна заболела, лежит дома и никуда не выходит.
He was very uneasy and sent to inquire after her; he soon learnt that her illness was not dangerous.	Он был очень беспокоен, посылал о ней справляться. Скоро узнал он, что болезнь ее не опасна.
Hearing that he was anxious about her, Sonia sent him a pencilled note, telling him that she was much better, that she had a slight cold and that she would soon, very soon come and see him at his work.	Узнав в свою очередь, что он об ней так тоскует и заботится, Соня прислала ему записку, написанную карандашом, и уведомляла его, что ей гораздо легче, что у ней пустая, легкая простуда и что она скоро, очень скоро, придет повидаться с ним на работу.
His heart throbbed painfully as he read it.	Когда он читал эту записку, сердце его сильно и больно билось.
Again it was a warm bright day.	День опять был ясный и теплый.
Early in the morning, at six o'clock, he went off to work on the river bank, where they used to pound alabaster and where there was a kiln for baking it in a shed.	Ранним утром, часов в шесть, он отправился на работу, на берег реки, где в сарае устроена была обжигательная печь для алебастра и где толкли его.

There were only three of them sent.	Отправилось туда всего три работника.
One of the convicts went with the guard to the fortress to fetch a tool; the other began getting the wood ready and laying it in the kiln.	Один из арестантов взял конвойного и пошел с ним в крепость за каким-то инструментом; другой стал изготовлять дрова и накладывать в печь.
Raskolnikov came out of the shed on to the river bank, sat down on a heap of logs by the shed and began gazing at the wide deserted river.	Раскольников вышел из сарая на самый берег, сел на складенные у сарая бревна и стал глядеть на широкую и пустынную реку.
From the high bank a broad landscape opened before him, the sound of singing floated faintly audible from the other bank.	С высокого берега открывалась широкая окрестность. С дальнего другого берега чуть слышно доносилась песня.
In the vast steppe, bathed in sunshine, he could just see, like black specks, the nomads' tents.	Там, в облитой солнцем необозримой степи, чуть приметными точками чернелись кочевые юрты.
There there was freedom, there other men were living, utterly unlike those here; there time itself seemed to stand still, as though the age of Abraham and his flocks had not passed.	Там была свобода и жили другие люди, совсем не похожие на здешних, там как бы самое время остановилось, точно не прошли еще века Авраама и стад его.
Raskolnikov sat gazing, his thoughts passed into day-dreams, into contemplation; he thought of nothing, but a vague restlessness excited and troubled him.	Раскольников сидел, смотрел неподвижно, не отрываясь; мысль его переходила в грезы, в созерцание; он ни о чем не думал, но какая-то тоска волновала его и мучила.
Suddenly he found Sonia beside him; she had come up noiselessly and sat down at his side.	Вдруг подле него очутилась Соня. Она подошла едва слышно и села с ним рядом.
It was still quite early; the morning chill was still keen.	Было еще очень рано, утренний холодок еще не смягчился.
She wore her poor old burnous and the green shawl; her face still showed signs of illness, it was thinner and paler.	На ней был ее бедный, старый бурнус и зеленый платок. Лицо ее еще носило признаки болезни, похудело, побледнело, осунулось.
She gave him a joyful smile of welcome, but held out her hand with her usual timidity.	Она приветливо и радостно улыбнулась ему, но, по обыкновению, робко протянула ему свою руку.
She was always timid of holding out her hand to him and sometimes did not offer it at all, as though afraid he would repel it.	Она всегда протягивала ему свою руку робко, иногда даже не подавала совсем, как бы боялась, что он оттолкнет ее.
He always took her hand as though with repugnance, always seemed vexed to meet her and was sometimes obstinately silent throughout her visit.	Он всегда как бы с отвращением брал ее руку, всегда точно с досадой встречал ее, иногда упорно молчал во все время ее посещения.
Sometimes she trembled before him and went away deeply grieved.	Случалось, что она трепетала его и уходила в глубокой скорби.
But now their hands did not part. He stole a rapid glance at her and dropped his eyes on the ground without speaking.	Но теперь их руки не разнимались; он мельком и быстро взглянул на нее, ничего не выговорил и опустил свои глаза в землю.
They were alone, no one had seen them.	Они были одни, их никто не видел.
The guard had turned away for the time.	Конвойный на ту пору отворотился.
How it happened he did not know. But all at once something seemed to seize him and fling him at her feet.	Как это случилось, он и сам не знал, но вдруг что-то как бы подхватило его и как бы бросило к ее ногам.

He wept and threw his arms round her knees.	Он плакал и обнимал ее колени.
For the first instant she was terribly frightened and she turned pale.	В первое мгновение она ужасно испугалась, и все лицо ее помертвело.
She jumped up and looked at him trembling.	Она вскочила с места и, задрожав, смотрела на него.
But at the same moment she understood, and a light of infinite happiness came into her eyes. She knew and had no doubt that he loved her beyond everything and that at last the moment had come....	Но тотчас же, в тот же миг она все поняла. В глазах ее засветилось бесконечное счастье; она поняла, и для нее уже не было сомнения, что он любит, бесконечно любит ее и что настала же, наконец, эта минута...
They wanted to speak, but could not; tears stood in their eyes.	Они хотели было говорить, но не могли. Слезы стояли в их глазах.
They were both pale and thin; but those sick pale faces were bright with the dawn of a new future, of a full resurrection into a new life.	Они оба были бледны и худы; но в этих больных и бледных лицах уже сияла заря обновленного будущего, полного воскресения в новую жизнь.
They were renewed by love; the heart of each held infinite sources of life for the heart of the other.	Их воскресила любовь, сердце одного заключало бесконечные источники жизни для сердца другого.
They resolved to wait and be patient.	Они положили ждать и терпеть.
They had another seven years to wait, and what terrible suffering and what infinite happiness before them!	Им оставалось еще семь лет; а до тех пор столько нестерпимой муки и столько бесконечного счастия!
But he had risen again and he knew it and felt it in all his being, while she--she only lived in his life.	Но он воскрес, и он знал это, чувствовал вполне всем обновившимся существом своим, а она -она ведь и жила только одною его жизнью!
On the evening of the same day, when the barracks were locked, Raskolnikov lay on his plank bed and thought of her.	Вечером того же дня, когда уже заперли казармы, Раскольников лежал на нарах и думал о ней.
He had even fancied that day that all the convicts who had been his enemies looked at him differently; he had even entered into talk with them and they answered him in a friendly way.	В этот день ему даже показалось, что как будто все каторжные, бывшие враги его, уже глядели на него иначе. Он даже сам заговаривал с ними, и ему отвечали ласково.
He remembered that now, and thought it was bound to be so. Wasn't everything now bound to be changed?	Он припомнил теперь это, но ведь так и должно было быть: разве не должно теперь все измениться?
He thought of her.	Он думал об ней.
He remembered how continually he had tormented her and wounded her heart. He remembered her pale and thin little face. But these recollections scarcely troubled him now; he knew with what infinite love he would now repay all her sufferings.	Он вспомнил, как он постоянно ее мучил и терзал ее сердце; вспомнил ее бедное, худенькое личико, но его почти и не мучили теперь эти воспоминания: он знал, какою бесконечною любовью искупит он теперь все ее страдания.
And what were all, _all_ the agonies of the past!	Да и что такое эти все, все муки прошлого!
Everything, even his crime, his sentence and imprisonment, seemed to him now in the first rush of feeling an external, strange fact with which he had no concern.	Все, даже преступление его, даже приговор и ссылка, казались ему теперь, в первом порыве, каким-то внешним, странным, как бы даже и не с ним случившимся фактом.

But he could not think for long together of anything that evening, and he could not have analysed anything consciously; he was simply feeling.	Он, впрочем, не мог в этот вечер долго и постоянно о чем-нибудь думать, сосредоточиться на чем-нибудь мыслью; да он ничего бы и не разрешил теперь сознательно; он только чувствовал.
Life had stepped into the place of theory and something quite different would work itself out in his mind.	Вместо диалектики наступила жизнь, и в сознании должно было выработаться что-то совершенно другое.
Under his pillow lay the New Testament.	Под подушкой его лежало Евангелие.
He took it up mechanically.	Он взял его машинально.
The book belonged to Sonia; it was the one from which she had read the raising of Lazarus to him.	Эта книга принадлежала ей, была та самая, из которой она читала ему о воскресении Лазаря.
At first he was afraid that she would worry him about religion, would talk about the gospel and pester him with books.	В начале каторги он думал, что она замучит его религией, будет заговаривать о Евангелии и навязывать ему книги.
But to his great surprise she had not once approached the subject and had not even offered him the Testament.	Но, к величайшему его удивлению, она ни разу не заговаривала об этом, ни разу даже не предложила ему Евангелия.
He had asked her for it himself not long before his illness and she brought him the book without a word.	Он сам попросил его у ней незадолго до своей болезни, и она молча принесла ему книгу.
Till now he had not opened it.	До сих пор он ее и не раскрывал.
He did not open it now, but one thought passed through his mind:	Он не раскрыл ее и теперь, но одна мысль промелькнула в нем:
"Can her convictions not be mine now?	"Разве могут ее убеждения не быть теперь и моими убеждениями?
Her feelings, her aspirations at least...."	Ее чувства, ее стремления, по крайней мере..."
She too had been greatly agitated that day, and at night she was taken ill again.	Она тоже весь этот день была в волнении, а в ночь даже опять захворала.
But she was so happy--and so unexpectedly happy--that she was almost frightened of her happiness.	Но она была до того счастлива, что почти испугалась своего счастия.
Seven years, _only_ seven years!	Семь лет, только семь лет!
At the beginning of their happiness at some moments they were both ready to look on those seven years as though they were seven days.	В начале своего счастия, в иные мгновения, они оба готовы были смотреть на эти семь лет, как на семь дней.
He did not know that the new life would not be given him for nothing, that he would have to pay dearly for it, that it would cost him great striving, great suffering.	Он даже и не знал того, что новая жизнь не даром же ему достается, что ее надо еще дорого купить, заплатить за нее великим, будущим подвигом...
But that is the beginning of a new story--the story of the gradual renewal of a man, the story of his gradual regeneration, of his passing from one world into another, of his initiation into a new unknown life.	Но тут уж начинается новая история, история постепенного обновления человека, история постепенного перерождения его, постепенного перехода из одного мира в другой, знакомства с новою, доселе совершенно неведомою действительностью.

That might be the subject of a new story, but our present story is ended.

Это могло бы составить тему нового рассказа, - но теперешний рассказ наш окончен.