Преступление и наказание, Часть 3

One sudden irrelevant idea almost made him laugh.	Одна внезапная посторонняя мысль вдруг почти рассмешила его:
Napoleon, the pyramids, Waterloo, and a wretched skinny old woman, a pawnbroker with a red trunk under her bed--it's a nice hash for Porfiry Petrovitch to digest!	"Наполеон, пирамиды, Ватерлоо - и тощая гаденькая регистраторша, старушонка, процентщица, с красною укладкою под кроватью, - ну каково это переварить хоть бы Порфирию Петровичу!..
How can they digest it!	Где ж им переварить!..
It's too inartistic. "A Napoleon creep under an old woman's bed!	Эстетика помешает: "полезет ли, дескать, Наполеон под кровать к старушонке"!
Ugh, how loathsome!"	Эх, дрянь!.."
At moments he felt he was raving. He sank into a state of feverish excitement.	Минутами он чувствовал, что как бы бредит: он впадал в лихорадочно-восторженное настроение.
"The old woman is of no consequence," he thought, hotly and incoherently.	"Старушонка вздор! - думал он горячо и порывисто, - старуха, пожалуй что, и ошибка, не в ней и дело!
"The old woman was a mistake perhaps, but she is not what matters! The old woman was only an illness....	Старуха была только болезнь... я переступить поскорее хотел... я не человека убил, я принцип убил!
I was in a hurry to overstep.... I didn't kill a human being, but a principle! I killed the principle, but I didn't overstep, I stopped on this side....	Принцип-то я и убил, а переступить-то не переступил, на этой стороне остался...
I was only capable of killing.	Только и сумел, что убить.
And it seems I wasn't even capable of that...	Да и того не сумел, оказывается...
Principle?	Принцип?
Why was that fool Razumihin abusing the socialists?	За что давеча дурачок Разумихин социалистов бранил?
They are industrious, commercial people; 'the happiness of all' is their case.	Трудолюбивый народ и торговый; "общим счастием" занимаются...
No, life is only given to me once and I shall never have it again; I don't want to wait for 'the happiness of all.'	Нет, мне жизнь однажды дается, и никогда ее больше не будет: я не хочу дожидаться "всеобщего счастья".
I want to live myself, or else better not live at all.	Я и сам хочу жить, а то лучше уж и не жить.
I simply couldn't pass by my mother starving, keeping my rouble in my pocket while I waited for the 'happiness of all.'	Что ж? Я только не захотел проходить мимо голодной матери, зажимая в кармане свой рубль, в ожидании "всеобщего счастия".
I am putting my little brick into the happiness of all and so my heart is at peace.	"Несу, дескать, кирпичик на всеобщее счастие и оттого ощущаю спокойствие сердца".
Ha-ha!	Ха-ха!
Why have you let me slip?	Зачем же вы меня-то пропустили?
I only live once, I too want....	Я ведь всего однажды живу, я ведь тоже хочу...

Ech, I am an aesthetic louse and nothing more," he added suddenly, laughing like a madman.	Эх, эстетическая я вошь, и больше ничего, -прибавил он вдруг рассмеявшись, как помешанный.
"Yes, I am certainly a louse," he went on, clutching at the idea, gloating over it and playing with it with vindictive pleasure. "In the first place, because I can reason that I am one, and secondly, because for a month past I have been troubling benevolent Providence, calling it to witness that not for my own fleshly lusts did I undertake it, but with a grand and noble object--ha-ha!	- Да, я действительно вошь, - продолжал он, с злорадством прилепившись к мысли, роясь в ней, играя и потешаясь ею, - и уж по тому одному, что, во-первых, теперь рассуждаю про то, что я вошь; потому, во-вторых, что целый месяц всеблагое провидение беспокоил, призывая в свидетели, что не для своей, дескать, плоти и похоти предпринимаю, а имею в виду великолепную и приятную цель, - ха-ха!
Thirdly, because I aimed at carrying it out as justly as possible, weighing, measuring and calculating. Of all the lice I picked out the most useless one and proposed to take from her only as much as I needed for the first step, no more nor less (so the rest would have gone to a monastery, according to her will, ha-ha!).	Потому, в-третьих, что возможную справедливость положил наблюдать в исполнении, вес и меру, и арифметику: из всех вшей выбрал самую наибесполезнейшую и, убив ее, положил взять у ней ровно столько, сколько мне надо для первого шага, и ни больше ни меньше (а остальное, стало быть, так и пошло бы на монастырь, по духовному завещанию -ха-ха!)...
And what shows that I am utterly a louse," he added, grinding his teeth, "is that I am perhaps viler and more loathsome than the louse I killed, and _I felt beforehand_ that I should tell myself so _after_ killing her.	Потому, потому я окончательно вошь, -прибавил он, скрежеща зубами, - потому что сам-то я, может быть, еще сквернее и гаже, чем убитая вошь, и заранее предчувствовал, что скажу себе это уже после того, как убью!
Can anything be compared with the horror of that?	Да разве с этаким ужасом что-нибудь может сравниться!
The vulgarity!	О, пошлость!
The abjectness!	О, подлость!..
I understand the 'prophet' with his sabre, on his steed: Allah commands and 'trembling' creation must obey!	О, как я понимаю "пророка" , с саблей, на коне. Велит Аллах, и повинуйся "дрожащая тварь"!
The 'prophet' is right, he is right when he sets a battery across the street and blows up the innocent and the guilty without deigning to explain!	Прав, прав "пророк", когда ставит где-нибудь поперек улицы хор-р-рошую батарею и дует в правого и виноватого, не удостоивая даже и объясниться!
It's for you to obey, trembling creation, and not _to have desires_, for that's not for you!...	Повинуйся, дрожащая тварь, и - не желай, потому - не твое это дело!..
I shall never, never forgive the old woman!"	О, ни за что, ни за что не прощу старушонке!"
His hair was soaked with sweat, his quivering lips were parched, his eyes were fixed on the ceiling.	Волосы его были смочены потом, вздрагивавшие губы запеклись, неподвижный взгляд был устремлен в потолок.
"Mother, sister--how I loved them!	"Мать, сестра, как любил я их!
Why do I hate them now?	Отчего теперь я их ненавижу?
Yes, I hate them, I feel a physical hatred for them, I can't bear them near me....	Да, я их ненавижу, физически ненавижу, подле себя не могу выносить...
I went up to my mother and kissed her, I remember....	Давеча я подошел и поцеловал мать, я помню...

To embrace her and think if she only knew... shall I tell her then?	Обнимать и думать, что если б она узнала, то... разве сказать ей тогда?
That's just what I might do.... _She_ must be the same as I am," he added, straining himself to think, as it were struggling with delirium.	От меня это станется... Гм! она должна быть такая же, как и я, - прибавил он, думая с усилием, как будто борясь с охватывавшим его бредом.
"Ah, how I hate the old woman now!	- О, как я ненавижу теперь старушонку!
I feel I should kill her again if she came to life!	Кажется, бы другой раз убил, если б очнулась!
Poor Lizaveta!	Бедная Лизавета!
Why did she come in?...	Зачем она тут подвернулась!..
It's strange though, why is it I scarcely ever think of her, as though I hadn't killed her?	Странно, однако ж, почему я об ней почти и не думаю, точно и не убивал?..
Lizaveta!	Лизавета!
Sonia!	Соня!
Poor gentle things, with gentle eyes....	Бедные, кроткие, с глазами кроткими...
Dear women!	Милые!..
Why don't they weep?	Зачем они не плачут?
Why don't they moan?	Зачем они не стонут?..
They give up everything... their eyes are soft and gentle....	Они все отдают... глядят кротко и тихо...
Sonia, Sonia!	Соня, Соня!
Gentle Sonia!"	Тихая Соня!.."
He lost consciousness; it seemed strange to him that he didn't remember how he got into the street.	Он забылся; странным показалось ему, что он не помнит, как мог он очутиться на улице.
It was late evening.	Был уже поздний вечер.
The twilight had fallen and the full moon was shining more and more brightly; but there was a peculiar breathlessness in the air.	Сумерки сгущались, полная луна светлела все ярче и ярче; но как-то особенно душно было в воздухе.
There were crowds of people in the street; workmen and business people were making their way home; other people had come out for a walk; there was a smell of mortar, dust and stagnant water.	Люди толпой шли по улицам; ремесленники и занятые люди расходились по домам, другие гуляли; пахло известью, пылью, стоячею водой.
Raskolnikov walked along, mournful and anxious; he was distinctly aware of having come out with a purpose, of having to do something in a hurry, but what it was he had forgotten.	Раскольников шел грустный и озабоченный: он очень хорошо помнил, что вышел из дому с каким-то намерением, что надо было что-то сделать и поспешить, но что именно - он позабыл.
Suddenly he stood still and saw a man standing on the other side of the street, beckoning to him.	Вдруг он остановился и увидел, что на другой стороне улицы, на тротуаре, стоит человек и машет ему рукой.

He crossed over to him, but at once the man turned and walked away with his head hanging, as though he had made no sign to him.	Он пошел к нему через улицу, но вдруг этот человек повернулся и пошел как ни в чем не бывало, опустив голову, не оборачиваясь и не подавая вида, что звал его.
"Stay, did he really beckon?" Raskolnikov wondered, but he tried to overtake him.	"Да полно, звал ли он?" - подумал Раскольников, однако ж стал догонять.
When he was within ten paces he recognised him and was frightened; it was the same man with stooping shoulders in the long coat.	Не доходя шагов десяти, он вдруг узнал его и -испугался; это был давешний мещанин, в таком же халате и так же сгорбленный.
Raskolnikov followed him at a distance; his heart was beating; they went down a turning; the man still did not look round.	Раскольников шел издали; сердце его стукало; повернули в переулок - тот все не оборачивался.
"Does he know I am following him?" thought Raskolnikov.	"Знает ли он, что я за ним иду?" - думал Раскольников.
The man went into the gateway of a big house.	Мещанин вошел в ворота одного большого дома.
Raskolnikov hastened to the gate and looked in to see whether he would look round and sign to him.	Раскольников поскорей подошел к воротам и стал глядеть, не оглянется ли он и не позовет ли его?
In the court-yard the man did turn round and again seemed to beckon him.	В самом деле, пройдя всю подворотню и уже выходя во двор, тот вдруг обернулся и опять точно как будто махнул ему.
Raskolnikov at once followed him into the yard, but the man was gone.	Раскольников тотчас же прошел подворотню, но во дворе мещанина уж не было.
He must have gone up the first staircase.	Стало быть, он вошел тут сейчас на первую лестницу.
Raskolnikov rushed after him.	Раскольников бросился за ним.
He heard slow measured steps two flights above. The staircase seemed strangely familiar.	В самом деле, двумя лестницами выше слышались еще чьи-то мерные, неспешные шаги.
He reached the window on the first floor; the moon shone through the panes with a melancholy and mysterious light; then he reached the second floor.	Странно, лестница была как будто знакомая! Вон окно в первом этаже; грустно и таинственно проходил сквозь стекла лунный свет; вот и второй этаж.
Bah! this is the flat where the painters were at work... but how was it he did not recognise it at once?	Ба! Это та самая квартира, в которой работники мазали... Как же он не узнал тотчас?
The steps of the man above had died away. "So he must have stopped or hidden somewhere."	Шаги впереди идущего человека затихли: "стало быть, он остановился или где-нибудь спрятался".
He reached the third storey, should he go on?	Вот и третий этаж; идти ли дальше?
There was a stillness that was dreadful....	И какая там тишина, даже страшно...
But he went on.	Но он пошел.
The sound of his own footsteps scared and frightened him.	Шум его собственных шагов его пугал и тревожил.
How dark it was!	Боже, как темно!

The man must be hiding in some corner here.	Мещанин, верно, тут где-нибудь притаился в углу.
Ah! the flat was standing wide open, he hesitated and went in.	А! квартира отворена настежь на лестницу, он подумал и вошел.
It was very dark and empty in the passage, as though everything had been removed; he crept on tiptoe into the parlour which was flooded with moonlight. Everything there was as before, the chairs, the looking-glass, the yellow sofa and the pictures in the frames.	В передней было очень темно и пусто, ни души, как будто все вынесли; тихонько, на цыпочках прошел он в гостиную: вся комната была ярко облита лунным светом; все тут по-прежнему: стулья, зеркало, желтый диван и картинки в рамках.
A huge, round, copper-red moon looked in at the windows.	Огромный, круглый, медно-красный месяц глядел прямо в окна.
"It's the moon that makes it so still, weaving some mystery," thought Raskolnikov.	"Это от месяца такая тишина, - подумал Раскольников, - он, верно, теперь загадку загадывает".
He stood and waited, waited a long while, and the more silent the moonlight, the more violently his heart beat, till it was painful.	Он стоял и ждал, долго ждал, и чем тише был месяц, тем сильнее стукало его сердце, даже больно становилось.
And still the same hush.	И все тишина.
Suddenly he heard a momentary sharp crack like the snapping of a splinter and all was still again.	Вдруг послышался мгновенный сухой треск, как будто сломали лучинку, и все опять замерло.
A fly flew up suddenly and struck the window pane with a plaintive buzz.	Проснувшаяся муха вдруг с налета ударилась об стекло и жалобно зажужжала.
At that moment he noticed in the corner between the window and the little cupboard something like a cloak hanging on the wall.	В самую эту минуту, в углу, между маленьким шкапом и окном, он разглядел как будто висящий на стене салоп.
"Why is that cloak here?" he thought, "it wasn't there before...."	"Зачем тут салоп? - подумал он, - ведь его прежде не было..."
He went up to it quietly and felt that there was someone hiding behind it.	Он подошел потихоньку и догадался, что за салопом как будто кто-то прячется.
He cautiously moved the cloak and saw, sitting on a chair in the corner, the old woman bent double so that he couldn't see her face; but it was she.	Осторожно отвел он рукою салоп и увидал, что тут стоит стул, а на стуле в уголку сидит старушонка, вся скрючившись и наклонив голову, так что он никак не мог разглядеть лица, но это была она.
He stood over her. "She is afraid," he thought. He stealthily took the axe from the noose and struck her one blow, then another on the skull.	Он постоял над ней: "боится!" - подумал он, тихонько высвободил из петли топор и ударил старуху по темени, раз и другой.
But strange to say she did not stir, as though she were made of wood.	Но странно: она даже и не шевельнулась от ударов, точно деревянная.
He was frightened, bent down nearer and tried to look at her; but she, too, bent her head lower.	Он испугался, нагнулся ближе и стал ее разглядывать; но и она еще ниже нагнула голову.
He bent right down to the ground and peeped up into her face from below, he peeped and turned cold with horror: the old woman was sitting and laughing, shaking with noiseless laughter, doing her utmost that he should not hear it.	Он пригнулся тогда совсем к полу и заглянул ей снизу в лицо, заглянул и помертвел: старушонка сидела и смеялась, - так и заливалась тихим, неслышным смехом, из всех сил крепясь, чтоб он ее не услышал.

Suddenly he fancied that the door from the bedroom was opened a little and that there was laughter and whispering within.	Вдруг ему показалось, что дверь из спальни чуть-чуть приотворилась и что там тоже как будто засмеялись и шепчутся.
He was overcome with frenzy and he began hitting the old woman on the head with all his force, but at every blow of the axe the laughter and whispering from the bedroom grew louder and the old woman was simply shaking with mirth.	Бешенство одолело его: изо всей силы начал он бить старуху по голове, но с каждым ударом топора смех и шепот из спальни раздавались все сильнее и слышнее, а старушонка так вся и колыхалась от хохота.
He was rushing away, but the passage was full of people, the doors of the flats stood open and on the landing, on the stairs and everywhere below there were people, rows of heads, all looking, but huddled together in silence and expectation.	Он бросился бежать, но вся прихожая уже полна людей, двери на лестнице отворены настежь, и на площадке, на лестнице и туда вниз -все люди, голова с головой, все смотрят, - но все притаились и ждут, молчат...
Something gripped his heart, his legs were rooted to the spot, they would not move....	Сердце его стеснилось, ноги не движутся, приросли...
He tried to scream and woke up.	Он хотел вскрикнуть и - проснулся.
He drew a deep breath--but his dream seemed strangely to persist: his door was flung open and a man whom he had never seen stood in the doorway watching him intently.	Он тяжело перевел дыхание, - но странно, сон как будто все еще продолжался: дверь его была отворена настежь, и на пороге стоял совсем незнакомый ему человек и пристально его разглядывал.
Raskolnikov had hardly opened his eyes and he instantly closed them again.	Раскольников не успел еще совсем раскрыть глаза и мигом закрыл их опять.
He lay on his back without stirring.	Он лежал навзничь и не шевельнулся.
"Is it still a dream?" he wondered and again raised his eyelids hardly perceptibly; the stranger was standing in the same place, still watching him.	"Сон это продолжается или нет", - думал он и чуть-чуть, неприметно опять приподнял ресницы поглядеть: незнакомый стоял на том же месте и продолжал в него вглядываться.
He stepped cautiously into the room, carefully closing the door after him, went up to the table, paused a moment, still keeping his eyes on Raskolnikov, and noiselessly seated himself on the chair by the sofa; he put his hat on the floor beside him and leaned his hands on his cane and his chin on his hands.	Вдруг он переступил осторожно через порог, бережно притворил за собой дверь, подошел к столу, подождал с минуту, - все это время не спуская с него глаз, - и тихо, без шуму, сел на стул подле дивана; шляпу поставил сбоку, на полу, а обеими руками оперся на трость, опустив на руки подбородок.
It was evident that he was prepared to wait indefinitely.	Видно было, что он приготовился долго ждать.
As far as Raskolnikov could make out from his stolen glances, he was a man no longer young, stout, with a full, fair, almost whitish beard.	Сколько можно было разглядеть сквозь мигавшие ресницы, человек этот был уже немолодой, плотный и с густою, светлою, почти белою бородой...
Ten minutes passed.	Прошло минут с десять.
It was still light, but beginning to get dusk.	Было еще светло, но уже вечерело.
There was complete stillness in the room.	В комнате была совершенная тишина.
Not a sound came from the stairs.	Даже с лестницы не приносилось ни одного звука.

Only a big fly buzzed and fluttered against the window pane.	Только жужжала и билась какая-то большая муха, ударяясь с налета об стекло.
It was unbearable at last. Raskolnikov suddenly got up and sat on the sofa.	Наконец это стало невыносимо: Раскольников вдруг приподнялся и сел на диване.
"Come, tell me what you want."	- Ну, говорите, чего вам надо?
"I knew you were not asleep, but only pretending," the stranger answered oddly, laughing calmly.	- А ведь я так и знал, что вы не спите, а только вид показываете, - странно ответил незнакомый, спокойно рассмеявшись.
"Arkady Ivanovitch Svidrigailov, allow me to introduce myself...."	- Аркадий Иванович Свидригайлов, позвольте отрекомендоваться...