— Лада!
Это Кира играла с моей Ладой.
— А вот и Федя, — закричала сестра, выбегая навстречу.
Она была худенькая, рыженькая, лицо ее было в веснушках.
— А ну-ка, покажись! — стремительно поцеловала меня и, схватив за руку, заговорила сестра. — Мама, он страшно худ. Кира, полюбуйся на сокровище наше.
И я увидел темноволосую, горячую Киру. Раскрасневшись, она смотрела на меня карими смеющимися глазами, а Лада, подбежав ко мне, просила поиграть с ней еще.
И до того все было неожиданно, что от возгласов сестры, от широко открытых Кириных глаз я смутился и забыл, что хотел рассказать маме. А Лада просто с ног сбивала меня. Но тут мама пришла мне на помощь.
— Ну, Феденька, как? — спросила она.
— Перешел!
— Слава Тебе, Господи!
— Наконец-то без переэкзаменовок, — прибавила Зоя.
— Да, — сказал я, — а по геометрии я чуть было не срезался.
— Ведь геометрии, Феденька, ты и боялся. Вот все мне говорил, — обращаясь к Кире, сказала мама, — что и с алгеброй у него нелады.
— Константину Константиновичу я обещал летом заниматься.
— А мы тебе поможем, — сказала Кира.
— Да, — подхватила Зоя, — будем с тобой заниматься.
Я все еще не мог опомниться, смотрел на маму, на Зою, но видел Киру, и мне казалось, что она всегда играла с Ладой в нашем саду.
— А мы Кире весь сад показали, — говорила сестра, стоя вместе с ней на насыпной горке, где особенно хорошо росла нетронутая косой высокая трава. — А ты у нас не заскучаешь? — прибавила она, обращаясь к Кире.
— Что ты! До чего у вас, Прасковья Васильевна, привольно и хорошо, — сказала Кира, — сколько свежести, веселой листвы.
— Да, не чувствуешь, что живешь в большом городе, — ответила мама.
— Ну, город наш, — сказала Зоя, — не такой уж большой.
— Какой ни есть. Живем у реки, за садом сад, по утрам, как в лесу, птицы поют. Домов каменных мало, а зелени много.
— Вот за березами река блестит, — сказала Кира, — а мне все кажется, что это Нева. До чего чисты ее воды. И как там по вечерам хорошо. Последние вечера нельзя было от Невы глаз оторвать. А она, уходя к морю, всеми цветами вечерней зари отливает.
— Вот Федя гимназию окончит, — сказала мама, — туда учиться поедет.
— Да, — согласился я.
И вот начались рассказы. Лекции у них давно уже кончились, и они перед отъездом побывали на островах, доехали на трамвае до конечной остановки, а потом лесной дорогой отправились к заливу.
— Шли, шли, — говорила Кира, — безлюдье, кукушки, ветреница цветет, а дальше сосны, мох, все заросло, болотисто, дико.
Я жадно слушал рассказ о том, как они заблудились. Говорила Кира, и карие глаза ее были широко открыты и горячи. Лада забегала вперед и на нас смотрела, не понимая, почему мы все время останавливаемся.
— Думали, от усталости свалимся, — продолжала Кира. — По вечерам на набережной так светло — словно все в каком-то тридевятом царстве, перестаешь чувствовать себя прежней. А Нева в этом году изумительная.
Тут от них мы узнали, что в последний день они были в Эрмитаже, где, по словам Киры, столько скифских древностей, золота в стеклянных витринах. Завтракали на набережной, сидя на гранитной лестнице, обогретой солнцем.
— Вот ведь и ночью в поезде почти не спали, — сказала мама, — то-то я думаю, отчего это Зоечка так возбуждена.
— Прасковья Васильевна, это я виновата, ехали мы со студентами, я Зою увела в коридор. Опустили окно, луга в росе, ветер сон отогнал. Так всю дорогу и не спали.
— Вот вас одних-то и отпускай.
— Прасковья Васильевна, мы обо всем говорили. На остановках слышно было, как жаворонки поют. — Ее глаза искрились, Лада увивалась около ее ног, и я чувствовал, до чего, подружившись с ней, изменилась Зоя.
— Так-то постепенно все и открывается, — говорила мама. — Да что же это я вас по саду вожу? Сейчас пообедаем, Ириша постелет, вы и приляжете.
— Мамусенька, — закричала Зоя, — ни за что не уснем! — И Зоя бросилась целовать маму. — Мы ей все покажем, — порывисто говорила она.
— Вот, Кира Сергеевна, — рассказывала мама, ведя нас яблоневым садом, а одета она была просто, с черной шелковой косынкой на плечах, — вот это дерево приносит яблоко с желтинкой, эти сорта сохранились от старины. Наливное. Когда оно готово, все в потоках прозрачных. Если захотите откусить, то осторожно, может и кофточку соком залить. Вот вы их попробуете.
— Спасибо, Прасковья Васильевна, но когда они поспеют, меня здесь не будет, — ответила Кира. — Отец написал, что через две недели я должна приехать к нему в Таганрог.
— Кирочка, мы и через месяц тебя не отпустим! — закричала Зоя. — Правда, правда! Ни за что на свете я тебя, Кируша, не отпущу. Твои чемоданы запрячу — вот увидишь, не отпущу!
Кира после бессонной ночи была немного бледна, но до чего же открытая, жадная до впечатлений она была. И мне в этот день показалось, что мы с Кирой уже давно знакомы.
— Вот там, Кира Сергеевна, малиновое, — показывала мама, — яблоки не только малиновые снаружи, но и внутри у них все в розовых жилках.
— Мамино любимое, — сказал я.
— Поспевая, они на дереве от зрелости колются, — объяснила мама, — на том месте, где у них родинка большая есть.
Мы показали Кире старые яблони — анисовки, шампанки, титовки, овечьи носы. Показали мамину малину.
— Вот какая крупная, — с гордостью сказал я. — Темная, темная, прямо бархатная.
— Ну, пойдемте-ка к дому, — сказала мама.
А мы уже дошли до клубничных гряд.
— Вот все не соберусь выкопать, — заметила мама, — надо бы клубни знакомым подарить, у них земля суглинистая, да все забываю. Ягоды должны быть ананасные, а вот не растут, земля у нас черная.
— Разве это плохо?
— Малина у меня хороша, для деревьев и цветов эта земля полезна, а клубника будет на ней до осени цвести, а потом в усы пойдет. И ни одной ягодки. Суглинок нужен, чтобы ягоды были. А земля наша старинная, она за века не истощена. Слишком жирная старинная земля. Денежки серебряные, тоненькие, как чешуя, я в ней нахожу.
Нас встретила Ириша.
— Барыня, — спросила она, — какие наволочки взять?
— Я сейчас сама с тобой поднимусь, — ответила мама и, обращаясь ко мне, мягко сказала: — Вот ведь дело какое. Придется, Феденька, тебе комнату свою Кире уступить.
Все для меня в этот день оказалось неожиданным.
— А куда же я перейду, мама?
— Поселим тебя в Ванюшиной комнате, — ответила мама и, перед тем как подняться с Пришей, рассказала, что мать Киры умерла, оставив трехлетнюю дочь у бабушки на руках, что все детство Кира жила то у бабушки на Днепре, то у деда на берегу Азовского моря. Потом отца перевели в Таганрог, он инженер, вечно в разъездах. Кира лето проводила с отцом у Черного моря. А о том, что сестра привезет Киру, мама с Пришей знали давно.
Книги мои и тетради так и остались в прихожей. Из кухни пахло жареными цыплятами, борщом. Я понимал, что сестра не хочет расставаться с Кирою, а моя комната была рядом с Зоиной. Когда я поднялся по деревянной лестнице, Ириша перестилала постель. Из ящика письменного стола я забрал свои тетрадки, рисунки.
— О, сколько книг, — говорила Кира.
— Нет, ты, Кирочка, посмотри расписание.
— Боже мой! Вставать в семь утра, — читала Кира, — делать гимнастику. Плавать.
— Если бы ты знала, до чего он любит поспать.
Кира смеялась.
Сняв расписание, я набрал много тетрадей и книг.
— Федя, не донесешь, — сказала мне Кира.
От смущения я ничего не ответил, а выйдя на лестничную площадку, столкнулся с Иришей.
— Ай, ты! — воскликнула она.
И вот тетради и книги посыпались по лестнице, а среди них был и дневничок с вложенными в него листками. Стукнувшись о перила, он раскрылся, и вниз полетели листки с начисто переписанными стихами.
— Вот беды-то наделала, — вскрикнула Ириша, а услышав ее возглас, прибежала Зоя и начала листки подбирать.
— Зоя, не трогай, — кричал я, положив книги на ступеньку, — отдай!
— Что это? Кира, это стихи!
— Я тебе запрещаю читать!
Но Зоя превратилась в девчонку.
— Ты невозможна, — сказала ей Кира.
— Послушай, что про тебя Кира говорит!
— До чего ты несносный, — сказала Зоя, отдавая листок.
— Ты не сердишься, Федя, что я заняла твою комнату? — спросила Кира.
— Он счастлив, — ответила за меня сестра, — будет жить в комнате старшего брата.
Комнату брата мама оберегала, в ней все оставила так, как было полтора года назад, перед его отъездом в Москву. В его комнате с высоким потолком было просторно. На деревянных полках стояли книги — о севастопольской, турецкой, японской и балканской войнах, труды по географии, путешествие Пржевальского. Воздух был свежий от чистой листвы, был тогда расцвет травный, обилие листвы и некошеных трав.
— Боже, — сказала, подойдя к открытому окну, Кира, — до чего здесь хорошо, какой у вас сад!
С ее приездом все изменилось. Моя комната наверху была ее счастливой жизнью как бы изменена и согрета, сад, на который она из окна смотрела, — сад с дуплистыми яблонями, в которых было столько гнезд, казался преображенным.
Я слышал надо мной ее шаги и ее голос. Я заснул на походной койке при открытых окнах, и прохлада наполняла мою комнату ночной свежестью трав. Сознание того, что в моей комнате Кира и ее окно открыто в тот же сад, даже во сне наполняло меня ощущением счастья.
Рано утром меня разбудил Кирин голос:
— Федя, чай на столе. Безбожно так долго спать!
Вскочив с постели, я бросился к окну. По волосам моим пробежал утренний холодок, и мне показалось, что не только в саду, но и в доме у нас стало светлее. Кирин голос доносился уже из столовой. Я быстро умылся и выпрыгнул из окна.
— Иди сюда, — закричала мне Зоя, — вот смотри, это настоящее малороссийское платье.
Тут была и круглолицая Ириша, прибежавшая из кухни с мокрыми руками и полотенцем.
— Вот так наряд, — говорила она.
Я увидел у веранды, в солнце, горячую, темноглазую Киру в малороссийском платье.
— Тебе нравится? — спросила она.
— Да, — ответил я ей, забыв о чае.
— Это я упросила ее одеться, — говорила сестра. — Настоящее малороссийское платье!
— Не платье, — смеясь, ответила Кира, — а рубаха — сорочка, как у нас говорят.
— Ох, сорочкой ее у вас называют? — подхватила Ириша.
— А юбку — спидницей, — прибавила Кира.
— Что же это юбки, торговые? — продолжала расспрашивать Ириша.
— Нет!
— А глажены они как?
— Разглаживать у нас все мастерицы. Сидит в хате, смачивает водой, сложит вот так, — показала Кира, — тянет, чтобы были ровные складки, а потом на печку положит, складка в складку, и сушится она на печи, чем-нибудь тяжелым прижатая. Так разгладить в городе никто не сумеет.
— Ай, ты! — с восхищением восклицала Ириша. — Смотри, Зоечка, рубашка вышита крестиком на груди, на плечах и по вороту круглому.
— Они без канвы вышивают, — сказала Кира, — и мережки делают.