Злая вечность

Библиотекарь поглядел на него своими странными глазами, как бы стараясь что-то в нем рассмотреть.

— Размышления вот какие, — сказал он, сняв свои боль-шия круглые очки, причем князя поразила почти коническая выпуклость его глаз. — Изволите ли вы, смею спросить, быть хотя бы отчасти знакомым с историей нашей планеты?

Князь ответил, что знаком мало, но что прошлое земли его чрезвычайно интересует.

6. Гондвана

Библиотекарь немного помолчал. Повернувшись к печке, он взял кочережку и шевелил уголья.

— А о Гондване не приходилось вам слышать? — спросил он, не глядя на князя и как будто весь поглощенный своим делом.

— О чем? — переспросил князь.

— О Гондване.

— Нет, ничего не знаю. Что это такое? — Слово «Гондвана», музыкальное и певучее, поразило князя какой-то заключенной в нем тайной.

— Исчезнувший материк, — сказал библиотекарь.

— Так стало быть, действительно существовал такой материк? — вскричал князь, что-то смутно слышавший об Атлантиде.

— И даже не один. Таких некогда существовавших и потом поглощенных морем материков было три. Они занимали пространства трех современных океанов: Атлантического, Индийского и Великого.

— Это было, конечно, в то время, когда человека на земле не существовало?

— Напротив. Материки эти знали высокие цивилизации. Мы имеем об этом свидетельство Платона. В своем Тимее и затем в Критии он описывает быт и нравы обитателей Атлантиды.

— Каким же образом были эти материки поглощены океаном?

Библиотекарь потер руки: это было его обычным жестом перед тем, как начать рассказывать.

— В этом-то и весь вопрос. Вопрос, над которым ломают себе головы ученые. Надо вам сказать, что в геологии существуют две гипотезы. — О, не пугайтесь, — прибавил он, усмехнувшись, — я в двух словах. Притом же это доступно десятилетнему ребенку. Две гипотезы. Одна — более старая, в 19-ом веке совсем заброшенная, даже осмеянная — теория внезапных геологических переворотов, теория катастроф. По этой гипотезе, периоды относительного затишья внезапно сменялись на нашей планете периодами бурными, когда дремавшие до тех пор подземные силы вдруг начинали проявлять свое страшное, разрушительное действие. В эти периоды поднимались новые горные цепи, начинали извергаться вулканы, земля, содрогаясь, рождала новые материки, а старые мгновенно гибли, проваливаясь в морскую пучину. Периодически наступающими катастрофами эта теория объясняла, между прочим, прерывистость в развитии органического мира: гибли прежние формы жизни, новые условия создавали новые формы…

Библиотекарь, говоривший с увлечением и очень быстро, вдруг остановился. Обычным своим движением ящерицы он облизал губы.

— Теория, которую я сейчас имел честь вкратце сообщить вам, — начал он насмешливо-торжественным тоном, — это теория старая, теперь, как я уже сказал, оставленная. Новая же теория, принятая официальной наукой 19-го века, гласит, что в мире все, слава Богу, идет медленно. Потихоньку. Попыхивают вулканы, изменяются очертания морских берегов: в одних местах материки — медленно и на протяжении человеческой жизни незаметно — опускаются. В других — так же медленно поднимаются. Землетрясения тоже время от времени беспокоят человечество в разных местах земного шара, но потом, разрушив всего несколько деревень или городов, стихают. Вот вам и вторая теория. По этой теории, стало быть, выходит, что природа, вообще говоря, паинька, если иной раз и дурит, то не очень. История земли сплошная эволюция, без всяких эксцессов. Ну? что вы скажете? Какая из двух кажется вам более заслуживающей доверия?

Князь смутился.

— Я недостаточно сведущ, чтобы судить, — сказал он.

— Однако… однако, если говорить правду, мне больше нравится первая. Я был в Альпах, на Кавказе… Когда смотришь на это безумное нагромождение гор, на этот каменный бред, то отказываешься верить, что не было чудовищной, не поддающейся воображению катастрофы!

— Браво! — вскричал библиотекарь. — У вас правильный нюх, если позволено будет мне так выразиться. Правильный нюх, monsieur, в науке стоит какой хотите учености. И без него она — ноль. Я знал на своем веку доцентов и докторов вот с такими трудами и никогда, ни разу в ученые их головы не пришла эта самая простая мысль, которую вы сейчас высказали. Да, в судорогах боли, в корчах, со скрежетом зубов рождала земля свои новые формы, а не постепенно. Вы сами, князь, нашли ответ на интересовавший вас вопрос: древние материки погибли в результате ужасающих мировых катастроф. Притом, заметьте, катастроф периодически повторяющихся, грозящих нашей планете и в будущем. Чтобы закончить наш сегодняшний разговор и заинтересовать вас в его продолжении, прибавлю следующее: есть основания думать, что мы в настоящий момент находимся накануне такой мировой катастрофы.

7. Она исчезла

Беспокойное чувство, которое библиотекарь возбудил в князе при начале их знакомства, с каждым их разговором все обострялось. Это было ощущение какой-то связанности, отсутствия свободы, потери или, во всяком случае, ущерба собственной воли, подчиненность чужой, которое вызывало одновременно и тревогу и жуткое наслаждение. В присутствии библиотекаря весь строй мыслей князя менялся. Но даже не разговаривая с ним, не видя его, он никогда уже вполне из-под власти его не выходил. Часто и много думал он о том, что тот ему говорил, об этих странных пророчествах, которые так созвучали его собственным тревожным, хотя и неясным ожиданиям.

Через несколько дней после разговора о мировых катастрофах, библиотекарь пригласил князя к себе вечером, после ужина, выпить чашку кофе.

Князь поблагодарил, сказал, что очень рад, спросил только, не стеснит ли.

— Вы… один живете?

— Один. Теперь один, — ответил библиотекарь. Князь вспомнил то, что он слышал о загадочной смерти его дочери. — Я даже прислуги не держу, — прибавил тот. — По утрам ходит ко мне старуха. Уберет все и уйдет. Так спокойнее. Мы будем одни и прекрасно побеседуем. Я вас жду.

В этот день случилось с князем очень поразившее его происшествие. С неделю не был он у витрины антикварной лавки. Но тут почувствовал, что должен идти. С куклой — он знал — что-то случилось. Он не ошибся. На витрине ее не было. В своем волнении князь даже не заметил тонкой, похожей на Вольтера, стариковской рожи, следившей за ним из-за пожелтевшей гравюры. Он, верно, простоял бы так до вечера, если бы тот же, похожий на Вольтера старик, высунувшись из двери, любезно и заискивающе не спросил его, не угодно ли monsieur купить какую-нибудь antiquité? Вопрос еще больше испугал князя. Он пробормотал что-то непонятное и почти побежал прочь. По выставившемуся вперед подбородку, любопытным глазам и как бы вынюхивающему носу этого антиквария, князь понял, что он уже давно за ним следит, знает причину его постоянных посещений и теперь в душе над ним смеется. Особенно не понравилось ему в старике его поразительное сходство с Вольтером. Вольтера князь терпеть не мог, говоря, что с легкой руки этого пошляка человечество целый век только и делало, что зубоскалило.

«А может быть, он и не виноват, этот Вольтер, — думал князь, отойдя от лавки. — Может быть, ей просто-напросто вздумалось меня подразнить. Кому ей? Кукле? — задал он себе щекотливый для самолюбия вопрос. Но тотчас же мужественно отвечал. — Да, кукле: в известном предельном смысле, который я должен еще как-то выстрадать, кукла и есть она. Разобраться во всем этом мне поможет библиотекарь», — решил он вдруг, сам не зная почему.

8. Работы маленькой Нини

Вечером князь пошел к библиотекарю. Квартира его помещалась над библиотекой, в верхнем этаже. Из передней хозяин провел своего гостя в довольно большую комнату. В ней был образцовый порядок. Направо, где горел камин, выступ стены отделял уютный уголок. Мебель в этом уголке была старая, красного дерева, крытая выцветшим синим бархатом. Здесь был полумрак. Только красный отсвет камина ложился на блестящий паркет и на край мягкого ковра. Лампа под низко спущенным зеленым абажуром стояла в другом конце комнаты налево, на старинном бюро со множеством выдвижных ящичков.

Библиотекарь, потирая свои маленькие сухие руки, объявил, что кофе у него уже готов и просил князя присесть.

Князь сел на бархатное кресло в понравившемся ему уголке, перед камином. От кофе он было начал отказываться, но хозяин сказал, что пить вечером черный кофе его ancienne habitude и что хлопот это ровно никаких не составит.

Библиотекарь вышел, князь принялся рассматривать висевшие по стенам картины.

Они давали на обоях красивые, хорошо расположенные пятна. Но когда князь, надев пенсне, в них вгляделся, то был немало изумлен. Картины — рисованные, по-видимому, одним и тем же очень даровитым художником — контрастировали с уютом старомодной обстановки, к которому шли бы портреты бабушек или натюрморты. Они были странного содержания, эти картины. На одной изображалась дикая пляска каких-то кентавров. На другой — чудовищно безобразная голая женщина. Особенно гадко было то, что к своим отвислым грудям женщина эта прижимала букет пунцовых роз. Притворно стыдливое и чувственное выражение уродливого лица было передано мастерски.

Были здесь и свившиеся в отвратительной судороге обнаженные тела, были бородатые женщины и мужчины с женскими грудями, другие с непомерно развитыми половыми органами, уроды с невероятными горбами, крохотные головы на жирных телах и, наоборот, огромные на телах детских, но старчески-хилых. Бессмысленные улыбки идиотов сочетались на лицах всех этих чудовищ с выражением безмерного, экстатического ужаса в глазах. Словом, это был бред, создание потерявшего равновесие воображения. Но — и это больше всего поразило князя — в подлинной реальности этого бреда не оставалось сомнения. Так передать можно было, только увидев. Увидев глазами. Может быть, даже ощупав.

И еще — странная вещь — князю показалось, что все это он уже видел. Много раз. Знал с детства. Что все это копии каких-то известных, но забытых им картин.

Библиотекарь вернулся, неся поднос с двумя чашками.

— Чьи это картины? — спросил князь. — Я их, конечно, знаю, но не припомню автора.

— То есть как «конечно знаю»? — удивился библиотекарь. — Эти картины никогда не были ни на одной выставке. Это работы моей маленькой Нини. Покойной дочери.

— Неужели? — пробормотал князь. — Как странно, где же я мог их видеть? Но какой талант!

— Да, талант… талант у нее был. — Сказав это, библиотекарь как-то особенно плотно сжал свои длинные хамелеоновские губы. — Однако, прошу!

Князь сел на кушетку, поближе к камину. Хозяин поместился против него в кресле.

— Итак, дорогой князь, — заговорил он с не вполне естественным оживлением, — мы можем продолжать. Наш разговор, если не ошибаюсь, был прерван…

— Простите, — перебил князь. — У вас есть ее портрет?

— Чей? — притворно удивился библиотекарь.

— Вашей дочери.

Библиотекарь немного поколебался.

— Нет, — ответил он потом решительно.

Князю стало неловко за свою нескромность.

9. Трагическое будущее Европы

— Да, так вы начали?.. — поспешил князь обратиться к прерванному разговору.

— Мы говорили с вами о периодически происходящих в мире катастрофах. Это нуждается в мистическом толковании. Ибо мы с вами, слава Богу, не дети, князь: из узких штанишек рационализма успели вырасти. Не правда ли? — он засмеялся.

Князь тоже улыбнулся. Остановившись, библиотекарь занялся своим кофе. Он клал себе в чашку куски сахара один за другим. Он положил уже четыре, кофе пролился на блюдечко, но он, отхлебнув, опустил и пятый.

— Неужели вы пьете такой сироп? — удивился князь.

— Немцы, которые знают толк в кофе, говорят, что он должен быть черен, как ночь, горяч, как ад, и сладок, как любовь… Кстати, о любви! Я хотел спросить вас, князь… Впрочем, это после. Так вот, по вопросу о мистическом толковании мировых катастроф. Вы, русские, насколько я знаю, имеете склонность к мистицизму, а потому…

— Два слова! — опять перебил князь. Разговор до крайности интересовал его, но мимоходом брошенная библиотекарем фраза о любви дала его мыслям совсем иной оборот, уводя их куда-то в сторону, а может быть, напротив, к самому нужному и основному. — Вы так быстро переходите с предмета на предмет, что мне, откровенно говоря, трудно следить, — сказал он, смущаясь. — Что-то я хотел спросить вас? Да, неужели вы думаете, что и Европа…

— Дорогой князь, — с торжественным спокойствием, кладя свою руку на руку князя, сказал библиотекарь. — Европу ожидает участь Атлантиды и Гондваны. Это несомненно. Вопрос только во времени. Возможно, что мы и не доживем. А впрочем…

— Какие же основания? — спросил князь. При прикосновении библиотекаря он опять почувствовал себя несвободным.

— Основания? — переспросил библиотекарь. — А огненное кольцо вулканов и областей, подверженных землетрясениям, которое окаймляет материк Европы или, лучше сказать, Евразии? Евразией, как вы, может быть, знаете, ученые называют материк Азии вместе с его полуостровом Европой. Так вот, этот материк окружен совершенно таким же кольцом, как всем известное вулканическое кольцо Тихого океана. Проследите по любой карте эти вулканы и области землетрясений от Исландии, через южные полуострова — Пиренейский, Апеннинский и Балканский — Крым, Кавказ, горы Туркестана, Восточной Азии, через Японию и Курильские острова до сопок Камчатки. Факты, известные всякому лицеисту. Такие же роковые кольца были вокруг провалившихся материков и обусловили их гибель. Это линии разлома, князь, трещины в земной коре, происходящие от ее неравномерного сжатия. В момент катастрофы трещины внезапно разверзаются, окруженный ими материк проваливается, хлынувшее со всех сторон море заливает образовавшуюся обширную впадину, происходит так называемая трансгрессия. Иногда на поверхности остается ряд островов, как это мы видим в Тихом океане. Иногда не остается ничего.

— Вы находите мистическое толкование этому? — глухо спросил князь.

— Пытаюсь, во всяком случае. Впрочем, мысли эти принадлежать не мне. Но автор… До автора вам пока нет дела. Займемтесь толкованием и обратимся к наиболее в данном случае компетентному источнику.

10. Путь змия

Библиотекарь подошел к бюро и взял лежавшую на нем черную книгу. Нагибаясь к лампе, он прочел:

— «Нет, не умрете, но знает Бог, что в день, в который вы вкусите их, откроются глаза ваши и вы будете как боги, знающие добро и зло». — Он обернулся и посмотрел на князя. — Что вы скажете?

— Я знал этот текст, — ответил князь. — Но какое отношение имеет он к нашему разговору?

— Да ведь в этом тексте и заключено мистическое толкование мировых событий! — вскричал библиотекарь, опять возвращаясь в свое кресло подле князя. — Это пролог. Нам же с вами выпало на долю быть персонажами последнего действия. Трагизм положения в прологе уже ясно определен. Первый человек зажат как в клещах. От него требуется выбор: смирение, покорность и в награду мирное райское житие в саду Эдемском. Или смелый протест, бунт и тогда — «станете как боги».

— Змий соблазнял Еву ложью, — сказал князь.

Библиотекарь улыбнулся своей двусмысленной улыбкой.

— Откуда вы знаете, что ложью?

— Ответ, мне кажется, дает библейский текст. Ева послушалась змия…

— И была вместе с Адамом, в наказание за это — заметьте, что именно в наказание — одета в «кожаные ризы». Не знаю, обратили ли вы внимание на эту деталь: до грехопадения Адам и Ева не имели «кожаных риз», т. е. грубоматериального тела. Из этого вы заключаете, что змий обманул их? Они не стали «как боги», а напротив, были наказаны? Совершенно верно, но не забывайте, милый князь, что они не все совершили, к чему призывал их змий.

— Как — «не все»?

— А древо жизни? Чтобы стать подобными богам, им надлежало вкусить еще плод от древа жизни. Они затем-то и были прогнаны из сада Эдемского, чтобы не простерли руки своей и не взяли также от древа жизни и не стали бы жить вечно. В том-то и дело, что первый человек ни одной из предложенных ему дорог не пошел. Не хватило решимости. Так что винить змия, будто он обманул Адама, по меньшей мере несправедливо. Нет, мой дорогой князь, вина всецело на совести нашего праотца. Он — извините мне грубую шутку — он между двух стульев сел. Вот эту-то вину и надлежит его потомкам исправить.

— В каком же смысле исправить: в смысле смирения или в смысле бунта? — спросил князь.

— Ah! ça… ça dépend! — уклончиво засмеялся библиотекарь.

— Постойте, — вдумываясь, сказал князь. — Значит, как же по-вашему? Эти катастрофы..?

— Средство воздействия против неповинующихся. Дело в том, что развитие цивилизации ведет за собой то, что наши чудаки-историки называют «падением нравов». Знание и грех всегда шли рука об руку. То и другое неугодно Богу и карается.

— На чем основываете вы ваше утверждение? — спросил князь.

— Для Атлантиды мы имеем рассказ Платона о цивилизации и нравах ее обитателей в период, предшествующий их общей гибели. Но, быть может, рассказ Платона кажется вам недостоверным? В таком случае, обратимся к Гондване. Здесь я имею сообщить вам вещи, действительно, любопытные.

11. Африканские карлики

Не помню уж, говорил ли я вам, что обширный материк Гондвана занимал пространство нынешнего Индийского океана и что Индостанский полуостров является уцелевшим его осколком, точно так же, как и большой остров Мадагаскар, расположенный, как вы знаете, у берегов восточной Африки. Доказывается это не только сходством геологического строения обеих этих областей, теперь разделенных необозримым водным пространством, но также сходством растительного и животного мира. Материк Гондваны ученые называют иначе Лемурией, по встречавшемуся на нем виду обезьян. Этот вымирающий вид — лемуры — исключительно свойственен в настоящее время Индостану и Мадагаскару. Теперь обратимся к населению затонувшего материка. Антропологи чрезвычайно интересуются вопросом о том, не сохранились ли где-нибудь потомки древних обитателей Гондваны. Но положительного ответа, насколько мне известно, официальная наука пока не дает. В ее распоряжении имеются, однако же, любопытные факты. Так, например, достоверно известно, что в лесах тропической Африки живут карликовые племена, вооруженные отравленными стрелами, необычайно мстительные и злые. Никто не знает состава их ядов. Никому также не удалось проникнуть в их таящиеся среди лесов жилища. Негры боятся этих карликов и приписывают им сверхъестественное могущество. Они слывут колдунами, способными убивать не только при помощи стрел и ядов, но и безо всякого физического воздействия. Колдовством, или — как мы теперь говорим — при помощи оккультных знаний.

Но вот что всего любопытнее: некоторые путешественники утверждают, что в южной части Индостана живет совершенно сходное с только что описанными карликовое племя, пользующееся среди остального населения такой же страшной репутацией. Естественно возникает догадка, не имеем ли мы в лице этих порочных и могущественных карликов потомков обитателей Гондваны?

12. Под знаком Венеры

— Я не понимаю… — начал князь. — Все это, конечно, интересно, но я не вижу связи между карликами — пусть даже это будут потомки обитателей погибших материков — и тем, с чего вы начали. При чем же здесь путь змия?

— Милый князь, — засмеялся библиотекарь. — Вы сегодня поразительно рассеянны и дурно следите за нашей беседой.

— Да, это правда, я неважно себя чувствую, — краснея под пристальным взглядом библиотекаря, пробормотал князь.

— Рассеянность — плохой признак, — быстро облизав губы, улыбнулся библиотекарь. — Кстати, князь: я немного занимался когда-то хиромантией. Позвольте-ка вашу руку.

— Зачем? — не давая руки, спросил князь.

— Чтобы проверить некоторые непосредственные наблюдения. Дело в том, что я голову готов дать в заклад: вы рождены под знаком Венеры, милый князь. Ну, чего же вы боитесь? Я ничего вам не напророчу, посмотрю вот только. — Он взял левую руку князя, повернул ее ладонью кверху и низко, чтобы разглядеть в полумраке, над ней наклонился. — Так и есть: линия любви развита необычайно, совершенно из ряда вон!

Князь выдернул руку.

— Не знаю, что вы хотите сказать этим, — пробормотал он. — Обратимся лучше к нашему разговору.

13. Плюс и минус бесконечность

— Да, наш разговор! — как бы не желая смущать гостя, сейчас же подхватил хозяин. — Вы, кажется, спросили, к чему я веду? А веду я вот к чему. То, что мы называем мировым прогрессом, есть, в сущности, не что иное, как путь, предложенный змием: «Дерзайте, и будете жить вечно, как боги». Жить вечно! Эта проблема — бессмертие — неизбежно будет выдвинута как конечная цель прогресса. С мыслью о смерти примириться нельзя, князь. Для чего «все достижения человеческого гения» — как говорится — если каждому из нас рано или поздно предстоит быть съеденным червями, ровно ничего в прогрессе не понимающими? Я говорю: проблема бессмертия будет выдвинута, но разве она — в той или другой форме — уже не ставилась тысячу раз? Вспомните алхимиков с их «эликсиром жизни», вспомните вашего гениального соотечественника Мечникова, неутомимого борца за долгую жизнь, Броун-Секара, другого вашего не менее гениального соотечественника, имя которого я позабыл, да разве всех перечтешь? Змий отравил их страхом смерти. Это он научил их тянуться к запрещенным после грехопадения плодам древа жизни. Противоположной стороне это не нравится. У нее своя песнь: «Смиритесь и наследуете вечную жизнь». Не здесь, а там. Итак, два пути: путь Бога — смирение, покорность, полное подчинение — в награду вечная жизнь. Скажу здесь же, чтобы не возвращаться. Вечная жизнь довольно малокровная, анемичная, к тому же гадательная. «Будет новая жизнь и новые люди», но какие — остается открытым. Затем, наследуют эту ущербленную новую жизнь далеко не все, а только так называемые праведники, т. е. люди, прошедшие длинный, утомительный путь святости, сведшие, так сказать, свою земную полноценную жизнь на нет. В кредит, конечно, и без всяких гарантий награды. Одни праведники! Подумайте только, что это будет за скука, какое отсутствие контрастов, красок. К тому же, да будет позволено спросить, на ком эти праведники станут упражнять свою добродетель? — Библиотекарь неестественно засмеялся. — Вот вам первое предложение. Не блестящее, как видите. Второе предложение таково: протяните руку, вырвите у Бога тайну добра и зла — что и сделано было Евой — и тайну жизни, и немедленно наследуете вечность. И, заметьте, полноценную, без всякого ущерба. Здесь, на этой милой грешной земле, со всеми ее радостями и соблазнами. Вечность этого самого тела, которое так жадно до радостей и соблазнов. И это для всех — идея вполне демократическая — вечность не только для святых, нет! вечность для воров, убийц, насильников и растлителей. Все краски жизни, все ее контрасты сохранены! Свобода самоопределения в зле, как и в добре. Безграничное развитие каждой индивидуальности! Разве это не грандиозно? — Библиотекарь внезапно остановился. Как бы что-то соображая, помолчал. — Ну вот, — заговорил он в более спокойном тоне, — теперь для вас, думаю, картина ясна. Когда человечество, слишком решительно становясь на путь змия, простирает руки к древу жизни, таковые его действия караются мировыми катастрофами. Спасаются в общем бедствии и дают потомство послушные тупицы, вроде Ноя, а дерзающие, если и удается им иногда спастись, должны прятаться от карающего гнева в лесах и горных пустынях и обречены на вымирание. С ними вместе умирает и их неугодное Богу знание. Эту проблему плюс и минус бесконечности математики нащупали. Странно только, что обе они, по их мнению, где-то сходятся. Мне кажется, напротив, что такой точки встречи нет. А? что вы об этом думаете?

Князь вздрогнул. В запутанном клубке своих мыслей он опять потерял нить разговора. Библиотекарь похлопал его по плечу.

— А все-таки, милый князь, разрешите мне дружеский совет: будьте осторожны. Повторяю, вы рождены под знаком опасной звезды.

Выйдя от библиотекаря, князь попробовал было связать все им слышанное с собственными своими переживаниями. Но сейчас же бросил: связь тут, конечно, существовала, но он не имел достаточно данных, чтобы отыскать ее.

Это было мучительно. Хотелось, забыв все, мечтать о ней. Странная перемена произошла в его чувствах, отчасти, может быть, под влиянием намеков библиотекаря. Он как бы вдруг и теперь уже окончательно забыл, что объектом его любви является все же кукла. Он любил женщину, живую женщину, которая, дразня его, от него прячется, но которую он завтра же непременно отыщет. Он чрезвычайно много ждал от этого завтрашнего дня. О лавке антиквария, о Вольтере, о кукле он не только не хотел думать, но просто даже не помнил. Любимая женщина войдет в его комнату — вот что такое таил в себе этот единственный завтрашний день. Madame Meterry?… мелькнула неприятная мысль. Ах, пустяки! Она ее и не увидит. В комнату к нему хозяйке совсем незачем ходить: он сам будет теперь убирать постель и мести пол. Обдумывание всех этих подробностей разжигало князя. Он испытывал нетерпение жениха накануне свадьбы. В страстных мечтах он и заснул.