Помоги проекту - поделись книгой:
Николай Лузан
«Загадка» СМЕРШа
27 июня 1943 года начальник ГУКР Смерш НКО СССР комиссар госбезопасности 2-го ранга Виктор Абакумов санкционировал начало одной из самых блистательных операций, проводившихся против гитлеровских спецслужб. Она получила кодовое название «Загадка» и завершилась 22 марта 1945 года.
В ходе операции до высшего гитлеровского командования было доведено пять стратегических дезинформаций, оказавших серьезное влияние на ход Курского и других сражений на Восточном фронте, был захвачен ряд кадровых сотрудников разведоргана «Цеппелин», а также нейтрализована попытка террористического акта против наркома путей сообщения СССР Лазаря Кагановича. При благоприятном стечении обстоятельств — получении прямого доступа своего агента Попова к Сталину — гитлеровские спецслужбы рассчитывали ликвидировать и вождя.
Главный герой операции, замечательный советский разведчик Виктор Яковлевич Бутырин, носивший в Смерше оперативный псевдоним Северов, а в «Цеппелине» — Попов, за «успешное выполнение заданий» удостаивался личных благодарностей шефа Главного управления имперской безопасности (РСХА) обергруппенфюрера СС Кальтенбруннера. До июля 1944 года группа «Иосиф» (кодовое название группы Бутырина в «Цеппелине») давала важные сведения немецким спецслужбам, которые очень ценили ее. Ошибались они только в одном — группа «Иосиф» действительно работала блестяще, но на Иосифа Сталина.
К этому выдающемуся успеху Виктор Бутырин и военные контрразведчики шли долго. Первые шаги по выполнению операции «Загадка» были сделаны осенью 1941 года. А впереди был долгий, полный тяжких испытаний и смертельного риска путь.
Часть I
Глава первая
Лицом к лицу
Размытый силуэт старенького, потрепанного огнем зенитных батарей «небесного тихохода» У-2 описал широкий полукруг над лесной чащобой, скованной небывалой для ноября стужей, и пошел на второй заход. Армейский разведчик Виктор Бутырин приник к плексигласовому колпаку кабины, пытаясь отыскать огни сигнальных костров.
Эти места были ему хорошо знакомы. В сентябре 1941-го здесь, у деревни Пендяковка, насмерть стоял его батальон. Трое суток гитлеровцы гусеницами танков утюжили передовые позиции рот ленинградского ополчения и лишь на четвертый день смогли сломить их отчаянное сопротивление. Те, кто уцелел после рукопашной, нашли спасение в лесах. Среди них был и стрелок-пулеметчик младший сержант Бутырин. К середине сентября окруженцы с боями пробились на позиции советских войск, и там им пришлось пройти через фильтрационный пункт военной контрразведки особого отдела дивизии. У особистов вопросов к Виктору не возникло, зато они появились у майора Гусева из разведотдела штаба Северо-Западного фронта, и после беседы с ним Бутырин был направлен на краткосрочные курсы подготовки зафронтовых разведчиков.
Подобного поворота он никак не ожидал. Три месяца назад, 17 июня 1941 года, поднимаясь по ступенькам мрачного особняка на Литейном, младший научный сотрудник центральной лаборатории гидродинамики Бутырин уже мысленно попрощался со свободой. Колючий взгляд следователя НКВД и его «непростые» вопросы, казалось, не оставляли Виктору шансов уйти от убойной 58-й статьи. Зловещая коса репрессий, безжалостно прошедшая по семье Бутыриных в 1938 году, снова нависла над ним.
…В тот майский вечер они с матерью так и не дождались отца. Его телефон молчал, дежурный вахтер ничего вразумительного сказать не мог. Недобрые предчувствия, охватившие их, спустя несколько часов подтвердились. Перед рассветом в квартиру вломились трое и перевернули все вверх дном в поисках «доказательств шпионской деятельности» отца. Обыск закончился арестом матери.
Вслед за родителями Виктора в тюрьму отправились сестра отца и двоюродный брат матери Лещенко — крупный работник наркомата путей сообщения. Ему «аукнулась» недавняя командировка в Америку. Ретивые следователи из НКВД разглядели в нем «американского шпиона», но до трибунала дело довести не успели, так как сами оказались… «наймитами империализма, пробравшимися в органы госбезопасности и занимавшимися шельмованием советских кадров».
После освобождения дяди у Виктора затеплилась робкая надежда, что справедливость восторжествует и в отношении отца с матерью и они вернутся домой. Но время шло, а вместе с ним таяла и надежда. И тогда он начал, что называется, стучаться во все двери. В управлении НКВД это восприняли по-своему и принялись копать под него. Неизвестно, чем бы все закончилось, если бы не война, которая, как безжалостный экзаменатор, отмеряла каждому то, чего он заслуживал.
Враг рвался к Ленинграду, и военкомату было не до того, чтобы выискивать «темные пятна» в биографиях добровольцев. На вес золота был каждый штык. 7 июля красноармеец Бутырин в составе маршевой роты отправился на передовую. Три месяца в окопах, и ни одной царапины — это было настоящим чудом. Следующее чудо произошло после выхода Виктора из окружения, когда армейский разведчик майор Гусев остановил на нем свой выбор. В пользу Бутырина говорили не столько знание немецкого языка и навыки работы на рации, полученные еще в школьном кружке, сколько месяцы, проведенные на передовой. И Гусев не ошибся в своем выборе. К ноябрю 1941-го на счету Виктора были уже три удачные заброски в тыл к гитлеровцам. Он оказался одним из немногих, кому удалось не только добыть ценные данные о противнике, но и вывести из окружения сотни красноармейцев и командиров.
На этот раз перед ним стояло более сложное задание. Разведчику Бутырину предстояло легализоваться на оккупированной территории, потом наладить работу резидентуры военной разведки штаба Северо-Западного фронта по сбору информации о частях 1-го армейского корпуса вермахта, а также организовать диверсии на транспортных коммуникациях Мга — Кириши и Мга — Тосно. Успех предстоящей операции, как, собственно, и жизнь Виктора, во многом зависел от надежности неведомых ему Бориса, Петра и дяди Вани. Их имена, адреса явок и пароли он вызубрил, как таблицу умножения. До встречи с ними оставались считаные минуты.
Самолет снизился. Летчик обернулся и энергично закрутил рукой над головой. Виктор догадался — подошло время высадки и, напрягая зрение, силился разглядеть сигнальные огни, но так ничего и не увидел. Ночной мрак скрадывал очертания. Летчик медлил и продолжал кружить над лесом. Наконец, луна выглянула из-за туч и блеклым светом залила окрестности. Сквозь морозную дымку проступили черный пунктир железной дороги, идущей на Мгу, белое овальное пятно занесенного снегом озера и сгоревшая церковь, взметнувшаяся к небу черной свечой колокольни.
Прошло еще несколько томительных мгновений, лес поредел, и на поляне высветился сплюснутый в вершине треугольник из костров. Это разведчики дяди Вани сигнализировали о готовности к приему десанта. Виктор сдвинул в сторону плексигласовый колпак кабины, оттолкнулся от сидения и перевалился за борт. На счет пять рука нашла кольцо и резко дернула. Над головой раздался хлопок, и парашют смятым тюльпаном распустился в ночном небе. Мощный встречный поток воздуха подхватил Виктора и потащил в сторону озера.
Попытки выправить положение ни к чему не привели, его все дальше относило в сторону. Огни сигнальных костров пропали из вида. Справа вспучилась штабелями дров лесосека. Земля стремительно приближалась.
Виктор изо всех сил налег на стропы. Уроки, полученные в аэроклубе у инструктора Евсеевича, не пропали даром. Парашют стал более послушен, скорость упала. Теперь все зависело от удачи. В последний момент ветер резко изменил направление. Внизу проступило темное пятно. Густой еловый лес ощетинился мохнатыми пиками. Стараясь ослабить удар, Виктор сжался в комок и в следующую секунду врезался в макушку ели. Острая нестерпимая боль огнем разлилась по позвоночнику, и в глазах потемнело. Ломая ветки и увлекая за собой груды снега, Виктор рухнул в сугроб. Лес откликнулся утробным вздохом. Прошло мгновение, и на поляне снова воцарилось белое безмолвие…
Сознание медленно возвращалось к Виктору. Как сквозь вату до него доносился остервенелый лай собак. Он с трудом открыл будто налившиеся свинцом веки. Перед ним плыла и двоилась багровым оскалом брызжущая слюной клыкастая пасть. Рука, дернувшись к пистолету, плетью упала на снег. В глазах зарябило от роя черных точек, а когда они рассеялись, на месте собачей морды появилась раскрасневшаяся на морозе конопатая рожа.
«Конопатый» — бывший командир отделения конвойных войск НКВД, а ныне старший поисковой команды тайной полевой полиции Зверев склонился над пленным, и по его физиономии растеклась самодовольная ухмылка. Наконец-то ему в руки попал не труп, а живой радист с кодами. Сноровисто обшарив карманы парашютиста, Зверев достал из них гранату, нож, из кобуры вынул пистолет и приказал встать. Виктор сделал попытку, но острая боль пронзила спину, и он снова потерял сознание. Зверев пнул его нагой и приказал двум карателям погрузить красного парашютиста в сани. Они ухватил Виктора за ноги, оттащили к дороге и забросили на сено. Рядом с ним положили рацию и вещмешок. К этому времени из леса вышли остальные, расселись по саням, и поисковая группа тронулась в путь. Зверев с тревогой косился на пленного и торопил возницу — за живого парашютиста немцы платили в два раза больше.
Начальник 501-го отделения тайной полевой полиции (ГФП) майор Карл Гофмайер также надеялся, что на этот раз группа захвата сумеет взять живым красного парашютиста и ему наконец удастся покончить с «бандитами» неуловимого дяди Вани. Карательные команды сбились с ног, гоняясь за ними по окрестным лесам, но они каким-то непостижимым образом выскальзывали из хитроумных ловушек. И только недавно дело сдвинулось с мертвой точки. И не хваленый абвер и не мясники из гестапо, а он — майор Гофмайер, аристократ и «военная косточка» — смог утереть им нос и первым выйти на «бандитов». Его особый подход к славянам, над которым недавно кое-кто посмеивался за спиной, принес результат.
Агент Проныра, завербованный им лично, оправдывал свою кличку и сумел внедриться в «банду» дяди Вани. Законченный негодяй, он к тому же оказался прирожденным артистом. С ролью жертвы Проныра справился блестяще. Но не столько синяки, оставшиеся после «работы» душегуба Зверева, сколько дерзкий побег из тюрьмы со связником «бандитов» сделал его среди них своим. И хотя верхушка «бандитов» Проныру к себе близко не подпускала, тем не менее его информация позволила Гофмайеру перехватить две группы диверсантов и не допустить подрыва железной дороги.
Эти успехи не остались незамеченными. На последнем кустовом совещании начальников подразделений тайной полевой полиции в Пскове результативная работа начальника 501-го отделения по нейтрализации «красных бандитов» находилась в центре внимания. Завистники из числа шаркунов паркета, метившие на место Гофмайера, были посрамлены и теперь рассыпались в похвалах. Те же, кто, как и он, кресты на грудь и звезды на погоны зарабатывали в окопах, от души жали ему руку.
На лице Гофмайера появилась тщеславная улыбка. Он уже лелеял надежду, что после захвата красного парашютиста и разгрома «банды» дяди Вани следующей ступенькой в карьере станет его перевод в Берлин. Бросив нетерпеливый взгляд на часы — вот-вот с докладом должен был подъехать унтер-офицер Штейнблюм, — Гофмайер прошел к окну и выглянул во двор. Там происходило то, что уже сидело у него в печенках: десяток арестованных «бандитов» под присмотром автоматчиков очищали плац и спортивный городок от выпавшего накануне обильного снега. Сверху со сторожевых вышек на них хищно целились вороненые стволы пулеметов. Со стороны бывшего школьного стадиона доносилась звонкая, раскатистая пальба — комендантский взвод проводил стрельбы.
Гофмайер вернулся к письменному столу и потянулся к папкам с документами. Под руку попал отчет коменданта железнодорожной станции Мга. Уже на первом листе у Гофмайера пропало всякое желание читать дальше. Документ пестрел цифрами убитых, пущенных под откос вагонов и метрами взорванных железнодорожных путей. Этому ежедневному кошмару, казалось, не будет конца. Вырубки леса у железнодорожного полотна, драконовский комендантский час, казни заложников не останавливали русских фанатиков. Они с каким-то непостижимым для него упорством продолжали атаковать железную дорогу и одиночные посты. Гофмайера охватило жгучее желание сгрести со стола весь этот ворох бумаг и швырнуть в печь.
Пронзительный скрип подмерзших тормозов заставил Гофмайера встрепенуться. Он подбежал к окну и выглянул во двор. Перед крыльцом, взметнув снежное облачко, остановился «опель». Из него вышел сияющий обер-лейтенант Функ. Сердце Гофмайера радостно встрепенулось. Интуиция не обманула его: Проныра не подвел, и операция по захвату русского парашютиста, похоже, завершилась удачно. Сгорая от нетерпения, Гофмайер шагнул к двери и на пороге столкнулся с Штейнблюмом и Функом. Их довольные физиономии говорили сами за себя. Функ бодро доложил: шифры, коды, рация, а главное живой радист находятся в руках группы захвата. Гофмайер забыл про отчет коменданта железнодорожной станции Мга, к нему вновь вернулось хорошее настроение. Он прошел к буфету, достал бутылку коньяка, рюмки, налил до краев и пригласил Штейнблюма с Функом к столу.
Потягивая коньяк, они принялись намечать будущую операцию против «бандитов» дяди Вани. Функ, еще не остывший после охоты на парашютиста, в своих идеях зашел так далеко, что Берлину пришлось бы бросить все дела и заниматься только тем, что сейчас рождалось в его голове. Гофмайер не останавливал буйный полет фантазии ретивого подчиненного и лишь снисходительно кивал головой. Впервые за последние недели выпала редкая минута, когда он мог позволить себе насладиться успехом. Краем уха слушая захмелевших Функа и Штейнблюма, Гофмайер в душе предвкушал скорое перемещение в Псков, а там, чем черт не шутит, и в Берлин.
Ржание лошадей и громкие голоса, донесшиеся со двора, вернули его, Функа и Штейнблюма к действительности. Они дружно подхватились из кресел и приникли к окну. В ворота въехала группа захвата Зверева. Трое саней, не останавливаясь, свернули к конюшне, а четвертые приткнулись рядом с «опелем». С них сошли, а скорее сползли три скрюченные фигуры и, вихляя из стороны в сторону, потащились к крыльцу.
Гофмайер с нетерпением ждал встречи с красным парашютистом. Он уже всем своим существом жил предвкушением предстоящего поединка с русским. Ноздри его хищного носа затрепетали, а в глазах появился азартный блеск. То же самое читалось на лицах Штейнблюма и Функа.
Внизу хлопнула входная дверь. Под тяжестью шагов жалобно заскрипели ступени деревянной лестницы. Перед кабинетом они затихли. Прошла секунда-другая, и громкий стук всколыхнул напряженную тишину штаба. Гофмайер разрешил войти. Дверь распахнулась. Зверев с Остапчуком втащили в кабинет парашютиста и, придерживая его под руки, застыли у порога. Гофмайер цепким оценивающим взглядом пробежался по нему.
Невысокого роста и далеко не богатырского телосложения русский не произвел впечатления. Мимо такого пройдешь и не обратишь внимания. Сделав шаг вперед и покачиваясь с пятки на носок, Гофмайер продолжал буравить парашютиста холодным взглядом. На обмороженном и затекшем от кровоподтеков лице жили одни жгуче-черные глаза. В них он увидел то же, что десятки раз наблюдал у арестованных подпольщиков и партизан. В глазах парашютиста полыхал огонь ненависти.
«Швайн! Упрямый фанатик!» — подумал Гофмайер, и его охватило жгучее желание растоптать парашютиста. С трудом подавив вспышку ярости, он, тяжело ступая, вернулся к столу и, развалившись в кресле, намеренно выдержал долгую паузу.
Тепло, исходившее от русской печки, отогрело заиндевевшее на морозе лицо Виктора. Кусочки льда на бровях, ресницах растаяли и бурыми ручейками заструились по щекам. Он тряхнул головой. Потолок со стенами перестали кружиться, и перед ним, как сквозь туман, проступили размытые силуэты. Серебряное шитье погон выдавало в них офицеров. За их спинами с парадного портрета таращился пучеглазый фюрер.
В наступившей тишине было слышно лишь звонкое потрескивание поленьев в печи. Затянувшемуся молчанию, казалось, не будет конца. Первым терпение иссякло у Штейнблюма. Он шагнул к Виктору, но, наткнувшись на колючий взгляд Гофмайера, остановился. Тот, сохраняя каменное выражение лица, начал допрос. Не получив ответов, он кивнул Штейнблюму, и тот пустил в ход кулаки. Один из ударов пришелся на поврежденный позвоночник Виктора. От нестерпимой боли в его глазах все потемнело, и, теряя сознание, он повалился на Зверева.
К жизни Виктора вернул сладковато-холодный привкус на запекшихся от крови губах. Он с трудом их разжал, и живительная влага тонкой струйкой полилась в пересохший рот. Чьи-то заботливые руки осторожно касались лица и смоченной в воде тряпицей очищали от сукровицы. Виктор открыл глаза и, освоившись с полумраком, увидел перед собой три склонившиеся фигуры. Слабые лучи солнца, проникавшие в камеру через крохотное зарешеченное оконце, падали на исхудавшие, в ссадинах и ушибах лица.
Его сокамерниками в тюрьме тайной полевой полиции оказались доктор Потапов, снабжавший партизан медикаментами, и два разведчика из отряда дяди Вани — Николай и Владимир. Они оказались единственными из группы, которая должна была принять посланца с Большой земли — разведчика Северова, захваченного карателями в плен. С их помощью Виктор стащил с себя ватник, телогрейку и, превозмогая боль в позвоночнике, перекатился на живот. Доктор склонился над его спиной и не удержался от горестного восклицания.
Между лопаток синюшными пятнами проступили места ушибов. Пальцы Потапова осторожно касались их и позвонков. Виктор терпеливо переносил боль, пульсирующими ударами отзывавшуюся в затылке, и коротко отвечал на вопросы доктора. Его слова вызвали у Потапова вздох облегчения: он не обнаружил переломов. После перевязки конвой вывел его из камеры, и в ней на время установилась тишина.
Первым ее нарушил Николай. Ему не давала мысль о предательстве. С ним соглашался Владимир. Их доводы показались Виктору убедительными. Об этом говорили сухие факты. Гибель двух групп подрывников и, наконец, засада (а в этом Николай с Владимиром не сомневались ни минуты) на месте десантирования Виктора не могли быть простой случайностью. По их твердому убеждению в отряде дяди Вани действовал коварный и подлый враг. Но кто именно, партизаны не могли даже предположить. Чаще всего ими упоминался некий Сафрон. Именно с его появлением в партизанском отряде Николай связывал все последние неудачи и гибель товарищей. Проклиная предателя, он и Виктор жалели только об одном, что перед смертью не смогут поквитаться с ним.
Близкая смерть не вызывала в Викторе паники и ужаса. С мыслью о ней он уже свыкся. На фронте ему не раз приходилось смотреть ей в глаза. Но тогда рядом с ним сражались товарищи, в руках была винтовка, и свою жизнь он не собирался задешево отдавать. Здесь же, в этом каменном мешке, он ничего не мог сделать своим врагам, и ему оставалось только смириться и ждать смерти. Безысходность подтачивала волю, а дремавший где-то в глубине души страх холодными волнами подкатывал к горлу и перехватывал дыхание. Обостренный опасностью слух ловил каждый шорох и звук за дверью. Сердце начинало учащенно биться, когда в коридоре раздавались шаги. Он ждал вызова на допрос и понимал, что он может стать последним в его жизни.
Время шло, а его все не вызывали. По длинным зубастым теням, скользившим по щербатой стене, Виктор догадался, что день подошел к концу. В камере потемнело, и через несколько минут она погрузилась в кромешную тьму. Вместе с ней усилился мороз и острыми иголками принялся покусывать ноги и руки. Пленники, чтобы сохранить частичку тепла, сбились в кучку. Виктор оказался в середине и, согретый телами товарищей, не заметил, как погрузился в полузабытье. Лязг засова на двери камеры и визгливый скрип ржавых петель вернули его к страшной действительности. Он поднял голову. На пороге возник Зверев. Задрав кверху немилосердно коптившую керосиновую лампу, каратель пробежался злобным взглядом по лицам пленных, остановился на Викторе и приказал следовать за ним.
Превозмогая боль в спине, Бутырин на непослушных ногах вышел из камеры и с трудом дотащился до окованной железом двери. Зверев открыл ее и подтолкнул вперед. Виктор оказался в мрачной, напоминающей могильный склеп, камере. Перед его глазами двоились размытые фигуры Гофмайера и Штейнблюма. Небрежно развалившись на стульях, они оживленно разговаривали. В углу, у пышущей жаром печи чем-то погромыхивал третий. Виктор остановил на нем взгляд и поежился.
Резиновый до самых пят фартук на груди угрюмого бородача и болтавшаяся на поясе плетка говорили сами за себя. Его узловатые пальцы неспешно перебирали разложенные на кухонном столе вязальные спицы, цыганские иголки, щипцы и ножи. Виктора бросало из холода в жар, и липкий пот заструился по щекам. Это не укрылось от Гофмайера, и на его холеной физиономии появилась зловещая ухмылка. Выдержав долгую паузу, он кивнул Звереву и бородачу!
Они набросились на Виктора и, легко подавив сопротивление, привязали веревками к лавке. Затем Зверев поднял с пола клещи, выхватил из пламени головешку и, поигрывая ею, то приближал, то отдалял от лица жертвы. От нестерпимого жара на голове Виктора начали гореть волосы, и зловонный запах пополз по камере.
Гофмайер брезгливо поморщился и кивнул Штейнблюму. Тот поднялся со стула, прошел к двери и, приоткрыв ее, окликнул надзирателя. Из коридора донесся шум шагов, и на пороге возник Николай. Зверев и бородач взялись за него. Между ними завязалась отчаянная борьба, но силы оказались неравны. Палачи опрокинули Николая на соседнюю лавку и привязали к ней.
Бородач, смахнув пот со лба, взялся за клещи и вытащил из огня головешку. У Виктора перехватило дыхание. Он не чувствовал соленого привкуса крови, сочившейся из прокушенной губы. В нем все трепетало в предчувствии адской боли. Гофмайер бросил на него испытующий взгляд и кивнул палачу.
Тот, описав огненный полукруг над головой Виктора, опустил горящую головешку на лицо Николая. Его душераздирающий крик, удушающий смрад горящих волос и человеческой плоти мутили сознание Виктора. Он пытался отвернуть голову к стене, но костлявая, потная лапища Зверева намертво припечатала ее к лавке…
Виктор уже не мог вспомнить, как оказался в камере. Перед его глазами продолжало корчиться и содрогаться истерзанное тело Николая, а под ним, будто черви, извивались выпавшие из вспоротого живота внутренности…
Глава вторая
Верьте мне, люди!
Скрежет засова заставил Виктора вздрогнуть. Дверь в камеру открылась, и на пороге появился Зверев. Осклабившись гнилозубой ухмылкой, садист-каратель оставил на пороге миску баланды и исчез в полумраке коридора. Дверь визгливо скрипнула ржавыми петлями, и вновь особенная, убийственная тюремная тишина придавила Виктора. Запах баланды отозвался болезненными спазмами в желудке, но он не притронулся к ней и остановившимся взглядом продолжал смотреть на щербатую стену. Время для него будто остановилось.
Лязг засова вывел Бутырина из забытья. В темном проеме возник Зверев и потребовал следовать за ним. Держась за стену, Виктор поднялся и, припадая на правую, поврежденную при десантировании ногу, поплелся в конец коридора. На этот раз они миновали камеру пыток, поднялись на этаж и вошли в кабинет. В нем помимо Гофмайера находился еще Штейнблюм. Перед ними на столе в чашках ароматно дымился настоящий кофе. В тарелке лежали сложенные стопкой румяные хлебные тосты, в вазочке жирно лоснился кусок масла, а на блюде, накрытом накрахмаленной салфеткой, угадывались фрукты. Довершала картину этого гастрономического парада бутылка коньяка.
Встретив Виктора иезуитской улыбкой, Гофмайер широким жестом пригласил к столу. Этот неожиданный поворот в поведении и действиях гитлеровцев поставил Виктора в тупик. Гофмайер хмыкнул и кивнул головой Звереву. Тот ухватил пленника за плечи, подтолкнул к столу, силой усадил на стул и, пятясь, покинул кабинет.
Возникла долгая пауза. Гофмайер не спешил начинать разговор и, откинувшись на спинку кресла, буравил Виктора изучающим взглядом. Тот пришел в себя и терялся в догадках о том, какой еще подвох приготовили ему гитлеровцы.
Первым нарушил затянувшееся молчание Штейнблюм. Он налил кофе в третью чашку и предложил выпить. Виктор не шелохнулся и ненавидящим взглядом обжег Гофмайера. На лице гитлеровца не дрогнул ни один мускул. Он по-прежнему оставался невозмутим и сделал жест Штейнблюму. В руках того, как у фокусника, появилась листовка. Виктор посмотрел на нее и напрягся.
В глаза бросился жирный заголовок: «Красноармеец обвиняет палача Сталина!», и буквы заплясали перед ним: «Русские патриоты обвиняют врагов советского народа Сталина и Жданова! Присоединяйтесь к нам! Не дайте погибнуть нашему Петербургу! …Смерть тысяч его безвинных жителей на совести кровавых палачей Сталина и Жданова!..»
Он уже не мог дальше читать, пальцы сжались в кулаки, а кожа на костяшках побелела от напряжения. Ему стало все ясно. Гофмайер, этот утонченный, с холеной физиономией садист, не оставлял ему выхода. В листовке не хватало только одного — фотографии красноармейца. Его, Виктора Бутырина, фотографии! В подтверждение этой убийственной догадки Штейнблюм достал из ящика стола фотоаппарат. Гофмайер изобразил на лице улыбку и сделал снимок.
Листовка с фотографией — это был беспроигрышный ход гитлеровцев. Тем самым они загоняли его в угол и заживо, с позором хоронили в глазах друзей и боевых товарищей. От безысходности Виктор готов был наброситься на Гофмайера и покончить все разом, но в последний момент холодная логика разведчика подсказала ему другое: «Умереть легко. А что потом? Потом они своими паршивыми бумажками втопчут твое имя в такую грязь, что век не отмыться! Не сдавайся! Борись!»
Для разведчика Бутырина настал момент истины: умереть бесславной смертью или принять правила, навязанные ему Гофмайером, чтобы потом повести с ним свою игру. Игру, на кон в которой будет поставлена не только его жизнь, но и честное имя. Но какой ценой? Виктор отдавал себе отчет: Гофмайер не дилетант, он — профессионал, а это значит, что на одни только заверения в готовности служить фашистам не клюнет. Подтверждением тому являлась изощренная комбинация с текстом и портретом на листовке. Расположение и доверие Гофмайера можно было купить только самой страшной ценой — предательством, сообщив задание разведотдела Северо-Западного фронта, явки и пороли для связи с партизанами.
Оказавшись в ловушке, Виктор лихорадочно искал выход и видел в его том, чтобы в игре с Гофмайером ему оказали помощь мертвые — Николай и Владимир. С трудом находя слова, он назвал гитлеровцам имена и фамилии отважных партизан и сообщил о своем задании: поддержании связи между отрядом дяди Вани и разведотделом Северо-Западного фронта. При этом Виктора не покидала мысль о предателе, действующем среди партизан. Подтверждение этим предположениям Николая и Владимира он решил искать у гитлеровцев. Его заявление о предателе Сафроне произвело впечатление на Гофмайера и Штейнблюма. Они переглянулись, но ничего не сказали. Однако по выражению их лиц Виктор понял, что попал в самую точку. Гофмайер тут же свернул эту щекотливую для него тему и стал форсировать вербовку. Обещая Виктору сохранить жизнь, а в будущем за помощь Германии солидное вознаграждение, он добивался от него согласия на сотрудничество.
Одних только слов сломленного, как казалось Гофмайеру, советского парашютиста было недостаточно. И, чтобы завербованному агенту окончательно отрезать все пути назад, он потребовал дать подписку о сотрудничестве. Штейнблюм тут же вытащил из ящика письменного стола лист бумаги и положил перед Виктором. Гофмайер повелительно кивнул головой и на ломанном русском языке принялся диктовать.
Виктор взял ручку, макнул в чернильницу и стал писать. Под непослушной рукой перо жалобно поскрипывало, а буквы ложились на бумагу вкривь и вкось:
Поставив последнюю точку, Виктор вопросительно посмотрел на Гофмайера. Тот, перечитав текст, одобрительно кивнул головой и вернул обратно. Изобразив на лице озабоченность, гитлеровец пустился в пространные рассуждения о том, что забота о безопасности нового «борца с большевизмом» является для него делом первостепенной важности, и потому их дальнейшая работа должна быть строго засекречена. Ему поддакнул Штейнблюм и пояснил, что для этого Виктор должен избрать себе псевдоним — любую фамилию или любое имя. Здесь инициативу в разговоре снова взял в свои руки Гофмайер. Не преминув продемонстрировать знание русской истории, он предложил Виктору взять себе псевдоним знаменитого русского изобретателя радио — Попова.
Тот пододвинул к себе подписку и мелкими буквами вывел — Попов. Гофмайер аккуратно промокнул чернила папье-маше и положил листок в папку. Эти ничтожно короткие пять строк безжалостно перечеркнули прошлую жизнь разведчика Северова — Бутырина. Что ждало его впереди? Позор? Бесчестие? Или смертельно опасная игра с гитлеровцами, в которой Виктор рассчитывал вернуть себе честное имя и доверие товарищей? Время… Только оно могло дать ответы на эти вопросы. А пока Виктору не оставалось ничего другого, как жить надеждой, и ее слабый отблеск отразился в его глазах.
Гитлеровцы расценили это по-своему. Гофмайер, окрыленный трудной победой, отрывавшей ему дорогу не только в партизанский отряд неуловимого дяди Вани, но и в советскую военную разведку, уже предвкушал будущие поздравления и лестные оценки полковника Гота. Вербовкой, причем не рядового партизана или подпольщика, а разведчика-радиста могли похвастаться далеко не многие в гестапо и даже в абвере. Он, Карл Гофмайер, обошел их. Попову предстояло стать в его руках той самой курицей, что будет нести золотые яйца.
Гофмайер наслаждался победой. Обычно скупой на эмоции, на этот раз он дал волю чувствам — разлил коньяк по рюмкам, посмотрел на портрет Гитлера и предложил тост за Великую Германию, за будущую успешную работу Попова. Помочив губы в рюмках, он и Штейнблюм обратили взгляды на новоиспеченного агента. Тот не притронулся к рюмке. Жгучее желание схватить бутылку и размозжить ею голову Гофмайера снова охватило Виктора, однако разведчик опять победил в нем. Он решил до конца играть роль раздавленного, сломленного человека и потребовал налить себе полный стакан водки.
Гитлеровцы переглянулись. Гофмайер подмигнул Штейнблюму. Тот достал из шкафа бутылку водки и наполнил стакан до краев. Откинувшись на спинки стульев, они с неподдельным изумлением наблюдали за тем, как далеко не здоровяк, к тому же измученный пытками русский расправлялся с водкой. Она холодными ручейками стекала по растрескавшимся губам, подбородку Виктора и капала на вылизанный до зеркального блеска пол. В эти минуты ему было глубоко наплевать на то, что о нем думали две самодовольные гитлеровские рожи. Последний глоток дался ему с трудом. Отряхнув с подбородка капли, Виктор нетвердой рукой опустил стакан на стол. В голове зашумело, перед глазами поплыли стены и потолок. «Мы еще посмотрим, кто кого», — мелькнуло в гаснущем сознании Бутырина. Он покачнулся на стуле и кулем повалился на пол.
Неожиданный выход из строя агента Попова доставил немало беспокойства Гофмайеру. Над замыслом его использования в борьбе с партизанами и оперативной игрой с советской разведкой нависла серьезная угроза. «Прорыв» из засады и затянувшееся блуждание Попова по лесу неминуемо бы вызвало подозрение у партизан. Поэтому за Виктора взялся доктор. К вечеру он уже был на ногах, и Гофмайер поручил ему проникнуть к партизанам, восстановить связь с разведотделом Северо-Западного фронта и информировать об их планах. Но здесь возникла проблема — отряд дяди Вани постоянно менял место дислокации, а внедренный в него агент Проныра внезапно замолчал. Выход из положения нашел Штейнблюм. Он предложил использовать жителя деревни Ключи Сидоркина, подозреваемого в связях с партизанами.
На следующие сутки ранним утром Виктор в сопровождении Штейнблюма и Зверева выехали в Ключи. За десять километров до деревни они остановились, а дальше, лесом Виктору предстояло добираться до связника партизан. Он ступил на обочину. За спиной хлопнула дверца, простужено всхлипнул двигатель, прошла минута, и о карателях напоминало лишь сизое облачко, расплывшееся над дорогой.
Виктор шел по лесу и дышал полной грудью. Пьянящий воздух свободы заставлял забывать о боли и том кошмаре, что пришлось пережить за эти дни. Сил хватило ненадолго, дыхание быстро сбилось, перед глазами поплыли разноцветные круги, и он свалился на густой ельник. Отлежавшись, продолжил движение и незадолго до сумерек вышел на окраину Ключей. Избу Сидоркина искать не пришлось — она выделялась добротным забором и резными, искусно сделанным наличниками на окнах. Виктор поднялся на крыльцо и постучал в дверь.
В сенях под тяжестью шагов затрещали доски, лязгнул засов, дверь приоткрылась, и в просвете возникла коренастая мужская фигура. Хозяин настороженным взглядом прощупал Виктора. Весь его вид: заросшее щетиной лицо, темные пятна на скулах и носу — следы обморожений и пропахший дымом костра ватник говорили сами за себя. Сидоркин отступил в сторону и впустил Виктора в избу.
Связник партизан не стал задавать лишних вопросов, недавняя облава карателей на парашютиста, автомат и рация за спиной Виктора делали это излишним. После ужина Сидоркин отправил его ночевать в более безопасное, чем изба, место — на сеновал. Зарывшись с головой в сено, через мгновение Виктор спал крепким сном. Разбудил его Сидоркин. Он пришел не один, за его спиной стояли два партизана.
Переход на основную базу отряда дяди Вани для них и Виктора растянулся на весь день. Уже начали сгущаться семерки, когда им встретился передовой дозор партизан. А через полчаса Виктор оказался в крепких объятиях командира и комиссара отряда. Они радовались его чудесному спасению и тому, что связь с Большой землей снова будет восстановлена. Радость оказалась недолгой. Вечером из города вернулись разведчики и принесли печальное известие о гибели Николая Семенова и его товарищей. Теперь у командования отряда отпали последние сомнения в том, что в их рядах находится предатель. Кто именно, на этот вопрос не просто было найти ответ. Среди партизан было два Сафрона, и еще трое носили созвучные этому имени фамилии. Все пятеро до этого не вызывали подозрений. За спиной у каждого была не одна боевая операция. Поиск предателя мог затянуться, а гитлеровцы и каратели находились рядом, поэтому свое спасение партизаны видели в постоянном маневре.
Темнота и сильный мороз стали их союзниками. С короткими остановками на привал они прошли четырнадцать километров и на рассвете сосредоточились перед большаком. За ним начинались непроходимые Михайловские леса, в них гитлеровцы теряли возможность для быстрого маневра и использования тяжелой техники. Рискуя быть обнаруженными воздушной разведкой, партизаны продолжили марш. Первыми через большак переправили раненых и больных, вслед за ними двинулись основные силы, когда со стороны Мги донесся гул мощных моторов, и через минуту на повороте возникла тупоносая морда грузовика.
Первыми в сражение вступили бойцы из группы заслона. Перестрелка рокочущим валом стремительно приближалась к основным силам отряда. Пулеметные и автоматные очереди потонули в разрыве мин и снарядов. Гитлеровцы подтянули артиллерию и перенесли огонь вглубь боевых порядков партизан. В воздух взметнулись ошметки человеческих тел и животных. Снег окрасился багровыми брызгами. Все смешалось в кучу: люди, лошади и сани.
Остервенев от пролитой своей и чужой крови, гитлеровцы ринулись в штыковую атаку. В те последние мгновения своей жизни и русские, и немцы жили только одним — растерзать, затоптать ненавистного врага. Их тела бугрились узлами мышц, вены вздулись тугими веревками. Осатанев от ярости, они исступленно кололи друг друга ножами, тесаками, рубили саперными лопатами. Рычащий, хрипящий клубок из человеческих тел катался по дороге и обочинам, оставляя на снегу кровавые следы, клочья одежды и истерзанные тела.
Силы оказались неравны, подоспевшее к гитлеровцам подкрепление решило исход схватки в их пользу. Разрозненные остатки партизанского отряда спасались бегством, к месту сбора вышла едва ли половина. Укрывшись под деревьями, израненные, обессилившие бойцы, чтобы не навести на себя воздушную разведку, вынуждены были до наступления темноты не разводить костров. Они ждали и надеялись, что к ним присоединятся те, кто смог вырвался из кольца окружения. Наступившая ночь похоронила эту надежду. Вместе с начальником штаба погибли и пропали без вести сорок три бойца.
Следующий день мог стать последним и для тех, кто уцелел. С востока, северо-запада и юга непрерывно доносились гул моторов и лязг гусениц. Гитлеровцы блокировали направление выхода партизан к линии фронта, и тогда командование отряда решилось на дерзкий, отчаянный шаг — прорываться на запад. Маневр удался, партизаны смогли выскользнуть из гитлеровской удавки. Но, лишившись связи — рацию Виктора повредил осколок, снабжения оружием, боеприпасами и продуктами по воздуху, они еще долгих четыре месяца маневрировали по тылам противника, совершая диверсии на коммуникациях и нападая на небольшие группы и посты охранения полиции и вермахта.
В ночь на 11 марта 1942 года отряд вышел к линии фронта. От своих партизан отделяли узкая полоса вражеских окопов и четыреста метров нейтральной полосы. Они изготовились к решающей атаке. Ночной мрак рассеялся, и перед ним темными рубцами проступили окопы и опорные пункты противника. Главную опасность представляли пулеметные гнезда.
На их подавление отправились те, у кого еще оставались силы. Вслед за ними мелкими перебежками к месту прорыву двинулись остальные. Разведчикам удалось без шума снять часовых. Два глухих взрыва у амбразур пулеметных гнезд послужили партизанам сигналом для атаки.
Забросав гранатами окопы, они одним броском прорвались на нейтральную полосу. Гитлеровцы пришли в себя и открыли огонь. С каждой секундой он нарастал и огненным валом стремительно накатывался на передовые позиции второго батальона 5-й стрелковой дивизии 11-й армии Северо-Западного фронта. Его бойцы еще не успели занять места в окопах, как из предрассветного полумрака перед ними возникли размытые силуэты. Заросшие, изможденные лица, истрепанное обмундирование и трофейное оружие говорили сами за себя — это были свои!
Виктор в отчаянном броске перелетел через колючее ограждение и, не чувствуя боли от порезов, без сил рухнул на землю. Рядом валились с ног его товарищи и тут же попадали в объятия красноармейцев. Потом, когда радость от встречи утихла, неровный строй партизан-окруженцев отправился в столовую. Для них, уже забывших запах настоящего хлеба, ржаная краюха и котелок обжигающе горячих щей казались наивысшим блаженством. Разомлев от сытой пищи и тепла, бойцы заснули и проспали до обеда, а потом суровая фронтовая действительность напомнила о себе.
Всего в километре от них находился жестокий, сильный и коварный враг. Его разведка действовала и искала в обороне Красной армии уязвимые места. Ненавистники советской власти, поднявшие голову с приходом фашистов, павшие духом военнопленные, ставшие жертвами гитлеровских спецслужб — абвера и тайной полевой полиции, в их руках становились грозным тайным оружием. Десятки матерых агентов, не раз проверенных в боевых операциях, и сотни момент-агентов на плечах окруженцев засылались в расположение советских войск с главной задачей: шпионить, осуществлять диверсии и совершать теракты против командного состава.
В условиях постоянно меняющейся боевой обстановки военной контрразведке — особым отделам НКВД СССР не оставалось ничего другого, как только подвергать окруженцев жесткой проверке. Фильтрационная работа стала тем самым ситом, которое отделяло честных, верных присяге бойцов и командиров от негодяев и предателей, рядившихся в одежды патриотов.
Через это предстояло пройти и Виктору с его товарищами. После обеда и сдачи штатного, трофейного оружия они проследовали на фильтрационный пункт особого отдела НКВД СССР 11-й армии. Он располагался поблизости от КП батальона, в одном из блиндажей. Первыми через фильтр особистов прошли командиры партизан. Беседы с ними затянулись не на один час. Это нервировало остальных. Одни, оскорбленные подобным недоверием, не выдерживали и возмущались, другие замыкались в себе.
Виктор нервничал. В памяти всплыли ненавистные Гофмайер со Штейнблюмом и проклятая подписка о сотрудничестве. Он не знал, как поступить: все честно рассказать особисту или промолчать, и решил действовать по ситуации.
Брезентовый полог в блиндаж распахнулся, оттуда выглянул уже примелькавшийся мордастый младший сержант и выкрикнул: «Бутырин!» Виктор, нервно покусывая губы, спустился в блиндаж. Помимо «мордастого» в нем находился молоденький, судя легкому пушку над верхней губой, — лет двадцати, лейтенант с покрасневшими глазами и осипшим голосом. Фильтрация окруженцев давалась ему нелегко.
Не предложив сесть, лейтенант, поворошив лежавшие перед ним бумагами, бросил на окруженца холодный, презрительный взгляд. Виктор поежился. По прошлым допросам на Литейном ему ох как хорошо было знакомо это, без тени сомнения и пригвождающее к стене, выражение глаз. Особист, похоже, заведомо записал его во враги. Трое суток, прошедшие с момента выброски и до появления Виктора в партизанском отряде, особист интерпретировал не иначе, как переход на сторону врага. Все попытки убедить его в обратном, ссылки на командование отряда ни к чему не привели. Лейтенант ничего не хотел понимать и требовал от Виктора признания в связях с фашистами. Тот замкнулся в себе. Особист, потеряв терпение, приказал младшему сержанту отправить «шпиона» под замок!
Вскинув винтовку, младший сержант передернул затвор и рявкнул: «Руки за спину, гад! Топай вперед!»
Они выбрались на двор. Десятки удивленных взглядов посмотрели на Виктора и провожали его до соседней землянки. Наспех сбитая из толстых досок дверь захлопнулась за спиной, и кромешная тьма навалилась на него. К концу дня рядом с ним оказались еще четверо. Сито армейской контрразведки было безжалостно к тем, на кого падала хоть малейшая тень подозрений.
На следующий день всех пятерых под конвоем доставили в Парфино, в особый отдел 11-й армии. Здесь за них взялись опытные контрразведчики. Ссылки на майора Гусева из разведотдела фронта Виктору не помогли. Старший лейтенант Милюков имел бульдожью хватку и, в отличие от лейтенанта, не брал на испуг, а методично и последовательно душил хитро поставленными вопросами.
Скрип открывшейся двери прервал допрос. В кабинет вошел, а скорее вкатился этаким колобком небольшого роста, круглолицый с забавным русым хохолком на макушке пожилой капитан. Мешковато сидевшая форма говорила о том, что он не кадровый военный. Старомодные очки в толстой роговой оправе на курносом носу делали его похожим на школьного учителя. Заместитель начальника особого отдела 11-й армии Колпаков действительно одно время преподавал историю в старших классах, а в последние годы работал директором школы. В контрразведку его привело прошлое. В далеком 1920 году ему пришлось служить в особом отделе ВЧК Западного фронта. Новая война, выкосившая больше половины особистов, вернула Колпакова в боевой строй.
Он сел напротив Виктора и долго пытливым взглядом разглядывал его. В нем не было той ожесточенности и подозрительности, что читалась в глазах лейтенанта из фильтрационного пункта и Милюкова. Колпаков смотрел так, будто перед ним находился проштрафившийся ученик. И Виктор решился.
Первое слово далось с трудом, а дальше он уже не чувствовал страха. Живой интерес и сочувствие, читавшиеся в глазах Колпакова, располагали к откровенности. Сердце Виктора снова екнуло, когда при упоминании Гофмайера и Штейнблюма в глазах Милюкова блеснул победный огонек. Колпаков же остался невозмутим. Это придало Виктору уверенности, и он рассказал все до конца — про подписку и про задание Гофмайера Колпаков не спешил с окончательным выводом и потребовал от Милюкова оформить признание Бутырина о его вербовке начальником 501-го отделения тайной полевой полиции майором Гофмайером не протоколом, а докладной запиской. После завершения допроса Виктора отправили в камеру для временно задержанных, а Милюков взялся за написание докладной и, когда она была готова, отправился к Колпакову. Тот кивнул ему на стул и продолжил разговор по телефону. Милюков присел, открыл папку и еще раз прошелся по тексту докладной. Главные моменты в истории Бутырина, как ему казалось, были отражены полно. Но до доклада дело не дошло.
В кабинет, хлопнув дверью, стремительно вошел начальник особого отдела 11-й армии майор Иванов. Его порывистые движения и суровое лицо, на котором узлами ходили желваки, ничего хорошего не сулили. Судя по всему, выезд на передовую, в 5-ю дивизию, окончательно испортил ему и без того паршивое настроение. Милюков, опасаясь попасть под горячую руку, угрем выскользнул за дверь. Колпаков прервал разговор и положил трубку. Подождав, когда Иванов выпустит пар, он предложил ознакомиться с перспективным материалом и пододвинул к нему папку с докладной Милюкова на Бутырина.
Иванов склонился над текстом. Уже на первой странице суровая складка пролегла по лбу, а когда была прочитана последняя страница, он с презрением отшвырнул докладную. Попытку Колпакова доказать, что Бутырин не предатель и его можно использовать в оперативной игре с гитлеровскими спецслужбами, Иванов отверг. Беспощадный к себе, он с такой же беспощадностью относился к малейшим слабостям в других. В июне 41-го, став свидетелем того, как мягкотелость и растерянность одного командира оборачивались потерями сотен человеческих жизней, он сделал для себя твердый и неоспоримый вывод — лучше не пощадить десяток трусов, чем потерять всю часть.
В тот же вечер на имя начальника особого отдела НКВД СССР по Северо-Западному фронту ушла внеочередная шифровка. В ней сообщалось о разоблачении немецко-фашистского агента Попова — Бутырина.
Поделиться книгой: