9 ноября

- Выйти из игры? - переспрашивает Бен. - Вы это серьезно сейчас произнесли в слух, что вашей дочери пора сдаться?

Мой отец закатывает глаза и, скрестив на груди руки, пристально смотрит на Бена.

Бен убирает руку с моих плеч и принимает зеркальную позу отца, и так же смотрит прямо ему в глаза.

Боже, это так неловко. И так удивительно. Никогда не видела, чтобы папа вел себя так. И я никогда не видела, чтобы он так мгновенно кого-то невзлюбил.

- Послушай, Бен, - отец произносит его имя с нескрываемым отвращением. - Не нужно забивать голову Фэллон всякой ерундой, только потому что ты в восторге от перспективы иметь на Восточном побережье дежурную девушку.

О Боже мой. Неужели мой отец только что сослался на меня как дежурную девушку? Я раскрываю от удивления рот, но он продолжает.

- Моя дочь умная. Она стойкая. Фэллон признает, что о карьере, которой она посвятила всю свою жизнь, сейчас не может быть и речи, из-за того что… - Он машет рукой, указывая на меня. - Теперь, когда она…

Отец не может закончить свою фразу, и на его лице мелькает тень раскаяния. Я точно знаю, что он собирался сказать. За последние два года он говорил всё что угодно, кроме этого.

Всего лишь два года назад я была одной из самых перспективных актрис среди подростков. Но когда, огонь изуродовал меня, студия разорвала со мной контракт. Думаю, папа больше сожалеет о том, что больше не является отцом актрисы, нежели о том, что он чуть не потерял дочь, из-за пожара, который разгорелся из-за его собственной беспечности.

Как только мой контракт был разорван, мы никогда больше не говорили о возможности играть. Мы вообще больше не разговаривали. Из отца, который на протяжении полутора лет каждый день проводил со мной на съемочной площадке, он превратился в отца, которого я вижу, может быть, раз в месяц.

Так что будь я проклята, если не заставлю его закончить свою фразу. Я ждала два года, чтобы услышать его признание, что именно моя внешность является причиной, почему у меня больше нет карьеры. До сегодняшнего дня, это было лишь молчаливое предположение. Мы никогда не говорили о том, почему я больше не играю. Мы только упоминали об этом, как о факте. И пока отец чувствует раскаяние, было бы хорошо также услышать от него, что огонь уничтожил не только мою карьеру, но и наши отношения. Он не имеет ни малейшего понятия, каким теперь быть для меня отцом, когда он больше не мой агент и преподаватель актерского мастерства.

Я смотрю на отца, прищурив глаза.

- Закончи фразу, папа.

Отец качает головой, пытаясь уйти от темы. Я выгибаю бровь, принуждая его продолжить.

- Ты действительно хочешь услышать это прямо сейчас? - он смотрит на Бена, надеясь использовать моего "парня", в качестве буфера.

- В самом деле, хочу.

Отец прикрывает глаза и тяжело вздыхает. Когда он вновь открывает их, он подается вперед и складывает руки на столе.

- Ты знаешь, что я считаю тебя красивой, Фэллон. Прекрати передергивать мои слова. Это всего лишь бизнес с высокими планками, которые намного выше отцовских. Всё, что мы можем – это принять их. На самом деле, я думал, что мы уже смирились с этим, - говорит он, стреляя взглядом в сторону Бена.

Я прикусываю щеку изнутри, чтобы сдержаться и не сказать то, о чем потом пожалею. Я всегда знала правду. Когда я увидела свое отражение в первый раз в больнице, я знала, что все закончилось. Но услышав, как мой отец признает вслух то, что мне пора перестать следовать за своей мечтой, поняла, что к такому я не была готова.

- Вау, - Бен шепчет себе под нос. - Это было…

Он смотрит на моего отца и с отвращением качает головой.

- Вы же ее отец.

Если бы я не знала, то сказала бы, что гримаса на лице этого парня, подлинная, и не является лишь частью его игры.

- Вот именно! Я – ее отец. Не мать, которая скармливает ей всякую хрень, наивно полагая, что её доченька станет более счастливой. Нью-Йорк и Лос-Анжелес наполнены тысячами девушек, следующих такой же мечте, которой Фэллон следовала всю свою жизнь. Девушек, обладающих поразительным талантом и исключительной красотой. Фэллон прекрасно знает, что я считаю ее талантливее их всех вместе взятых, но она еще и реалист. У всех есть мечты, но к сожалению, у Фэллон больше нет тех инструментов, которые смогли бы помочь в их достижении. Она должна признать это, до того, как начнет тратить деньги на побег в другую страну, который ни черта не поможет построить ей новую карьеру.

Я закрываю глаза. Тот, кто сказал, что правда ранит, явно был оптимистом. Правда - это невыносимая боль, мать ее.

- О Господи, - произносит Бен. - Вы невыносимы. Лос-Анжелес!

- А ты не реалист, - отвечает отец.

Открыв глаза, я слегка тормошу руку Бена, давая понять, что хочу выбраться из-за столика. Я не могу это больше терпеть.

Бен не двигается. Вместо этого он скользит рукой под стол и сжимает мое колено, призывая остаться.

Моя нога немеет от его прикосновения, потому что мое тело посылает противоречивые сигналы моему мозгу. Я так зла на своего отца. Безумно зла. Но каким-то невообразимым образом, я чувствую себя утешенной этим, абсолютно незнакомым парнем, который поддерживает меня безо всякой на то причины. Я хочу кричать, улыбаться, и плакать одновременно, но больше всего, я просто хочу чего-нибудь съесть. Потому что сейчас я действительно голодна, и я хочу теплого лосося, черт возьми!

Я стараюсь расслабить ногу, чтобы Бен не почувствовал мое напряжение, но он первый парень за долгое время, который физически коснулся меня. Если честно, это немного странно ощущается.

- Позвольте спросить вас, мистер О'Нил, - говорит Бен. - У Джонни Кэша была ведь болезнь под названием "волчья пасть”?

Отец молчит. Я тоже не говорю ни слова, надеясь, что в странном вопросе Бена есть реальный смысл. Он был так хорош, пока не начал говорить о кантри музыкантах.

Отец смотрит на Бена, словно он сумасшедший.

- Какого черта наш разговор перешел на певца кантри?

- А такого, - быстро отвечает Бен. - И нет, у него не было ее. Однако, у актера, который сыграл певца в "Переступить черту" был очень заметный шрам на лице. В действительности, Хоакин Феникс был номинирован на премию Оскар за эту роль.

Мой пульс учащается, когда я понимаю, что он делает.

- А Иди Амин? - не унимается Бен.

Отец закатывает глаза, показывая, что ему надоел этот допрос.

- Что насчет него?

- У него не было так называемого "амблиопичного глаза". Тем не менее, актер, сыгравший его - Форест Уитакер - имел эту болезнь. И, что довольно смешно, еще один номинант на премию Оскар. И победитель.

Я впервые вижу, как кто-то ставит моего отца на место. И даже если этот разговор заставляет меня чувствовать себя неловко, это не мешает мне наслаждаться таким редким и красивым событием.

- Поздравляю, - отвечает отец Бену, совершенно не впечатлившись. - Ты назвал два успешных примера из миллиона неудач.

Я стараюсь не воспринимать слова отца близко к сердцу, но это не легко. Я знаю, что в данный момент это больше борьба за власть между ними двумя, чем между ним и мной. Просто очень обидно, что отец предпочел выиграть спор против незнакомца, чем защищать собственную дочь.

- Если ваша дочь такая талантливая, как вы утверждаете, почему же вы не призываете ее не отказываться от своей мечты? Почему вы заставляете ее смотреть на мир вашими глазами?

Отец застывает.

- И как, собственно, вы думаете, я смотрю на мир, мистер Кесслер?

Бен откидывается на спинку, не нарушая зрительного контакта с моим отцом.

- Через закрытые глаза высокомерного мудака.

Молчание, которое следует за ответом Бена, словно затишье перед бурей. Я жду, что один из них нанесет первый удар, но вместо этого, отец лезет в карман и вытаскивает свой бумажник. Он бросает на стол купюры, а затем смотрит прямо на меня.

- Я может и слишком честный человек, но, если ты предпочитаешь слушать чушь, тогда этот мерзавец идеально тебе подходит, - отец выскальзывает из кабинки. - Держу пари, он понравится твоей матери, - бормочет он на прощание.

Меня коробит от этих слов и безумно хочется оскорбить его в ответ. Чем-нибудь таким грандиозным, что надолго ранит его эго. Только вот проблема в том, что никто не сможет ранить человека словами, у которого нет сердца.

Вместо того, чтобы кричать что-либо ему в след, я просто сижу в тишине.

Со своим фиктивным парнем.

Это, должно быть, самый унизительный и неловкий момент в моей жизни.

Как только я чувствую первые позывы желудка, я толкаю Бена.

- Мне надо выйти, - шепчу я. - Пожалуйста.

Бен выскальзывает из кабинки, а я опускаю голову вниз, когда встаю и прохожу мимо него. Я не осмеливаюсь оглянуться на него, когда снова направляюсь в сторону уборной. Тот факт, что он почувствовал необходимость притвориться моим парнем, уже достаточно неловкий. А потом мне еще пришлось пройти через худший спор с отцом прямо перед ним.

Если бы я была Бентоном Джеймсом Кесслером, я бы фальшиво-бросила меня прямо сейчас. 

Бен

Подперев голову руками, я жду, пока Фэллон вернется с уборной.

Вообще-то, мне лучше уйти.

Однако я не хочу уходить. Я чувствую, что испортил ей день трюком, который только что выкинул с ее отцом. Как бы я не пытался все сгладить, мне не удалось вклиниться в жизнь этой девушки с осторожным изяществом лисы, я скорее ворвался с утонченностью десятитонного слона.

Почему я почувствовал потребность вмешаться? Почему я подумал, что она не способна справиться со своим отцом сама? Фэллон наверняка злится на меня сейчас, и это при том, что мы притворяемся парой всего лишь каких-то полчаса.

Именно поэтому я предпочитаю не иметь настоящих девушек. Я не могу даже притворяться, не начиная ссоры.

Но я только что заказал ей теплую порцию лосося, так что, может быть, это сможет хотя бы отчасти компенсировать все остальное?

Наконец-то она выходит из дамской комнаты. Но как только замечает меня, все еще сидящего на ее стороне кабинки, сразу замирает. Замешательство на лице Фэллон явно свидетельствует о том, что она была уверенна в моем уходе к моменту ее возвращения к столу.

Мне следовало уйти. Я должен был уйти еще полчаса назад.

Если бы, да кабы.

Я поднимаюсь, и жестом приглашаю ее присесть. Не сводя с меня подозрительного взгляда, она проскальзывает на свое место. Потянувшись до соседней кабинки, я забираю свой лэптоп, тарелку с едой и напиток. Ставлю все это на ее стол и занимаю место, на котором пару минут назад сидел ее придурок-отец.

Фэллон в недоумении смотрит на стол, наверняка раздумывая, куда же подевалась ее еда.

– Она остыла, – поясняю я. – Я попросил официанта принести тебе другую порцию.

Она переводит на меня взгляд, но голова остается неподвижной. Фэллон не выдавливает улыбку, и не говорит спасибо. Она просто… молча смотрит на меня.

Я откусываю свой бутерброд, и начинаю жевать.

Я знаю, что она не застенчивая. По тому, как она разговаривала с отцом, было понятно, что Фэллон дерзкая, поэтому я слегка смущен ее теперешним молчанием. Я проглатываю пережеванную пищу, запиваю содовой, все это время, не прерывая с ней зрительного контакта. Хотел бы я сказать, что мысленно готовлюсь к блестящему извинению, но я думал совсем не об этом. Наверно у меня однобокое мышление, которое ведет прямиком к двум вещам, о чем мне совсем не следует думать сейчас.

Ее грудь.

Точнее, груди.

Я знаю. Я жалок. Но если мы собираемся здесь сидеть и просто пялиться друг на друга, было бы неплохо, если бы она была в блузке хотя бы с небольшим вырезом на груди, вместо этой рубашки с длинным рукавом, которая оставляет абсолютно все для воображения. На улице почти 27°С. Она должна быть в чем-то менее… заставляющем думать о женском монастыре.

Парочка, сидящая через несколько столиков, поднимается и, проходит мимо нас, направляясь к выходу. Я замечаю, как Фэллон наклоняет голову в сторону, позволяя волосам упасть на лицо, словно создает защитную ширму. Думаю, Фэллон даже не осознает, что делает. Для нее это такая естественная реакция - пытаться скрыть то, что она считает своими недостатками.

Вероятно, именно поэтому она одета в рубашку с длинным рукавом. Это не позволяет каждому увидеть то, что находится под ней.

И, конечно же, эта мысль снова возвращает меня к ее грудям. Они тоже покрыты шрамами? Как много ее тела в действительности повреждено?

Я начинаю мысленно раздевать ее, но совсем не в сексуальном плане. Мне просто любопытно. На самом деле любопытно, потому что я не могу перестать пялиться на нее, и это совсем не похоже на меня. Моя мама воспитала меня бόльшей тактичности, но она не предупреждала, что в жизни встречаются такие девушки, как Фэллон, которые подвергают испытанию все манеры едва ли не самим фактом своего существования.

Проходит целая минута, может две. Я съедаю почти всю картошку фри, наблюдая за тем, как Фэллон смотрит на меня. Она не выглядит раздраженной, или испуганной. Сейчас она даже не делает попыток спрятать от меня шрамы, которые так отчаянно скрывает от всех остальных.

Ее глаза медленно опускаются вниз до тех пор, пока не останавливаются на моей рубашке. Некоторое время изучает ее, а затем переводит взгляд на мои руки, плечи и лицо. Она останавливается, добравшись до моих волос.

– Куда ты так торопился этим утром?

От этого крайне чудного вопроса я замираю, так и не дожевав до конца. Я думал первый вопрос, который она задаст, будет о том, почему я взял на себя смелость вмешиваться в ее личную жизнь. У меня уходит несколько секунд на то, чтобы проглотить еду, запить, вытереть рот, и откинуться на спинку сиденья.

– Что ты имеешь в виду?

Фэллон указывает на мои волосы.

– У тебя на голове полный беспорядок. – Потом указывает на мою рубашку. – И на тебе вчерашняя рубашка. – Далее ее взгляд перемещается на мои пальцы. – Но ногти чистые.

Откуда она может знать, что на мне вчерашняя же рубашка?

– Итак, почему же ты в такой спешке покинул место, где проснулся утром? – спрашивает она.

Я смотрю вниз на свою рубашку, а потом на свои ногти. Каким образом, черт возьми, она узнала, что сегодня утром я собирался в спешке?

– У людей, которые не следят за собой, не бывает таких ухоженных рук как у тебя, – продолжает она. – Этому противоречит горчичное пятно на твоей рубашке.

Я снова оглядываю свою рубашку с горчичным пятном, которое до сих пор не замечал.

– На твоем бутерброде майонез. А горчицу вряд ли добавляют в завтрак, тем более ты с такой жадностью вдыхаешь запах своей еды, словно не ел ничего со вчерашнего вечера. Следовательно, это пятно, вероятнее всего, осталось на твоей рубашке от вчерашнего ужина. И очевидно, что ты не смотрел на себя в зеркало сегодня, иначе ты бы не вышел из дома с таким бардаком на голове. Ты что, принял вчера душ и лег спать, так и не высушив голову?

Она дотрагивается своих длинных волос, и пропускает их сквозь пальцы. – Потому что такие густые волосы, как у тебя, загибаются, если уснуть с мокрой головой. И их невозможно выпрямить, не намочив снова. – Фэллон поддается вперед, и с любопытством рассматривает меня.

– И как, черт возьми, можно так сильно помять волосы спереди? Ты на животе что ли спишь?

Кто она? Сыщик?

– Я… – в недоумении смотрю на нее. – Да. Я сплю на животе. И я опаздывал на занятия.

Она кивает так, словно каким-то образом уже знала это.