Очерки истории российской внешней разведки. Том 2

Члены белоэмигрантских организаций лелеяли надежду на то, что большевики долго не удержатся у власти, и активно налаживали связи с контрреволюционным подпольем в России с целью подготовки восстания. В сфере их внимания оказались Кубань и Дон, Москва, Петроград и Ярославль. Кровавые набеги с сопредельной территории Польши совершали вооруженные банды Петлюры и Скоропадского, Булак-Балаховича, Тютюнника и Павловского. В южных районах страны активно действовали военные формирования Улагая, банды, возглавляемые «Таежным штабом», будоражили население Дальнего Востока.

На территориях, примыкавших к Китаю и Маньчжурии, американцы и японцы не теряли надежды на реванш с использованием остатков армии Колчака, Дитерихса. Особое значение в это время приобрел Харбин, где расположились штабы колчаковцев, атамана Семенова, беженцы из Приамурья, Сибири и Дальнего Востока.

Большую опасность для страны представляла террористическая деятельность. В 1923 году белогвардейцы Конради и Полунин убили генерального секретаря советской делегации на Лозаннской конференции В.В. Воровского. 7 июня 1927 г. на главном Варшавском вокзале эмигрантом-монархистом Б. Ковердой был убит посол СССР в Польше П.Л. Войков. Белоэмигранты предприняли попытку взорвать здание советского посольства в Варшаве: бомбу большой разрушительной силы обнаружили в дымоходе.

В марте 1927 года в Териоки (на явочном пункте финской разведки) состоялось совещание террористов, на котором присутствовал генерал Кутепов. Он заявил о необходимости «немедленно приступить к террору», указывая, что английское и другие иностранные правительства дадут деньги только в том случае, если белая эмиграция докажет свою жизнеспособность, будет активно бороться с советской властью[18]. В этой связи отмечались случаи перехода советской границы из Польши и Румынии целыми воинскими группами с целью уничтожения советских людей и разорения приграничных районов.

Вечером 7 июня 1927 г. группа террористов, перешедших из Финляндии, бросила бомбу во время заседания партийного клуба в Ленинграде. В результате взрыва были ранены 30 человек. Террористы — белые офицеры Строевой, Самойлов, Болмасов, Сольский и Адеркас — были задержаны и преданы суду.

Основное внимание внешней разведки и ее резидентур направлялось на изучение секретной деятельности контрреволюционных белоэмигрантских формирований, выявление их планов, установление филиалов и агентуры на советской территории, разложение организаций изнутри, срыв готовящихся диверсионно-террористических и иных подрывных мероприятий. Пристальное внимание закордонная разведка в тесном взаимодействии с контрразведывательными подразделениями уделяла так называемому «Народному союзу защиты родины и свободы» во главе с Б.В. Савинковым, «Российскому общевоинскому союзу», «Братству русской правды», «Братству Белого Креста» и т. д.

В 1921 году ИНО добыл шифры антисоветских организаций в Лондоне и Париже. Перехваченные и расшифрованные телеграммы этих центров оказали серьезную помощь в выявлении и обезвреживании врагов молодой республики.

О методах и размахе деятельности отдела в 20-х — начале 30-х годов свидетельствует его участие в разложении «Российского общевоинского союза» (РОВС) — самой активной и агрессивной организации белоэмигрантов, созданной из офицеров разгромленной врангелевской армии. Во главе РОВС стояли великий князь Николай Николаевич, адмирал Врангель и генерал Кутепов. Последний с самого начала стал фактическим руководителем организации, а с 1929 года, после смерти Романова и Врангеля, — единоличным руководителем, по сути дела, всего белогвардейского движения за рубежом. Террор и диверсии являлись главным оружием РОВС в борьбе против советского государства. В Париже и во всех филиалах союза (в Праге, Софии, Варшаве и др.) готовились офицерские террористические группы для заброски в Советский Союз. Эта работа проводилась в тесном контакте со специальными службами Франции, Польши, Румынии, Финляндии.

Первым ударом по РОВС была упомянутая операция «Трест», разработанная и осуществленная при непосредственном участии Дзержинского и завершенная под руководством его преемника на посту председателя ОГПУ Менжинского. Параллельно с операцией «Трест» против РОВСа и его филиалов в Болгарии и Румынии проводился ряд других аналогичных операций: с 1924 по 1929 год — операция «Д-7» с участием легендированной «Военной организации» бывших офицеров-монархистов в Ленинграде, с 1924 по 1932 год — операция «С-4» с участием легендированной «Внутренней русской национальной организации» (ВРИО), с 1929 по 1932 год — операция «Заморское» с участием легендированной антисоветской организации «Северо-Кавказская военная организация» (СКВО), с 1929 по 1934 год — операция «Академия». Во всех перечисленных операциях активно действовала агентура ИНО. Более того, Иностранный отдел своими силами выполнил одну из самых сложных задач — негласно похитил главу РОВС Кутепова.

О возможностях внешней разведки в РОВС красноречиво свидетельствует перечень некоторых источников информации. Например, одним из видных руководителей союза был бывший командир корниловского полка генерал-майор Н.В. Скоблин. Он и его жена, известная русская певица Н.В. Плевицкая, пользовались в кругах белой эмиграции большим авторитетом. С конца 20-х годов оба были привлечены на патриотической основе к разведывательной деятельности.

В работе по РОВС участвовал также С.Н. Третьяков, В свое время он являлся председателем Московского биржевого комитета, председателем экономического совета при Временном правительстве, членом правительства Колчака. В Париже он стал заместителем председателя созданного в 1920 году более чем 600 российскими промышленниками, банкирами и торговцами «Российского торгово-промышленного и финансового союза» («Торгпрома»), одного из активных участников антисоветских акций белоэмигрантских организаций.

Положение этих лиц в белоэмигрантской среде говорило само за себя, и внешняя разведка сотрудничала с ними в течение многих лет.

В 30-е годы внешняя разведка продолжала наращивать свои удары по РОВС. В 1937 году, когда она похитила нового руководителя союза генерала Миллера, зверствовавшего в годы Гражданской войны в Архангельске, РОВС практически сошел со сцены. Даже гестапо отказалось использовать его в своей подрывной работе против СССР, заподозрив в нем, как тогда говорили, «мистификацию чекистов».

Что касается вышеупомянутых агентов внешней разведки, то их судьба оказалась трагичной. Скоблин в конце 30-х годов погиб в Испании во время Гражданской войны. Плевицкая была арестована французами, содержалась в одной из тюрем для особо опасных преступников в Эльзас-Лотарингии, где умерла в годы немецкой оккупации в 1941 году. Третьяков был арестован немцами как участник движения Сопротивления и расстрелян.

Внешняя разведка участвовала в операциях по ликвидации или поимке атаманов Дутова, Унгерна, Анненкова, захвату петлюровского генерала Тютюнника, активного организатора бандитских налетов целых воинских формирований из Польши и Румынии.

Юрко Тютюнник считался правой рукой Петлюры. За кордоном он возглавил так называемый партизанско-повстанческий штаб с разветвленной сетью соответствующих комитетов на территории Украины, где уже действовали многочисленные банды петлюровцев (только в Киевской губернии, например, их число приближалось к сотне). Они сумели внедрить своих единомышленников в некоторые советские учреждения и части Красной Армии, активно готовились к восстанию по всей Украине.

Два года против Тютюнника проводились агентурно-оперативные мероприятия с участием легендированной антисоветской националистической организации «Высшая войсковая рада». В конце концов сам Тютюнник выехал в Советский Союз и был завербован. Это позволило использовать его в активных действиях по разложению цодпольных организаций.

Сходная акция была проведена и в отношении одного из видных организаторов контрреволюции во время Гражданской войны, талантливого военачальника генерал-лейтенанта Я.С. Слащова, бежавшего с остатками разгромленных белогвардейских войск в Турцию. Оказавшись на берегах Босфора, Слащов и группа близких к нему офицеров тяжело переживали эмиграцию. В феврале 1921 года Слащов даже пытался начать переговоры с советским правительством об условиях своего возвращения в Россию, для чего тайно встречался с уполномоченным НКИД. Однако окончательного решения Слащов не принял. Тогда ИНО ВЧК весной того же года направил в Стамбул своего агента, через которого на Слащова было оказано соответствующее влияние. Слащов вернулся на родину и выступил в печати с осуждением белой эмиграции, что способствовало возвращению в Россию многих других беженцев. Впоследствии Слащов преподавал в Академии имени Фрунзе[19].

С годами обстановка внутри белоэмигрантских организаций, да и отношение к ним, взгляды самих эмигрантов в известной степени менялись. Уже к концу 20-х годов для многих из них стало ясно, что власть в СССР держится прочно, пользуется поддержкой народа и борьба с ней бесцельна и бесперспективна. Среди эмигрантов усиливаются противоречия, нарастает раскол. Большая часть представителей эмиграции возвращается в СССР, другие пытаются обрести нормальные условия для постоянной жизни за рубежом и активно включаются в трудовую деятельность в тех странах, куда их забросила судьба. Неоднородная по своему составу эмиграция еще больше дробится и разваливается на отдельные анклавы. Но несмотря на это, русское население за рубежом (а среди эмигрантов из России было около 85 % русских) старается сохранить свою культуру, религию, обычаи, язык. Возникают русские просветительские организации. Большую роль играла православная церковь. Вокруг ее приходов формировались устойчивые русские общины.

С помощью различных благотворительных организаций и на пожертвования стали создаваться русские школы по типу старых гимназий и реальных училищ. В Праге при университете был открыт русский юридический факультет, педагогический и кооперативный институты. Возникали союзы земледельцев, писателей, журналистов, врачей, инженеров и техников.

В Париже, Берлине, Белграде, Софии, Харбине и других центрах эмиграции создавались различные научные общества и учреждения. Общество инженеров в Париже насчитывало свыше 3000 членов, химиков — более 200, общество врачей — несколько сотен.

Многие русские ученые устраивались на работу в различные местные учебные заведения и научные учреждения. Например, в Париже в знаменитом Пастеровском институте работали несколько талантливых русских ученых. Наиболее крупным из них был С.Н. Виноградский, член Французской и почетный член Российской академий наук (1923 г.). В том же институте вел исследования физиолог С.И. Метальников — ученик И.П. Павлова.

Несмотря на трудности, развивалась и культурная жизнь. Большой вклад в сокровищницу русской и мировой культуры внесли такие видные деятели, как Ф.И. Шаляпин, С.В. Рахманинов, И.Ф. Стравинский, А.К. Глазунов, С.П. Дягилев, С.М. Лифарь, А. Павлова, А. Вертинский, писатели И.А. Бунин, А.М. Ремизов и другие.

Позднее, уже во второй половине 30-х годов, произошли еще более значительные изменения в политических взглядах эмигрантов. Когда начался фашистский мятеж в Испании, около тысячи из них прибыли на защиту республики: В.М. Кригин стал заместителем командующего республиканской авиацией, Лидле — политкомиссаром одной из интербригад, командующим артиллерией Арагонского фронта являлся бывший полковник царской армии В.К. Глиноедский, героически погибший в бою. В сражениях участвовал сын Бориса Савинкова — Лев Савинков, ставший капитаном республиканской армии.

Еще большее количество представителей белой эмиграции включилось в борьбу с фашизмом, когда Гитлер совершил нападение на СССР. Многие из них считали своим долгом участие в вооруженной борьбе против фашистской Германии и тем самым стремились оказывать помощь своей родине.

Среди отважных бойцов была М.А. Шафрова-Марутаева — национальная героиня Бельгии, посмертно награжденная орденом Отечественной войны I степени. Во Франции в движении Сопротивления участвовала княгиня Вера Аполлоновна Оболенская. 4 августа 1944 г. фашистские палачи отрубили ей голову в берлинской тюрьме Плетцензее. Она была посмертно награждена орденом Отечественной войны I степени, высшими наградами Франции — орденом Почетного легиона, Военным крестом с пальмами, медалью Сопротивления. Советскими орденами были награждены эмигранты Борис Владимирович Вильде и Анатолий Сергеевич Левицкий, бывшие белые офицеры Иван Иванович Троян и Алексей Петрович Дураков, Тамара Алексеевна Волконская и поэтесса Елизавета Юрьевна Кузьмина-Караваева, а также десятки других патриотов, сражавшихся против фашистов за пределами нашей родины.

В движении Сопротивления и партизанских отрядах участвовали сотни патриотов из числа эмигрантов.

Шли годы. Менялось отношение к СССР на Западе. Однако определенная часть эмигрантов продолжала оставаться на враждебных СССР позициях. С началом Отечественной войны они поступили на службу к Гитлеру. Еще до начала войны эти люди прилагали огромные усилия для продолжения подрывной деятельности против СССР В их среде в Германии, Югославии, Болгарии, Маньчжурии, США и некоторых других странах зародились фашистские организации. В Маньчжурии начала действовать «Русская фашистская партия» во главе с К. Родзаевским, в Германии — «Российское национал-социалистическое движение» во главе с Б. Бискупским в США — «Всероссийская фашистская организация», ее лидером был А. Вонсяцкий.

В этих условиях советская разведка не прекращала работу в среде белоэмигрантских организаций, которые ставили своей целью участие в новой иностранной интервенции против СССР.  

10. Трудный путь к «исповеди» Савинкова

«Без Вашего приезда отец посетить ярмарку не сможет» — такая, в общем-то, вполне ординарная фраза содержалась в одном письме, перехваченном чекистами. Фраза как фраза. Для непосвященного — просто житейский пустяк. Но те, в чьи руки попало письмо, прекрасно понимали, что в этой фразе закодирована информация чрезвычайной важности. Наступал кульминационный этап длившейся несколько лет сложной и рискованной «оперативной игры» под названием «Синдикат-2», которая впоследствии в истории отечественных спецслужб стала хрестоматийной. Цель ее — выманить из-за границы хитроумного, изворотливого и опаснейшего врага советской власти.

Смысл таинственной фразы скрывался за двумя ключевыми словами: «ярмарка» и «отец». И чекисты хорошо знали, что означают эти слова: «ярмарка» — это Россия, «отец» — Борис Савинков.

Во время оперативной игры чекисты не раз были близки к успеху, но в последний момент что-то срывалось. Вот и сейчас снова не все ладно: «Без Вашего приезда…» Опять операция оказалась на волосок от срыва. Дело в том, что совсем недавно пришлось арестовать тайно перебравшегося в Россию одного из ближайших сподвижников Савинкова — С.Э. Павловского. Ему предъявили длинный перечень кровавых преступлений, совершенных во время бандитских рейдов по западным областям России в 1918–1922 годах. Выпускать Павловского за границу было никак нельзя. Это грозило неминуемым провалом, а без Павловского Савинков не хотел ехать в Россию. Павловский, конечно, был для чекистов крупным «уловом». Но нужен сам «отец»… Что делать?

Борис Викторович Савинков был, безусловно, одной из крупнейших фигур российской политической эмиграции. Он родился в тихой интеллигентной семье провинциального варшавского судьи 19 (31) января 1879 года. Поначалу ничто не предвещало каких-то бурных событий, трагических изломов в его биографии.

Однако уже в молодые годы Борис сделал для себя бесповоротный выбор: он борец, революционер. В 1902 году жандармские власти направляют его в ссылку в Вологду по делу санкт-петербургской социал-демократической группы. Но политическая линия «эсдеков» ему не совсем по душе. Он порывает с социал-демократическим движением, бежит из ссылки в Женеву и присоединяется к эсерам. «Русское освободительное движение» в лице эсеров возглавлял тогда Азеф, впоследствии разоблаченный как провокатор и агент охранки.

В 1903 году Б. Савинков становится одним из руководителей так называемой боевой организации эсеров-террористов. Он лично был причастен — и очень гордился этим — к убийствам министра внутренних дел В.К. Плеве и московского генерал-губернатора великого князя Сергея Александровича. В 1906 году Б. Савинков был арестован и приговорен царским правительством к смертной казни. Ему удается бежать, и с 1911 года он снова находится в эмиграции. Во время Первой мировой войны сражается против немцев добровольцем во французской армии.

После Февральской революции 1917 года он возвращается в Россию, объявляет себя «независимым социалистом» и входит в правительство Керенского, а после Октябрьской революции становится на путь непримиримой вооруженной борьбы с большевиками.

Он участвует в походе генерала Краснова на Петроград, бежит на Дон к Алексееву и Деникину, затем становится организатором активных действий в тылу: в июле 1918 года поднимает вооруженные мятежи в Ярославле, Рыбинске и Муроме. После их подавления бежит к восставшим чехам, участвует в Гражданской войне в рядах каппелев-ских отрядов. В конце 1918 года Савинков становится представителем созданного в Сибири правительства адмирала Колчака за границей — добывает деньги и оружие. Во время советско-польской войны 1920 года он — председатель «Русского политического комитета» в Варшаве, помогает созданию так называемой Русской народной армии, воевавшей на стороне польского правителя Пилсудского.

В начале 1921 года из остатков «Русского политического комитета» он создает новую военную организацию «Народный союз защиты родины и свободы» (НСЗРиС). Вооруженными формированиями этой организации руководит полковник С.Э. Павловский. Осенью того же года после советской ноты польское правительство обращается к Савинкову с требованием покинуть страну, и он перебирается в Париж.

В 1921 году чекисты выявили и арестовали на территории России около 50 активных членов НСЗРиС. В ходе открытого судебного процесса над ними были вскрыты связь Савинкова с польской и французской спецслужбами, подготовка мятежей и иностранного вторжения на территорию РСФСР.

В частности, выяснилось, что еще в январе 1921 года Савинков направил секретные послания военным министрам Франции, Великобритании и Польши, в которых указывал, что после падения Врангеля он представляет единственную «реальную антибольшевистскую силу, не положившую до сих пор оружия».

Во время рейдов на советскую территорию савинковцы жестоко расправлялись с представителями власти на местах, грабили население. В докладе Савинкову один из участников такого рейда капитан Овсянников сообщал:

«Считаю долгом своим перед Вами ради спасения Союза от обвинения в потворстве грабежам и разбою доложить Вам о следующих, сделавшихся мне известными фактах из деятельности работающих в Советской Белоруссии отрядов». Далее Овсянников описывает, как отряд Павловского напал на мельницу вблизи деревни Ракошичи: имущество было разграблено, жена хозяина изнасилована. Взятого в плен красноармейца, «несмотря на то, что он сопротивления не оказал и оказался вовсе не коммунистом, по приказанию полковника Павловского повесили». До этого были повешены шесть крестьян-проводников якобы для того, «чтобы они не донесли красным войскам о продвижении отряда». На хуторе Ново-Кургалье Домганской волости Игуменского уезда повесили жену лесника за отказ отдать охотничье ружье мужа. В местечке Пуховичи того же уезда отряд Павловского устроил расправу над еврейскими гражданами: «18 человек отвели в ближайший лес и расстреляли». Докладывая об этом, Овсянников делает вывод: «Как я убедился из частных бесед с крестьянами в Бобруйском, Слуцком и Игуменском уездах Минской губернии, отношение крестьян к этим отрядам стало резко враждебным».

Для борьбы с савинковцами внешняя разведка в 1921 году подготовила и направила за границу по каналу беженцев разведгруппу из семи человек во главе с бывшим участником Гражданской войны Алексеевым.

30 сентября 1921 г. от Алексеева было получено первое сообщение: «Находимся три недели в Риге… Установили связь с Прагой и Веной. В Париже пока никого… Савинков две недели в Париже…»

17 декабря Алексеев сообщил, что в Прагу выехали два агента группы, полковник Потоцкий и ротмистр Павлов, которые раньше работали у Б. Савинкова и хорошо ему известны. Перед агентами поставлена задача получить явки в России.

В конце 1921 года старый знакомый Савинкова, агент английской разведки Сидней Рейли[20] организовал поездку Савинкова в Лондон и встречу с У. Черчиллем. В ходе беседы Савинков в радужных тонах обрисовал перспективы борьбы НСЗРиС с большевиками и, видимо, настолько убедил Черчилля, что тот уговорил премьер-министра Англии Ллойд-Джорджа принять Савинкова в загородной резиденции Чекере. Однако вместо борьбы Ллойд-Джордж предложил торговать с большевиками.

Жизненные пути Савинкова и Рейли пересеклись еще весной 1918 года в Москве.

Несмотря на поддержку англичан, французов, поляков и чехов, «Народный союз защиты родины и свободы» в результате совместных усилий контрразведки и разведки ВЧК продолжал нести ощутимые потери. Исчезали направлявшиеся на территорию России эмиссары и связники Савинкова. Тогда он решил направить одного из своих особо доверенных сотрудников — Леонида Шешеню — для проверки деятельности резидентов в Смоленске и Москве. Переброской Шешени через границу занимался капитан польской разведки Секунда. Однако после пересечения границы Шешеня был задержан пограничниками, доставлен в Москву. На допросах Шешеня признал свою принадлежность к НСЗРиС и то, что направлен в Россию лично Савинковым якобы для изучения обстановки и настроений россиян. Однако после того, как Шешене устроили очную ставку с ранее арестованным участником набегов отрядов полковника Павловского и доказали причастность Шешени к зверствам над населением, он под тяжестью предъявленных улик дал согласие сотрудничать с чекистами и рассказал, что шел на связь с резидентами — Герасимовым в Смоленске и Зекуновым в Москве.

Штабс-капитан Герасимов был арестован, а его подполье в Смоленске, Рудне, Гомеле и Дорогобуже — свыше трехсот человек — разгромлено. Последовал смоленский процесс над савинковцами. А за ним процессы в Петрограде, Самаре, Харькове, Туле, Киеве, Одессе.

Резидент Савинкова в Москве — Зекунов — уже два года находился в столице. После его ареста и вербовки выяснилось, что Шешеня должен был заменить Зекунова, наладить работу подполья и спустя год вернуться в Польшу.

По заданию Дзержинского было решено использовать это обстоятельство для завязывания «оперативной игры». Разработали комплекс мероприятий, включавший в себя легендирование на территории России контрреволюционной организации «Либеральных демократов» (ЛД), которая якобы готова к решительным действиям по свержению большевиков, но нуждается в опытном политическом руководителе, каковым считает Савинкова.

Чекисты направили в Польшу Зекунова с письмом Шешени, извещавшим о благополучном устройстве в Москве. Зекунов рассказал капитану Секунде, что в Москве Шешеня случайно встретил своего сослуживца по царской армии Новицкого, который занимает видную должность в Красной Армии и одновременно является одним из руководителей ЛД. Узнав от Шешени о целях прибытия в Москву, Новицкий передал ему для пересылки полякам «подлинный» приказ по артиллерии РККА № 269 от 29 августа 1922 г. о результатах обследования артиллерийских складов в Московском военном округе, а также копию докладной записки о создании при генштабе РККА отделения по изучению польской армии. Эти документы Секунда отправил в Варшаву.

О действующем в Москве «солидном сообществе единомышленников» доложили Савинкову.

При этом положительную роль сыграло упоминание о Новицком, которого Савинков, будучи в 1917 году в военном министерстве Временного правительства, помнил как артиллерийского офицера.

Подготовленные в Москве «разведданные» получили высокую оценку польской разведки и представителя Второго бюро французского генштаба Гатье. Последний после ознакомления с документами поздравил Савинкова с большими успехами.

Б. Савинков был человеком весьма осторожным, прирожденным конспиратором. Жизнь научила его никому не верить на слово. Для проверки поступавшей от ЛД информации он решил летом 1923 года направить в Москву особо доверенного эмиссара — Павловского. И вот при посещении Шешени Павловский был арестован.

Чтобы успокоить Савинкова и легендировать задержку более чем на три недели в России Павловского, в Польшу был направлен сотрудник контрразведывательного отдела Г. Сыроежкин, который передал капитану Секунде подготовленные в Москве разведданные и докладную записку Шешени о работе с ЛД для переправки Савинкову.

По возвращении Сыроежкина в Париж выехал сам Шешеня. Он привез письмо Павловского к Савинкову с очень важной новостью: по требованию ЛД в Москве образован двусторонний руководящий центр, заочно избравший Савинкова своим председателем. Сам лидер ЛД Твердов (псевдоним Артузова) написал Савинкову письмо, подчеркнув, что является его заместителем в СССР.

Савинков ответил, что готов выехать в Россию, но при одном условии: за ним должен приехать сам Павловский. Хотя в письме Павловского и подтверждались сообщения Шешени и ряда других «доверенных» лиц, все же опытного конспиратора терзали сомнения. Один из заместителей Савинкова вручил Шешене письмо — «С.Э. Павловскому в собственные руки», в котором, в частности, указывалось: «Без Вашего приезда отец посетить ярмарку не сможет».

Наступил тот самый, кульминационный момент, о котором говорилось в начале очерка…

Чтобы выйти из трудного положения, была разработана комбинация: Савинкову сообщили, что Павловский не вернулся вовремя в Париж потому, что у него возникли важные дела на юге России, где жили его родственники. Там он намеревался провести «экспроприацию» для пополнения казны НСЗРиС. Но затеянное Павловским ограбление поезда неподалеку от Ростова не удалось. В перестрелке с охраной он был тяжело ранен, однако сумел ускользнуть от чекистов и укрыться в Москве в квартире хирурга, верного человека, лечащего его. Савинкову привезли три письма от Павловского, в которых он звал его в Россию и выражал надежду на свое скорое выздоровление.

После долгих раздумий Савинков наконец согласился. 2 мая 1924 г. в письме сестре Вере он написал: «Я был бы очень огорчен происшедшим, если бы меня не утешали последние известия из России. Пишу поневоле кратко. Наш ЦК работает как никогда: Союз вырос, окреп и распространился чрезвычайно; московский бюджет (доброхотные пожертвования) — 600 червонцев в месяц; идет речь о редакции «Свободы» в Москве и о поддержании ее; наконец, по-видимому, в самые последние дни Союз очень разбогател. Мне прислали 100 долларов. Их я еще не получил, и когда получу, не знаю. Но самый факт показателен. Слава Богу!.. Если Союз не только не питается из-за границы, а даже может «загранице» помогать, это свидетельствует о нормальном его развитии, значит, у него действительно глубокие корни… А я — только почетный председатель ЦК. Теперь я имею право сказать, что Союз — самая сильная из всех существующих организаций…»

Приняв решение, Савинков июльским днем 1924 года навестил одного из лидеров белой эмиграции В.Л. Бурцева, с которым его связывала многолетняя дружба, чтобы поделиться мыслями о предстоящей поездке в Россию.

В своей статье «В сетях ГПУ. Исповедь Савинкова», опубликованной 15 октября 1927 г. в журнале «Иллюстрированная Россия», Бурцев так описывает эту встречу. Внимательно выслушав откровения Савинкова о «могучей революционной организации», действующей в России и имеющей сторонников в высших кругах большевистской партии, правительстве, армии и даже в ГПУ, Бурцев в категорической форме стал возражать против поездки Савинкова в Россию на верную гибель, так как он неминуемо попадет в расставленные ГПУ сети. Не внимая доводам Бурцева, побледневший и взволнованный Савинков заявил: «Моя поездка в Россию решена. Оставаться за границей я не могу. Я должен ехать… Я еду в Россию, чтобы в борьбе с большевиками умереть. Знаю, что в случае ареста меня ждет расстрел. Я покажу сидящим здесь, за границей, Чернову, Лебедеву, Зензинову и прочим, как надо умирать за Россию! Во времена царизма они проповедовали террор. А теперь не то что террор, но даже вообще отреклись от революционной борьбы с большевиками. Своим судом и своей смертью я буду протестовать против большевиков. Мой протест услышат все!»

Приняв окончательное решение ехать в Россию, Савинков пригласил из Нью-Йорка Сиднея Рейли, чтобы тот помог ему спланировать его секретную миссию.

После трехнедельного обсуждения с Рейли всех деталей предстоящей поездки и форм организации подрывной работы на территории России в начале августа 1924 года Савинков и ряд его ближайших сподвижников выехали из Парижа. После нелегального перехода советской границы они были арестованы и доставлены в Москву на Лубянку.

27 августа 1924 г. на показательном суде Савинков сделал следующее заявление, которое едва ли кому показалось тогда искренним: «Я безусловно признаю Советскую власть и никакую другую. Каждому русскому, кто любит свою страну, я, который прошел весь путь этой кровавой тяжелой борьбы против вас, я, кто доказывал вашу несостоятельность, как никто другой, я говорю ему — если ты русский, если ты любишь свой народ, ты низко поклонишься рабоче-крестьянской власти и признаешь ее безоговорочно».

29 августа 1924 г. Военная коллегия Верховного Суда СССР на открытом заседании вынесла Савинкову смертный приговор. Но, принимая во внимание признание Савинковым своей вины и «полное отречение от целей и методов контрреволюционного и антисоветского движения», суд постановил ходатайствовать перед Президиумом ЦИК СССР о смягчении приговора. В тот же день, после заявления Савинкова о «готовности служить трудовому народу под руководством установленной Октябрьской революцией власти», смертная казнь была заменена лишением свободы на десять лет.

Находясь после суда в тюрьме, Савинков направил за границу своим единомышленникам послание с призывом сложить оружие и прекратить борьбу против собственного народа. В письме близким соратникам Савинков призывал последовать его примеру и вернуться в Россию. Подобное письмо он отправил и Сиднею Рейли.

В дальнейшем, отбывая наказание в тюрьме, Савинков, несмотря на созданный для него довольно свободный режим, все чаще впадал депрессивное состояние (кстати, свойственное и его старшему брату во время сибирской каторги, да и в какой-то степени их отцу, психика которого также оказалась травмированной после тяжелых переживаний, связанных с арестом сыновей). Видимо, эта психическая неустойчивость витала в их роду… Б. Савинков ходатайствовал о полном помиловании, но его просьба была отклонена. Узнав об этом в кабинете следователя на Лубянке, он выбросился из окна пятого этажа и разбился насмерть. Это случилось в мае 1925 года.  

11. Григорий Сыроежкин

Весть о награждении Григория Сыроежкина орденом Ленина за особые заслуги в борьбе с фашизмом в республиканской Испании застала его в уютном номере одной из гостиниц в центре Москвы. Поздно вечером ему позвонил старый товарищ по Иностранному отделу ВЧК и сообщил «по секрету», что подписан и объявлен «кому надо» закрытый Указ Президиума Верховного Совета СССР, в котором фамилия Григория упоминалась в числе награжденных высшей советской наградой.

Григорий на радостях быстро спустился в дежурный ночной буфет и купил у сонного официанта бутылочку отборного грузинского коньяка. «Разопьем вместе с тем, кто первым придет меня поздравить…» — решил Сыроежкин. Григорий поднялся к себе на этаж и у дверей своего номера увидел троих незнакомых людей.

— Сыроежкин Григорий Сергеевич? — раздался голос.

— Да, это я, — улыбаясь во весь рот, ответил Григорий. — Одну минуточку, я сейчас…

Он распахнул дверь перед незнакомцами.

В прихожей один из них протянул Григорию сложенный вчетверо лист бумаги и, глядя куда-то в сторону, мрачно произнес:

— Это ордер на ваш арест и обыск помещения, гражданин… Прочитайте и распишитесь!

Словно после страшного удара, Григорий машинально развернул бумагу и поднес ее к невидящим глазам.

С неимоверным трудом, по буквам, он разобрал страшное слово «а-ре-сто-вать»…

Григорий Сыроежкин родился в 1900 году в Саратовской губернии. С раннего детства он воспитывался в военной среде. Его отец, происходивший из крестьянской семьи, служил младшим каптенармусом в Тифлисском гарнизоне, и маленький Гриша с детства решил стать военным. Он любил смотреть на строевые занятия; с восторгом карабкался на оседланную лошадь, подсаживаемый кавалеристами; проводил долгие часы в местной оружейной мастерской. Когда мальчику пошел четырнадцатый год, его захватило другое увлечение — цирк. Обладавший недюжинным здоровьем, крепкий и ловкий, Григорий стал учеником знаменитых борцов — двух Иванов — Поддубного и Заикина, в то время гастролировавших в Грузии. Сыроежки ну не было и шестнадцати, когда он впервые надел борцовское трико и начал выходить на манеж помериться силой со зрителями. В цирке он постиг искусство фокусника, джигитовку и другие премудрости, весьма пригодившиеся ему в жизни. Но в одном из поединков противник сломал ему правую руку. Эта травма осталась на всю жизнь, рука стала короче, и с мыслью о цирковой карьере пришлось расстаться.

После революции 1917 года отец с семьей вернулся в родную деревню «делить землю». Но Григорий не стал землепашцем. Он не смог усидеть в родительском доме и при первой же возможности ушел добровольцем в Красную Армию.

Однажды вместе с группой красноармейцев Григория послали в соседний район за фуражом. Документы не были правильно оформлены, и посланцев схватили как мародеров, обезоружили и привели в рабоче-крестьянский трибунал. Их ожидало суровое наказание. Однако, к чести блюстителей революционной законности, они во всем разобрались и отпустили пленников с миром. Григорию же повезло вдвойне: в трибунале требовался грамотный писарь, и его пригласили на это место. Здесь Сыроежкин получил основы юридических знаний.

Из трибунала Григорий попал на следовательскую, а затем и на оперативную чекистскую работу в Москву. Его направили в первую служебную командировку — на Тамбовщину, для подавления антоновского мятежа. Там, командуя чекистским отрядом, Сыроежкин познакомился и провел совместную успешную операцию с эскадроном, которым командовал будущий маршал Георгий Жуков.

Однако решающую роль в судьбе Григория сыграли встречи с гораздо более ординарными людьми. Жизнь столкнула его с неким Стржелковским, который работал в то же время в трибунале и усердно вел дела «по борьбе с контрреволюционным саботажем». Стржелковский не знал жалости к подсудимым. Он признавал только одну меру наказания по отношению и к правым, и к виноватым — расстрел. И когда Григорий уже стал разведчиком, этот человек черной зловещей тенью пересек его жизненный путь. Произошло это так. Сыроежкин получил от Менжинского и Артузова задание: под фамилией Серебряков пересечь польскую границу, выйти на контакт с польской разведкой и от имени легендированной чекистами оппозиционной властям организации «Либеральные демократы» передать спецслужбам Речи Посполитой ряд документов, подтверждающих наличие в Советской России влиятельной группы политических заговорщиков, готовых по первому требованию и при поддержке из-за рубежа свергнуть советское правительство и захватить власть. Границу Сыроежкин пересек без особого труда через надежный переправочный пункт и благополучно добрался до Вильно.

Однако там, на оживленной улице в центре города, к Григорию подбежал человек.

— Гриша, друг! — закричал он и бросился обнимать Сыроежкина.

Григорий с трудом узнал его: Стржелковский, тот самый, который в 1919 году вершил неправый суд в ревтрибунале, где служил и Григорий. Но тогда Стржелковский имел лихой кавалерийский вид, а сейчас перед Григорием стоял старик — заросший, опустившийся, с испитым лицом, в потертом, засаленном пальто с чужого плеча.

— Гриша, — Стржелковский заплакал. — И ты здесь! Вся старая гвардия ушла за кордон, все друзья!

Сыроежкин никогда не считал себя другом Стржелковского, а сейчас особенно. Мозг Григория лихорадочно работал: «Оттолкнуть, сделать вид, что Стржелковский ошибается? Не выйдет, слишком уж он вцепился в меня. Бежать? Но это значит провалить всю операцию, так тщательно продуманную».

А Стржелковский между тем тащил его в бар и просил угостить старого друга, у которого сегодня, как на грех, совсем не оказалось денег. Пришлось пойти.

Стржелковский рассказал, что после Гражданской войны, воспользовавшись своим польским происхождением, он переселился в Польшу, но и здесь ему жилось несладко: отовсюду гонят, работы нет. Григорий, в свою очередь, поведал ему наспех придуманную историю о том, что давно разочаровался в советской власти, порвал с ней, решил уйти «куда глаза глядят».

Расстались вроде бы по-хорошему, даже договорились о новой встрече, но Сыроежкин смутно догадывался, что так просто это происшествие не кончится.

Действительно, вскоре Григория задержали и доставили в полицию. Там уже находился Стржелковский. Григорий ожидал этого и продумал линию поведения. Он разыграл «оскорбленную невинность», стал кричать, что Стржелковский — пьяница и кокаинист, рассказал, что они подрались во время службы в Красной Армии, из-за чего Стржелковский и сводит с ним личные счеты.

Зная Стржелковского с самой отрицательной стороны, полицейские поверили Сыроежкину, отпустили и даже извинились перед ним. Конечно, здесь имело значение и то, что он представлял солидную «подпольную» организацию в СССР, которая снабжала «ценной разведывательной информацией» разведку панской Польши.

Встреча Сыроежкина-Серебрякова с капитаном польской разведки Секундой прошла благополучно. Секунда выразил удовлетворение информацией (она была ему передана сразу же по прибытии Сыроежкина) и принес извинения от имени польских властей за «недоразумение с полицией».

Вернувшись в Москву, Сыроежкин подробно доложил обо всем случившемся. Конечно, его сообщение вызвало беспокойство в ИНО, но другого выхода не было — операцию следовало продолжать.

Вскоре Сыроежкин-Серебряков вновь был направлен в Польшу. Чекисты шли на риск, посылая его во второй раз: он ведь мог находиться на подозрении у польской контрразведки и рисковал жизнью. Но, с другой стороны, это была и отличная проверка — если все сойдет благополучно, значит, поляки верят Сыроежкину.

На этот раз Сыроежкин-Серебряков доставил через границу два пакета. В одном из них находилось письмо полковника Павловского Борису Савинкову с приглашением посетить Россию (об этом упоминалось в очерке «Трудный путь к «исповеди» Савинкова»), в другом — фотокопия секретного приказа народного комиссара по военным и морским делам о проведении маневров вблизи польской границы. Этот «приказ» по просьбе руководства ОГПУ был специально подготовлен в единственном экземпляре в Наркомвоенморе, и на нем были проставлены все служебные пометки и индексы, которые должны быть на подлинном документе. Но в Вильно Григория ждала неприятная неожиданность. Вместо капитана Секунды его встретил другой офицер, капитан Майер. Внешне флегматичный и немногословный, он был цепким и исключительно дотошным разведчиком. Он принял Сыроежкина-Серебрякова так же вежливо, как и капитан Секунда, может быть, чуть более официально. Сыроежкин передал ему привезенные материалы. Когда Майер ознакомился с приказом, его глаза загорелись радостью. Он сразу же оценил значение привезенного документа. Поэтому, когда Григорий намекнул о плате за полученные сведения, капитан, не колеблясь, положил перед ним толстую пачку банкнот.