Помоги проекту - поделись книгой:
Основные научные силы Академии собраны в отделении
Вот перечень тем (предметов) исследования этого отделения: пятистопный ямб в азбуке глухонемых, зерновая диета хищных птиц, акварельная живопись Стоунхенджа, современная литература древних Лемурийцев.
Посыпались предложения от Дижа Быжа и Штурмана. Грамматика кольчатых червей. Верхнее «ля» глубоководных кальмаров. Летательные аппараты древних инков. Христианская иконопись бедуинов. Охота на китов в жизни снежных барсов. Строительство готических соборов кочевниками времён Чингисхана. Межвидовая взаимопомощь и товарищеская выручка белых медведей и антарктических пингвинов. Добавьте ещё «тюремную демократию», сказал капитан Александр, примером осуществимости которой была в недавнем прошлом Народно-Морийская диктатура. Вы сами убедились, друзья мои, сказал Президент, сколь увлекателен предмет наших исследований. Народ морийский валом валит в нашу Академию. Все хотят публиковаться по этим темам. Вот она прорывная поступь реальной науки.
Нам надо ещё немного поговорить о
Когда все угомонились, капитан Александр спросил:
– Игры разума Академий морийских восхитительны. Однако ваши гости, насколько я знаю, нередко посмеивались над «несусветностью» морийских наук. Лэмюэль Гулливер в своих записках о путешествиях в Бальнибарби и Лапуту (он почему-то так называл Морию и её окраины) высказывался об Академии в Лагадо (тогдашняя столица Мории) весьма иронично и даже неприязненно. О том, что в Лагадо сеют соль, пытаются доить кур, носят свет в мешках, загоняют лошадь в хомут вместо того, чтобы надеть на неё, впрыгивают в штаны, пилят сук, на котором сидят… Что вы об этом думаете?
– Чтобы понять, насколько был прав знаменитый путешественник, необходимо ознакомиться с практическими результатами тех исследований, о которых Гулливер писал с таким напыщенным снобизмом. Для начала посмотрим, что сегодня представляет собой «летающая» часть Мории, которую Гулливер называл Лапутой.
Гости посетили наблюдательный воздушный шар. В подвесной открытой корзине шара размещался отдельный герметичный отсек (капсула) с иллюминаторами. Для подъёма в стратосферу посетители вместе с пилотом закрылись в отсеке. И шар медленно поднялся на высоту более двадцати километров. Снаружи температура -90°C, разряжённый воздух. В капсуле – тепло и комфортно. Её стены уставлены изнутри непонятными научными приборами. Специальные устройства подогревают воздух и снабжают его кислородом. Гости с удивлением рассматривают Морию, которая при взгляде сверху как бы сжимается и видна из капсулы, как на ладони. Вокруг стратонавтов, в иллюминаторах – чёрное небо, на котором ясно видны яркие звёзды и луна. Пилот, образованный человек, даёт пояснения гостям, рассказывает, как устроена капсула и почему небо на такой высоте кажется чёрным. «Нигде в мире вы не увидите ничего подобного», так заканчивает он свой рассказ. Пробыв в стратосфере положенное время, воздушный шар под управлением пилота начинает осторожно спускаться и благополучно приземляется (приморяется) на место, откуда стартовал. Все в восторге. Диж Быж молчит, не в силах справиться с охватившими его эмоциями. Штурман, влюблённый в технику, не может остановиться, без конца обсуждая только что увиденное и услышанное. Опытный Александр, знавший обо всём этом только понаслышке, также находится под впечатлением полёта в стратосферу.
Но это было только начало. Академия Мории обрушила на гостей поток невиданных достижений своих учёных, работающих в соответствии с принципами «невозможное – возможно» и «невозможное – необходимо».
Капитану Александру, Штурману и Дижу Быжу предложили погрузиться в подводном колоколе на дно моря. Колокол опустился недалеко от вершины горы Ампер подводного хребта Хосшу, идущего по дну Атлантического океана от Геркулесовых столбов до Лазурных островов. Здесь путешественникам удалось осмотреть удивительные развалины старинных городов атлантов.
Мимо них проплыл рослый человек в чешуйчатом костюме в обтяжку безо всяких приспособлений для дыхания. Помахал им рукой, улыбнулся и ушёл в зелёную глубину. Атлант? Может, и атлант. Вообще-то морийцы они. Живут здесь, на дне моря с незапамятных времён. Несколько семей. Непонятно, как дышат. Никакими приспособлениями не пользуются. Когда выходят на сушу, дышат воздухом, как мы. Говорят на морийском. Мало общаются. Стараются держаться подальше от нас. Об их жизни мы почти ничего не знаем. Но они помогают нам. Следят за Шибиром. У них какие-то дела с вогулами. Мы считаем, что они продвинуты цивилизационно гораздо дальше нас. Возможно, самые наши прорывные достижения были сделаны благодаря их помощи или подсказке. Многие так считают. Но точно это неизвестно. Видимо, не так уж неправы были Ант и Глеп, говоря о морийцах-атлантах, о великой морийской империи, империи атлантов, подумал капитан Александр. Сердце его ёкнуло, когда он подумал о том, что видел под водой. Сколько лет искал он следы атлантической жизни. Неужели все так просто?
Здесь же, в музее Академии наук, можно было осмотреть модели подводных лодок Никонова и Шильдера[23], построенных ещё во времена Кифы Великого. Много других чудесных машин увидели Александр и его спутники. Небольшой парусник на подводных крыльях, который может мчаться над водой со скоростью, недостижимой для кораблей того времени, до 30 узлов[24]. Летающая тарелка, действующая модель, в которой был использован оригинальный взрывной двигатель[25]. Работу над которой остановил, как ненужную, один из Канцлеров. Корабль на воздушной подушке, который может двигаться по воде и по суше. Кто мог предположить, что здесь, в Мории, уже давно сделаны удивительные открытия, о которых в других странах даже не мечтают?
В музее Академии гости увидели огромное количество механизмов различного назначения, новых, работающих, и совсем старых, с заржавевшей душой, железные символы технологической суетности. Они видели опыты с живой лягушкой[26], висящей в воздухе под воздействием сильного магнитного поля. Видели булькающие ванны, приборы для наблюдения гнилостного брожения. Переплетения стеклянных трубочек, перепутанные сочленения и переходы между колбами, стеклянные лона, наполненные прозрачной жидкостью с воздушными пузырьками, грязноватые дренажные трубы-семенники, игру хрустальных радуг. На дне ванны, под желтоватой, таинственной, дурно пахнущей шевелящейся жидкостью спрятана, как им объяснили, неразличимого размера матка для микроклонирования. В таких ваннах выращивались отдельные органы, отростки, железы, гланды, гребни, мошонки, полипы, миомы, необходимые для замены больным морийцам, а, может, ещё для какой-либо другой надобности. Странное сочетание гениальных достижений науки с атавизмами самой древней, самой замшелой, средневековой, ведической, астрологической – и прочая, и прочая – мистики и чёрной магии. Брожение. Морские ванны. Тигелёк из огнеупорного шамота между перегонными кубами. Таинство совокупления. Сотворение эликсира. Сублимация Меркурия, жизненного духа, аналога германского бога Батану. Переход из твёрдого состояния в человекообразное. Клонирование рудного человечка гомункулуса, ростом с гномика. Который своим прикосновением превращает неблагородный металл в золото, глину – в хлебную лепёшку, засохшее дерево – в цветущую яблоню. Дьявольский соблазн, дракон, змей-искуситель. Один из четырех символов сатаны (дракон, лев, ворон, чёрный орёл). Там же хранится обрывок Василидова плаща. Василида, гностика, мерзкого еретика, жившего в Александрии Египетской с 100 по 130 год нашей эры. Как плащ этот попал в Moрию? Может, и не плащ, а плащаница? Может, не Василида, а Валентина? Кто знает. Тут же – ковчежек с крайней плотью древнеегипетского бога мудрости, трижды великого, ставшего потом Гермесом Трисмегистом. Известного мудреца, автора священных писаний, алхимических и астрологических трудов. Почитаемого дядюшки благословенной Мории, бога торговли, прибыли, разумности, ловкости, плутовства, красноречия. Именуемого Меркурием в Риме.
Те, кто провожал гостей по залам Академии, не могли досконально объяснить всё, что они показывали гостям, не стремились, возможно, или самим было не очень-то понятно. Отвечали невнятно, таинственно, сопровождая «объяснения» неопределёнными жестами в стиле изысканных макумбы, кандомбле, умбанды и квинбанды[27].
– Расскажите, чем закончились исследования, которые проводились в Академии во времена посещения Мории Гулливером?
– Вот конденсатор, который накапливает энергию из огурцов. Конденсатор может приводить в движение карету, летающую тарелку, обогревать дом. Здесь вы увидите дома, построенные сверху вниз, а не снизу вверх. Механический арифмометр, который может считать, может управлять механическим пианино, может сам сочинять музыку или стихи, перебирая случайным образом миллиарды различных звукосочетаний. Тепловой насос, который забирает тепловую энергию из недр земли и обогревает этим теплом жилые помещения. Севооборот сельскохозяйственных культур, который позволяет «отдыхать» земле, оставляя её на несколько лет под «паром»[28].
Вот синтезированное искусственное нановолокно, превосходящее стальную нить по прочности в сотни раз. Здесь применена технология, близкая к той, которую использует паук при изготовлении паутины. Эта разработка находится под особым наблюдением Ганса маленького (младшего). На изготовление нановолокна правительством выделены большие деньги. Правда, до Академии эти деньги пока не дошли. Куда подевались – неизвестно. Наверное, использованы были с большой пользой. Правда, не у нас. Но сам факт, что были выделены средства на нашу науку, очень вдохновил разработчиков, и проект движется сейчас семимильными шагами.
Вот огромные башни, накапливающие энергию от специальных конденсаторов и управляющие с помощью этой энергии тектоническими сдвигами земли.
– Гулливер подробно описывал ваши исследования в области управления психикой человека и общественными процессами. А как это у вас теперь осуществляется? Удалось ли добиться успехов в этой области, как это влияет на жизнь морийского общества?
Это совершенно другая тема. Чтобы ответить на вопросы гостей, Президенту пришлось пригласить совсем иных людей, специалистов из отделений психических и общественных наук. Академики из «Общественной академии имени Ганса ГАНСа Великого», так объяснил Президент.
– Мы научились перемещать психику. Если две политические партии борются друг с другом особенно ожесточённо, мы берем половину психики одного лидера и перемещаем в голову другого лидера. И наоборот. Противоречия возникают уже не между партиями, а внутри голов их лидеров. В конце концов каждый лидер сумеет примирить внутри себя противоречия разных половин его психики. И Мория обретёт, наконец, спокойствие и мир.
Ещё один интересный проект – мы научились предохранять психику от разрушения на неопределённое время. Человек стареет, ткани его тела разлагаются, кости рассыпаются. А психика сохраняется, она остаётся без изменения, человеку кажется, что он так же молод и жизнеспособен, как в молодые его годы. Оказалось, что энергетика этой законсервированной психики столь сильна, что позволяет удерживать остатки тела в собранном состоянии. И даже может добиваться каких-то движений от жалких остатков этого тела. Так, со временем у нас появится каста бессмертных, струльбругов[29], и некоторые бессмертные уже есть, хотя вряд ли их можно считать людьми, и вряд ли они живут счастливо. Прав был Гулливер: струльбруги удерживают своё разваливающееся тело, но они теряют чувства, память, забывают язык, детей, друзей. Одна злость остаётся. Морийцы не любят струльбругов. Стараются, чтобы те жили отдельно. Мы доложили обоим Гансам о наших успехах в деле достижения долголетия морийцев. Оба были в восторге. Ничего себе: мы дадим бессмертие пенсам. Дали поручение подготовить постановления о том, что пенсия струльбругам будет выплачиваться только до восьмидесяти лет, а всё их имущество в этом возрасте – изыматься в пользу государства. И верно. Раз они будут жить вечно, постепенно могут скупить всю Морию. И обычным морийцам ничего не достанется. Хороший закон, справедливый. Очень полезный для Братанов. Имущество струльбругов – в Общак. На благо всей страны. А каков социальный эффект: пенсам – бессмертие! Фантастика.
По мере наших скромных сил мы стараемся влиять также на выработку разумной государственной политики. Используем при этом весь научный авторитет нашей Академии. Например, рекомендуем изменить налогообложение. Налогом нужно облагать только тех, кто имеет самые высокие результаты своей деятельности. Чем больше пользы ты приносишь обществу, тем больше плати в Общак. Это высшая справедливость. Кроме того, следует облагать налогом добродетели: честность, трудолюбие, порядочность, доброту, бескорыстность. А также те качества, которые морийцы ценят больше всего: остроумие, храбрость, вежливость и учтивость.
И, конечно, мы постоянно говорим обоим Гансам о том, что нужно отказаться от услуг тех «советников» и «консультантов», которые рекомендуют выдвигать в члены правительства, в руководство партий, в суды, в парламент только бескорыстных, порядочных, умных и талантливых людей. Которые заявляют, что министры должны заботиться об общем благе, что награждать следует только тех, кто много сделал для народа и государства. Которые внушают Канцлеру и авторитетным Братанам, что их подлинные интересы совпадают с интересами народа. Что Братанам следует отказаться от нетрудовых доходов. А как жить? Братаны же не работают. Как им семью содержать? Нашему самому справедливому обществу не нужны «консультанты», которые понятия не имеют, что есть нечто, выше закона, выше слова. Что есть честь Братанская, что есть Понятия нерушимые. Множество диких, несуразных фантазий рождается в головах этих безумных «советников». Фантазий, чуждых менталитету и традициям нашего народа. Любая нелепость, как говорит древняя морийская мудрость, найдет своих сторонников. Верх безумия. Бесконечно далеки эти «консультанты» от Братанов. От жизни простых морийцев. Полная оторванность от жизни родной страны, непонимание и игнорирование реальной истории морийского общества. Слава Богу, пока что Гансы прислушиваются не к мнению этих безответственных «советников», а к рекомендациям скромных учёных Академии.
Гости расспрашивали специалистов о многих других общественно значимых разработках Академии. Расскажите нам о новинках, о новых нетрадиционных направлениях.
– Мы разрабатываем для Братанов новую обсценную лексику[30]. Это инструмент для манипулирования Понятиями. И решения высших задач общества. Не всегда понятных народным массам. Лексика непристойная, распутная, безнравственная. На первый взгляд. Но как она близка к сиянью Великого Братана, к шуму прохладных потоков Ништяка. Непечатная брань. Нецензурные выражения. Ненормативная лексика. Сквернословие. Срамословие. Сакральные языки аристократов нашего общества, правильных вельможных Братанов, без которых сейчас невозможно представить жизнь современного морийского общества.
– Почему в ваших исследованиях не затрагиваются проблемы Шибира, проблемы китов?
Вновь к беседе подключается Президент:
– Прекрасный вопрос. Киты! Вот кто настоящие сумасшедшие. Вот кто помог бы нам. Вот кто двинул бы Морийскую Академию семимильными шагами. Да не хотят они. Вогулы живут, как Диогены[31], в жировой бочке своего огромного тела. Всё о смысле жизни думают. А если что надумают, никому сообщать не хотят. Жаль. Ведь они умеют разговаривать. Киты. Да ещё некоторые птицы.
– Почему ваши несравненные достижения до сих пор не востребованы и не нашли своего развития?
– Братанам этого не надо. Они живут в счастливом мире. Их всё устраивает. Машины будущего им не нужны. Знания научные им не нужны. Академия им не нужна. Разве что – с иностранцами посудачить. Сохраняют для приличия. Вот и лежат наши знаменитые методики и машины невостребованными, пока их не подберёт кто-то за рубежом. Или придумает заново.
– Может быть, есть ещё люди морийские, которых вы хотели бы привлечь к вашей работе?
– Да, вы правы, Александр. Есть такие, есть неохваченные нами. Очень интересные дураки – это «могучие» или «могущие» морийцы. От слова «мочь». Среди них – Перемоги-Моры, они же Перемоги, они же Перельморы, на морийский манер. Перемоги гениальны, как киты. Они ориентированы только на свой внутренний мир. А их внутренний мир – это мир науки. Больше никто и ничто для них не существует. Ни наше прогрессивное общество. Ни успех. Ни деньги. Ни работа в Академии. Потрясающие дураки! Идут своим путём. И никто им не нужен. В науке достигают таких вершин, что нам, дуракам обыкновенным, не под силу.
Думаю, вам будет интересно узнать, что среди «могучих» есть ещё особые дураки – Моги. Если этих что заинтересует, они смогут всё! Моги – не обязательно силачи. Но как правило – настоящие богатыри духа.
Увы, никто не имеет ни малейшего представления, что же все-таки интересует этих Могов и что в принципе могло бы их заинтересовать. Они не занимаются науками. Тоже Диогены, тоже живут каждый в своей бочке. В своём внутреннем мире. У них особая форма нерушимого ума. Они – соль нашей земли. Это спящие красавицы и лежащие на печи Илии Муромцы. Дети божественной Мории, жившей во времена оны на Олимпе. Когда они проснутся, поднимут Морию. На ноги поставят. Им всё по силам. Они собрали в себе силу народную. Чем болтаться по окраинам да смотреть-разглядывать науку нашу Академическую, бесполезную, ненужную, невостребованную, идите-ка вы, ребята, если время ещё осталось, к дуракам могучим, к Могам подайтесь, поговорите с ними, в глаза их посмотрите. Вот кто знает, что с Морией будет – и что, и когда, и почему. Может, скажут вам, а может, и не скажут. Возможно, об этом они и сами пока не знают. Но узнают в нужный час. Корнями проросли они в землю нашу, Морию-матушку. От земли всё узнают. И почувствуют в нужный момент. Узнают и то, что делать требуется. Дело потребное свершат в наилучшем виде. Потому – всё по силам им. Даром что скромные да смирные с виду, да кроткие, да спокойные, да нежадные, да независтливые. А всё им по силам. «Могучие» потому. Как найти их? А как захотите найти – так сразу и найдёте. Ноги сами приведут.
Прощались пилоты, провожатые, объясняльщики разные, академики и Президент Мстислав Кедр-Курчавый с гостями; Александру со Штурманом дипломы выданы. Настоящий диплом выдан такому-то тогда-то в связи с посещением им Академии морийской в знак проявленных им признаков высокого интеллекта, а также особого интереса и энтузиазма в отношении ненужных, неважных, невозможных и несовместимых предметов исследования и означает присвоение ему звания сумасшедшего академического степени достаточного совершенства первого порядка. Согласовано. Подпись. Президент Академии морийской М. Кедр-Курчавый.
Новый Гермек
Гости покидали Академию. Все находились под впечатлением от посещения Академической слободы.
– Грустное зрелище, – сказал капитан Александр. – Такие прорывные разработки. На фоне убожества и нищеты народной жизни. Печально! Братаны не выделяют денег своим гениальным специалистам, чтобы те могли довести до ума и изготовить новые машины. Между тем, золотая река могучим потоком течёт на зарубежные счета тонкой прослойки авторитетов, паханов, смотрящих и положенцев. Так и гибнут эти идеи, разработки, машины. Не находят применения в своей стране. Лежат и ржавеют. До тех пор, пока кто-то в других странах не сделает заново эти открытия. И Мория будет ввозить из-за рубежа такие же машины и механизмы. Но уже за другие, существенно большие, деньги.
Тебе это ничего не напоминает, дорогой читатель?
– Совсем другое впечатление осталось у меня от встреч с представителями учёных, занимающихся общественными науками, – добавил Диж. – Их мозги закисли в академических и политических интригах. Какие-то пародийные существа, напыщенно обращающиеся друг к другу на французский манер: «Cher maitre» (Дорогой мэтр). Maitre – доверенное лицо, мастер на все руки. Вот уж действительно – общественных дел мастера. Мастера обтяпать, подмазать, оттяпать, отмазать, обойти, залить потоками слов, подлизать, оболгать, промолчать, проигнорировать, оклеветать. Одно название чего стоит: «Общественная академия имени Ганса ГАНСа Великого», Канцлера всех времен и народов! На Ганса и работают капитаны общественных наук. Эти «учёные», если можно так выразиться, берутся за всё: их наряжают то в кучерское, то в поварское одеяние[33]. И с финансированием, в отличие от их товарищей по научному цеху, никаких проблем у них нет.
– Ты прав, Диж. Однако не все так плохо в обществе морийском. Умерь, друг мой, свой обличительный гнев. Хотелось бы мне повидать дураков «могучих», о которых так восторженно говорил Президент Академии. Хотя, мне кажется, и Кедр-Курчавый, и Сусляк, начальник ТАК, несколько переоценивают ваших морийцев «могучих», какими сказочными именами вы их кличете: Могами или Перемогами? Здесь, на Мории, вы все – романтики, любители преувеличивать. Поэты, мастера слагать баллады, легенды, былины, сказки из любого подручного материала.
– Поэты и романтики – это правда. Что касается сказочных могучих Моров, Могов ли, Перемогов, – тут ты неправ. Дураки «могучие» – это Моры настоящие. Наследники первых морийцев и офеней. Ведуны и ведуньи. Я уже рассказывал тебе о них. Всё, до чего они дотронутся или если рядом пройдут, всё оживает, корни пускает. Любовь возвращается. Цветы распускаются. Птицы и люди счастливыми себя чувствуют, песни поют.
Здесь недалеко живёт такой человек. Симон Рыбак, мой давний друг и товарищ. Ещё в отроческом возрасте проявился у него дар чудотворения. Исцелял и облегчал недуги, бесов изгонял. Молитвой избавил Морию от вредных гадов и насекомых. Народ приходит к нему с просьбой помочь в охоте и на рыбной ловле. Однажды на человека одного кабан напал, когда человек тот по болоту в плавнях ходил. Порезал его кабан изрядно. Потоптал. Кровью истекал, умирал тяжелораненый. Позвали Симона. Взял тот чашу каменную, воду налил, чистую, как слеза. В руках подержал чашу. Подумал. Что медлишь, Симон? Человек-то умирает. Молчит Симон. Ничего не отвечает. Тоненькой струйкой льет водичку на раны товарища. Кровь из раны останавливается, раны затягиваются. Безнадёжен был человек. А вот, гляди-ка, к жизни вернул его Симон Рыбак.
Советуются с ним люди, идти ли с сетями в море или не идти. Будет улов или ждать нечего?
Пришёл к Симону молодой сокольничий. Давно это было, во времена диктатуры народной. Ходил тот сокольничий на охоту с самым навысшим начальником. Сокола подопечного выпустил на цаплю. Цапля ушла, улетела. А сокол не вернулся. Ой, горе мне, мальчику нецелованному. Сидеть теперь мне в трюмах глубоченных да не видеть ни матушки, ни отца родного. Твою, говорит Симон, беду рукой разведу. Свистнул переливчато. Закричал, засвистел по-соколиному. Прилетает сокол-кречет цел-невредим да садится рядом с сокольничим незадачливым.
Вот, говорят теперь морийцы, вернулся на землю Король-рыбак, что раньше Пелесом[34] звался, хранитель Святого Грааля[35] да сил его целебных, что от самого Господа нашего Иисуса Христа даны ему. Пелес, мол, в морийца нашенского Симона воплотился. Нет, говорят другие. Святой Трифон[36] вернулся, покровитель охотников и рыбаков вернулся. Пострадавший за веру аж при Деции Траяне[37]. Сам-то он, Симон, не ведает о том. Да сила ему большая дадена.
А чем сейчас занят Симон? Шибиром занимается, китами. Дела Гермекова продолжатель. Чем же ему ещё заниматься? Отец его китами занимался. И дед. И все – аж до какого-то колена, кто там из родственников евонных с самим Гермеком восточные слободы защищал. Все пастухами бездны служили. И жена с ним в море выходит. И дети взрослые. И брат Андрей с семьей. Любит Симон китов. Как членов семьи. Почитай, больше жены своей. Разговаривает с ними. Ловит для них кальмаров да требуху морскую всяческую. И киты в ответ его тоже жалуют. Любят. Знает он о вогулах да о безднах морских поболе, чем нам, людям обыкновенным, ведомо. Вот и спросишь его об Атлантах, что захочешь спросить. Вижу как тебя, Александр, зацепило это. Не волнуйся так. Всё узнаешь, как с Симоном встретишься. Жителям Мории и гостям её много тайн заветных открывается.
Так говорил Диж Быж по дороге к восточной Сибморийской слободе. Знать, сохранились ещё верные пастухи бездны из старой гвардии, думал капитан Александр. Есть ещё здоровые силы в Сибмории. Значит, и дела Шибира не так уж плохи.
Где ты сейчас, воин отважный Гермек с Чусовой? Где душа твоя чистая обретается? Не ты ли ангелом небесным спустился на землю грешную, чтобы продолжить на Мории дело всей жизни своей?
Встретил Симон капитана Александра как близкого человека, как родного. Будто знал его давно, будто понимал, что ведомы Александру языки китовые, что свой он, этот капитан российского корабля, свой в китовом мире. Да и в мирах других зверей морских. И береговых тоже.
Огромного роста Симон. Повыше Александра будет. Косая сажень в плечах. Борода короткая, светлая. Глаза спокойные, внимательные. Движения сильного человека, уверенные, неторопливые. Что может он сказать о настроении китов? Плохое у них настроение. На берегу, на суше у нас непорядок. Вот в чём вопрос. Сам знаешь. Откуда же порядку на море взяться? Можно ли что-то изменить? Можно, конечно, можно. И изменится, чай. Всему своё время. Ты думаешь нас, Моров настоящих, мало? Моя жена. Дети. Мой брат Андрей. Его семья. Наши соседи. Вся наша слобода. Другие окраины. Я их всех чувствую. Наши сердца бьются вместе. Мы все настоящие. Хоть, может, предки наши из разных народов выходцы. Нас большинство. Щеповка, Попсовка, Отвязная слобода – просто щепочки в море морийцев. Братаны, канцы, погонники – пена, тина. Так всегда было, есть и будет. Мне не нужно ничего знать об их суете. «Интересах». «Культуре». «Жизни». Золоте, дворцах, яхтах. Их, эти «щепочки», так легко выделить, узнать. Увидеть. Без изучения всей этой мишуры. Не надо слушать их «музыку» блатную (так они называют свою феню). Не надо пытаться понять слова их «песен». По звуку легко определить разницу между христианской смиренной молитвой (просят, умоляют) и лжехаризматической дерзостной молитвой (повелевают, приказывают), родственной заговорам магов[38]. Такова же разница между «песней» Моров настоящих и «песней» пацанской ровной плесени. Мы, Моры, поём ладно, вместе. Даже в одиночестве Мор настоящий строит душевный лад в тон с братьями морийцами, с природой, с морем, с ветром, с птицей, с вогулами, которые не менее нас чутки к пению душевных струн. Мы, Моры, – огромный орган. Поющий осанну царю небесному. Мы – церковь Христова, семья Иисуса Христа. Ради нас он принял страдания и мученическую смерть. А что пена? Тихо наше болото. Кажется, тина затянула поверхность морийской жизни. Кислород из воздуха не доходит до воды, покрытой гнилостной плёнкой. В глубинах водоёма лишь сероводород гнойный вырабатывается да поднимается наверх смрадными пузырями. Не забудь, Александр, Мория – морская страна. Налетит ветер. Пойдут волны и валы по гладкой до поры до времени поверхности морийской жизни. Ветер и волны сорвут плёнку тончайшую. Вместе с брызгами унесут гниль и пену. Хватанет воздуха, живительного кислорода вода морийской жизни. Сожжёт безжалостный кислород гниль нежити. Поднимутся со дна сквозь прозрачные воды прекраснейшие лотосы. Так всегда было, есть и будет. И не надо ждать случая. Фортуны. Настанет момент. Когда будет на то воля Божия.
Как узнать, что настал момент? Придёт момент, тогда и узнаем. На то мы и есть Моры настоящие. У нас слух внутренний есть. И на людей. И на дело. И про тебя, Александр, тоже всё-то нам ведомо. Что ты за человек и зачем ты появился у нас. Не зря появился. Тебе уже роль важная приготовлена. Как и всем нам, как мне, как и Гансу бедному. Жалко маленького. Испытывает его провидение. Найдёт силы Ганс – человеком станет. Не найдёт – так и останется пацанчиком ровным. Ровным да никчёмненьким. Вором в законе, одним словом.
Мы, народ морийский, – здесь власть. Несчастные люди эти Братаны вельможные. Мы их пожалеем и спасём. Заставим жить по закону. По правде и вере. Кто не сможет – научим. Потому что мы здесь власть[39].
Есть человек, что хотел Гансу помочь, подсказать, да не получилось. Хотите, познакомлю вас? Не буду ничего объяснять. Сами увидите и поговорите. Чернец[40] он. Одни Яном Ушмовцом зовут, другие – Световидом-воином. Идите к чернецу, Диж знает его. Чернец всё о нашей Мории сегодняшней рассказать может.
Ты интересуешься, Александр, насчёт Атлантов. Обманули тебя академики безответственные. Тебя, капитан, и спутников твоих видел в колоколе брат мой, Андрей. Тоже Рыбак, как и я. Два брата мы – Симон Рыбак и Андрей Рыбак. Он это мимо колокола проплывал. Живёт-то не под водой он. На берегу, как и я. И приборами никакими под водой не пользуется. Просто ныряльщик отменный. Как и ты, Александр. Может пробыть под водой и семь минут, и восемь. И опуститься метров на пятьдесят. Не понимаю, что тебя так удивляет? Думаю, и сам ты можешь пробыть под водой столько, а то и поболе того. Я ныряльщика классного чувствую. Никакая не чешуя у него. Свитер да брюки в обтяжку, чтоб не замерзнуть. А здания под водой? Не здания это. И не развалины. Лабиринт. Который мы сами и сделали, чтобы отлавливать кальмаров для вогулов. Андрея-то как раз и застали вы, когда он лабиринт осматривал. Вот так-то, Александр. Не ты первый удивляешься. Все удивляются. Кто попадает на Морию. Да и сами мы удивляться не перестаём. Своей Родине. И своей стране. И народу своему. И даже нашей кривой, удивительной морийской демократии.
Рад был познакомиться, Александр. Думаю, что мы с тобой ещё встретимся. Знаю, слышал, скоро ты покинешь Морию. Что-то подсказывает мне, что вернёшься ещё. И что свидимся.
Кто этот чернец? Чем он знаменит? Говорят, самого Ганса ГАНСА тренировал. Учил Любкам, да не получилось, не научил. Не полюбил Ганс Любки. Не понял. Духом сотрудничества любовного не проникся.
Инок Световид-воин
Было это тогда, когда Ганс совсем ещё молодым был. Одним из волхвов, на поклон пришедших, дары принесших царю морийскому, некто мориец Швец был. Стал он наставлять Ганса, помогал борьбу Нельзя освоить, понять. Любкам учил. Любки – для продвинутых борьба. Победа над собой.
Всю жизнь учат человека, спортсмена, – делай, что можешь, победи. Чествуют того, кто побеждает. Победителей не судят. Как победить – кому какое дело? Закрепляй только те способности, что к победе ведут. Пусть и грязной.
В Любках всё не так, установки совсем другие. Здесь нет и не может быть победы. Войди в совместное движение, будь в потоке. Не ломись. Не вяжись. Не упирайся. Просто двигайся. Мужской воинский танец. Доведённый до совершенства. Есть удары, броски, болевые приемы. Играющие воины. Летают по воздуху. Кувыркаются. Катаются по земле. Радостное веселье царит. Нет боли. Нет обиженных и нет проигравших.
Первое задание спортсмена – убить движение противника. Не дать ему бороться. Не позволить себя победить. Одержать верх самому. Любки – всё по-другому – играй, обыгрывай противника, не имей стремления победить его. Суть в том, чтобы видеть движение противника, а не перемещение тела, им вызванное. Сходятся в Любки ради движения. Упереться, оборвать движение равносильно дисквалификации. Борцы находятся в особом состоянии – позволения. Бой в позволении – обрядовая практика культов плодородия. Человек, стоящий напротив тебя в Любках, – не противник, это собеседник твой. Ты входишь в природу. Чтобы выжить – нужно принять её. Не примешь – не выживешь. Так учил Ганса учитель Швец. Слушал бы его Ганс, многое открылось ему. Что Любки – тоже путь воина. Что бороться нужно любя. Узнал бы, что такое Световидово моление (дом света), очищение от Скляни (внутренней грязи), движение Волнование, что такое Вежество и Вежливость (невежество наоборот). Видение – способность видеть то, что есть. Правка судьбы. Удаление присушек, приворотов, других вмешательств магических. Навыки, вырабатываемые во сне (Видогонец). Что такое Накат. Кобение, разгон чужих духов, брань матерная – бой за продолжение жизни. Удар – одарение силой. Свобода – пустота и приятие. Не мог Гансик оставаться в Любках. В зверька превращался. Озверялся. Упирался. Ломал. Старался верх взять. В грусти и тоске уходил Швец из Петромории. Ничем не смог он помочь Звезде морийской. Не выполнил своего предназначения. Всё насквозь видел, понимал. А не сумел паренька, неплохого в целом, на путь истинный наставить. Другим путём идет в жизнь Гансик. Зверушкой маленькой.
Его, Швецова, вина. Руки опустились у великого мастера. Куда пойдёт жизнь морийская, куда покатится? Проходит время. Видит мастер, что Звезда морийская не в зените уже стоит. Опустилась она к горизонту почти. И цвет звезды той меняется. Была ослепительно белой. Теперь красноватой становится. Боже мой, что ты наделал, Швец неразумный! Что с Морией будет? Мял кожу сырую Швец в тот момент, когда мысль эта невесёлая посетила его. В гневе рванул он кожу и порвал её в мелкие клочки. Вышел в чисто поле. Дух перевести. Выбегает навстречу бык преогромный. Хочет на рога поднять мастера знаменитого. Отскочил Швец в сторону. Схватил быка могучего руками за бок, да и вырвал кожу его. Закричал бык от боли. Кровь течёт. Падает набок, копытами бьёт животное, дёргается, ревёт оглашенно. Жалко скотину. Что делаешь, Швец, что творишь? Куда ведёт тебя судьба? Учил всех в Любках быть. А сам вышел из Любок. Зверем страшным становишься. Забудь, Швец, своих языческих идолов. Забудь всё, чему жрецы ведические учили. Спасай душу свою бессмертную. Пока не поздно ещё.
Идёт Швец к праведнику христианскому, Серафиму Морийскому. Падает на колени. Помоги, отец родной. Подскажи путь к Господу. Не плачь, не грусти, благородный муж, Серафим ответствует. Возвращайся в лоно церкви христианской из мира языческого. Примет отец наш небесный душу твою заблудшую. Отогреет и утешит. Становится великий мастер иноком. Даёт клятву торжественную, монашескую, обет дает соблюдать строгие правила аскетические. Схиму малую принимает. Имя новое дают ему. Нарекают Яном Ушмовцом. Кожемякой кличет его монастырская братия.
Проходит много ли лет, мало ли. Проникают в жизнь монахов затворническую слухи о всевластии Братанов авторитетных. Что Великий Канцлер Всея Мории во всем им, Братанам, потакает, и сам себя, словно дитятко малое, балует. А о народе морийском никто из господ вельможных и вспоминать не хочет. Будто нет уже народа морийского. Будто сами они вышли не из морийских рядов. К кому обратиться чернецу Яну? Кто подскажет, как бога молить о помощи, что настала пора спасать Морию? Нет уже Серафима Морийского. Приходит Ян на могилу к нему. Помоги, батюшка, научи. Может, податься к Архиепископу Морийскому Гансу Гундяге? Чтоб вразумил он Братанов зарвавшихся, пацанов озверевших. Слышит он, голос раздаётся Серафимовый. Будто рядом стоит усопший монах. Не ходи, послушник, к Гундяге Сребролюбивому. Ты иди лучше к отцу святому Варфоломею Радонскому, что в скромности да в тишине живёт. Он тебя и наставит на путь истинный. Приходит чернец-инок к Варфоломею, в ноги падает. Помоги, батюшка, наставь меня, покажи путь правильный. Сил моих больше нет смотреть, как Мория, страна любимая, стонет под сапогом бандюгановским да мучается. Моя вина, не смог Ганса наставить, научить, как по правде жить.
Ганса-то тебе уже не перевоспитать. Время упустили мы с тобой, мил человек. А что же меч-то не поднимешь в защиту народа своего? Ты воин, говорят, знатный. И сила у тебя агроменная в теле твоём невеликом. Да и без оружия ты, навкулачки, в бойке кулачной, один десятерых уложишь. Так не велит же Господь супостата рубить. Ему, чай, душа тоже Господом в грудь повложена. Верно глаголешь-говоришь, чернец благонравный. Верно-то верно. Да не совсем. Настанет пора, придется послужить тебе народу своему. А пока рано ещё. Оставайся в монастыре. Служи Господу. Прими схиму великую. И будет тебе новое имя дадено. Световидом-воином будут звать тебя. Надень накидку монашескую с изображением креста наповерх одежды твоей. Вот возьми в знак приязни моей посох яблоневый. Чтобы не терял ты силу свою богатырскую, мастерство особое и выучку военную да чтоб грехи свои перед Морией и перед Господом осознал в полной мере ты, чернец Световид, налагаю на тебя епитимью. Тренируйся с монахами каждый божий день от рассвета до заката самого в искусстве борьбы и оружием владения. А как ночь наступит – садись-ка за книги да изучай искусство государством управления. Спать-то когда, батюшка? А вот перед рассветом, как заря начнет заниматься, да к вечеру, на закате, пока черна ночь не упала на Морию, часов по несколько утром да вечером у тебя для сна и будет. Ничего, ты выдюжишь. И послужишь ещё народу нашему. Да не смотри на меня глазом лукавым. Тебе, чай, волхву морийскому, всё о будущем не мене, чем мне, ведомо. Иди-иди. Хватит разговоров. Сам знаешь, для общей пользы делать, что говорю, надобно. Жди часа своего, чернец Световид-воин.
К этому человеку и пришли путешественники во главе с капитаном Александром. Немногословен был с гостями чернец. Мория притихла, говорит. Мория ждёт. Ты же моряк, Александр. Сам знаешь, что перед бурей бывает? Затишье.
Что будет, спрашиваешь? А что будет, то и будет. Господь не оставит народ морийский. И силушка народу нашему немалая, да и на многие века отмерена. Так что ничего я тебе, Александр, не скажу, из того, о чём думаю. Сам знаешь – мысль изреченная – ложь есть.
Не мне учителем быть твоим. А что повстречались зря – нет, не зря повстречались мы. Ты на меня посмотрел. Я на тебя посмотрел. И поняли мы оба более, чем сказано было промеж нами. Ещё свидимся. Неплохо было бы с тобой в бойовице сойтись, на бойке кулачной, вижу, мастер ты особенный. Да не момент сейчас. Не время. Тревожно на душе у народа моего. И мне не по себе. Езжай с друзьями своими. Да сходите-ка вы к Белле. Беллу всякий в Мории знает. У тебя, Александр, глаз вострый, ты увидишь, чего другие-то понять не смогут. Сходи, сходи к Белле. Поговори с ней, с красавицей морийской. Да не увлекайся особо, а то голову потеряешь. Она любого привечать да с ума свести готова. Шучу, шучу.
Что за Белла? Кто эта Белла? Почему надо увидеть её? Говорят, Мория-матушка на остров дураков сошла. Чтобы поддержать народ морийский. Не она ли это?
А какой типаж Световид этот! Каков мужик! Глыба. Колоритная личность. Смотрит пронзительно, будто насквозь просвечивает. А Симон Рыбак! А его дети взрослые, брат… Ну и люди! Не Гансам чета. Не чета Братанам, щепачам, попсянам. Силён народ морийский, коли такие мужики ходят по морийской земле. Что им эта Белла далась? Пошли к Белле.
Белла
Задумали боги олимпийские тряхнуть стариной. Вспомнили они, что было давно, более двух с половиной тысяч лет. Когда были они молодыми. Когда предавались восторгам любви. Друг с другом. С женщинами земными и с мужчинами. И за дело любое брались с восторгом. Давно было предсказано Пифией, жрицей-прорицательницей храма Аполлона в Дельфах, что Мория, любимая дочь олимпийских богов, должна на землю спуститься. Да помочь островитянам страны дураков, живущим под её покровительством, сбросить с себя бремя присосавшихся Братанов, недалёких и навязчивых, да жизнь новую начать, достойную великих и мудрых традиций могучего народа морийского. Чтобы заново родилась та Мория в теле девочки морийской новорождённой, должно было прежде родителей достойных подыскать ей, чтобы дитятя получилось от них неслабое, вместить могущее в себя богиню олимпийскую, могучую Морию властно-царственную. Где ж взять таких людей? Чтобы в телах их поселиться могли бы божественные родители Мории: всемогущий богатства бог Плутос, не вседержитель, конечно, как Зевс-громовержец, но тоже вельми влиятельный, и Неотета, из всех нимф прелестнейшая. Да и не в людях тех дело. А в богах, изрядно уже состарившихся.
Неотета, легкая, воздушная, грациозная, женственная, легкомысленная. Тоненькая, как былинка. Хоть и бессмертные они, небожители, а два тысячелетия с половинкою – не хухры-мухры, тоже срок ведь немаленький. Кожа ее белоснежная веснушками да родинками покрылась. Волосики её рыженькие реденькими совсем стали. Вовсю мажет головку свою Неотета специальными мазями, чтобы количество мужского гормона в голубой крови её уменьшилось. Тестостерона сиречь, коего и не было в молодой её крови в давние годы юные. Чтобы выпадение волосиков-то хоть как-то приостановить. Груди её, задорные прежде, хоть и не тряпочками повисли, а опустились-таки тяжёлыми плодами, да к поясу поближе. И в попочке-то поперёк себя шире стала Неотета милейшая. Личико сеточкой легкой пошло, хотя миловидности своей пока что и не утратило. Бока да бедра пообвисали уже несколько. Только задница её необъятная, величественная и духоподъёмная, розовой да гладенькой оставалась ещё. Нет, решили боги, не потянуть тебе, Неотета, на воплощение земное, юное, совершенное и нежнейшее восемнадцатилетнее. Придётся воспользоваться тебе услугами тела не столь совершенного, как хотелось бы тебе по запросам твоим и согласно юности славной твоей воспоминаниям. Воспользуется она услугами тела достаточно топорного, что вполне соответствует нормативам красоты сегодняшней изрядно раздобревшей Неотеты. Но, конечно, тела не двухсполовинойтысячелетнего, а довольно ещё молодого, почти юного женского тела, обуреваемого порывами вполне понятными для возраста этого тела, порывами, никак ещё ненасытившимися, но вполне уже опытными, далеко не первыми, оформившимися, чётко очерченными и от робости давно уже избавившимися. Что известно нам теперь о барышне, если можно так выразиться, Хильге Тошнотворной, называемой молвой народной столь нелецеприятно, коей довелось выполнить миссию, порученную богами устаревшими, несовременными, из моды вышедшими? Миссию важную. Стать, как гласит молва неверная, матерью новой Мории воплощённой. Известно нам о ней от юного Грегори[41], лицедея британского, что образом Мории великолепной вдохновлённым будучи, по крупицам собирал о ней сведения как из письменных источников, так и из рассказов, устно переданных. А дополнены были сказания того Грегори юного другими сведениями, теми, что получили мы от спутников героя нашего, капитана Александра отважного, посетившего Морию в те годы тревожные, и свидетелем событий тех роковых ставшего.
Теперь вспомним о другом родителе Мории, о свободолюбивом Плутосе. Неумолимое время не пощадило и Плутоса, могущественного, быстрого, ловкого, изворотливого олимпийского бога. Сколько раз спускался он с Олимпа на землю по «неотложным» делам. И то сказать, богатство богам разве надобно? Богатству этому только люди поклоняются. Вот мотался неутомимый Плутос взад-вперёд. Упивался своим могуществом. Женщин земных любил. Пил вино. Ел с собутыльниками и с подружками своими земную пищу. А нельзя богам земную пищу есть. Только нектар можно пить. Да ячмень с пшеницей есть. Хлеб то есть. Да пиво. А что другое съел – кровь олимпийская, голубая от природы, бессмертие дающая, красной, как у людей становится. Кто останется с людьми, тот и смертным станет. Хитрый Плутос понимал это, и стал он от дел отходить. Чтобы пореже на землю спускаться. Но репутацию свою божественную испортить изрядно успел уже. Да и сдавать стал. Не тот уже был. Не столь силён. Не столь быстр. Не столь умён. И кровь – не красная ещё, а и не голубая.
Стали на земле теснить Плутоса сыны человеческие. Что золото всё себе позахватывали. И с Плутосом считаться они никак не хотели. Олигархи у руля встали. Бывшие бандиты. Пираты. Лихие ковбои. Молодые. С кровью горячей. До наживы жадные. Готовые переступить через кого угодно. Через человека. Через жизнь.
Через смерть. А уж через бога, может и несуществующего, – тем более. На Мории такие же ребятки подобрались. Как боги олимпийские некогда титанов могучих потеснили, так и сейчас герои новые, из людей уже, богов олимпийских теснят. Новые Моры. Братаны, пацаны, шобла Гансова. Финансисты хоть и не талантливые, да жадные зело, да нахрапистые. Кого ж подобрать для воплощения Плутосова, чтобы Морию, девочку справную склепать? Молоденького надо взять да крепенького. Да чтоб шустрого. Да чтоб умел своего не упустить. Как подобрали? Кого? Кто Плутоса юного, богатея будущего, роль исполнил? Не знают точно ни Грегори, ни спутники Александра, недолго на Мории пробывшие времени, да и не в то время они бывали там, о котором мы говорим. Имя знаем его – Мартин, да работник фермы, говорят. Лицом миловиден и телом неслаб. Может, оно и так. Сколько в истории человечества шустрых приказчиков было, что крутыми денежными воротилами становились потом. Да и неважно это. Сделал Мартин свое дело справно, как и поручёно ему, да и не раз видать, и с того момента пропадает он из нашего поля зрения.
А момент-то какой был? Как стирала белье Хильга, наклонившись на мостике у пруда, да как преисполнилась она порывов неизбывных, так и решила задрать юбку свою, чтобы зад широкий её получше ветром прохладным обвевался да солнцем прогревался. А как упал небесный огонь на окорок взбесившейся кобылицы, так сразу и попал под затмение светила поменьше, важного зело для Хильги, под затмение Мартина-работника, чей раскалённый прут тепло давал не менее светила небесного. Ай, забавы внебрачные неутомимые! Не хуже, чем у Плутоса молодого с Неотетой юной. Так, во всяком случае, считает Грегори. Чем забавы огненнее, тем плод внебрачный в утробе крепче да упорней получается. Что скажет единственной дочери Сволота Тошнотворный (тошноту творящий), купец-ростовщик, зажавший в кулаке своём несчастных доходяг местных – фермеров, портных, сапожников, горшечников, лавочников? Стыд, позор, унизительная истина скрыта в могучих складках жира растущего живота дородной девицы. Тупая Хильга не понимает великой миссии, доверенной ей богами. Она пьёт настои, отравы, ест галлюциногенные грибы, надеясь избавиться от приплода. Но достигает только рвоты, диареи, жуткого метеоризма и бурных потоков мочи. Мартин, хватит! Не приставай к Хильге. Никаких поползновений. Прощай, Мартин. Ты больше не появишься на страницах нашего повествования. Твоя миссия выполнена. Насколько успешно, мы узнаем позже.
В зимнюю ночь, в срок отмеренный создателем, не дома, а в канаве со снегом, среди зарослей тростника, Хильга разрешилась девочкой. В крови, в рвоте, еле шевеля ватными ногами, бредёт восвояси Хильга, от бремени разрешившаяся, зажимая уши, чтобы не слышать могучего истошного крика одинокого тёплого комочка, оставшегося в ледяной канаве. Кровь стынет в жилах от этого крика и отзывается жуткой воющей сиреной в головах спящих Сволоты Тошнотворного, воров, нищих, коммерсантов, проституток и священников скромной морийской слободы. Неужели девочка замёрзнет, неужели её некрещёная душа уйдёт в сумеречный мир под сень жестокого Князя Тьмы?
Грегори рассказал нам о том, что на визг малышки пришла кабаниха, приняв её за голодного поросёнка. Кабаниха согрела ребёнка густой шерстью. Девочка нашла ротиком набухший молоком сосок. Ласково хрюкает кабаниха. Если бы кто подсмотрел эту благословенную сцену да подслушать мог, донеслось бы до него тихое хрюканье: Могггххрррия, Могггххрррия. Браво, боги престарелые олимпийские! Что за чудо-кормилица дала ребёнку мягкий сосок, полный молока? Это спустилась на землю дочь Пана, грубовато-нежная, добродушно-самоуверенная, сильная и чувственная, смелая и доверчивая, сама Апедия, кормилица Мории. «Невоспитанность» с большой буквы собственной персоной. Чтобы поддержать жизнь крошечную. Чтобы воспитывать. Невоспитанность воспитывает – чудны дела твои, Мория божественная.
Где ты, вторая кормилица? Неужели не всё учли когда-то великие боги? Время идёт, малышка растёт. Бегает на четвереньках. Не стыдится наготы. Вынюхивает коренья и грибы. Везде оставляет свои какашки. Смышлёная, ловкая и напористая, она во всем превосходит своих товарищей из племени свинячьего. От Апедии она получила силу богатырскую, недоступную нежным дщерям человеческим. Не Далилой была она, и не Деянирой, а была Самсоном в женском теле, можно и с Геркулесом сравнивать.
Где ты, где ты, вторая кормилица, что ребёночку дала бы весёлость, нрав кроткий, озорство и любовь к полу сильному?
С весенними ручьями в пойме речушки, где семейка кабанихи с приёмышем человеческим обретается, звонкий голос запел-зажурчал. То нимфа прелестная луговая, владыка рек, берегов и лесов, русалка озорная идёт, песню поёт, волосы русые гребнем из рыбной косточки руками прелестными расчёсывает. Тело прекрасное неземным сияньем светится. И песня чудная завораживает. Иди ко мне, Мория, дочь олимпийцев любимая, напейся из сосков моих молоком нежнейшим. Всё учли великие боги, хоть и стареющие. То Метэ пришла, дочь Вакха приёмная, что Опьянением любовным зовётся. Наполненная грехом сладострастия весёлого или сладострастной тягой к весёлому греху. Понятия часто равнозначные.
Бегает малышка озорная с поросятами полосатыми да ныряет в потоки весенние. Хорошо ей, неразумной, жить под присмотром двух кормилиц любящих. Проходит той жизни весенней месяцев несколько. Раздаются неподалёку звуки рожков охотничьих да лай собак озверелых. Свора гончих уже приближается. Как спрятать запах звериный от собачьих носов, чутких к разным веяньям? Кто найти хочет, извести комочек жизни неокрепший, оказывающийся во второй раз на волосок от гибели? То ли вельможи партийные, партайгеноссе разжиревшие хотят мясцом кабанихи-родственницы побаловаться, то ли недруги страны морийской и богов олимпийских престарелых, на корню хотят пресечь царицу будущую морийскую. Каждая кормилица по-своему защищает малу деточку. Кабаниха невоспитанная, огромная, неудержимая выскакивает из зарослей тростника с папоротником навстречу своре собак, истерично лающих, да раскидывает их в благородном своем негодовании, словно щенят маленьких. Раздаются выстрелы загонщиков. Бежит, бежит Апедия, уводит оголтелых охотников подальше, подальше от милого ребёночка спрятавшегося. А выстрелы догоняют и догоняют кормилицу звероподобную. Кровь застилает глаза кабанихе. Силы тают. Сердце бьёт молотом о наковальню. Подальше, подальше увести загонщиков. Падает у ног вельможного партайгеноссе пузатого, жирными складками переполняющего собственную одежду. Кукурузной едой пахнущего. Эх, не доведётся больше Непедии кукурузы поесть, как прежде, досыта. Дал бы я тебе, Апедия, кашки кукурузной. Не чужие мы. Учёные говорят, нет животного, кроме свиньи, ближе человеку по устройству организма его. Да не судьба. На охоте я. И подогнали тебя ко мне загонщики аккуратненько. Выстрел раздаётся последний. Вспышка света. И нет Апедии. Станет ли мир морийский теперь более воспитанным, более правильным? Да нет. Собрана была Невоспитанность в огромном теле Апедии. А теперь частицы её разнесутся по всей земле пылью водяной тончайшею, и каждому человеку по кусочку достанется, кусочку крошечному, да всем теперь заметному.
А что же дитятко-то малое, зарывшееся в папоротника с тростником заросли, всем тельцем от страха трясущееся и обкакавшееся не единожды? Прибегут сейчас собаки на запах звериный и разорвут в клочья царицу Мории. Но не бросила её Метэ веселая, неунывающая. Обмыла она тельце неслабенькое малышки Мории и положила в корзину из тростника, обмазанную глиной и смолою. Плывёт дитятко в корзине, несут её воды вешние навстречу славному, видать, будущему. Как часто провидение испытывает судьбу значительных личностей, остающихся в младенчестве на краю гибели и спасаемых любящими людьми в корзине, плывущей в водах бурной реки! Назовём среди них Моисея[42]. Близнецов Ромула и Рема[43], рождённых весталкой. Саргона Древнего[44], царя Вавилона. Царя Трахана[45] из Гилгита в Гималаях. Плыви, плыви маленький Геркулес женского рода, малышка огромная, непомерная, навстречу свершениям будущим во славу страны своей.
Дальше проще было. Корзину с ребёночком нашли муж и жена, люди добрые, морийцы простые, обычные. Понравилась девочка. Личико прехорошенькое, ручки, ножки, попка пухленькие, розовенькие, губки надувает, гукает трогательно. Больно уж огромная кобылина, муж говорит. Не прокормить нам её будет. Ты уж сам реши, муженёк, есть чуть поменьше или аппетит свой в чём другом умерить. Или ребенка берём, или супружеский долг свой исполнять не буду. Совсем, совсем? Никогда, никогда? Как против хитрой жены попрёшь… Счастливо живёт подменыш, выкормленный феей Метэ и звероподобной Непедией, в семье обретённой.
На крестинах не обходится без сюрпризов. С трудом поднимает священник немолодой огромное дитя и сажает на край каменной купели. Вспоминает игры свои с прихожанами запрещённые. Потяжелее иного взрослого прихожанина будет. Увидев воду в каменной чаше, не может дитя Хильги, воплощённой феи Неотеты, совладать с естественными порывами. Поднимает она юбочку, выставив аппетитную попку на всеобщее обозрение, и затинькала водичка в водичку. Так поведал об этом нам впечатлительный Грегори. Звонкая капель отдается эхом под сводами храма христианского. Оскорбление святыни. Quel culot! – вскрикивают приёмные родители. Возможно, слова эти сказаны были по-французски, быть может, – по-валлонски. Неясно, откуда взялись подобные слова на устах морийцев, говорящих на древнегерманском. Означают же они – «какая наглость!», «какой ужас!». Если б святой отец подумал другое, «какая задница!», например, – тоже было бы верно, тоже верный перевод. Он мог так подумать. На то были свои резоны. Вполне уместны были бы и другие мысли восхищённого святого отца – Bella culot! Bellissima culot! Прекрасная задница! Великолепная задница! Растерявшийся священник непроизвольно мог вспомнить прежние утехи, и слова приёмных родителей прозвучали бы в его голове сладким эхом: Bella cula! (
Что за имя такое, какие тайные знаки спрятаны за этими обычными буквами? С первым именем все ясно. Белла! Прекрасная, красавица (
Растёт Белла Кула в любящих объятиях приёмных родителей. «Слабоумной» называют её соседи. Белла освобождена от домашних обязанностей, равно как и от посещения школы. Говорить не умеет. Только смеётся. Бегает. Ползает. Егоза. Непоседа. Наивная, простодушная, доверчивая. Купается голышом. Не стесняется при людях справлять свои естественные надобности.
Как красива Белла в свои пятнадцать лет! Глаза голубые – как блюдца огромные. Лицо – словно луна полная; щёки, шея, лоб белизной светятся, а щёки ещё и румянцем просвечивают. Волосы пшеничные так пышны и упруги, что тугие косы сами собой раскручиваются. Розовые губы припухлые не скрывают жемчужного прибоя зубов. Тело налилось и созрело. Красота её, истома и мука окрестных парней, – не из тех, что развязывает языки и воспевается поэтами. При виде её замыкаются робкие подростки и мужи зрелые, не в силах говорить, не в силах показать на людях шквал вожделения, налетающий, словно океанский шторм на утлое парусное судёнышко. Сейчас подхватит шквал судёнышко, сломает мачты, порвёт паруса, такелаж, перевернёт… и конец моряку незадачливому. О, предчувствие жутких качелей вздыбленных валов… Как же страшен порыв неуёмной силы, как хочется оказаться во власти этих сил неизведанных, и будь что будет, забыться, погибнуть, утонуть, сгинуть… Не заметил ли кто внезапно охватившего волнения? Мамашка, училка, жена, не дай бог – невеста суженая. Пересохшими губами шепчет робкий подросток, шепчет муж зрелый: здорова больно да огромна. Где же её хвалёное изящество? Не в моем вкусе девица. С ней и поговорить не о чем. Голос на фальцет срывается. Руки дрожат. Природой щедро одарена Белла, тело её роскошное создано для удовольствий. Слово «словно» употреблять здесь излишне. Шея, плечи – намёки будущих счастливых утех. Ноги, что изваять в совершенстве природе сложнее всего, ноги, сочетающие женскую мощь светящегося тела с праздником лёгкой танцующей походки, округлую наполненность бёдер с аристократической тонкостью щиколоток и трогательностью розовых пальчиков, воспетых Буше[46], – прелюдия пира. Сложные и волнующие, энергично перетекающие друг в друга формы живота – адажио. Нежно-тяжёлые груди с задорными розовыми сосками, открытая песнь восторгов, понятных всему мужскому сословию от мала до велика, – скерцо. Ягодицы – грохот земных услад и телесных вдохновений. Что ещё сказать, милейший читатель? Что сказать о лоне, средоточии утех в венце пшеничных кущей мягчайших в воротах райского наслаждения? Одного взгляда мимолётного на Беллу достаточно, чтобы понять – юной даме далеко не чуждо томление созревшей плоти.
Белла – девушка добрая и отзывчивая. Жестокости, неуступчивости и зловредности нет в её характере. Нет у неё и обычая такого, чтобы сопротивляться отчаянным натискам. Натискам этим, набегающим на её телесные прелести частой мелкой рябью или могучими волнами иногда, неизменно отдаётся она с благодарностью, с желанием утешить отчаявшиеся, несчастные мужские души, приголубить, научить, ободрить, отдаётся с таким энтузиазмом юности, что рыцари влюблённые, почтительные и восхищённые, юные ли, зрелые ли, совсем ли уже увядающие, долго ещё не могут оклематься. О эти радости первых дней и ночей, вторых дней и ночей, и третьих, и последующих, и следующих дней и ночей утоления порывов телесных нежнейшей и могучей юной красавицы! Головокружительные эманации буквально сочатся из пор Беллы, запахи женской плоти извергаются из глубин её укромных откровений. Кабаны, быки, племенные жеребцы с ума сходят, когда Белла проходит мимо их загонов. Они роют землю, бьют копытом, ревут, как безумные, бросаются на решётку и падают, оглушённые. Куда ни пойдёт Белла Кула, везде работники мужеского полу шизеют от потной похоти и полностью теряют способность к какой-либо полезной деятельности.
Профессора из университетов и академики из Академии наук, узнав о прелестной диве, преисполнялись решимостью помочь ей в овладении речью морийской. Как объясняли, – восстановить ее орацию. И тренировали её губы, каждый на свой манер. Убеждались при этом, что губы эти зело искусны в самых разных, не всеми профессорами освоенных, упражнениях. И грудь мяли нежнейшую, чтобы поставить её дыхание. Может, и научили профессора эти чему-либо прелестнейшую Беллу Кулу, да скорее сами научились они многому и потому привязались к ней бесконечно, и многие возмечтали единоличным быть учителем её и сочетаться с юной Беллой, красавицей безотказной, законным браком. Все в один голос заявили, что «её бесхитростная, неиспорченная душа не запятнана искушённостью; она чиста и почти непорочна». С точки зрения их сладострастных вожделений, Белла – само совершенство. Молчит пока дива. Не говорит. Но память у неё отменная. Всё помнит. Всё подмечает. И всё понимает.
О подвигах могучей красавицы писал русский писатель Иван Барков, посетивший Морию с целью изучения феномена появления языческой богини в христианском обличье, явления язычницы нашему христианнейшему из миров. Он ласково называет её Белиндой. Путешествовавший вместе с ним юный мастер кисти и пера некто Maks[47] рисовал неимоверные формы Беллы с истинным талантом художника, знающего толк в женских прелестях. Однако возникает вопрос, почему Maks написал лицо Беллы-Белинды столь омерзительным и «непривлекательным»? Тоже, возможно, чтобы сохранить видимость приличия и благопристойности, чтобы скрыть свои вожделение и неуемную похоть за ханжеским: «она глупа, уродлива, не нам чета». Не дотянул художник масштабом личности до таланта блестящего И. Баркова, неизменно восхищённого великолепием фактуры новой явленной нам Мории.
Как складывалась жизнь новой Мории? Достоинства Беллы поистине впечатляющи. Не иссякает бурный поток достойных морийцев, желающих совокупиться с царицей Мории. Мчатся они к дому «загадочной и волшебной»: «О восходящая царица, о цветок нежнейший, снизойди до смиренного слуги твоего». Мастеровые, бродяги-оборванцы, коммерсанты, канцы, бычки, попсяне, ровные пацаны слетаются, словно стаи голодных птиц к кормушке, ныряют в медвяное болото её огромной постели, бегут по лабиринтам маленьких смертей (оргазмов), лабиринтам, в которых ни днём, ни ночью не стихают любовные стоны. Робкие юноши выходят оттуда потрёпанные, довольные полученными уроками и сказочными переживаниями; счастливые старики с восторгом отдают богу душу; солидняки теряют брюки от одного только вида роскошных бёдер с мраморно-бархатной кожей; мужья барахтаются в розовом сладком пряно-горьковатом желе. Печатники выпускают и распространяют гравюры с изображением сокровенной анатомии божественной Беллы-Белинды. А простой народ распевает псалмы хвалебные, куплеты «Морийской вульгаты», превозносящие плотские таланты Беллы в выражениях необщепринятых, а подчас и непотребных.
Поделиться книгой: