Багратион. Бог рати он

Корпус Андрея Григорьевича Розенберга, в который вошел и Шестой егерский полк Багратиона, двигался к Вене ускоренным маршем. Идти так поспешно полкам и казакам было с руки, потому что маршировали, в полном смысле слова, налегке. Не было полевой артиллерии, обозов с провиантом на много недель и даже месяцев вперед. Вся поклажа пехоты — ружья и ранцы у солдат да шпаги у офицеров. Даже интендантских служб не было. Фураж и сено для лошадей, хлеб, мясо и другую провизию для своих солдат сами эскадронные и батальонные командиры закупали у местного населения по пути следования колонн.

Продовольствием, пушками, порохом, понтонами для перехода через реки — всем, коротко говоря, что необходимо для действующих войск, обеспечит Австрия, уверяли себя и солдат старшие офицеры и генералы.

Так, налегке, не обремененные лишними тяжестями, русские воины, вступив в Австрию, в марте уже оказались в Северной Италии и расположились лагерем, вокруг города Вероны.

Сюда к ним спешил и их почти уже семидесятилетний полководец.

— Андрей Григорьевич! — Суворов не скрыл радости, увидев Розенберга. — Сколько лет прошло после Крыма, а помню, помню вас. Как славно мы там турок бивали. А ныне вот надо французишек проучить. Как полагаете, осилим?

— Без сомнения, ваше сиятельство. — Розенберг щелкнул каблуками.

Седой хохолок Суворова вскинулся вверх, и полководец отступил в глубину зала.

— Атаковать! — донеслось до генералов. — Холодное оружие, штыки, сабли… Не терять ни минуты, брать, преодолевать все препоны на пути, даже те, что брать сверх наших сил! А догонишь бегущих — уничтожай каждого, коли не бросят оружия. Помни: быстрота, натиск — матерь и отец победы. Согласны?

— Так точно, ваше сиятельство, — ответил Андрей Григорьевич, когда Суворов стремительно, как и отбежал, вернулся к строю генералов.

— В бою, в бою буду рад увидеть, кто согласен со мною, — вновь завертелся как волчок Александр Васильевич. — А вот они, французы, — моей, суворовской, школы. Как воюют пруссаки и те, у кого мы нынче в гостях, — австрийцы? У них кордонная тактика: наступает первая линия, за нею — вторая, третья. Как действую я, а теперь и французы? Строя нет — всяк идет — в атаку, имея свой маневр. Столкнулся с неприятелем — первого заколи, второго срази пулей, третьего — вновь штыком или прикладом. Ты — один. Но ты — жив. Их же — трое, но они уже не встанут. Виктория? Виктория, да еще какая!.. Только Господь за что-то прогневался на меня — лишил возможности стать победителен самого Бонапарта, услал его в Египет. Что ж, и генералы его не плохи, хвала Богу и за сей подарок. Ну а наши, русские военачальники каковы? Познакомьте меня с вашими, Андрей Григорьевич, помощниками.

— Позвольте представить… — начал командир корпуса и назвал стоявшего на правом фланге шеренги.

Маленькие глазки полководца почему-то вдруг заслезились, и он смахнул слезу руками.

— Рад, рад, — произнес он, так, кажется, и не разобрав фамилии представляемого.

И другой не остановил внимания.

— Первый раз слышу, — отозвался о третьем и потер глаза, теперь уже ладонью. — Но — рад знакомству.

— Генерал-майор Меллер-Закомельский! — Розенберг подвел фельдмаршала к следующему в строю.

— А-а, помню, — встрепенулся Александр Васильевич. — Не Иван ли?

— Точно так, ваше сиятельство! — отрапортовал генерал.

Суворов поклонился:

— Послужим, побьем французов. Нам честь и слава!

Следующим был назван генерал-майор Милорадович.

— Ты ли, Миша? — Суворов сделал к нему несколько шагов. — Теперь вижу: ты. Ну, здравствуй! Сколько же тебе годков? Двадцать восемь! Помилуй Бог, как вырос. Я же тебя помню верхом на палочке, когда в доме твоего батюшки угощался я пирогами. Какие они сладкие были — до сих пор не могу забыть. Ну, давай, Михаил Андреич, поцелуемся. Ты будешь героем! Ура, ура тебе!..

Перестал смахивать слезу, когда подошел почти к крайнему, среднего роста, ловко сбитому, мускулистому генералу. Выразительное лицо. Большой, с горбинкою, нос и черные живые глаза.

— Никак, князь Петр? — Суворов опередил Розенберга и обнял Багратиона. — Конечно же это ты, орел! Помнишь Очаков? А Прагу? Здесь, говорят, что ни город, то крепость. Вот тебе их и брать! Дай я тебя поцелую — в глаза, в лоб, в губы.

Багратион зарделся:

— С вами, ваше сиятельство, я готов штурмовать небо. Только прикажите!

— Хочешь, чтобы приказывал? Приказывать — моя обязанность как главнокомандующего. На тебя же, князь Петр, у меня иной расчет: ты и без приказа будешь у меня впереди всех. Разве не так?

От лица Багратиона враз отлила кровь — так он взволновался. Но скулы вновь порозовели:

— Спасибо, от души спасибо, ваше сиятельство, за эти слова. За доверие. Это — как получить благословение отца.

Теперь почему-то вновь у Суворова покраснели веки, и на впалую, желтую щеку скатилась слеза.

— Я стар. Слаб. А замена — вот она. — Смахнув слезу, бросился в крайний угол зала — и оттуда Розенбергу: — Ваше превосходительство! Мне бы два полчка пехоты и два полчка казачков. А?

Командир корпуса недоуменно втянул голову в плечи. Потом попытался улыбнуться:

— Так ведь в воле вашего сиятельства все войска. Которым прикажете?

Фельдмаршал снова приблизился, повторив:

— Только два пехотных полчка и два — казачьих.

Розенберг, продолжая улыбаться, развел руками:

— Готов вместе с вами просмотреть роспись всех полков и батальонов. Смотря какую цель имеете в виду, ваше сиятельство. Коли цель — разведка, можно, с вашего позволения, и с меньшими силами…

Суворов нетерпеливо перебил:

— Далеко ли противник? Кто им командует?

— Шерер.

— А-а, этот генерал-квартирмейстер? Чего же ждать? Пока он, каптенармус, все солдатские пуговицы перечистит?

Розенберг уже перестал улыбаться:

— План операции, как известно вашему сиятельству, составляет гофкригсрат. Река Адда, по его указанию, — наш рубеж…

— Гоф-кригс-рат! — раздельно, по слогам повторил Суворов. — Немогузнайки, канцелярские, штабные крысы!.. Что ж, коли война — будем и с ними драться…

Рано утром следующего дня Суворов объехал войска и вновь собрал генералов.

— Так как же, милейший Андрей Григорьевич, — фельдмаршал снизу вверх заглянул в лицо генерала, — надумали насчет двух полчков?

К Суворову подошел Багратион:

— Мой полк готов, ваше сиятельство!

— Так ты понял меня, князь Петр? Понял? А кто еще с тобой?

— Вызвался командир сводного гренадерского батальона подполковник Ломоносов и майор Поздеев с полком донских казаков.

— Тогда — с Богом! Иди и готовь их. Завтра тебе с ними — в бой. Твой отряд — авангард. А за тобою — я. Со всеми нашими и австрийскими войсками. Но ты — сам себе голова. Только — вперед. И помни: голова хвоста не ждет.

Глава восьмая

В две недели армия Суворова разметала передовые отряды французов. Шерер потерял семь тысяч человек. То был разгром почти всей французской группы войск в Северной Италии. Старого, дряхлого генерала, которого вот-вот мог хватить апоплексический удар, сняли с должности и заменили молодым генералом Жаном Виктором Моро. О нем ходила слава как о первом сопернике самого Бонапарта.

Русские и австрийцы к этому времени были уже на противоположном берегу реки Адды. Дорога к столице Ломбардии — Милану — была полностью открыта.

Моро, как Бонапарт, как другие лучшие генералы Директории, считал главной основой победы молниеносное нападение. Так он и Бонапарт действовали до сих пор, и так они совсем недавно, три года назад, завоевали Италию и поставили на колени Австрию. Но теперь с тою же быстротою победители обратились в побежденных.

Лавры одного из блистательнейших генералов Франции Моро мог безвозвратно потерять, и потому он призвал к себе корпус Макдональда с юга Италии. Этим маневром должно было спасти не только сами французские войска, но закрыть путь к Парижу через Швейцарию, до которой было рукою подать. Туда — знали французы — шел из России на помощь Суворову корпус Корсакова.

Суворов не был бы гением, если бы не понял опасности соединения Моро и Макдональда. Он тут же выдвинул план: отрезать Моро от дороги на Геную через Нови и Бокетту и разбить эти оба корпуса по частям.

В армии Суворова было восемьдесят шесть тысяч человек. Причем русские силы составляли лишь третью часть. Две трети — австрийцы. И хотя император Франц присвоил русскому фельдмаршалу звание фельдмаршала Австрии, он все же обязан был выполнять решения гофкригсрата — высшего военного совета союзников.

Ему докладывали из Вены: не беспокойтесь, скоро мы вышлем «Орд де батайли» — в соответствии с ним вы и продолжите военные операции.

Меж тем в середине апреля казаки авангардного отряда Багратиона окружили Милан. Узнав, что следом, в двадцати верстах, и вся суворовская армия, гарнизон бежал. Казаки гнали французов, пока те не попадали под острыми саблями или, обезумев, не разбежались кто куда.

Русский фельдмаршал не сразу въехал в ломбардскую столицу, а приурочил сие торжество к светлому дню Пасхи.

Три года назад в Милан с триумфом въезжал молодой, с длинными, до плеч, жгучими черными волосами и желтым неподвижным лицом угрюмый генерал. То был Бонапарт. Его ждали. Но весь его вид, небольшой к тому же рост, совершенно не соответствующий ореолу победителя, скоро охладили пыл горожан.

Русского фельдмаршала ожидали увидеть под стать его казакам — бородатым капуцинам в черных длиннополых кафтанах. И вдруг увидели неряшливо Одетого тощего старичка на низенькой, неказистой лошаденке. Чулки его были приспущены на невысокие, давно не чищенные сапоги, пуговицы на панталонах расстегнуты. К тому же он как-то нелепо размахивал руками и что-то выкрикивал на своем варварском языке.

Перед собором он слез с лошади и пал ниц, прокричав:

— Пособи мне, Пресвятая Дева, покарать цареубийц и врагов Бога!

Из дворца, где он должен был остановиться, уже вынесли почти всю богатую мебель и зеркала и нанесли в его опочивальню сена.

Чуть в стороне от свиты находился Багратион, на лицо которого иногда набегала небольшая тучка.

— Знаю, князь Петр, о твоей ране. Ноет нога? Велю Прошке сменить тебе повязку да промыть настоем трав. Меня он не раз так выхаживал. А пока не затянется рана, будешь жить у меня. Сам рвусь с орлами далее, да проклятый гофкригсрат велит погодить до получения диспозиции.

В самой большой комнате дворца собрались русские и австрийские генералы. Среди них — француз, генерал Серюрье. Он поклонился Суворову:

— Ваша атака Адды была бесподобной, ваше сиятельство маршал Суворов! Однако — слишком уж смелой, если не сказать рискованной.

— Что делать? — не скрывая иронии, произнес полководец. — Мы, русские, воюем как умеем — без правил и без тактики. Я еще из лучших. А вон князь Багратион, которому вы отдали свою шпагу… Помилуй Бог, у него — ни планов, ни проектов заранее. Воюет, словно маэстро музыку слагает — как Господь на душу положит. А вот с одним полком и горсткою казаков расколошматил целую дивизию, коею вы, генерал, предводительствовали.

Быстро, с благословения Суворова, сколотив авангардный отряд, Багратион начал свой первый бой в Италии атакою крепости Брешиа. Двенадцать: часов он штурмовал стены замка и взял город в штыки. Более тысячи французов попали в плен, среди них оказались полковник и тридцать четыре других штаб- и обер-офицеров. Среди же боевых трофеев — сорок шесть пушек. И совсем уж чудо: с русской Стороны — ни одного раненого и убитого!

Но голова, не поджидая хвоста, двигалась все вперед. Князь Петр уже был у Бергамо, преследуя неприятеля, в панике оставлявшего свои позиции.

В самом деле, он, русский генерал, принимал решения на ходу. Так, чтобы упредить бегущих и перерезать им путь к отступлению, Багратион повелел казакам взять к себе на лошадей по одному егерю-стрелку. Расстояние было небольшое, лошадей не загнали двойною ношею, а поспели к делу вовремя.

Но и дивизия Серюрье то и дело останавливала свою ретираду, чтобы ощетиниться штыками и свинцом. Крепким орешком оказался город Лекко. Багратион уже ворвался в его стены, но французы, собрав вокруг до трех тысяч солдат, решили окружить город. Они установили пушки на склонах гор, там же рассыпали стрелков.

И через Адду рвались к Лекко французы. Их остановил, а затем и рассеял артиллерийский огонь Багратиона.

Третья или четвертая началась атака, когда остатки своей дивизии возглавил сам Серюрье. Французы двинулись с юга и севера и с северной стороны ворвались в Лекко.

Тут к осажденным в четыре часа дня подоспел гренадерский батальон, который привел Милорадович. Он окружил ворвавшихся на окраину французов и бросился на них в штыки.

Генерал Милорадович проявил себя рыцарем:

— Ты, князь Петр Иванович, блестяще начал бой, тебе его достойно и завершать. Вон видишь, к тебе среди пленных направляется сам генерал Серюрье. Тебе, победителю, и принять у него шпагу.

— Переправа через реку Адду, взятие Брешиа, а затем Лекко оказались и впрямь огромною победой. Получив донесение Багратиона, Суворов ему отписал: «Надлежит начинать солидно, а кончать блистательно. Ты, князь Петр, помог мне блистательно начать Италийский поход…»

Сам Багратион в том бою получил ранение пулей в правую ногу, в мякоть, выше колена, но ни в бою, ни после него не захотел покинуть строя. Лишь теперь с радостью согласился подлечиться и отдохнуть, когда ему предложил сие Суворов…

— Еще первый наш император Петр Великий учил нас воздавать должное мужеству и отваге своих врагов. — Суворов обратился к генералу Серюрье, а затем быстро повернул голову в сторону Багратиона. — Князь Петр, я полагаю, это сделает вам честь, если вы, победитель, возвратите достойному вас противнику его шпагу.

И когда Багратион вручил оружие побежденному, фельдмаршал произнес:

— Я отпускаю вас, генерал, в Париж. Но хочу взять с вас слово, что в сей кампании вы не станете более воевать с нами и нашими союзниками.

Серюрье переменился в лице, но, взглянув на золотой эфес своего оружия, выдавил из себя:

— Слово офицера. Однако, отпуская меня, ваше сиятельство могли бы поступить так же великодушно и по отношению к моим солдатам.

— Сия забота о подчиненных делает честь вам, — усмехнулся фельдмаршал. — Но война, увы, еще далеко не окончена. Посему пленных нельзя отпускать. Одно могу обещать: с солдатами, сложившими оружие, у нас будет хорошее обращение. Теперь же, господин Серюрье и господа русские и австрийские генералы, разрешите откланяться. Князю Петру следует отдохнуть — рана. Да и мне, старику, не мешало бы погреть свое тело, несчетно такоже ранами изъязвленное и умученное…

— А дух-то какой! Чуешь, князь Петр, как вдруг родным, нашим русским духом потянуло в древней хоромине миланских герцогов. Сено! — Ноздри Суворова жадно втягивали воздух в комнате, куда они прошли после ухода генералов.

Лукаво подмигивая, Александр Васильевич рассказал, как приехал в Вену. Сначала — к нашему послу Андрею Кирилловичу Разумовскому, затем — аудиенция у императора Франца. Так себе, лет тридцати, видать, не острого ума господин. Зато манеры, этикет у него на первом месте: вокруг гофмаршалы, камергеры, пажи… Одним словом, цирлих-манирлих.

— Ну, сразу мне звание ихнего фельдмаршала. Будто я эрцгерцог какой. У меня же, слава Богу, свой, русский фельдмаршальский чин, еще матушкою царицею Екатериною, светлая ей память, даденный. Но дальше, дальше, князь Петр, что случилось на том приеме! — Маленькие, голубенького раскраса суворовские глазки задорно заблестели.

Оказалось, ему, как важной особе, выделен в Вене дворец. Какие будут его, фельдмаршала, пожелания по убранству покоев, есть ли у него какие-нибудь особые вкусы?

— Имеются, говорю, ваше императорское величество, пристрастия и вкусы: всю мебель — кровати, шкафы разные, комоды и зеркала — вон. На пол же в спальне настелить свежего сена. И желательно — с лугов, самого, значит, духовитого…

Засмеялся и захлопал в ладоши, как ребенок. И вдруг прямо на глазах Петра Ивановича помрачнел. Щеки — впалые, острая кость на скулах — прорезались глубокими морщинами, идущими от ноздрей ко рту, лоб собрался гармошкой.

— Таким вот макаром я в первую же брачную ночь и свою жену удивил. Она, значится, на кровати, а я тут же, в опочивальне, только на полу, на охапке сена. «Ты что же, вроде бы в генералах ходишь, а беден? На соломе спишь?» Ответил ей: для закалки характера начал спартанскую жизнь с малых лет, еще отроком. Вот, дескать, до сорока трех лет дожил — никакая простуда и иная хворь не берет. Иди, мол, ко мне, женушка, спробуем на сене, как оно мило и приятно в связях с матерью-природою себя находить… Да только, знать, против природного естества обернулась женитьба — был бобылем до пятого, считай, десятка, бобылем и кончаю свою жизнь. Ты, князь Петр, чаю, еще не женатый?

— Тоже уже не первой молодости жених, ваше сиятельство, тридцать четыре года имею от роду, — ответил Багратион. — А время, когда бы семью заводить, растрачено на походы. Впрочем, почему же растрачено? Так говорить, коли походы и вся военная жизнь — в тягость. А ежели походы и сражения — желанная моя судьба? Тогда полк — вот она, моя планида. И выходит, как в солдатской припевке, «наши жены — ружья заряжены, вот где наши жены».

Суворов положил желтую, всю в синих жилах руку на Багратионово плечо.