Париж в кармане

– Один. Не люблю ансамблей, – ответ Тимура.

– Так, говоришь, тяжелое положение?

Ставров встал во весь рост, а Тимур, находясь меж двумя боингами, похолодел, ощущая каждой порой шкуры одно: шаг влево, шаг вправо – расстрел. Не приходилось ему пробовать зэковских хлебов (к счастью!), но тем не менее…

– Поправить хочешь? – спросил Ставров.

– Что? – не понял Тимур.

– Положение.

Тимур робко пожал плечами, мол, не врубаюсь, об чем треп. Тем временем:

– Держи визитку, завтра в одиннадцать утра.

Ошеломленный Тимур недоверчиво проводил боингов глазами до выхода и – прямиком к писсуару. О счастье! О радость! Точно: душа находится в мочевом пузыре, пописаешь, и на душе легче становится. Вернувшись в зал, наметил новую жертву – пятидесятилетнего борова с юной девицей, наверняка надумавшей выпотрошить папашу. Почему бы не помочь девочке? И хотя слышал, что после неудачи лучше не пытаться в этот день щипать карманы, вальяжной походочкой направился к борову, он не суеверный.

Ставрову открыл дверцу автомобиля Кеша. Теперь в его машине постоянно находится охранник, подкрепляя собой сигнализацию, которая, по словам специалистов, очень ненадежная вещь. Бомбу под сиденьем заиметь нет охоты, а такая возможность вполне реальна. Леха сел за руль, включил зажигание и, как обычно, спросил:

– Куда теперь?

– Куда ехали, – вздохнул Ставров. – К тете Алисы, чтобы она пропала.

– А не поздно? – спросил Леха, трогая «Форд» с места. Собственно, вопрос задал формально. Марк, несмотря ни на что, поедет к чертовой тете и получит от ворот поворот, ничего нового не узнав.

Клара – тетя Алисы, крупная женщина, что делало ее старше сорока пяти лет, – как обычно, разговаривала через цепочку, не пуская внутрь квартиры:

– Сама волнуюсь. У меня не появлялась, у тебя вещи не забирала. Куда она могла деться из больницы? Может, ее уж и в живых нет? – захныкала в конце.

– Типун тебе на язык, – сказал Леха, употребив ее же выражение.

– Да хоть три! – взвыла Клара. – Она мне как дочь. А я ей как мать!

– Ладно, пошли, Леха, – нахмурился Ставров, спускаясь по лестнице.

– Ищи Алиску! – вслед кричала Клара. – Ты ее довел, ты и ищи! А то в суд подам!

– Так хочется ласково заехать тете Кларе в глаз, – пошутил Леха, следуя за боссом.

– Как в воду канула, – мрачно сказал Ставров, остановившись у подъезда.

– Слушай, Марк, может, тетя права, ее нет в живых?

– Не думаю. Мы бы знали.

– Считаешь, все же выкрали? Алиса исчезла в конце августа, а сейчас уже конец сентября. Месяц прошел! Они давно должны были сообщить, если предположить, что ее выкрали. (Помолчали. Да и что говорить?) А щипач тебе зачем?

– Понимаешь, Леха, он мне нужен в качестве ищейки. В милицию мы обращались, время бежит, а воз и ныне там.

– Хм! У нас же сейчас есть новые сведения.

– Да, есть, но именно эти сведения меня останавливают. Допустим, выловит их милиция, и что дальше? Посадят? Те сбегут, все начнется сначала. Я до сих пор не представляю, какова их конечная цель, почему меня не убили, зачем им Алиса? Скажу честно, если отловлю этих тварей, прикончу лично, и рука не дрогнет. Они не оставили выбора, значит, мне с милицией теперь не по пути. Я уверен, Алиса у них.

– Алиса ушла из больницы сама.

– Кто это видел? Почему она не вернулась к Кларе, раз ушла сама? Ей же больше некуда податься. Алиса пропала, от этого факта никуда не денешься. Ее надо искать. Решение я принял окончательное, так что, Леха, заставлять тебя, как говорится, идти на мокрое дело не могу. Ты вправе уйти, не хочу тебя подставлять. Потом вернешься, я возьму, но после того, КАК!..

– Доверишься вору? У тебя все гайки на месте?

– Он негодяй, Леха, а такому все равно, каким делом заниматься, мокрым или сухим, лишь бы бабки кидали. И потом, ему легче разобраться в бандитской психологии, сам из этой среды, а значит, этому сиротке будет проще отыскать мотоциклиста и его подругу.

– Ну, нет, Марк, я с тобой останусь до конца. Привык я к тебе.

– Тогда спасибо. Едем домой, устал я.

И понеслись они по ночному городу, который никогда не настраивал Ставрова на романтический лад, впрочем, его никакой город мира не заставлял лирически вздыхать, а объездил он почти всю Европу. Но этот довольно крупный город, всегда излишне суетливый и серый, где живет подавляющее большинство угрюмых людей, архитектура скупая или громоздкая и где появляется одно желание – уединиться, этот город вообще не нравился Марку Ставрову. Он смотрел в окно невидящими глазами, смотрел со скукой. Да и что там можно увидеть? То же, что и каждый день: «улица, фонарь, аптека», ну, еще магазины. Ах, да, люди… но они не интересовали Ставрова, впрочем, его давно ничего не интересовало, кроме работы и…

Париж, часом позже

Володька допил вино, поставил стакан на пол и мысленно вновь вернулся к событиям сегодняшнего вечера…

– Я думал, домой к ней едем, а она… – разочарованно протянул он в ресторане.

Ресторанчик махонький, в зале полумрак, столик на троих несколько маловат по нашим меркам, белоснежная скатерть, настольная лампа. Из звуков – только томная музыка и шепчущая в трансе певица. Никакой разлюли малины, как в родных кабаках, где можно оглохнуть и повеселиться, глядя на разгул крутых, если, конечно, тебе случайно не набьют морду.

Влад на манер английского лорда картинно отправлял в рот маленькие кусочки. Зато Володька заглатывал еду с быстротой жонглера: на вилку – в рот, запил вином, на вилку – в рот, запил… Влад ехидно заметил:

– У тебя, наш Боттичелли, акулий аппетит.

Есть у него мерзкая манера: оскорблять не оскорбляя. Поначалу просто выводил из себя, но Володька виду не подавал, а потом придумал манеру общения: рубил правду-матку, прикидываясь простачком.

– Ага, – согласился Володька с тем наивным выражением, которое здорово обманывало Влада. – Кстати, бывал я в Лувре, бывал… Кроме импрессионистов, смотреть не на что. Ну, Джоконда, пожалуй, куда ни шло…

– Что ж, когда тебя туда повесят, будет на что взглянуть, – успокоил Влад с надменной усмешкой.

– Естественно, – ответил с вызовом Володька.

Влад принялся переводить вполголоса их диалог, поглядывая на юного художника, дескать, милая Полин, видали ли вы что-нибудь подобное? Ну, прямо отец родной повествует о шалости сынишки. Она рассмеялась.

– Вот это не надо, – указал пальцем на Полин подвыпивший, а потому без тормозов, Володька. – Не надо снисходительно смеяться. Мне обязательно дожидаться вашей похвалы? А кто вы такие? Судите на основе чужих впечатлений или с позиции: нравится – не нравится. Мне что, надо стать покойником, чтобы богатые козлы дрались из-за моих работ, которых пока ничтожно мало? Нет уж, спасибо. Я хочу при жизни получить причитающееся. На том свете мне ваше признание будет до одного места.

– Ты, пожалуйста, руками не маши, – сдержанно сказал Влад. – А во-вторых, сбавь громкость, на нас смотрят.

– Да чихать я хотел… – но громкость убавил.

– А у вас есть авторитеты в живописи? – спросила Полин при помощи Влада.

– Не авторитеты, – уточнил Володька. – Если ты хочешь создать свой стиль, манеру, способ выражения, авторитеты пошли подальше. Они только с толку сбивают, загоняют в тиски, придуманные ими же правила, то есть догмы, а догма душит насмерть. Создай свои правила. Есть анатомия – изучи ее, чтобы писать человека. Есть ботаника – разберись и в ней. Есть земля – пойми ее. Все! Остальное дело – в твоем таланте и работоспособности.

– Но кто-нибудь из художников вам близок?

– Конечно! Врубель, Репин…

– «Бурлаки на Волге» или «Не ждали»? – спросил Влад с иронией.

– А что ты имеешь против бурлаков?

– Ничего. Просто не люблю революционной тематики, то бишь пропаганды.

– Там нет революционной тематики. Там есть люди. Но лично меня завораживают не названные тобой работы, а «Иван Грозный». Там сила, страсть, жизнь. А «тематику» определили критики, паразиты на теле творчества. Ведь эти господа ничего не создают, на чужом горбу делают карьеру и еще ломают судьбы талантливым людям. Языком трепать – не кистью махать. Один критик восторгается Рубенсом, другой ругает: много мяса и жира. Обычная вкусовщина, а где истина? Это я для Полин говорю, переводи.

– А еще кто вам нравится? – спросила она.

– Их много. Суриков, Айвазовский, Крамской… Да вы, мадам Полин, наверняка не знаете наших титанов.

– Почему же, слышала, – перевел Влад. – Но это русские художники…

– А разве плохо ценить русскую живопись? – изумился Володька. – В конце концов, я русский. Это тоже плохо?

– Я не то имела в виду… Ну, а западные классики, современные живописцы?

– Я уже говорил: импрессионисты. Остальные слащавы или, того хуже, – с вывертами. Хватит об искусстве, не люблю пустой треп. Скажи ей, еще хочу. – Володька повертел тарелку в руках. – Мне мало.

Полин поняла без перевода, подозвала официанта, который вытаращил глаза: Володька снимал пуловер.

– Ты что делаешь, идиот? – процедил сквозь зубы Влад и, в свою очередь, закатил глазоньки к потолку.

– Пуловер снимаю, жарко, – удивленно ответил взлохмаченный Володька.

– Это престижный ресторан, здесь так вести себя не принято.

– Мне подошел бы кабак попроще, – пожал плечами Володька и улыбнулся Полин во весь рот. – Интересно, она замужем? Даже если ей сорок, я б ее… приласкал. У меня полгода ни одной не было…

– Перестань смотреть на нее плотоядно, – прошипел Влад. – Ты теперь при деньгах, завтра можешь удовлетворить свою похоть. В Париже существуют целые кварталы красных фонарей.

– Э нет, покупной секс не для меня. Не хочу фальшивки. Мне надо по обоюдному согласию, тогда это кайф. Вот скажи, зачем ей вырез чуть ли не до пупка, а? Смотри, почти вся грудь наружу… Ой! Я пойду пописаю…

В туалете покатывался со смеху, вспоминая физиономию офранцуженного Влада. Вернувшись, приступил к мясу, мысленно рассуждая, что, в сущности, жизнь – коробка сюрпризов. И что для счастья человеку надо сначала мало – кусок жареного мяса и бокал вина, а потом много – славы и денег. Но Влад умудрился и тут нравоучительно, как классный дам в пансионе благородных мальчиков, сделать замечание:

– Перестань жрать как бегемот. Сделай вид, что ты из цивилизованного мира.

– Ты бы попил водичку денька три…

– Боже, какого черта я с тобой вожусь!

– Ты на мне зарабатываешь, а лишний франк… Что я говорю! У тебя никогда не будет ЛИШНЕГО франка.

– Ты мне надоел. Значит, так. Полин хочет сделать заказ…

– Я так и знал! – воскликнул Володька и подпрыгнул на стуле.

– Заткнись, пожалуйста, и слушай. Завтра она отвезет тебя на виллу…

– Ух ты! Я ей понравился?

– Не за тем, о чем ты подумал. Она хочет, чтобы ты написал для нее несколько картин. Ты хоть понял, как тебе повезло?

– Я гениальный художник, чему ж тут удивляться?

– Ты болван и самонадеянный кретин. Я пошел.

– Куда? – испугался Володька.

– Домой. Ты вызываешь у меня нервный тик. Не забудь прибавить пару процентов с сегодняшнего гонорара.

– За что? – нет предела изумлению Володьки.

– За терпение. И за сегодняшнюю сделку, а точнее, за перевод. Будь любезен рассчитаться, Гоген. – Он чмокнул даме ручку, сделав шаг к выходу, остановился: – И не прикидывайся простачком.

Володька почувствовал даже некоторое облегчение после ухода так называемого агента, в глазах которого застыл немой укор: неблагодарная свинья. Свинья, конечно, Володька. А ведь шокирующее поведение – маленькая месть агенту. Когда обратился за помощью к Владу, тот высокомерно расхохотался: еще один художник в столице художников. Но парень из «расейской глубинки» оказался настойчив и уверен в себе. Влад под его напором решил показать пару работ спецам, те заинтересовались не так чтобы очень, но посоветовали, к кому обратиться и кто в ближайшее время устраивал выставки, открывая сезон. Далее агенту пришлось побегать и немного поработать языком.

Набитый желудок сигналил: хватит, не хочу, но Володька ел впрок, не упускал шанса хорошо поесть. Полин, изредка поднося бокал с вином к губам, наблюдала за ним. Наконец Володька проглотил последний кусок, откинулся на спинку стула с бокалом вина в руке, ощущая сытое блаженство и забавляясь, что он и Полин – две разные планеты.

– Ну-с, Полин… чем займемся? Может, махнем к тебе? Мой чердак не место для прекрасных дам. Так махнем? Посмотри на меня внимательно: я высок, строен, симпатяга, в моем арсенале такой запас энергии, что трудно представить. Едем? Клянусь, не ударю в грязь лицом. Что, слабо переспать с русским гением?

– Я не сплю с первым встречным, пусть даже гением, – сказала Полин на чистейшем русском языке. Наверное, потрясенная физия Володьки доставила ей удовольствие. Она отпила глоток, наслаждаясь произведенным впечатлением, и улыбнулась: – А ты подтвердил, что наедине с собой человек остается хамом. Ведь со мной ты был все равно что один.

– Йоперный балет! – в полном ауте произнес Володька.

– Не смущайся. Ты же свободная личность, а таковая не должна стесняться своих проявлений, – иронично наставляла Полин с превосходством дикой кошки, в лапах которой пичуга. – Было забавно наблюдать за тобой.

– Да, повеселилась… – Он постепенно приходил в себя, но теперь его штурмовала злость: – Это же… Тебе понравилось бы, если б ты сидела на толчке, а кто-то подглядывал бы, смотрел, как ты испражняешься? Очень похоже.

– В тебе много вульгарного, – поморщилась Полин. – Но ты действительно одаренный художник.

– Слушай, ты кто?

– Просто Полина.

– Ага. Просто Полина… Не удивлюсь, если ты еще и резидент ФСБ.

– О нет, – рассмеялась она, – я обыкновенный человек, без определенных занятий, без талантов и увлечений.

– А от меня тебе что нужно?

– Несколько работ в присущей тебе манере и с твоей фантазией. Ты должен…

– Пока я должен лишь некоторую сумму трем троглодитам, других долгов не знаю.