Жизнь и творчество В.В.Крестовского

ВСЕВОЛОД ВЛАДИМИРОВИЧ КРЕСТОВСКИЙ

ЖИЗНЬ И ТВОРЧЕСТВО[1]

I

Всеволод Владимирович Крестовский родился 11 февраля 1839 года в имении своей бабушки селе Березайка Тарашинского уезда Киевской губернии. Происходил он из старинного дворянского рода.

Отец его Владимир Васильевич, отставной улан, служил комиссаром при Петербургском военно-временном госпитале и из-за трудного материального положения согласился на переезд жены Марии Осиповны, урожденной Товбич, с сыном на жительство к бабушке. Так ранние годы детства и отрочества были проведены будущим писателем среди поэтической обстановки деревенской жизни в Малороссии. Будучи еще ребенком, он отличался редкой наблюдательностью, восприимчивостью и впечатлительностью. Отличительным качеством его характера была доброта: ребенком он выпрашивал у матери деньги для бедных, делился всеми лакомствами с дворовыми детьми, и это качество красной нитью прошло через всю его жизнь, и ни горький опыт, ни людская неблагодарность не успели зачерствить его чуткое ко всему доброму сердце. Память у него была редкая, и он быстро схватывал слышанное. Рано выучившись читать, он по целым дням предавался любимому занятию и быстро подготовился к поступлению в Первую Петербургскую гимназию, куда решили определить его родители. Мать В.В. Крестовского, умная и образованная женщина, сама занималась с сыном, кроме четырех учителей и гувернанток.

Каким же представлялось заведение, которое первым подготовило Всеволода Владимировича к его будущей деятельности? Первая Петербургская гимназия была преобразована из бывшего благородного пансиона при Петербургском университете и одна из немногих в Петербурге оставалась закрытым привилегированным заведением. Прием в нее был только для потомственных дворян; плата за воспитание повышенная, и вся обстановка жизни гимназистов была поставлена на более широкую ногу, чем в других гимназиях. Но этим, кажется, и ограничивались привилегии этой школы; все же недостатки, присущие системе воспитания того времени, находили там полное гражданство. В четырех младших классах свирепствовала розга как краеугольный камень воспитания. Состав гувернеров был более чем жалкий. Все это были иностранцы, без всякого образования, зачастую с темным прошлым, на редкость невежественные. Отношения между ними и гимназистами часто принимали характер междоусобной войны между угнетателями и угнетаемыми. Общей чертой того времени в деле педагогики было стремление примешивать ко всему политический элемент, и вот искоренение в воспитанниках этих «зловредных» идей, мешавших спокойно спать директорам и наставникам, и было главной задачей воспитания. Неважно, что в описываемую эпоху у воспитанников не только не было антигосударственных стремлений, а наоборот — большой подъем патриотизма благодаря славной Севастопольской обороне, так что многие из молодежи прямо со школьной скамьи отправлялись на обагренные русской кровью бастионы.

Каждая невинная шалость подвергалась тщательному анализу именно на политическом лекале. Это старательное искание политической подкладки в поведении детей достигало совсем противоположной цели: мальчики с раннего возраста приобретали нездоровый интерес к политике, обсуждали события, их не касающиеся, и, что еще хуже, обращали свое свободомыслие на религиозную сферу, что в то время в закрытых заведениях стало обычным явлением.

Время, в которое молодому Крестовскому пришлось поступить в гимназию, явилось переходной эпохой в истории наших учебных заведений. Классическая система, созданная графом Уваровым, рушилась, греческий язык остался только в гимназиях, готовящих будущих филологов, латинский преподавался лишь с четвертого класса, утверждались естественные науки и математика, какова бы ни была эта новая система, она, однако, достигала очень важной цели, прививая юношеству определенные навыки и желание трудиться. Новый режим стал привлекать в учебные заведения преподавателей, основными побуждениями которых была гуманность, составлявшая в то время такое редкое, светлое явление.

В ряду таких учителей новой формации выделялся по своему отношению к воспитанникам преподаватель русского языка Василий Иванович Водовозов.

Горячо любящий свое дело, глубоко убежденный в громадности той пользы, которую он мог принести на своем посту, он вселял любовь к родному слову и литературе в своих воспитанниках и вызывал в них искренний интерес к предмету. Характер его преподавания был не шаблонным, он, главным образом, задавал ученикам сочинения на заданную тему, предлагая затем написанные работы для взаимного критического разбора самими же учащимися. Окончательным же строгим и беспристрастным судьей был сам Водовозов, читая сочинения и разборы при всех в классе. Для старших классов устраивались литературные вечера, где в присутствии учителей и воспитанников читались лучшие сочинения, что побуждало всех к соперничеству. На счастье Всеволода Владимировича он попал в руки этого редкого преподавателя, и Водовозов дал первый толчок развитию его литературного таланта.

При поступлении Крестовского в гимназию вся его нежная, восприимчивая и в то же время гордая и самолюбивая натура всеми силами души возмутилась той обстановкой, в которой пришлось жить и учиться. Совершенно естественно, что единственным предметом, в который можно было уйти от мрачного гимназического бытия, явилась издавна любимая мальчиком русская словесность, олицетворенная к тому же редким учителем и человеком, благодаря которому его предмет составлял для всех как бы центр преподавания. Будучи романтиком по природе, Крестовский вскоре после своего поступления стал писать стихи, красивые и звучные. Создать собственную внутреннюю жизнь среди безобразий закрытого пансиона стало для него неодолимой потребностью. Вспоминая украинские степи, от которых его оторвали, мальчик зачитывался Гоголем и с переходом в четвертый класс начал писать рассказы. Один из них «Вдовушка» попал в руки инспектору, некоему Бардовскому, в программу которого никак не входило поощрение воспитанников к сочинительству. Рассказ Крестовского был найден скабрезным, вольнодумным, предан сожжению, а автору сделано было строгое внушение с приказанием больше не заниматься пустяками. К счастью, тот не послушался этого приказа и продолжал писать. Водовозов, уже давно подметивший талант в своем воспитаннике, все больше и больше поощрял его в этом направлении, и вскоре сочинение Крестовского, написанное на заданную тему «Вечер после грозы», обратило на себя всеобщее внимание и вызвало восторженные отзывы Водовозова. Здесь юный Крестовский выказал всю свою восприимчивость и наблюдательность и с редкой картинностью перенес на бумагу все то, что приходилось наблюдать ему в родных привольных степях. К чести его товарищей, среди которых было много способных даровитых натур, любивших литературу, надо отметить, что все они с большим сочувствием относились к нарождающемуся таланту.

Водовозов близко к сердцу принял увлечение своего ученика, стал руководить его чтением, приглашая на вечера, где собирались литераторы, и предрекать Крестовскому громкую литературную известность. Крестовский, который всегда стремился сходиться с теми товарищами, в которых подмечал схожий со своими свойствами характер, тесно сблизился с младшим своим товарищем В.Г. Авсеенко, ставшим впоследствии известным писателем, и эта, в стенах гимназии завязавшаяся дружба, на всю жизнь осталась одной из самых серьезных его привязанностей. Делясь между собой первыми мечтами, первыми идеями и заветными желаниями в школе, оба писателя продолжали делать это и в жизни, несмотря на разлуку и разные условия, в которые ставила их судьба.

По окончании гимназии восемнадцатилетний Крестовский поступил в 1857 году в Петербургский университет, на историко-филологический факультет. Продолжая работать в стихах и прозе, в этом же году он впервые выступил в печати: в «Общезанимательном вестнике» 1857 года появилась его ода из Горация «К Хлое» и рассказ в стихах «Без дочери». Со следующего года стихотворения и повести Крестовского стали появляться почти во всех периодических изданиях: в «Отечественных записках», «Русском слове», «Времени», «Эпохе», «Русском вестнике» и др. Первыми рассказами его были «Не первый и не последний», «Любовь дворовых», «Погибшее, но милое создание», цикл «Петербургские типы» и «Петербургские золотопромышленники».

Читателям этих произведений нравились главным образом редкая простота и глубокое чувство любви к бедным обездоленным судьбою людям, что во многом определило тот крупный и быстрый успех, который достался на долю начинающего писателя. Высоко талантливый рассказ «Пчельник», правдиво и поэтически тонко передающий лесную глушь и жизнь отшельника-пасечника, соседствовал в 1860 г. со стихами «Ванька ключник», «Весенняя смерть», «Последняя баррикада» и др. Волна жизни, охватившая писателя с выходом из гимназии, бросала его всюду, и везде чуткая натура находила отзвук всем поражавшим его явлениям. Университетские занятия, наука с ее схоластикой не влекли к себе молодого студента, он манкировал лекциями, являясь лишь на сходки, где обсуждались все волновавшие молодежь вопросы, в которых Всеволод Владимирович принимал горячее и живое участие и которые он так живо и верно описал в своих последующих романах.

Господствовавшие в то время в обществе течения и идеи передались впечатлительному Крестовскому — он написал даже несколько слишком смелых для того времени стихотворений, таких как «Возок» и «Кузнец». Летом 1858 года тот же Водовозов привез Крестовского к Льву Александровичу Мею, около которого тогда группировался кружок литераторов. Душою этого кружка был Аполлон Александрович Григорьев, под влияние которого всецело попал Всеволод Владимирович. Дружба его с А.А. Григорьевым продолжалась до 1864 года, когда тот безвременно сошел в могилу.

Другими членами этого кружка были: В.Р. Зотов, критик и ученый редактор нескольких периодических изданий («Сын отечества», «Литературная газета» и др.), поэт Н.И. Кроль, известный своими драматическими произведениями, поэт К.К. Случевский, тогда молодой гвардейский офицер, литератор М.А. Загуляев и Ф.Н. Берг, поэт, окончивший только что курс в корпусе. Л.А. Мей очень ценил дарование Крестовского; на вечерах читались все новые произведения Всеволода Владимировича, который быстро выработал в себе талант чтеца, чем был так известен впоследствии. Под влиянием Мея Крестовский обратился к греческим образцам и занялся переводами од Горация.

За время своего пребывания в Петербургском университете Крестовский жил с матерью на Владимирской в доме своей бабушки, которая очень любила внука, но с малых лет держала строго, стараясь привить ему стародворянские традиции.

Если от влияния бабушки Крестовскому все-таки удалось избавиться, то мягкий по характеру, он не замедлил подпасть под влияние Мея, — обладавшего поэтичной, но далеко не практичной натурой. Крестовский так старательно копировал своего учителя и настолько преуспел в этом, что непрактичность и полное незнание цены деньгам на всю жизнь сделались неотъемлемым качеством его натуры. Он привил себе и господствовавшие в кружке понятия, что устраивать выгодно свои дела — некрасиво, принять казенное место — также, из-за чего до тридцатилетнего возраста оставался в роли неслужащего дворянина, как его именовали в официальных случаях.

В развившемся таланте Крестовского была одна редкая черта: он не только без зависти относился к чужому таланту, но и целыми часами мог слушать чтение ими своих творении. Он и сам любил читать чужие произведения, причем мастерски подражал разным голосам, что делало его незаменимым чтецом драматических произведений. Потребность в декламации в молодом поэте нашла себе обильную пищу в вошедших тогда в моду публичных чтениях, к которым общество проявляло большой интерес и встречало лекторов серебряными и цветочными венками, букетами и аплодисментами.

Чтецами, наиболее любимыми публикой, стали А.Н. Майков, А.П. Милюков, Ф.М. Достоевский, Ф.Н. Берг, И.Ф. Горбунов и В.В.Крестовский, который чаще других читал свои стихотворения «Сант-Яго» и «Полосу».

Участие Всеволода Владимировича в публичных чтениях продолжалось несколько лет и прекратилось лишь после того, как к ним стали примешивать программы, ничего общего с литературой не имеющие, и, когда раз на эстраде появился какой-то актер и пропел «Серенького козлика», Крестовский дал себе слово в чтениях никогда не участвовать и с тех пор не появлялся в этой роли на эстраде.

Оставив после двухлетнего пребывания университет, Всеволод Владимирович стал сотрудничать у Аполлона Григорьева в его журнале «Русское слово». В бытность свою в университете Крестовский познакомился с писателем и издателем М.М. Достоевским, у которого встречался со знаменитым его братом Федором Михайловичем, только что перед тем помилованным Императором Александром II и вернувшимся из ссылки. Всеволод Владимирович сразу стал в ряды поклонников таланта Ф.М. Достоевского, и последний оказывал немалое влияние на Крестовского.

II

По выходе из университета Крестовский предался почти исключительно литературной деятельности. Любимым рестораном литераторов был в то время трактир Еремеева у Аничкова моста. Там Крестовский познакомился и сошелся с талантливым поэтом-сатириком Василием Степановичем Курочкиным, который только что начал издавать еженедельный журнал «Искра». Крестовский часто посещал вечера, на которые собирались сотрудники журнала и многие литераторы, приносил обыкновенно новые стихи и читал их перед собравшимися. Один из сотрудников журнала Н.П. Ломан, писавший под псевдонимом «Гнут», тут же сочинял пародию на них и вслух прочитывал ее под добродушный смех слушателей и самого автора.

В 1860 году Крестовский познакомился с семейством Сен-Лоран, глава и многие члены которого были военными. Это сближение в значительной мере развеяло предубеждение Крестовского против военной среды, бывшей тогда настолько непопулярной в обществе, что даже славная Севастопольская оборона не переменила взглядов на военных. Общество, увлеченное либеральными идеями, желало видеть всех своими сторонниками, и поэтому среда, исключающая возможность этого, подвергалась остракизму. Крестовский тоже несочувственно относился к «военщине» и, только познакомившись с внутренним миром и взглядами представителей семейства Сен-Лоран, мало-помалу стал менять свое мнение.

В это же время Крестовский встречается с Варварой Дмитриевной Гриневой, дочерью актрисы Санкт-Петербургских Императорских театров Екатерины Васильевны Гриневой. Красивая, живая, грациозная девушка, бывшая тогда тоже актрисой, сразу вскружила голову мечтательному юноше, и увлечение закончилось свадьбой, несмотря на молодость влюбленных: Крестовскому было тогда двадцать два года, невесте — двадцать лет. Венчание состоялось в Петербурге при небольшом числе друзей. Посаженным отцом был приятель жениха граф Г.А.Кушелев-Безбородко, основатель журнала «Русское слово».

За женой Всеволод Владимирович не получил ничего, кроме свадебного маленького приданого, для его родных свадьба не была желанной из-за его крайней молодости и болезненности. Крестовский всегда был горд тем, что ни у кого не хотел одалживаться и пришлось познакомиться с нуждой: из-за нее молодые переехали в пустую дачу на Петровском острове и оставались там до декабря. Но веселое беззаботное настроение не покидало супругов. Часто навещали их друзья, круг которых увеличился: к нему прибавились А.Н. Милюков, М.О. Микешин, К.Е. Маковский.

Вскоре после отшельничества на Петровском острове обстоятельства переменились к лучшему. Заработок в различных изданиях увеличился, и юная пара перебралась в Петербург, где повела жизнь на широкую ногу, к чему Всеволод Владимирович всегда имел слабость. В то же время он начал помогать своей матери, что и делал в продолжение всей жизни.

Все это время и в последующие годы, изучая типы Петербурга и публикуя очерки «Фотографические карточки» и «Золотопромышленники», Всеволод Владимирович носился с одной идеей, которая стала его задушевной и любимой мечтой — написать роман из петербургской жизни, который дал бы полную картину жизни столицы от раззолоченных гостиных до притонов пьянства, разврата и нищеты. На эту идею натолкнул Всеволода Владимировича еще в 1858 году случай, в бытность его в университете, когда он случайно стал свидетелем возмутительной сцены избиения пьяным оборванцем какой-то ему подобной женщины, которая, отбиваясь от него, пересыпала отборные русские ругательства французскими фразами. Это навело на мысль, что избитая женщина была когда-то совсем иным существом. Как она дошла до такого состояния? Что была за среда, где могли иметь место такие безобразные сцены? Вот были первые вопросы, толкнувшие наблюдательного юношу в область исследований по этой интересной, неожиданно вставшей перед ним проблеме. Шесть лет работал Крестовский над изучением петербургских типов, готовясь к своему громадному произведению, и как результат этого — роман «Петербургские трущобы», законченный к 1864 году.

Изучая нравы Петербурга, Крестовский проникал в такие трущобы, посещение которых было бы для него небезопасно, если бы его не сопровождал в этих прогулках начальник сыскной полиции И.Д. Путилин. Генерал-губернатор Петербурга светлейший князь Суворов, узнав о новой страсти и таланте молодого литератора, дал ему carte blanche на посещение тюрем, больниц и других учреждений и предписал полиции содействовать ему в его наблюдениях, командируя сыщиков в его распоряжение. Прокурор Петербурга открыл для Всеволода Владимировича судебные архивы.

В 1864 году роман «Петербургские трущобы» начал печататься в «Отечественных записках» у А.А. Краевского. Успех его в русском обществе был громадный и роман занял исключительное своеобразное положение, являясь единственным в своем роде произведением. Мир явлений, в нем выведенный, был чрезвычайно сложным и занимательным уже потому, что все отношения героев и персонажей были рассмотрены с точки зрения грубых страстей, царящих во всяком обществе и действующих так разлагающе. Какой гуманной целью задался автор, явствует из следующих его слов: «Если мой роман заставит читателя призадуматься о жизни и участи петербургского бедняка и отверженной парии — трущобной женщины; если в среде наших филантропов и в среде администрации он возбудит хотя малейшее существенное внимание к изображенной мной жизни, я буду много вознагражден сознанием того, что труд мой, кроме развлечения для читателя, принес еще и частицу существенной пользы…»

Увлекаясь горячим сочувствием к бедности, Крестовский наметил себе цель — сопоставить благоденствие высших классов общества с бедствием нищих. Роман-хроника должен был объять все общественные элементы столицы. Интрига вышла чрезвычайно сложной, запутанной, но интересной, действие романа перевесило изображение действующих лиц, интрига — характеристику их, для занимательного начала и прекрасной середины пришлось придумать искусственный конец, который и навлек на роман главные нарекания критиков. Тем не менее он обладал столь положительными достоинствами, что привлек к себе редкое внимание буквально всей России. Впечатление, произведенное «Петербургскими трущобами» на публику, было так сильно, что одно время стало модным устраивать экскурсии в притоны и вертепы, описанные в романе.

Все эффекты, придающие роману несколько бульварный характер, меркнут перед захватывающим трагическим интересом к изображенным в нем правдивым картинам преступлений и разврата, сопровождаемым глубокими мыслями и выводами. «Петербургские трущобы» являли тем больший интерес для столичного общества, что многие типы были взяты автором из жизни и были списаны с известных всему Петербургу лиц.

Здесь следует коротко остановиться на нелепости возведенного на покойного писателя обвинения журналом «Сын Отечества» присвоения авторства этого романа, написанного якобы Н.Г. Помяловским. Кроме ярких вышеприведенных фактов, видна резкая разница в слоге обоих писателей, но самым важным опровергающим фактом является целый ряд свидетельств. Одним из важных свидетельств являются напечатанные в «Историческом вестнике» воспоминания И.К. Маркузе, работавшего у Крестовского и стенографически записывающего целые главы этого романа. Всеволод Владимирович диктовал И.К. Маркузе текст, в связи с чем последний жил полгода на квартире у Крестовского. Интересен рассказ М.С. Лескова о совместном посещении с Крестовским и М.О. Микешиным одного из притонов «Вяземской лавры», так называемого «Малинника», который появился в «Петербургской газете» после выхода «Сына отечества» и был подтвержден М.О. Микешиным в той же газете, рассказавшим о намерении автора издать роман иллюстрированным, для чего самим Микешиным уже была подготовлена целая коллекция рисунков. Начальник сыскной полиции И.Д. Путилин, с жаром заступаясь за Крестовского, писал: «От первой до последней строчки роман принадлежит Крестовскому. Я сам сопровождал его по трущобам, вместе с ним переодеваясь в нищенское платье. Наконец, я самолично давал ему для выписок дела сыскного отделения, которыми он широко пользовался, потому что почти все действующие лица его произведения — живые, существовавшие люди, известные ему так же близко, как и мне».

Кроме того, Крестовским оставлена рукопись романа, несколько записных книжек и талантливые наброски карандашом, сделанные рукою М.О. Микешина и самого Крестовского. Н.Г. Помяловского действительно часто можно было встретить в трущобных кабаках, однако появлялся он там из-за своей развившейся пагубной страсти к спиртному и не собирался извлекать из своих похождений литературной пользы, как свидетельствовал тот же И.Д. Путилин. Из этого видно, как гнусна была клевета, старавшаяся очернить Всеволода Владимировича не только как писателя, но и как человека, приписывая ему такие низкие качества души, которым не поверил бы никто знавший его честный, неподкупный и не способный ни на какую фальшь характер. Тот же И.К. Маркузе в своих воспоминаниях дает полный портрет писателя в период создания «Петербургских трущоб».

«Всеволод Владимирович был малоречив, серьезен и сдержан, не одушевлялся даже в кругу друзей; он прислушивался к тому, что говорили окружающие, сам же, если вступал в общую беседу, то лишь для того, чтобы бросить краткое замечание, выраженное сжато и просто. Покашливая нервным коротким кашлем, приобретенным скорее привычкой, чем вследствие какого-либо болезненного недостатка, играя не покидавшим его никогда моноклем, сидел он между собеседниками всегда внимательный ко всем, приветливый, но необщительный. Таков он был по природе, холодная сдержанность его не была рисовкой и он не позировал ею, но она была заметна в нем даже в минуты веселого настроения. Это свойство укоренилось в нем, быть может, с детства, проведенного им не в родной семье, вдали от нее, между чужими. Оно, впрочем, не имело ничего отталкивающего, не отчуждало его от общества и не заставляло уходить в самого себя. Напротив того, он любил общество, однако, в силу ли этой сдержанности, или вследствие быть может, застенчивой скромности, стушевывался в нем. Богатая одаренность, живая впечатлительность и артистическая оживленность его заставляли обращать на него внимание, выдвигали его иногда на первый план; но это происходило вопреки его намерению и претило ему. Так, например, он делался быстро в любом салоне тем, что называют „душою общества“, читал, рассказывал шутки, пел, но также быстро утрачивал это преимущество, так как легко уступал первенство другим. Необщительный вообще, он не любил сплетню, не передавал другим ходячих пересуд, за что особенно ценился друзьями, знавшими, что могут на него положиться и что он никого не выдаст.

Всеволод Владимирович был немного выше среднего роста, обладал красивым, чисто русским лицом, высоким лбом, правильными, резко очерченными носом и подбородком. Мягкие отброшенные назад волосы обрамляли его голову, придавая ему вид моложавости; но серьезные, почти суровые глаза его противоречили этому впечатлению, старили его лицо. Последнее казалось малоподвижным, неподдающимся оживленной мышечной игре, на самом же деле Всеволод Владимирович владел мастерскою способностью изменять черты своего лица почти до неузнаваемости».

Часто задается вопрос, кто же собственно был героем «Петербургских трущоб», его искали и не могли найти, и по очень простой причине: им было отвлеченное понятие, оно было и есть «царь мира сего», и вот как определяет его сам автор: «Есть в мире царь — незримый, неслышимый, но чувствуемый, царь грозный, как едва ли был грозен кто из владык земных…Он подл и мерзок, как сама мерзость запустения. Его царственные прерогативы — порок, преступление и рабство… Его дети — Болезнь и Нечестие… Отец его — Дьявол, мать — Нищета. Имя ему — Разврат».

Возвращаясь к роману «Петербургские трущобы», можно сказать, что роман этот имел столь большое общественное значение еще и потому, что описываемые в нем лица и деяния являли собой печальный результат распущенности нравственного и семейного воспитания в тогдашней России.

III

Польское восстание 1863 года естественно приковало к себе внимание впечатлительного Крестовского. Он отправился в Варшаву в роли официального члена комиссии, утвержденной для исследования подземелий Варшавы. Этой поездке способствовало также его желание уйти из непривлекательной семейной обстановки. Счастье обоих супругов оказалось непродолжительным. Полное несходство характеров делало совместную жизнь невозможной. Хотя Крестовский еще не разъехался окончательно с женой, но оба жили на разных половинах, принимали свой круг знакомых и чем дальше, тем больше расходились их жизненные пути. По прибытии в Варшаву Крестовский явился к начальству и тотчас принялся за свою деятельность, которая заключалась в следующем. Известно, что сходки, совещания революционеров-повстанцев проходили в варшавских катакомбах, подземельях, которыми издавна так изобиловал этот город. Здесь была «главная квартира» подпольного правительства. Русское правительство учредило комиссию для того, чтобы отыскать и исследовать эти лабиринты, служившие такими удобными и безопасными притонами. Крестовский с редким рвением отдался новому интересному делу, о чем свидетельствуют сохранившиеся толстые записные книжки, исписанные мелким почерком Всеволода Владимировича, где приводятся результаты осмотра то катакомб костела, то подземелий домов, то подземных ходов. При этом Крестовский всюду устремлялся первым и нередко подвергался опасности.

Впечатления от Варшавы дали обильную пищу таланту автора и зародили в нем идею большого романа о борьбе двух народностей — русской и польской, почему первый роман будущей дилогии и получил название «Две силы».

И здесь так же, как и перед «Петербургскими трущобами», автор пробовал свои силы на маленьких очерках и рассказах: «Под каштанами Саксонского сада», «Пан Пшепендовский», «Катакомбы Фары» и др. Это были эскизы отдельных лиц, фактов и событий перед тем как перейти к большой картине.

В позднейшем издании дилогия из двух романов «Две силы» и «Панургово стадо» получила название «Кровавый пуф»[2] с подзаголовком «Хроника смутного времени государства Российского». Этим определением автор хотел выразить весь тогдашний хаос в убеждениях большой части русского общества, ложные его цели, лжепатриотизм, против которого особенно восставал Всеволод Владимирович.

Глубоко убежденный во внутреннем превосходстве России над Западом и ее дремлющих непочатых силах Крестовский неуклонно верил, что придет время, когда русский народ твердо встанет на ноги, не будет нуждаться ни в чьей помощи и, наоборот, к нему за помощью и поддержкой обратятся другие народы.

Но чтобы это случилось, он был вполне согласен с Ф.М. Достоевским, который говорил: «Надо сначала перестать быть международной обшмыгой, стать русскими прежде всего, а стать русскими — значит перестать презирать народ свой, и, как только европеец увидит, что мы начали уважать народ наш и национальность нашу, так тотчас же он начнет нас самих уважать».

В то время, когда многие талантливые русские писатели стремились привить русскому народу ненормальные для него и болезненные по существу условия общественной жизни Запада, когда в некоторых литературных кружках предполагали, что служение искусству связано с ниспровержением устоев, коренящихся в самом духе русского народа, когда все стремления должны были заключаться в уничтожении в народе веры в силу и будущность России, в то печальное для всего русского время сомнений и колебаний, когда наши интеллигенты стыдились за границей признаться в своей национальности, Крестовский вместе с немногими другими шел своим издавна намеченным путем, который признавал правильным. Он являлся непримиримым врагом всякой беспочвенности, чужих, наносных веяний и сентиментального космополитизма, и, как истинно русский человек, страдал при виде внутреннего малоотрадного положения своей родины.

При чтении «Кровавого пуфа» в публике сложилось убеждение, будто герои, молодой кавалерийский офицер Хвалынцев является автобиографическим, что в нем Крестовский изобразил свои политические колебания, свои увлечения. Это мнение подтверждалось совпадением в резкой перемене жизни автора — его поступлением на военную службу. Мнение это не выдерживает никакой критики — Крестовский в своем герое хотел изобразить колеблющегося в убеждениях русского интеллигента, восприимчивого к новым идеям, поддающегося их влиянию и отрезвляющегося при ближайшем личном знакомстве с действительностью. Таких сомнений Всеволод Владимирович в польско-русском вопросе никогда не испытывал, а потому не мог в герое своего романа изобразить самого себя.

За год до поступления на военную службу в 1867 году Крестовский предпринял большое путешествие по Волге, причем останавливался в разных городах для участия в музыкально-литературных вечерах. Особенно удался концерт в Астрахани, вскоре после покушения на жизнь императора Александра II, совершенного в Париже Березовским. Событие это везде в России стало толчком к подъему народного патриотического духа. Захваченный волной этого настроения Крестовский сказал блестящую речь на тему о силе и любви русского народа к своему государю и отечеству, против которой бессильно всякое оружие.

Эта же поездка вызвала ряд статей Крестовского, в том числе о Нижнем Новгороде и о наделавших много шума злоупотреблениях на соляных промыслах. Герой этих подвигов полицеймейстер Лаппа-Старженецкий, в очерках названный «Загребистой Лапой», узнав себя, подал в суд за опорочивание доброго имени. Дело это разбиралось в петербургском окружном суде, и Крестовский, отказавшись от защитника, очень остроумно отделал полицеймейстера. Так, он сказал, что во всех привлекательных чертах г-н Старженецкий узнал себя, что он, как и «Загребистая Лапа», красив, статен, пленяет сердца, ухарски танцует мазурку, а в малосимпатичных качествах «Лапы» — взяточничестве и шулерстве признаваться не желает. Результатом самозащиты Крестовского был оправдательный приговор.

Поступление Крестовского на военную службу юнкером в то время, когда ему было уже около тридцати лет, вызвало общее недоумение и наделало много шума.

В литературной среде этот факт встретил такое озлобление и ожесточенное гонение, как будто Крестовский совершил какой-нибудь антиобщественный поступок. Невольно возникал вопрос, какая цель могла заставить человека в зрелом возрасте, со сложившимися убеждениями надевать на себя солдатскую лямку, так как Крестовский поступил юнкером, т. е. нижним чином.

По всей вероятности, военная среда, с которой он сблизился в Варшаве, привлекла его своей простотой, отсутствием интриг, сплетен, инсинуаций, жертвой которых Всеволод Владимирович был в течение нескольких лет. Его травили и в литературе, и в частной жизни. У него явилась потребность в круге людей, с которыми не нужно было изощряться в полемике, от которых можно было не ждать анонимных писем, которыми заваливали его в Петербурге. В родной семье, которую он себе устроил, судьба ему отказала, она распалась, но явилась возможность создать другую — полковую. В полку Крестовский, по его собственному признанию, нашел «прочное убежище, мирное и тихое пристанище, в которое человек может уйти и спрятаться, как улитка в скорлупу».

Кроме того, это могло быть данью семейной традиции, так как и отец, и дед его служили уланами.

В полку ждала его новая среда, тесно сплоченная, с определенными взглядами и кодексом чести, среда, которая гарантировала ему целительное спокойствие, так ему необходимое.

1 июня 1868 г. Всеволод Владимирович был определен юнкером в 14-й Уланский Ямбургский полк. Его радушно приняли, так как ценили и знали как талантливого автора, и он быстро стал общим любимцем.

Ямбургский полк стоял в Гродненской губернии, штаб его был в самом Гродно, а эскадроны были расположены по местечкам с еврейским населением, что впоследствии дало ему обильный материал для работы над последней его трилогией «Тьма Египетская». Крестовский попал в 3-й эскадрон майора А.А. Латынина, стоявший в местечке Свислочи, и сразу стал душой как уланского, так и небольшого городского общества. Никогда не играя в карты, он развлекал всех своими интересными рассказами и своим прекрасным голосом, пел много романсов, в том числе и им сочиненные и положенные на музыку, впоследствии ставшие очень популярными по всей России, такие как «Под душистою ветвью сирени», «Когда утром иль позднею ночью» и др.

Занимаясь службой, Всеволод Владимирович со свойственной ему наблюдательностью приглядывался к своеобразному быту, и плодом ее явились превосходные очерки из кавалерийской жизни, в которых автор неподражаемо передал все ее поэтические стороны. Офицерские и солдатские типы вышли у него, как живые; особенно удалось Крестовскому описание «Травы», этих кавалерийских каникул в приволье лесной глуши и пойменных лугов с барским домом бывшего магната, окруженным таинственными легендами, которые автор услышал из разных уст и придал им такой поэтический характер. Эскадрон, где служил тогда Крестовский, стоял на «траве» близ Гродно, и описание имения и окружающих его мест происходило в тихие, июльские вечера, когда товарищи спали, а молодой писатель, гуляя по длинным, освещенным луной аллеям столетних дубов и каштанов, вдохновлялся обступавшими его тенями прошлого и брался за перо.

Помещики, евреи и крестьяне, входящие в соприкосновение с войском, давали ему случайные черты, которые он умел подмечать, почему и описания их выходили так жизненны и правдивы. Особенно типичны были факторы-евреи, без которых не может обойтись ни один кавалерийский полк, стоящий в Западном крае. Все эти военные рассказы были лишены какой бы то ни было тенденции; это были художественные эскизы с натуры, и представляли ряд впечатлений автора, которые дала ему новая своеобразная среда.

Во время своего пребывания в Свислочи он писал роман «Панургово стадо». Способ работы его был обыкновенно такой. Недели по две, по три он не брал пера в руки, но затем запершись в четырех стенах своего кабинета, начинал писать, не отрываясь. Любопытные жители местечка могли видеть Крестовского в окно, пишущего с низко наклоненной головой. Писал он обыкновенно на листах большого формата, мелким, но очень красивым и разборчивым почерком, почти без всяких поправок и помарок. Написав две или три главы в один присест, он обязательно прочитывал их товарищам и знакомым и затем уже отправлял в редакцию «Русского вестника», где печатался тогда этот роман.

Будучи в нижнем чине, Крестовский серьезно относился к этому званию и был, что называется, формалистом. Все его мундиры были из толстого солдатского сукна без всяких претензий на щегольство, так развитое тогда между юнкерами. В отношениях к офицерам он также не позволял себе никаких фамильярностей в силу своего положения как литератора, и даже в частных домах всегда строго соблюдал чинопочитание. Но это нисколько не мешало ему быть твердым и самостоятельным в своих убеждениях, невзирая ни на какое высокое положение кого бы то ни было, чему характеристикой является следующий эпизод, совпадающий с описываемой эпохой в жизни Всеволода Владимировича.

В 1869 году Крестовский из-за слабого здоровья получил разрешение лечиться на водах в Друскениках. Приехав туда, он заимел много знакомств и везде был радушно принят. Особенно часто он бывал у отставного генерала И.С. Плаксина. В самый разгар сезона приехал из Петербурга один сановник, известный в то время видный деятель, и как старый знакомый навестил Плаксина, где застал писательницу Анну Дмитриевну Мысовскую и Всеволода Владимировича. Когда его представили сановнику и тот с изысканной вежливостью протянул руку юнкеру, последний очень холодно ее пожал и удалился на балкон.

В это время съехалось еще несколько дам, и случайно сошлись всегдашние посетители дома. Неоднократно вызывала Мысовская Всеволода Владимировича в гостиную то под одним, то под другим предлогом; он нехотя, на пять минут, там появлялся и вновь отправлялся на балкон.

— Да посидите же с нами, Всеволод Владимирович! — воскликнула, наконец, она и, обратясь к сановнику, с женской экспансивностью сообщила ему:

— Если бы вы знали, как он божественно читает, как рассказывает! Продекламируйте же нам что-нибудь, — стала упрашивать она Крестовского, лицо которого становилось все мрачнее и мрачнее. К просьбам Мысовской присоединился и сановник, заявив, что был бы очень польщен оказанной ему честью.

Видя, что отказ был бы равносилен невежеству, Крестовский, взглянув многозначительно на Мысовскую, прочел какое-то коротенькое, ничего не значащее стихотворение. Сановник с благодарностью пожал ему руку. Когда остались только «свои», Крестовский, весь багровый, подошел к Мысовской и произнес задыхающимся голосом:

— Благодарю вас, Анна Дмитриевна, чего не ожидал — не ожидал!

— Да что с вами, Всеволод Владимирович? — спросила та, удивленная его тоном.

— А то, что я не хочу читать перед людьми, с которыми, может быть, и знакомиться не желаю!

— Да отчего же?

— И вы, причастная к литературе, меня об этом спрашиваете? Вы, которая сотрудничает в «Отечественных записках»? Я вам не фигляр и не скоморох, чтобы по заказу читать перед человеком, который так несочувственно всегда относился к многим собратьям по перу.

Едва общими усилиями все успокоили Крестовского не на шутку расстроенного, который потом извинился перед хозяином дома за невольный порыв негодования и долго не мог простить Мысовской ее выходки.

При этом нужно заметить, что это был один из редких случаев, когда Крестовский выходил из себя, будучи обыкновенно очень сдержан в выражении своих взглядов и убеждений.

Этот esprit de corps,[3] несмотря на гонения и разочарование в людях, всю жизнь не покидал Крестовского.

Год спустя, выдержав офицерский экзамен при Тверском кавалерийском училище, Крестовский был произведен в офицерский чин в свой же полк, и по распоряжению высшего начальства ему было поручено составление истории своего полка. Для архивных изысканий он был на два года прикомандирован к Главному штабу.

Здесь необходимо остановиться на тяжелых страницах жизни Крестовского, связанных с его семейной жизнью, которая стала невозможна уже после первого года супружества, и печальным финалом которой стал судебный процесс.

Во время этого процесса произошел инцидент с присяжным поверенным Соколовским, оскорбившим Крестовского, уже тогда носящего мундир, не как писателя и человека, а как офицера. В ответ на клевету, брошенную ему в глаза перед публикой, Крестовский через секундантов послал Соколовскому вызов на дуэль. Однако Соколовский драться наотрез отказался. Тогда Крестовский приехал на квартиру к вызванному и нанес ему два удара перчаткой по лицу. Следствием этого явился новый судебный процесс, на слушание дела по которому собралось все лучшее петербургское общество, в том числе великий князь Николай Николаевич Старший. Крестовский после речи защитника произнес сам последнее слово, сказав, что ничего не имеет против очернительства его как человека и как писателя — Соколовский делает это, зарабатывая свой гонорар. «Но когда г-н Соколовский позволил себе коснуться меня как офицера, затрагивать мои служебные действия, отчет в которых я обязан давать лишь своему начальству, — этого я не мог уже терпеть долее и потребовал от него удовлетворения, а раз он от него отказался — иного средства как пощечина, у меня не оставалось», — заключительные слова речи Крестовского были покрыты громом рукоплесканий, долго не прекращавшихся, несмотря на звонки председателя суда. Приговором ему был двухнедельный арест на гауптвахте, без внесения бытности под судом в послужной список.

Составление истории Ямбургского полка было личным желанием шефа полка, великой княгини Марии Александровны, на что вскоре последовало высочайшее соизволение.

Когда обширный труд истории полка был напечатан и представлен шефу, государь император перевел Крестовского тем же чином в виде награды в лейб-гвардии Уланский Его Величества полк.

В начале 1875 года на придворном концертном балу в день праздника лейб-гвардии Уланского Его Величества полка, государь император, заметив среди присутствующих Крестовского, подозвал его к себе и тут же возложил на него поручение составить историю гвардейского полка для поднесения державному шефу в день двадцатилетия его шефства над полком. История была написана и издана к назначенному сроку через год. Она отличалась точным стилем и интересным содержанием. Высочайшей наградой Крестовскому был выданный не в зачет годовой оклад жалованья. Автору этой книги выпала на долю редкая честь: цензором ее был сам государь император. В семье Всеволода Владимировича остался корректурный экземпляр, испещренный на полях примечаниями и поправками, сделанными собственноручно его величеством.

За время своих архивных работ Всеволод Владимирович набрел на ряд неизвестных исторических фактов, результатом чего явилась его историческая повесть «Деды». 8 это время Крестовский сотрудничал в «Русском мире», издаваемом М.Г. Черняевым, который и дал ему идею написать исторический роман. М.Г. Черняев жил в то время на даче, имевшей историческое прошлое. Она принадлежала фрейлине Нелидовой, и император Павел, находясь у нее в гостях, именно там получил первое известие о смерти императрицы Екатерины II. Крестовский во время частых посещений М.Г. Черняева подробно осматривал дачу и навеянные ею образы и картины дали в результате повесть из времени императора Павла I. Главной целью и основной идеен писателя было фактически доказать, что мрачные стороны этого царствования были слишком преувеличены как современниками, так и последующими поколениями. Произведение это печаталось частями в «Русском мире», где Крестовский помещал также и свои передовые статьи.

В этот же период (1871–1876 гт.) он сотрудничал с В.В. Комаровым и часто посещал его вечера, находясь в дружбе с хозяином и писателями А.Ф. Писемским и Р.А. Фадеевым. С 1871 года Крестовский стал сотрудничать во вновь возникшем журнале «Нива», где поместил несколько своих рассказов: «На траве», «Пан Пшепендовский», «Мой собрат» и др.

К этому же времени относится публикование романа детективного жанра «Вне закона», основанием которого послужило громкое судебное дело.

В августе 1876 года Крестовский по распоряжению военного министра Д.А. Милютина был командирован в Варшаву для участия в торжествах по поводу вручения лейб-гвардии Уланскому полку его августейшим шефом нового Георгиевского штандарта с надписью «За сражение под Красным 5 декабря 1812 года», причем честью этой полк был обязан Всеволоду Владимировичу, разыскавшему в архиве подтверждающие подвиг полка документы. Товарищи уланы пиром чествовали своего историка и поднесли ему в знак признательности ценный подарок.

IV

Между тем надвигалась Русско-турецкая война — началась мобилизация. Главнокомандующим армией на Европейском театре войны был назначен великий князь Николай Николаевич Старший. По личной воле государя императора Крестовский был командирован в действующую армию и на него было возложено редакторство «Военно-летучего листка» с пребыванием в главной квартире в Кишиневе, куда и прибыл Всеволод Владимирович.

Двадцать месяцев в действующей армии дали возможность Крестовскому составить массу очерков, которые в 1879 году были изданы отдельно и составили два больших тома.

Армия, стянутая к юго-западной границе России, была охвачена лихорадочным настроением из-за колебаний политического барометра. «Тут нет ни бахвальства, ни самонадеянности, ни кичливого презрения к своему противнику. Напротив, каждый солдат, каждый офицер смотрит весьма серьезно и скромно на предстоящее ему дело, не скрывает от себя его трудностей и почитает его за дело святое; недовольство же наше, которое проявляется, увы, слишком часто, имеет своим источником единственно лишь глубокое патриотическое чувство, которое дрожит от сомнения, что Россия отступит от своего святого дела с ущербом для ее достоинства», — писал в одном из своих писем из Кишинева Крестовский.

Походная типография, которой заведовал Всеволод Владимирович, помещалась в трех фургонах, которые следовали непосредственно за великим князем и его свитой, и имели право въезжать в огневую полосу. Этим правом всегда пользовался Крестовский, чтобы нагрузить в них запасы провизии и вина, которыми угощал всех, кого только встречал, и был истинным благодетелем в трудные минуты боевой обстановки.

Образ жизни его в это время был очень умеренный: рано вставая и ложась, он все свободное от службы время посвящал описанию военных действий. Сильная натура позволяла ему легко переносить всю тягость боевой и походной обстановки, и по вечерам он всегда находил сюжеты для анекдотов и рассказов, которыми развлекал и оживлял многочисленных и признательных слушателей. Будучи близким свидетелем штурма Плевны, он со свойственной ему картинностью изобразил его в своем романе «Тамара Бендавид», одного из героев которого, графа Каржоля, весьма кстати вывел в роли агента пресловутого товарищества «Грегор, Горниц и Коган», к деятельности которого мог достаточно присмотреться во время войны.

К 14 июля 1877 года вышли сразу два первых номера «Военно-летучего листка», который сообщал известия непосредственно с театра военных действий, давал сведения о потерях и наградах. Крестовский всюду следовал за главной квартирой, посетил Богот, Порадим, Пелишат и, живя в палатке, изнывая от палящей жары, неустанно работал, посылая кроме того корреспонденции в «Правительственный вестник» и телеграммы во многие газеты.

Государь император при чтении известий с театра войны, написанных Крестовским, почти всегда делал надпись: «Читал с особенным любопытством».

Однако пылкий по характеру Крестовский не был вполне доволен своим положением и постоянно просил у великого князя какой-нибудь командировки «в огонь», но получал категорический отказ, так как последний, особенно расположившись к Всеволоду Владимировичу после талантливых очерков из кавалерийской жизни, всячески его берег. Однако и он, наконец, уступил и согласился на прикомандирование Крестовского к Траянскому отряду генерала П.П. Карцева в качестве ординарца.

После двухдневных тяжелых работ по расчистке пути к Траянову перевалу на сильном морозе, которыми руководил Крестовский, не успев отдохнуть, он принял участие в ночном бою против турецких укреплений, венчавших вершину Траянова перевала на высоте нескольких тысяч футов, находясь во время горячей перестрелки в цепи батальона. После короткого перерыва, не оставляя занятые позиции, войска генерала Карцева взяли укрепления, с боем спустились с хребта и заняли селения Текке и Карнари.

Во всех этих боях генерал Карцев неоднократно посылал Крестовского на боевую линию, причем последний не щадил себя и поминутно рисковал жизнью.

Затем Крестовский участвовал в дальнейшем продвижении Траяновского отряда и направился с ним на Адрианополь и Демотику. Весь этот поход занял около трех недель — и впечатлительному Всеволоду Владимировичу пришлось быть свидетелем ужасов войны, порожденных поспешным бегством турок на юг страны при первом известии, что знамена нашей победоносной армии взвились на высотах неприступных Балкан.

В феврале Крестовский был снова командирован в авангардный отряд свиты его величества, причем во время блестящего рейда этого отряда, завершившегося взятием второй столицы Оттоманской Империи — Адрианополя, нес одновременно обязанности ординарца и вел летопись отряда, которая составила потом одно из лучших описаний эпизодов этой войны.

За отличие при штурме Плевны и при взятии Траянова перевала Крестовский был награжден орденами Святой Анны, Святого Владимира и Святого Станислава, кроме того, в эту кампанию он получил сербский орден Такова, румынский орден Fraceria Dunaria и черногорский орден князя Даниила.