Помоги проекту - поделись книгой:
С.М.Соловьев так описывал дипломатическую часть миссии Идеса и Бранда: «Когда Избрант приехал в царствующий град Пежин (Пекин), то его теснотою заставили нарушить обычай, по которому царская грамота отдавалась непосредственно государю, заставили передать ее ближним богдыхановым людям. Когда грамота была переведена, то Избранту объявили выговор от богдыхана за то, что в грамоте царское имя и титул написаны прежде, а богдыхановы после; грамота и подарки отданы были назад. Избрант не хотел их брать, но ему объявили, что в случае его упорства царская грамота будет брошена, а он будет выбит из царства с бесчестием; Избрант взял грамоту и подарки, и тогда ближние люди объявили ему, что богдыхан из-за грамоты с великими государями ссориться не будет и отправит к ним свою грамоту, только титул напишет иначе, чем он написан в русской грамоте, напишет просто: «Белым царям». На это Избрант не согласился; несмотря на то, он был допущен к богдыхану, причем кланялся ему по китайскому обычаю, становясь на колена. Богдыхан был «обличием мунгальским, усы немалые, борода небольшая, черная». Богдыхан жаловал Избранта из своих рук чрез ближнего человека горячим вином и спрашивал у него чрез иезуитов: «Из Московского государства до Французской, Италийской и Польской земель как скоро можно поспеть сухим и водяным путем?» Избрант отвечал, что во Францию можно поспеть недель в десять, в Италию – в двенадцать и в Польшу – в две недели. Избранту было наказано требовать от китайского правительства, чтоб выданы были изменники из сибирских инородцев, освобождены были русские пленники; чтоб богдыхан приказал высылать в Москву серебра доброго пуд по тысяче и больше с своими купчинами, которые покупали бы всякие русские и немецкие товары, какие будут им годны; чтоб приказал высылать дорогие камни, пряные зелья и всякие коренья, которые в Китайском государстве водятся; приказал своим китайцам приезжать в Российское государство со всякими товарами; приказал в Китайском государстве дать место под церковь, которая будет выстроена царскою казною. Кроме того, Избранту было наказано разведать о разных делах, и он, заплатив большие деньги, разведал от иезуита-француза, что богдыхан желает сохранять мир с Россиею; но желает ли пересылаться послами и посланниками и отправлять купчин с своим серебром и товарами, также простых купцов, об этом самом важном для русского правительства деле разузнать ничего не мог, хотя по наказу и разглашал между китайскими купцами о вольной торговле, какую ведут в России иноземцы, и о дорогих русских товарах»[190].
Царь Петр сохранял хорошие отношения с Идесом и после его возвращения из Пекина. В письме Виниусу из Азовского похода (от 21 октября 1695 г.) Петр наказывает передать поклоны Ромодановскому, Тихону Стрешневу, Гавриилу Головкину (это все первые лица в государстве) и Елизарию Избранту и сказать, что письма получены, но отвечать недосуг. Отвечая Петру, Виниус в своем послании от 5 ноября того же года подтверждает, что поклон «Елизарью Избранту передал»[191].
Другие сохранившиеся записи свидетельствуют о светском образе жизни Избранта. «Вечером 14 февраля 1696 г., – записал Гордон, – я ужинал в обществе царя и других лиц у Избранта». 24 января 1697 г., как отмечает тот же Гордон, была отпразднована свадьба Избранта с дочерью видного купца Немецкой слободы Мюнтера. Об этом имеется соответствующая запись того же числа в книгах евангелической церковной общины в Москве: «Повенчаны бывший посол к китайскому королю Эварт Изебрад и Анна Мюнтер»[192].
Собираясь поехать в Китай, Идес добивался звания «купчины», но в резолюции на челобитную не сказано, получил ли он это звание. Бранд называет Идеса коммерции советником в Архангельске. Термин «Commerzien Rath», как объясняет Брикнер, в немецкой литературе того времени обозначал не что иное, как «гость». Однако из документов не видно, чтобы Идесу удалось стать «гостем».
После возвращения из Китая Идес покидает привычную ему торговую деятельность и обращается к промышленной. В этом немалую роль сыграли и сложившаяся к этому времени политическая обстановка, и новые задачи, ставшие перед Россией. Дела Избранта Идеса в 1697–1698 гг. пошли хорошо. Его промышленная деятельность – это судостроение в Воронеже, пороховой завод под Москвой, оружейный завод в Туле – была настолько известна, что к нему посылали мастеров и подьячих для изучения дела, для выяснения норм расхода железа и заводской калькуляции. По-видимому, для того времени заводы Идеса, особенно тульский, представлял собой передовое предприятие мануфактурного типа. Затем он переносит свою кораблестроительную деятельность из Воронежа в Архангельск. В 1700 г. Петр поручил Елизарию Избранту построить в Архангельске пять трехмачтовых торговых кораблей. В августе они были спущены на воду: «Те купецские корабля, которые по имянному его великого государя указу строил у Архангельского города корабельного строения комиссар Елизар Избрант, сделаны тверды и к морскому водному все удобны, против иных из заморских кораблей, которые строят за морем в разных государствах».
Одно из этих судов было продано Елизарию Избранту за 3600 рублей, причем взята с него только половина этой суммы, остальную за его службу в строении кораблей брать не велено».
М.И.Казанин пишет, что Идес был подчинен Адмиралтейскому приказу, возникшему после некоторых административных преобразований из расформированного в 1699 г. Владимирского судного приказа, ведавшего до того корабельными и судостроительными делами. Должность, которую занимал Идес, называлась «комиссар Адмиралтейского приказа», т. е. уполномоченный по кораблестроению.
Избрант Идес умер в 1708 г. в Вологде[193].
А Адам Бранд вскоре после возвращения в Москву уехал за границу и больше никогда в Россию не возвращался. В Любеке он снова взялся за торговлю. Первое издание своих записок о путешествии в Китай Бранд выпустил в Гамбурге в 1698 г.[194].
Но самая удивительная судьба была у шведа Лоренца Ланга. Это был один из многих западноевропейцев, поступивших на российскую службу при правлении Петра I. В качестве специального посланника в 1715 г. он был отправлен в Китай для защиты коммерческих интересов России. Путь его лежал через Тобольск, Томск, Енисейск, Иркутск, а также озеро Байкал, после чего он прибыл в Пекин, где прожил два года. После превосходного рапорта Ланга царь решил в 1719 г. снова направить его в Пекин, но теперь в качестве консула для наблюдения за российскими купцами. Миссия Ланга, однако, прервалась, когда китайский суд отменил торговые льготы России из-за спора по поводу господства над монголами[195].
В 1720 г. Ланг был секретарем чрезвычайного посольства лейбгвардии Преображенского полка капитана Льва Измайлова и последним был оставлен в Пекине в чине «агента Российского для надзирания и управления купечества». В июне 1722 г. Ланг покинул Пекин. А в июне 1727 г. он снова в качестве секретаря сопровождал в Пекин уже посольство графа Саввы Владиславича-Рагузинского, принимал участие в заключении Буринского договора. После этого он вновь отправился в Пекин – с караваном Молокова. Следующая его поездка была в 1731 – 1732 гг. – Ланг был назначен директором второго после заключения Кяхтинского трактата казенного каравана комиссара Молокова. В Пекине ему был оказан хороший прием, Ланг получил аудиенцию у императора, вел успешно торговлю и 8 сентября выехал из Пекина. Наконец, он также возглавлял в качестве директора третий казенный караван комиссара Ерофея Фирсова, а после возвращения из Пекина в июне 1739 г. был назначен вице-губернатором Иркутска.
Архивные источники свидетельствуют о деятельной натуре Ланга: он все время писал в Петербург о необходимости укрепления острогов в русско-китайском порубежье; отбирал и отправлял для работы по описанию незнакомых мест геодезистов с тем, чтобы были составлены карты. Лоренц Ланг похоронен на Немецком лютеранском кладбище в Иркутске[196].
Помимо дипломатических и торговых дел лютеранину Лоренцу Лангу пришлось вплотную заниматься делами православной миссии в Пекине.
Глядя на опыт иезуитов в их деятельности в Китае, Россия также стала использовать православное миссионерство как дипломатический инструмент [197]. Первый миссионерский поход был предпринят в 1685 г. В 1695 г. Тобольский митрополит Игнатий отправил в Пекин верхотурского священника Григория и тобольского диакона
Лаврентия с антиминсом, богослужебными книгами и церковной утварью[198].
Но первая русская духовная миссия появилась в Пекине в 1716 г. Члены миссии нередко нищенствовали, поскольку жалованье им из России порой задерживали на год, а то и больше. Оторванные от родины монахи жили только надеждой вернуться домой. В течение почти ста лет в Китае сменилось восемь духовных миссий[199].
Миссия не оправдала надежд российского правительства: своими промахами в нравственной жизни миссионеры испортили первое хорошее впечатление китайцев о представителях православия. Членам миссии, не имевшим прочного нравственного фундамента, «подвиг жизни среди замкнутых, презиравших европейцев китайцев был очень тяжел, а порою и не выносим»: пьянство, драки, воровство членов миссии становились проблемой межгосударственных отношений. Агенту Лангу было поручено произвести следствие над одним из священников в Пекине и вывезти его в Россию. Наказание в духе времени было весьма жестоким: Ланг подверг виновного в беспутстве архимандрита телесному истязанию и затем в цепях, под стражей на его коште провез по всему пути от Пекина до Петербурга. Последний был судим, лишен сана[200].
Лоренц Ланг также оставил свои записки о поездках в Китай. Э.П.Зиннер позже опубликовал их вместе с очерками других западноевропейцев, путешествовавших по России[201].
С.М.Соловьев особое внимание уделил роли Ланга в посольстве Льва Измайлова. «В 1719 г. Петр отправил к богдыхану лейб-гвардии Преображенского полка капитана Льва Измайлова в чине чрезвычайного посланника, – писал историк. – Измайлов торжественно, с большою пышностью въехал в Пекин и объявил богдыхановым ближним людям, что приехал от его императорского величества с любительною грамотою для подтверждения и возобновления прежней дружбы; что для избежания всяких споров в грамоте находится один богдыханов титул, а императорское величество изволил только подписать высокое имя свое без титулов… Измайлов объявил иезуитам, что если они будут радеть императорскому величеству, то государь отблагодарит за это их общество: позволено им будет посылать письма через Сибирь посредством русских людей и другие многие вольности получат. Иезуиты объявили готовность служить посланнику. На аудиенции богдыхан сказал во всеуслышание, что он хотя имел и имеет древние законы, запрещающие принимать грамоты у чужестранных послов, однако теперь, почитая императора российского как своего равного друга и соседа, оставляет прежние законы и принимает грамоту из рук посланника. Но от коленопреклонения Измайлов освобожден не был. Богдыхан объявил ему, что из дружбы к императорскому величеству он устроил нарочно для него, посланника, пир, на котором присутствуют все знатные люди; спрашивал, знает ли он астрономию или другие какие художества и есть ли при нем люди, умеющие играть на инструментах. Измайлов отвечал, что он астрономии не учился, а музыканты у него есть, которые играют на трубах и на скрипках. Потом богдыхан спрашивал у посланника, какие науки в России, Измайлов отвечал, что есть в России всякие науки и ученые: математики, астрономы, инженеры, архитекторы и другие разные художники и музыканты. Богдыхан спрашивал, не противно ль посланнику, что иезуиты помещены выше его. «Я их держу не чиновными людьми, – говорил богдыхан, – они живут в государстве моем более двухсот лет и никакого другого дела не имеют, кроме религиозного, в чем я им не препятствую; притом это люди ученые и много людей в моем государстве научили разным наукам, и сам я у них математике и астрономии выучился». Спрашивал, не противно ли посланнику, что он разговаривает с ним чрез иезуитов, и передали ли иезуиты, что он оказывает к императорскому величеству любовь. Измайлов отвечал, что довольно слышал от иезуитов о дружбе его к императорскому величеству, что его, богдыханова, милость является ко всем, а особенно к ученым людям, о чем и в Европе известно…
В конференции с министрами Измайлов начал хлопотать о свободной и беспошлинной торговле, требовал, чтобы русские купцы могли иметь свою церковь, чтоб в Китае был русский генеральный консул и вице-консулы по разным городам с правами, какие они имеют во всем свете; такие же права должны получить и китайские подданные в русских владениях. Китайцы отвечали: «У нашего государя торгов никаких нет, а вы купечество свое высоко ставите; мы купеческими делами пренебрегаем, у нас ими занимаются самые убогие люди и слуги, и пользы нам от вашей торговли никакой нет, товаров русских у нас много, хотя бы ваши люди и не возили, и в провожании ваших купцов нам убыток». Измайлов настаивал. К счастию для китайцев, пришло известие, что 700 человек монголов перебежало за русскую границу. Этому случаю обрадовались и объявили Измайлову, что до тех пор не дадут ответа на его предложения, пока не кончится дело о беглецах. С этим Измайлов и должен был выехать из Пекина. Он оставил было там агента Ланга; но и его китайцы поспешили выпроводить, притесняли русских купцов, не слушая представлений Ланга и повторяя, что у них торговля считается делом ничтожным и для нее не стоит русскому агенту жить в Пекине; не пустили и епископа Иннокентия Кульчицкого, назначенного для построения русской церкви и утверждения миссии в Пекине, делали и захваты на русской земле, все жалуясь на невыдачу монгольских перебежчиков»[202].
Один из самых ярких этапов жизни Ланга – участие в посольстве Саввы Лукича Владиславича-Рагузинского.
Владиславич-Рагузинский Савва Лукич, граф Иллирийский (1669 – 1738 гг.), серб на русской службе, торговый и финансовый агент России на Балканском полуострове, чрезвычайный и полномочный посол России в Китай в 1725 – 1728 гг. – тот иностранец, который заключил Буринский и Кяхтинский договоры о разграничении пограничных территорий и торговле между двумя странами, фактически исправив ошибки Головина при подписании Нерчинского договора, в соответствии с которым многие земли оставались «под китайцами»[203]. Кяхтинский договор установил границы и торговые отношения с Китаем на 150 лет.
Российскую дипломатическую службу он начал в Константинополе, где выполнял неофициальные поручения. В 1703 г. впервые посетил Москву, обосновался же в Москве в 1708 г. Был представителем России в Черногории и Молдавии, вел переговоры в Риме и Венеции.
В 1725 г. был назначен полномочным послом России в Китае, как пишет «Википедия», «выполнил свою миссию, известную как посольство Владиславича, с высоким искусством». По возвращении в 1728 г. в Петербург составил для российского правительства подробную записку о цинском Китае. Позднее участвовал в различных переговорах и обсуждениях проблем российско-китайской торговли[204]. Но Кяхтинский российско-китайский трактат стал вершиной политической карьеры Владиславича-Рагузинского.
Почему Петр I поручил ему столь опасную и щекотливую миссию, понять нетрудно. Савва Лукич умел ориентироваться в незнакомой обстановке, был настойчивым и умелым переговорщиком.
12 октября 1725 г. посольство в составе 120 человек выехало из Петербурга. Ровно через год под звуки фанфар и в сопровождении восьмитысячного почетного караула оно въехало в Пекин. Столь торжественный прием со стороны китайского богдыхана Юнчжэна (Савва сравнил его с римским императором Нероном) на фоне предстоящих переговоров, которые не обещали быть легкими, выглядел довольно странно. Вскоре стало ясно, что этот прием – и впрямь восточная хитрость. Через десять дней китайцы показали свое истинное отношение к российскому посольству. 600 воинов под командой трех генералов окружили и изолировали обоз. Посланников поили соленой водой, в их адрес сыпались угрозы, их пытались подкупить.
Китайцы сразу дали понять, что имеют к России территориальные претензии. Обе стороны прекрасно понимали: у посла мало возможностей защищаться, но Владиславич стоял на своем: «Да владеют обе империи всем тем, чем ныне владеют, без прибавки, без умаления». Более того, он настаивал на расширении торговых контактов или хотя бы их восстановлении в прежних масштабах.
После подписания Нерчинского договора 1689 г. русско-китайская торговля активно развивалась. России она была выгодна, и в 1706 г. казна объявила ее государственной монополией. Но китайцы чинили препятствия русским купцам с тем, чтобы они снизили на привозимые товары свои цены. Два года китайские власти не пускали в страну российский караван, отправленный в 1718 г. Когда Рагузинский прибыл в Пекин, следующий российский караван, снаряженный в 1722 г., стоял на границе уже четыре года. Он пробыл там еще два. Все это время Владиславич вел изнурительные переговоры и лишь 1728 г. добился всего, чего хотел.
Подписанный им договор оставался в силе до середины XIX века. Уверенный в том, что для поддержания мира с Китаем российским властям нужно опереться на коренное население – бурят, он настоял, чтобы местная администрация не притесняла их. Ему даже удалось сформировать из бурят 20 казачьих полков. 29 июня 1727 г. Владиславич основал на приграничной речушке Кяхте Новотроицкую крепость. Здесь и завершились российско-китайские переговоры.
«Каким же было вознаграждение?»– задает вопрос Е.Глухарев и сам на него отвечает: «Когда Рагузинский вернулся в Петербург, он увидел, что от петровского гнезда не осталось и следа. Прежние друзья и покровители либо находились в опале, либо умерли. И, тем не менее, Савва еще пытался как-то влиять на политику (к примеру, занялся составлением нового таможенного тарифа), но окружение Петра II и Анны Иоанновны весьма недоброжелательно относилось к проектам выскочек петровских времен. По той же причине не приносили прежних барышей и коммерческие начинания Рагузинского. И все он был награжден чином тайного советника и орденом Александра Невского»[205].
18 июня 1738 г. Савва Лукич Владиславич-Рагузинский умер.
О китайцах Владиславич писал так: «Как можно видеть из всех их поступков, они войны сильно боятся, но от гордости и лукавства не отступают; а такого непостоянства от рождения моего я ни в каком народе не видал, воистину никакого резону человеческого не имеют, кроме трусости, и если б граница Вашего императорского величества была в добром порядке, то все б можно делать по-своему; но, видя границу отворену и всю Сибирь без единой крепости и видя, что русские часто к ним посольство посылают, китайцы пуще гордятся, и, что ни делают, все из боязни войны, а не от любви… Государство Китайское вовсе не так сильно, как думают и как многие историки их возвышают; я имею подлинные известия о их состоянии и силах, как морских, так и сухопутных; нынешним ханом никто не доволен, потому что действительно хуже римского Нерона государство свое притесняет и уже несколько тысяч людей казнил, а несколько миллионов ограбил; из двадцати четырех его братьев только трое пользуются его доверием, прочие же одни казнены, а другие находятся в жестоком заключении; в народе нет ни крепости, ни разума, ни храбрости, только многолюдство и чрезмерное богатство, и как Китай начался, столько золота и серебра в казне не было, как теперь, а народ помирает с голоду…»[206].
Как видим, никакого очарования от Китая у него не было и в помине.
В июне 1727 г. Ланг в качестве секретаря сопровождал в Пекин посольство Саввы Владиславича-Рагузинского и принимал участие в заключении Буринского договора. Буринский договор от 20 августа 1727 г. исправил ошибки Головина, линия границы стараниями серба Владиславича и шведа Ланга была проведена с полным учетом российских интересов. Главным козырем царского посла было то, что многие из земель – предмета межгосударственного спора – оставались неразведанными, поэтому лучше «пополам», чем проводить четкую линию по местам, где никто еще не ходил:
«С северной стороны на речке Кяхте караульное строение Российского империя. С полуденной стороны на сопке Орогойте караульный знак Срединного империя. Между теми караулом и маяком землю разделить пополам». В целом граница от Шабина Дабага до Аргуни прошла так: северная сторона – «Российскому империю да будет. А полуденная сторона Срединному империю да будет».
Статьи Буринского договора вошли в текст Кяхтинского трактата, заключенного 21 октября 1727 г. Под ним – также подпись: «Посол Сава Владиславич Ильлирийской граф, присланной для обновления и вящшаго утверждения мира, которой прежде сего при Нипкове (Нерчинском) между обеими империями заключен был» [207].
«Могу ваше императорское величество поздравить с подтверждением дружбы и обновлением вечного мира с Китайскою империею, с установлением торговли и разведением границы к немалой пользе для Российской империи и неизреченной радости пограничных обывателей, в чем мне помогал Бог», – с радостью доносил о результатах своей миссии посол уже новому императору – Петру II[208].
В своем продвижении на Восток Владиславич руководствовался картами и иными известиями датчанина капитана Ивана Ивановича Беринга, стоявшего во главе русской экспедиции. Результаты экспедиции Беринга отразились на карте Сибири, составленной по поручению графа Владиславича геодезистом М.Зиновьевым (1727 г.) и присланной тогда же в Петербург С.Колычевым, под надзором которого она и была составлена.
18 августа 1726 г. Савва Владиславич направил из Иркутска две реляции. В первой речь шла о получении «от агента Ланга ландкарты, которая по рассмотрении его оказалась недостаточной». Ланг докладывал, что им было принято решение «об отправлении им двух геодезистов Атилова и Свистунова для описания тех земель, рек и гор, которые начинаются от реки Горбицы до паменных гор, а от паменных гор до реки Уды, и между рекой Удой и паменными горами обретаются, и потому при мирном договоре остались без разграничения. О посылке других двух геодезистов Петра Скобельцына и Дмитрия Башанова от вверх по Иркуту плыть из мунгальских степей протекающей, откуда велено им следовать чрез пограничные места до реки Енисея и до реки Абакана».
В реляции Владиславич расточал похвалы агенту Лангу за его «ревность к службе и поведение»[209].
Пограничная проблема была теснейшим образом связана с другой – перебежчиками. Первое соприкосновение двух большим империй сразу показало, что и той, и с другой стороны полно обиженных, ищущих лучшей доли людей, которые в надежде найти убежище готовы бежать в чужих краях. Эта проблема нашла свое отражение уже в Нерчинском договоре.
В статье 4 говорилось: «Беглецы, которые до сего мирного постановления как с стороны царского величества, так и с стороны бугдыханова высочества были, и тем перебещикам быть в обоих сторонах безрозменно, а которые после сего постановленного миру перебегати будут и таких беглецов без всякаго умедления отсылати с обоих сторон без замедления к пограничным воеводам».
А в статье 6 было закреплено: «Прежде будущие какие ни есть ссоры меж порубежными жители до сего постановленного миру были, для каких промыслов обоих государств промышленные люди преходити будут и разбои или убивство учинят, и таких людей поймав присылати в те стороны, из которых они будут, в порубежные городы к воеводам, а им за то чинить казнь жестокую; будет же соединясь многолюдством и учинят такое вышеписанное воровство, и таких своевольников, переловя, отсылать к порубежным воеводам, а им за то чинить смертная казнь. А войны и кровопролития с обоих сторон для таких притчин и за самые пограничных людей преступки не всчинать, а о таких ссорах писать, из которые стороны то воровство будет, обоих сторон к государем и розрывати те ссоры любительными посольскими пересылки»[210].
В договоре эта проблема потому нашла такое большое место, что незадолго до его заключения большой род мятежного эвенка Гантимура перешел на российскую сторону. В архивных документах, в научной литературе и интернет-источниках подробно отражена эта история. От китайцев он, перейдя границу, спасался со своим родом на русской территории, поставив царя в положение выбора: либо вернуть его богдыхану и тем самым пойти на поводу у требований китайцев, либо взять под свое покровительство, поставив русско-китайские и так непростые отношения в еще более серьезное положение. Царь выбрал последнее, и это заметно осложнил русско-китайские отношения последующих лет. Гантимур в 1651 г. добровольно вступил в русское подданство со своим родом. В мае 1670 г. нерчинский воевода Д.Д.Аршинский докладывал в
Сибирский приказ, что в 1667 г. «… из Богдойские земли в Нерчинский острог» окончательно вернулся эвенкийский князь Гантимур со своим родом. Ясак ему был определен «по 3 соболя с человека»[211]. В 1684 г. Гантимур и его сын Катана были крещены, получив имена Петр и Павел. В следующем году они отправились в Москву, но в дороге Гантимур умер, а его сын побывал в Москве, где был возведен в дворянское звание[212].
Избрант Идес писал: «Главой конных тунгусов является князь Павел Петрович Гантимур, или по-тунгусски Катана Гантимур; он родом из округа Нючжу, теперь стар, а когда-то был тайшой и подданым китайского богдыхана. Когда же он попал к нему в немилость и был смещен, то подался с подчиненной ему ордой в Даурию, стал под покровительство их царских величеств и перешел в православие. Этот князь Павел Катана-хан, если потребуется, может привести в течение суток три тысячи конных тунгусов, хорошо экипированных, с добрыми конями и исправными луками. Все это здоровые и смелые люди. Нередко до полусотни тунгусов, напав на четыре сотни монгольских татар, доблестно разбивают их по всем правилам»[213].
На протяжении всей своей службы на границе с перебежчиками имел дело и Лоренц Ланг. Так, в 1723 г. он сообщал из Селенгинска, что имел свидание «с двумя прибывшими из Китая мандаринами, которые объявили ему, что они с тем на границу отправлены, дабы их пославших из Мунгальской степи людей, или точный ответ, зачем они удержаны, в Китай привезти могли». Ланг проявлял чудеса дипломатического искусства, объясняя, что беглецы еще на российской территории не найдены, что китайцы будут о перебежчиках только тогда оповещены, когда сами предъявят соответствующие на то бумаги от богдыхана. В Петербург же он сообщал, что «36 человек из помянутых перебежчиков нашлось, которые при заключении мира Его Императорского Величества подданными не были, да сверх оных еще 47 человек тангуских лам, или попов, которых китайцы из рассуждения вольного их тогда через границу да беглыми посчитать не могут»[214].
9 июля 1724 г. он писал в Петербург, что по известиям комиссара Федора Брейтона «мунгальцы за неотдачу ушедших от них вновь перебежчиков сделали на границы российские нападение в 500 военных людей и взяли в полон подданных российских ясачных иноземцев семь» [215].
Проблему беглых Ланг обсуждал в Пекине во время своей очередной поездки к китайскому богдыхану[216].
В 1725 г. Лоренц Ланг получил от китайских министров письмо, в котором «для вящего укрепления между обеими империями дружества предлагают они российскому министру учредить с обеих сторон пограничные караулы, при которых бы проезжие купцы и всякие люди о себе объявляли и чтобы другим путем не ездили, всех перебежчиков выдать без изъятия; и отложить взаимно спорные дела, дабы чрез то не только дружелюбное постановление оставалось всегда в своей силе, но и вящие бы укреплялись»[217].
Посольство Саввы Владиславич также занималось «правами человека». 18 августа 1726 г. он направил из Иркутска две реляции. В них шла речь «о склонности многих мунгалов перейти в российское подданство, за отягощением от китайцев, которые производя войну против Контайши, содержат армию более нежели из двух сотен тысяч состоящую, и к желаемому миру довести ее не могут». Побуждаемый деятельным Лангом, граф предлагал «учредить от границы до Тобольска почту»[218].
Самым подробным на эту тему найденным нами в Российском государственном архиве древних актов документов была реляция чрезвычайного посланника графа Саввы Владиславича от 31 августа 1726 г., которая поступила в Иностранную коллегию только 3 декабря. В ней говорилось «о выходе из мунгальской земли в российской подданство 943 человек, которые имели бои с догонявшими их мунгальцами и, одолев их, остались кочевать при Тункинском остроге». Русские приняли решение «о неотдаче им тех перебежчиков, дабы не показать чрез то робости пред китайцами»[219].
Проблема перебежчиков оставалась «вялотекущей» до подписания 14 ноября 1860 г. Пекинского договора, когда вновь обе стороны вернулись к урегулированию пограничного размежевания. Однако, и этот акт был далек от совершенства, потому что водное пространство и острова не были разграничены. По Пекинскому договору империя Цин отказалась от своих восточных территорий, передав их России.
3. Немцы в продвижении России на Восток
Государственная политика, в какой бы сфере она ни осуществлялась, нуждается в научном, исследовательском подкреплении. Тем более это было необходимо в отношении территорий, о которых в XVII–XIX веках существовали самые смутные представления. Не удивительно, что в первых рядах тех, кто ступал в неизведанные земли, были самые разные специалисты – географы, ботаники, биологи, этнологи, геологи и т. д. – все те, кто был способен предоставить центральной власти России новую, необходимую для формирования политики на Востоке информацию.
В то время, когда Европа искала дальние страны за морями, снаряжала корабли за океан, Россия прорубала свои новые пути через тайгу, сопки и степи. Эта дорога по суше была намного труднее, дольше, дороже, чем морской путь. Хотя, по европейскому образцу, морские кругосветные плавания для закрепления на дальневосточных рубежах страна поддерживала также, придавала им не меньшее значение, чем дороге в глубь страны.
Научные записи вели практически все послы русского царя в Китай. Многие дипломаты «из свиты» также скрупулезно фиксировали события по пути следования в неведомые земли. Официальные представители интересовались всем: политическим устройством чужих народов, обычаями и традициями, устройством государственных и социальных институтов, природой, животным миром мест, которые они проезжали. Книги не всех этих свидетелей получили широкое распространение. В Европе одними из самым популярных стали путевые заметки Джона Белла – врача шотландского происхождения на русской службе, которые совершил поездку в Пекин в составе посольства Л.Измайлова в 1718–1719 гг. «Белёвы путешествия чрез Россию в разные асиятские земли» неоднократно издавались и на русском языке.
В осуществлении научного освоения пространств за Уралом иностранцы сыграли исключительную роль. Именно они были во главе подавляющего большинства экспедиций, поскольку именно они, получившие современное образование в университетах германских, нидерландских или шведских городов, обладали необходимым стартовым объемом знаний для исследований, владели методикой этих исследований, имели организационные навыки для разведки всего нового и необычного. Благодаря этим иностранцам сложились целые научные школы, были заложены изыскательские традиции, которые протянулись потом во времени и дали нам сегодня основание говорить науке как о явлении тех столетий.
Прибывший в 1686 г. в Нерчинск плавильных дел мастер Лаврентий Нейтор летом 1687 г. смог получить из пяти пудов руды один пуд десять фунтов свинца, а из него в свою очередь первые тринадцать с половиной золотников чистого серебра[220].
Через четверть века уроженец Данцига Даниэль Готлиб Мессершмидт, приехавший в Россию по приглашению Петра I, в 1720–1727 гг. уже руководил научной экспедицией в Сибири[221].
Дальнейшее участие немцев в исследованиях связано с созданием и работой Академии наук. Их интерес был прикован и к Дальнему Востоку. Барон Иоанн Альберт Корф, президент Императорской Санкт-Петербургской академии наук, организовал вторую экспедицию на Камчатку, к берегам Америки, в ходе которой было определено положение Японии относительно Камчатки и открыта возможность сообщения между Северным Ледовитым и Камчатским морями[222]. В 1735 г. Герард-Фридрих (Федор Иванович) Миллер во главе академического отряда Второй Камчатской экспедиции побывал в Нерчинске[223].
По-разному сложились судьбы иностранцев – ученых в России. Некоторые из них стали универсалистами, другие специализировались на отдельных отраслях знания. Наряду с кабинетными теоретиками основная масса была первопроходцами, отправлялась в дальние края для того, чтобы собирать коллекции камней или растений, вести описания мест, где они побывали.
К числу самых разносторонних талантов, осуществивших себя в России и внесших огромный вклад в самые разные области гуманитарной и естественнонаучной сферы, в освоение Дальнего Востока, относится, прежде всего, Герард-Фридрих (Федор Иванович) Миллер (Мюллер), неутомимый собиратель и систематизатор научных данных, какие бы ни попадались ему, умелый организатор, менеджер науки. Он первый, кто собрал начальные документы о русско-китайских отношениях. Все, что только можно было найти в то время, было найдено и составило целостную коллекцию первоисточников для понимания отправных путей двусторонних отношений[224]. Так, путешествие Елизария Избранта (Избранта Идеса) можно проследить по «Портфелям Миллера»[225], как и хронику первых китайских посольств на территории России, торговых дел с Китаем и Японией. Его интересовало буквально все: какой была история города Албазина и в чем причина возникших там между русскими и китайцами ссорах; какие меры весов и длины употребляют в Китае; какую веру там исповедуют; какие обычаи и нравы существуют у его народа и т. д.[226]
После переезда в 1725 г. Россию, Миллер сразу обратил внимание на Сибирь и сопредельные с нею территории. А.Х.Элерт отмечал, что в сфере его страстных увлечений тех лет были Калмыкия, Китай, Тибет, Монголия[227].
К сожалению, это увлечение ученого не нашло своего отражения в солидном сборнике российских и германских ученых, изданном в Санкт-Петербурге к 300-летию со дня рождения Миллера [228]. Между тем именно он составил таблицы, в которых классифицировал провинции, привел число их жителей и ежегодный доход Китайского государства[229]. Впервые на русском языке представил хронологию императоров Поднебесной, как и описание войск этой страны[230]. Значительный объем документов – об установлении границы.
«Портфели Миллера» свидетельствуют: России повезло, что такой человек был у нее на службе, причем – в эпоху перемен: Миллер сформировал огромную научную базу по самым разным направлениям общественных и естественных наук, в том числе и для последующего освоения Дальнего Востока, установления регулярных дипломатических, торговых, человеческих отношений со странами региона. Ученый не просто тщательно, с немецкой пунктуальностью собирал тексты на языках дальневосточных народов и их переводы на знакомые ему европейские языки. Он сам выступал инициатором переводов ранее лежавших без прочтения документов, воодушевлял таких же, как и сам, искателей новых знаний, на изучение языков, составление алфавитов и словарей, систематизацию источников. К числу таких лингвистов относился, в частности, Г.Фишер, который был увлечен монгольским языком[231].
Миллер состоял в переписке с десятками ученых по всему свету, с людьми разных званий, профессий, должностей с единственной целью – собрать сведения в свою и без того обширную коллекцию.
К сожалению, тогдашняя Санкт-Петербургская
Академия наук была пронизана интригами, склоками, подсиживанием. Миллеру не удалось обнародовать и сотой части своих записей. До сих пор его «Портфели» – по большей части неопубликованный и мало изученный архив.
Деятельность таких искателей нового, как иностранец Миллер, до сих пор – раздражающих фактор для поборников «самобытности и державности» России. Достаточно зайти на сайт Фоменко-Носовского, «изобретателей» «новой хронологии»[232], чтобы увидеть, насколько современное историческое сообщество не просто расколото, но и наполнено злобными и вздорными теориями в отношении прошлого собственной страны. Тот факт, что в России в XVIII–XIX веках было много иностранцев на государевой службе, в том числе и в науке, вызывает у этих «историков» приступы бешенства, припадки ксенофобии. Бьют на то, что всегда вызывает самые темные мысли у плохо образованных читающих, – на ущемленное национальное самосознание. Рассуждения о засилии иностранцев, особенно в исторической науке, – великолепная почва для того, чтобы заниматься подтасовками и фальсификациями фактов. Это мошенничество в современной России встречает слабое сопротивление, и общество потребляет эти теории наряду с теориями поп-культуры или теориями скинхедов.
Между тем такой энциклопедист, как Миллер, притягивал к себе подобных себе увлеченных путешествиями и исследованиями людей. В числе близких к нему ученых – Иоганн Георг Гмелин, проехавший в 1733–1743 гг. по Сибири и Камчатке. Это было трудное путешествие, полное опасностей, через безлюдные места, через отдельные поселения, где неприветливо встречали экспедицию, путешествие, потребовавшее многих сил и стоившее здоровья. Гмелин свои труды смог беспрепятственно опубликовать только в Германии, куда он вернулся вопреки приказам Академии[233].
До Миллера и Гмелина в дальние экспедиции выезжали и другие исследователи из числа иностранцев. Даниэль Готлиб Мессершмидт, приехавший по приглашению Петра I в 1720–1727 гг., руководил научной экспедицией в Сибири. Нашел ряд памятников монгольского и тангутского (тибетского) письма, которые передал по возвращении в Санкт-Петербург в Кунсткамеру. Вместе с ним в походе был швед Филипп-Иоганн Страленберг (Табберт), попавший в Россию, как и Лоренц Ланг, как пленный: после Полтавского сражения он оказался в Сибири и примкнул к экспедиции Мессершмидта. Нашел в Приобье выходы черной горючей жидкости – нефти.
Поделиться книгой: