– Тем более! – он снова заулыбался. – Геофизика – одна из основных специализаций нашего института. У нас никогда не бывают лишними хорошие специалисты. И уж поверьте, в социальном отношении наш институт весьма отличается от институтов РАН. Соглашайтесь. Я уверен, что работа будет вам интересна.
Я представил себе, что чувствует сейчас Юля. Разговор велся так, словно ее и не было в этой комнате.
– А если я откажусь?
Черных пожал плечами.
– Боюсь, что вам в любом случае вряд ли будет разрешено покинуть базу сейчас, – он сказал это без усмешки, даже немного задумчиво, так что я понял, что он не издевается, просто констатирует факт.
– Мы можем подумать?
– Почему нет? Конечно. Время не поджимает нас. Надеюсь, в недалеком будущем время вообще окажется у нас… Впрочем, думайте.
Он ушел, прикрыв, но не заперев за собой дверь.
9
…И мы думали. Правда, не о предложении Черных. Для меня было очевидно, что я просто не смогу его принять после того, что было. После Острова, после Города в пене цветущих яблонь.
Где-то во второй половине дня Черных появился снова, но он не стал спрашивать нас о нашем решении, просто предложил вместе пообедать. Мы не стали отказываться (есть к тому времени уже действительно хотелось), но после обеда спросили, можем ли мы вернуться на пароход, чтобы провести там ночь.
Черных пожал плечами, но возражать не стал. Было очевидно, что он уверен: скрыться нам не удастся в любом случае.
Часовой на пристани пропустил нас на пароход без вопросов. Мы спустились в крошечную кают-компанию, и я вскипятил чаю. Разговаривать поначалу не хотелось, да и не о чем было. И все же понемногу мы разговорились, стараясь избегать темы о нашем будущем. Юля спросила меня о «Персее» – паровой шхуне, которая вчера на закате вывела нас из тумана к Острову Яблок. Я рассказал ей все, что знал. Рассказал о том, чем был этот маленький кораблик, как его строили и как он закончил свою жизнь, возвращая людям вложенную в него при постройке любовь. Окончание истории «Персея» почему-то особенно взволновало Юлю.
– Андрюша, – заговорила она, подумав, – вот скажи, пожалуйста, раньше моряки думали, что у старых кораблей есть душа, что они живые. Я знаю, я в книжках читала. А сейчас?
– Что сейчас, Юль? – переспросил я.
– А сейчас моряки верят? Ну вот ты, например?
Я усмехнулся.
– Я не моряк, я исследователь.
– Это все равно: ты же плаваешь по морям.
Я задумался. Мне сложно, неприятно и тягостно было бы думать о «Персее» или о нашем стареньком пароходике, не имеющем даже собственного имени, как о бездушных мертвых железках.
– Наверное, Юль. Да.
– Я вот к чему спрашиваю. Я ведь, – она чуть усмехнулась, – знаешь, я ведь филолог по образованию. Ну, то есть буду филологом… то есть… была бы…
Я хотел было возмутиться таким ее настроением, но она нетерпеливо махнула рукой, словно я мешал ей сказать что-то важное, и я промолчал.
– Я ведь знаю, Андрюша, что вот эти Священные Острова… Острова Яблок… Древние считали, что туда уходят души людей после смерти. Ну, по крайней мере, – души
Я промолчал. Быть может, и так…
– Нас убьют? – спросила вдруг Юля.
– Да ты что? – возмутился я. – Да ничего с нами не будет. Все нормально, – кажется, голос мой прозвучал все-таки с некоторым оттенком фальши.
Юля кивнула. Как-то неопределенно.
–
– Да. Я помню…
Мы вышли на палубу, когда солнце уже коснулось ветвей высоченных сосен на берегу и золотило кору их стволов, играло огненными отблесками на мелкой озерной ряби. Было тепло и тихо.
Мы прошли на корму, чтобы быть подальше от часового на пристани; облокотились на перила – на те самые замечательные перила, по которым узнал я некогда в этом пароходике родного брата другого парохода, затонувшего у берега Клязьмы. Я закурил. Мы долго стояли молча.
Прогромыхал и смолк вернувшийся откуда-то на базу грузовик, снова упала тишина. И… что-то изменилось – неуловимо, но явственно. Тишина! Она стала другой!
На сей раз я приветствовал эту печальную предзакатную тишину, как старого друга, вернувшегося после долгой разлуки, как весть из родного дома. Видимо, что-то изменилось в моем лице. Юля повернулась ко мне, словно хотела что-то спросить…
Врата Перехода! Не знаю, почему и откуда всплыли во мне эти слова, но я понял вдруг значение этой тишины, которая всегда была со мной.
Эта тишина – нет, ощущение этой тишины внутри себя – привело меня в ту загадочную протоку, оно же (теперь я знал это точно) вело меня сквозь туман к Острову Яблок. Быть может…
– Андрюша, что? – очень тихо, видимо тоже ощущая магию момента, спросила Юля.
Я наклонился к самому ее уху, чтобы в любом случае нас не услышал часовой.
– Юленька, я… я должен исчезнуть отсюда, я не могу работать с
– А ты?
– Я… попробую. Наверное, не получится, но… я все равно должен. Ты же знаешь: сейчас можно вытащить из человека все, что угодно.
– Андрей, я с тобой.
– Юленька, ведь ничего не выйдет. Скорее всего.
Она вдруг улыбнулась – смело, почти весело.
– Ты забыл:
Я медленно распрямился, чтобы не спугнуть
– Эй, приятель! – крикнул я ему. – Я заведу машину, а то аккумуляторы сели совсем: даже лампочки не светят.
Камуфлированный детина махнул рукой:
– Валяй.
Мой старенький пароход словно чувствовал свой последний день и решил прожить его гордо, с достоинством. Машина заработала сразу, без задержек и без единого сбоя; стальное тело парохода мелко задрожало, готовое к бегу…
Солнце, красным золотом пылавшее меж стволов сосен на береговом всхолмье, коснулось горизонта.
– Закат, Андрюша, – тихо сказала Юля.
– Да. Ступай вниз.
Она снова негромко, почти неслышно засмеялась.
– Нет, что ты. Я с тобой.
Я кивнул, соглашаясь.
– Ну, – прошептал я, решаясь, – не подведи, старый. – Я ласково погладил приборную доску.
И резко дернул рукоять хода на себя – на «полный», и сразу – на «самый полный».
Машина взвыла, потом взревела; перестук поршней в ее глубинах слился в единый гул. «Кэп голову бы оторвал за такой старт», – успел подумать я, и пароход, чуть качнувшись, пошел вперед, быстро набирая ход.
Что-то закричал часовой на пристани. Я оглянулся. Оба швартова разматывались вслед за нами, уходя под воду. Я повел пароход прочь от причала и начал постепенно закладывать плавный поворот – так, чтобы в конце концов оказаться носом к закату.
Звякнула носовая лебедка и закрутилась уже по инерции, вхолостую: кончился носовой швартов; за ним последовал кормовой. Часовой на причале перестал орать – видимо, связывался с начальством. Потом сквозь грохот машины мы услышали автоматную очередь, очевидно отправленную в воздух. Следующая с глухим звоном пробила нашу обшивку где-то внизу, в районе ватерлинии. Но это было уже неважно. Я достаточно отошел от причала и сейчас заканчивал поворот.
– БГК-186, немедленно остановитесь! – проревел над озером голос с репродукторов базы.
– Щас! – сказал я.
Солнце било уже прямо в носовые стекла рубки. Я чуть довернул штурвал. Теперь наш пароход на самом полном мчался к береговым утесам.
– БГК-186, немедленно застопорить машину!
Я стиснул штурвал, глядя прямо в лицо надвигающимся скалам, из-за которых лился, заполняя все поле зрения, багряно-золотой закатный свет.
Кажется, этот золотой свет нес запах моря и цветущих яблонь.
Часть 2
Варвары во вселенной
Пролог
Земля, 2007
Елка была синтетическая (от живой слишком много мусора), но все равно очень красивая, почти волшебная. Ровно горели лучистые разноцветные огоньки «свечек», чуть покачивались в густой зеленой хвое большие шары, мягко спадали с веток тонкие нити золотого и серебряного дождя. Мама не любила завешивать елку большим количеством игрушек, и это было правильно: строгая в своей праздничной красоте, елка не превращалась в разукрашенную мещанку, а оставалась немного загадочной частью волшебного новогоднего мира.
Свет горел только над праздничным столом, и елка, стоявшая в эркере большой гостиной, была окружена полумраком, подсвеченным сквозь зеленые лапы цветными огнями.
Санька немножко стеснялся перед самим собой тех чувств, которые вызывала у него новогодняя елка (как-то несолидно для такого взрослого парня), однако отказаться от них ни за что бы не согласился.
За столом было скучно; собственно, потому Санька и загляделся на елку. Гости говорили о чем-то своем, нимало его не интересующем, а в приглушенном телевизоре неестественно радостно прыгали какие-то девицы. Санька совсем было собрался отпроситься из-за стола (благо до двенадцати было еще далеко) и поболтать по телефону с кем-нибудь из приятелей, как его ухо уловило изменение темы застольного разговора. И он остался сидеть.
Говорил дядя Толя, папин сослуживец. Говорил он что-то не очень внятное, но очень ругательное, на тему: «Зачем правительство тратит деньги на обслуживание международной космической станции?» В итоге разговор свелся к тому, что неплохо было бы вообще подсвернуть все эти космические исследования, потому что расходов уйма, а толку никакого…
Санька тихонько фыркнул – про себя, конечно.
Будучи во всех остальных отношениях подростком совершенно нормальным, он был непростительно старомоден в одном вопросе. Санька мечтал о космосе. Причем мечтал не «мимоходом», не случайно. Нет, это была любовь с первого взгляда и на всю жизнь. Он мог навскидку сравнить технические характеристики российского «Протона» и европейской «Ариан-5» или на память перечислить полеты советских автоматических станций к Марсу и Венере. Он искренне и тяжело переживал давно позабытый соотечественниками крах советской лунной программы и мог с фактами в руках со всей безапелляционностью тринадцатилетних описать недостатки и доказать преимущества королёвского проекта «Н-1» (начинавшегося именно как носитель для лунных кораблей) перед вытеснившей его «Энергией». Правда, доказывать все это ему было некому: знакомых взрослых, связанных с космонавтикой, у Саньки не было, а его ровесников – подростков начала XXI века – интересовали совсем другие вещи.
«А вот хрен вам всем!» – подумал он и вылез-таки из-за стола.
Земля, 2018
1
День обещал быть жарким, хотя сейчас утренний ветерок, чуть колеблющий занавески на открытом окне, приятно холодил Санькину грудь. Со стороны Битцевского лесопарка, пышными зелеными волнами расплескавшегося у самого дома, ветер нес удивительно свежий запах молодой весенней листвы. Поднимающиеся на всхолмья Теплостанской возвышенности лесные волны были разноцветными – изумрудными и светло-салатовыми там, где росли березы, липы и старые битцевские ветлы, и темно-зелеными по ельникам и сосновым редколесьям. Санька потянулся, издав нечто среднее между сладострастным стоном и боевым мявом какой-нибудь фантастической гигантской кошки, подтянул трусы и порысил на кухню варить кофе.
Эти выходные он собирался посвятить отдыху. «Зловещий кратер Тихо», воспетый еще великолепным Саймаком, без остатка поглотил последние две недели его жизни, а между тем в Северном полушарии Земли бушевала весна, на Воробьевых горах в университетских парках зацветал жасмин, и, как всегда весной, безумно хотелось в поле, на дорогу, просто куда-нибудь в светлую даль.
Санька давно решил, что в первый же свободный день махнет на Яхрому, в любимую со школьных лет долину, стиснутую моренными холмами. По идее, проще всего было бы отправиться по Четвертому кольцу и перехватить дмитровский регулярный уже в Лобне, где Четвертое транспортное пересекается с Савеловской трассой. Дорога от Бутово до Лобни заняла бы у него минут тридцать. Однако Санька еще позавчера обещал шефу, что в понедельник рано утром все результаты и, главное, чертов разрез через борт кратера Тихо будут на кафедре, а значит, ему придется заехать в Университет и уже оттуда через весь город пилить на Савеловский вокзал.
Конечно, будь эта работа обычной, он просто скинул бы результаты по электронной почте и сэкономил бы полтора часа этого дивного весеннего утра. Однако работа обычной не была. Она была сложной – слишком сложной для того, чтобы доверять окончательную интерпретацию компьютеру. И Санька, обложившись пачками листов с расчетами, два дня ползал по расстеленным на полу ватманским листам с картами и чертежами, собственноручно вычерчивая линии геологических границ и пунктиры сдвиговых нарушений. Так что конечный результат его работы представлял собой рулон ватмана и пухлую пачку распечаток, расчетов и набросков.
Дело было не в какой-то особенной сложности объекта (хотя и геологически простым кратер Тихо вряд ли бы кто назвал). Дело было в качестве данных, которыми они с шефом располагали. Замеры магнитного поля были сделаны не по строгим и прямым профилям, параллельным плоскости требуемого разреза, а по каким-то прихотливым кривым, отображавшим на карте поездки сотрудников Станции-1 по своим делам (протонный магнитометр был просто привешен к борту транспорта, и никто на Луне не собирался гонять его специально ради прихотей ученых на Земле). Сейсмограммы локальных событий, с которыми вообще можно было работать, были сняты всего с трех расположенных в нужном районе слабосильных станций. И земная Дирекция Лунной программы пока не выказывала никакого желания забрасывать на Станцию-1 дополнительную сейсмологическую аппаратуру и отвлекать от работы людей на ее установку. Санька злился, шипел сквозь зубы, чертыхался, но на судьбу не пенял. Все-таки Станция-1 – промышленное предприятие, а не научная лаборатория, у них свои планы по добыче гелия-3 и по исследованию его перспектив. То, что РосКосмос вкупе с РАО ЕЭС (которому больше чем наполовину принадлежал весь проект «Гелий-3») вообще поддерживают «посторонние» исследования на поверхности, уже было огромным благом.
2
Когда Санька наконец выбрался из-под земли на Савеловской, его встретила настоящая полуденная жара (хотя не было еще и одиннадцати). Небо поблекло, утратив утреннюю голубизну, стало почти белесым, но настроения это не испортило. Санька бодро прошагал через площадь и нырнул в прохладу парадного входа вокзала.
Савеловский вокзал перестраивали одним из последних в Москве: не так уж велик был здесь пассажиропоток. Архитекторы сохранили старинный фасад здания, лишь подновив его и кое-что доработав. Зато внутри вокзал сиял никелем и массивным стеклом и поражал знатоков эргономичностью и простотой решений. Санька знакомой дорогой прошел к нужному порталу, купил билет и выбрался на перрон. Здесь тоже было упоительно прохладно: кондиционеры работали вовсю. Санька сбросил рюкзак на пол и уселся рядом с ним на скамейку ждать поезда.
Дмитровский регулярный, заменивший здесь, как и на многих других направлениях, разномастную свору электричек с трудно запоминаемым расписанием, ходил каждые двадцать минут (а в часы пик – вдвое чаще), фактически став «дальнобойным продолжением» московского метро. Он шел с остановками почти по всем пунктам, однако высокая скорость и, главное, предельно короткий тормозной и разгонный путь позволяли ему не уподобляться старинным пригородным черепахам.
Серая длинная с продольной полосой российского триколора сигара поезда с громким шелестом вынырнула из тоннеля и замерла у перрона. Санька подхватил рюкзак и, забравшись в вагон, устроился у окна.
Езды было минут сорок. Санька достал из рюкзака бутылку и глотнул минералки, потом подумал, что вот уже неделю, как он не читал и не смотрел новостей и вообще отключился от «большой жизни», увлеченный своей работой. Поэтому вытащил свой блокнот и принялся просматривать новостные сервера Интернета. Под полом негромко зашумели машины поезда, раздалось привычное: «Осторожно, двери закрываются» – и дмитровский регулярный практически с места рванул по своему тоннелю. Санька пробежал глазами анонсы новостей.
Прочитав последний заголовок, Санька чертыхнулся, отложил блокнот и посмотрел в окно, за которым сливались в белую светящуюся полосу огни аварийных ламп тоннеля. Ну, надо же, такое утро отличное…
…Севастополь Санька хорошо знал и был влюблен в этот удивительный город с первого курса Университета, с тех пор как оказался в Севастополе в один из выходных во время полевой геологической практики, проходившей на плоскогорьях Второй гряды Крымских гор. В бухтах и улицах Севастополя он сразу и безошибочно – словно будущего крепкого друга при первой встрече – узнал Города Грина и Крапивина. И, более того, с поэтичностью Грина невозможно, но гармонично сочетался в этом городе открытый и яростный дух Киплинга. А еще здесь каждый камень дышал славой русского оружия, несмотря на то что город был уже почти разоружен и что «жовто-блакитные» таблички со стен у подъездов официальных заведений вещали «украиньской мовою».
Поэтому и происходящее там сейчас Санька воспринимал особенно болезненно: обижали не только русских, вынужденно отделенных от России пространствами чужой страны, обижали еще и его любимый город.
В вагон между тем хлынули потоки солнечного света, раскидав яркие искры по никелированным деталям: поезд вылетел из своего тоннеля – уже за МКАД. Санька еще раз вздохнул и снова принялся за новости.