Помоги проекту - поделись книгой:
— Нет.
Джек догадывался, что раз врачи ничего не сказали, то, значит, прогноз неблагоприятен. Совсем неблагоприятен.
Мэгги открыла глаза и поняла, что на несколько минут забылась, уйдя в воспоминания. Она с трудом села повыше и прислушалась к разговору Натана и матери, трудившихся на кухне над печеньем. Когда Эвелин открыла духовку, чтобы вынуть очередной противень с Санта-Клаусами, ванильный аромат волной затопил гостиную. Мэгги зажмурилась. Она бы все на свете отдала, лишь бы тоже сейчас стоять на кухне, с ног до головы в муке, и видеть, как радостно сын наблюдает за все новыми и новыми порциями печенья, появляющимися из духовки. Она закрыла лицо руками.
— О Боже, помоги мне, — взмолилась она. — Я не хочу оставлять своих детей. Я не хочу бросать их. — Она могла бы стерпеть страдания, причиняемые ей болезнью, но боль в сердце была непереносима. Но тут к ней подбежал Натан с блюдом свежевыпеченных и покрытых разноцветной глазурью Санта-Клаусов и плюхнул его перед ней на одеяло.
— О, да вы только посмотрите на них! Ты стал настоящим кондитером! — восхитилась Мэгги. Она утерла глаза, надеясь, что Натан не заметил ее слез. Мальчик радостно суетился возле кровати, поднимая изголовье в верхнее, удобное для сиденья, положение.
— Пора делать бороду! — крикнул Натан и умчался обратно на кухню за миской с кокосовой стружкой. Потом они вместе посыпали улыбающихся Санта-Клаусов искрящимся кокосом, вдавливали белые крошки в бороды, разговаривали и смеялись.
ГЛАВА ТРЕТЬЯ
Декабрь 1985 года
Человек рождается сломанным. Всю жизнь он чинит себя. А Божья милость — это инструмент.
Моя мать, Эллен Лэйтон, каждый год, сколько я помню, устраивала на Рождество большой праздник. Когда я и мой брат Хью были еще маленькими, праздник начинался утром в субботу. Нас будили запахи бекона и оладий, доносившиеся из кухни, причем оладьи были необычные — в форме снеговиков. Потом всей семьей мы садились в машину и отправлялись на ферму Джона Херли, старинного друга моего отца. Там, во владениях Джона, мы шли в лес — выбирать елку. Понравившееся дерево мой отец, Альберт, рубил топором, позволяя и нам с братом сделать один-два осторожных удара. Даже позднее, уже имея маленькую удобную бензопилу, отец настаивал, чтобы рождественская елка была срублена этим топором — древним орудием, доставшимся ему еще от дедушки, — поскольку такова была традиция. Прибыв домой, мы с отцом принимались устанавливать елку, а мама и Хью доставали с чердака рождественские украшения и елочные игрушки, которые мама собирала годами. Потом мама пела и танцевала с папой, а мы с братом наряжали елку, стараясь не обращать внимания на глупое поведение родителей.
В такие дни мама бывала счастливее, чем когда-либо. Она буквально лучилась радостью, заражая ею и отца: обычно он засыпал в половине седьмого, поскольку вставал на работу в пять утра, но в рождественский вечер не ложился допоздна. Мамин энтузиазм захватывал всю семью, и мы тоже пели и развешивали по дому украшения до тех пор, пока каждая веточка, каждый стеклянный шар из маминых запасов не занимали свое место. Потом мы с Хью выросли, недавно умер папа, но мама по-прежнему отмечала Рождество, теперь вместе со своей соседкой, тоже вдовой. Да, они остались одни, но это не означает, что красота главного зимнего праздника перестала радовать их. С появлением внуков рождественские елки вновь обрели былой размах, за одним лишь исключением: теперь мы не ездили на ферму Херли за елкой, а покупали ее на парковке возле супермаркета. Это экономило время, а кроме того, магазинные ели были пышнее, гуще и выше, чем те, что приволакивал когда-то из леса отец.
За несколько недель до Рождества мы с Кейт посадили девочек в «мерседес» и отправились в короткий путь к дому моей матери. Она прожила в этом кирпичном доме уже более сорока лет, и каждый год, даже теперь, в возрасте шестидесяти восьми лет, к Рождеству она неизменно украшала фасад. Гирлянды из остролиста и плюща обвивали дверной проем, на двери висел огромный венок из еловых веток, на каждом окне красовались веночки поменьше, но тоже увитые алыми бархатными ленточками. Электрические свечи бросали цветные сполохи на снег возле дома. Гирлянды мигающих фонариков прятались в ветках тисов и можжевельника. Более высокие деревья во дворе служили фоном для композиции из деревянных кукол, изображающей сцену Рождества Христова.
Будучи маленькими мальчиками, мы с Хью всегда помогали маме расставлять фигуры. Она купила этих самодельных кукол много лет назад, на одной из распродаж. И хотя в ее доме было множество ценных антикварных предметов, она всегда говорила, что дороже всего ей именно этот двадцатидолларовый вертеп. С самого раннего детства мы с братом понимали, что это не простые куклы, но все же каждый год мама заново объясняла нам значение Рождества Христова. «Это самое чудесное событие во всей жизни Христа, мальчики, — говорила она. — Не то, что Он восстал из могилы. Он ведь сын Бога — а уж Бог, конечно, сможет оживить собственного сына. Вам так не кажется? — В этом месте мы с готовностью кивали. — Нет, самым удивительным и непостижимым в жизни Христа является то, что Он захотел оставить красоту небес, чтобы спуститься на Землю и жить здесь среди нас как простой человек. И можно было бы ожидать, что Иисус, как Царь всех Царей, захотел бы родиться во дворце, а вовсе не в грязном сарае. Вот что самое волшебное в жизни Христа! — восклицала мама, придвигая фигуру Иосифа чуть ближе к Марии. — Вот почему Рождество — это особый праздник. В Вифлееме появился малыш Иисус — малыш, которому суждено будет прожить жизнь слуги, а не царя. — Включив установленный за спинами пастухов прожектор, освещающий ясли для кормления скота, где лежал младенец, мама продолжала: — В этом красота и неповторимость Рождества, и вот почему мы будем устанавливать вертеп год за годом — как напоминание. Не правда ли, замечательное напоминание?» — И мы снова принимались кивать.
После кончины моего отца развешивать украшения маме помогал ее сосед, Далтон Грегори. Еще он чистил от снега дорожку и подъезд к дому, хотя мама никогда не просила его об этом, а надо сказать, что зимой 1985 года уборка снега была нелегкой задачей. Далтон и его семья были первыми чернокожими, поселившимися в этом районе. Произошло это двадцатью годами раньше, и, когда на улицу въехали грузовики с мебелью и хозяйственным скарбом, моя мать тут же вышла встретить новых соседей с блюдом сандвичей. В те годы Далтон преподавал в старших классах историю, а его жена Хедди работала медсестрой. В 1976 году Далтона назначили школьным инспектором всей округи, но, как бы ни был он занят, в тот день, когда нужно было помогать моей маме украшать к Рождеству дом, он обязательно находил время. Мама была старше Далтона на двадцать лет, и тем не менее они стали не просто хорошими соседями, а настоящими друзьями. Когда я вышел из машины, то застал Далтона за развешиванием фонариков теперь уже на его заборе.
— Счастливого Рождества, Далтон! Как всегда, дом украшен превосходно.
— Надеюсь. Твоя мать чуть до смерти не заморозила меня из-за этих гирлянд.
— Почему ты из года в год помогаешь ей, Далтон?
— Потому что в этой жизни я боюсь всего трех людей: свою мать, свою жену и твою мать. А в Рождество порядок обратный!
Мама распахнула входную дверь и крикнула «С Рождеством!» так громко, что, наверное, разбудила пациентов Хедди в реанимации. Ханна и Лили подбежали к бабушке и обхватили ее своими маленькими ручками.
— А вот и мои рождественские малышки! — Мама принялась их целовать и обнимать с такой силой, что вскоре они захихикали и стали вырываться из ее объятий. Пройдя к забору, она шутливо окликнула Далтона: — Ну, а где же твои рождественские малыши?
— Дай моим отпрыскам еще немного времени, — устало покачал головой сосед. — Когда-нибудь и они научатся делать детей, и ты больше не будешь единственной несносной бабушкой в квартале!
— Может, и так, но титул первой бабушки останется за мной!
— Первой и самой громкоголосой, — добавил, смеясь, Далтон.
— А вы с Хедди придете завтра на обед? — спросила мама.
— Я не знал, что мы приглашены.
— Так вот я и приглашаю вас! — сказала мама.
— Тогда придем, — ответил Далтон и махнул ей в знак того, чтобы она занялась гостями.
Мама повела всех нас в дом, который в эти дни весьма напоминал зимний ботанический сад обилием венков, цветочных композиций и гирлянд из еловою лапника. Когда мы с Кейт вошли в тяжелую дверь вишневого дерева, мама шутливо указала на ветки омелы под притолокой[2]. Чтобы избежать неловкости, мы с Кейт, не сговариваясь, чмокнули маму в щеку, каждый со своей стороны.
— Да не меня надо целовать, — отмахивалась от нас мама, — а друг друга. — Но мы с Кейт уже снимали пальто, готовясь приступить к рождественским хлопотам. Впрочем, мне пришлось тут же одеваться снова: мама отправляла меня за елкой.
— Съезди в универсам «Фергюсон», это на другом конце города, и елки там подороже, но зато самые пушистые, — инструктировала она меня, протягивая деньги на покупку. — Хотя, может, тебе стоит сначала заехать в наш ближайший универсам. Конечно, у них елки невысокие, но по разумной цене.
— Так куда же мне ехать, мама? — вздохнул я.
— Давай куда поближе, чтобы время не тратить.
— Ну хорошо. Скоро вернусь.
— Нет! Подожди! — крикнула она мне вслед. — Поезжай все-таки в «Фергюсон». Не могу даже думать, что у нас на Рождество будет низкая елка. Купи самую высокую, какая только найдется.
— Ты точно решила?
Она задумалась на секунду, взвешивая преимущества и недостатки обоих вариантов.
— Да, — наконец выпалила она. — Привези нам красивую высокую елку из «Фергюсона».
Когда я закрывал за собой дверь, мама вела Кейт, Ханну и Лили на чердак, доставать игрушки. Потом они аккуратно разворачивали каждое украшение, а мама говорила: «Вот это мне подарил ваш дедушка на наше первое совместное Рождество» или «Вот это сделал ваш папа, когда был совсем маленьким». Затем девочки показывали бабушке, какие елочные украшения сделали они, правда, пока с помощью Кейт. В тот день, когда они занимались их изготовлением, я поздно пришел домой и обнаружил в гостиной ужасный беспорядок. Кейт отлично знала, что я ненавижу мусор и разбросанные вещи, и поэтому я обвинил ее в том, что она нарочно оставила комнату неубранной до моего прихода.
Думаю, моя мать почувствовала, что между мной и Кейт что-то не так, еще в тот момент, когда мы только-только вошли в дом, но также она понимала, что ни один из нас не захочет об этом говорить, поэтому большую часть времени она обращалась к внучкам.
— Что ты сейчас делаешь в садике? — спрашивала она у светловолосой шестилетней Лили.
— Нам рассказывали про жуков, — ответила девочка, поеживаясь, и, оттянув горловину свитера, пожаловалась: — Колется, противный!
— Фу, жуки! Я бы не хотела, чтобы мне про них рассказывали! — сказала мама и сморщила лицо в притворном отвращении.
— А нам все равно рассказывают, — пожала плечами Лили.
— Как Роберт? — спросила мама у Кейт. Женщины отлично ладили друг с другом. Мама старалась не вмешиваться в наши дела, а Кейт всегда ценила деликатность свекрови.
— Все так же. Постоянно занят, — ответила Кейт, с головой нырнув в коробку с игрушками.
— У Гвен уже был ее рождественский плач?
— Кажется, да, — со смехом ответила Кейт.
— У Роберта будут каникулы?
— Только один день, в Рождество, — ответила Кейт, не глядя на свекровь. — Не знаю, может, ему удастся урвать еще день-другой. Ты же знаешь, как много у него всегда дел.
— Папа говорит, что у него на столе вот такая куча дел, — объяснила Ханна, вставая на цыпочки и вытягивая руки над головой, показывая высоту кучи.
Мама ничего тогда не сказала, но наверняка решила намылить заносчивому, амбициозному, эгоистичному сыну шею, когда он, то есть я, вернется назад с елкой.
У мамы было достаточно средств, чтобы нанять себе помощницу по хозяйству, но она решительно противилась подобной идее. «Зачем поручать кому-то убирать мой дом, когда я сама могу убрать его лучше?» — говорила она мне. Мой отец работал в страховом бизнесе и, достигнув определенных высот, смог обеспечить свою семью всем самым лучшим, так что и после его смерти мама не испытывала ни в чем нужды. Я подозревал, что мама предпочитала сама все делать по дому потому, что эти заботы и хлопоты отвлекали ее от тоски по мужу.
Пока готовился ужин, девочки крутились вокруг темной высокой ели, развешивая полученные от бабушки длинные бусы из попкорна, игрушки и мишуру. Дом наполняла музыка ушедших лет: песни Бинга Кросби, Ната Кинга Коула и Эллы Фитцджеральд. Когда последний шар нашел свое место на колючих ветках, Кейт накрыла на стол, а мама вынесла из кухни тушеное мясо на блюде, по краям которого были выложены картошка, морковка и кольца лука. Дымящаяся миска с зеленой фасолью, тарелка густого соуса, салат с брокколи, свежие булочки и холодный чай дополнили основное блюдо. Я не помню точно, почему в день, когда украшали елку, мама всегда готовила тушеное мясо, вероятно, по той простой причине, что двадцать пять лет назад именно это блюдо продавали со скидкой в местной кулинарии. Да, это не самая романтическая основа для семейной традиции, если задумываться над такими вещами.
За столом говорили в основном о наших дочках, об их успехах в школе и танцевальном кружке. Ханна с гордостью сообщила бабушке, что ее назначили первым дублером Клары, исполняющей главную роль в «Щелкунчике». Я пообещал, что на следующий год Ханне достанется настоящая роль, а Кейт возразила, сказав, что мы будем любить дочь в любом случае, станет она ведущей танцовщицей в кружке или нет. Мама подыгрывала нам, делая вид, что все в порядке. Несмотря на то что в глубине души я ощущал себя притворщиком, мне все же было приятно, что мы не нарушили семейную традицию. Когда Лили проглотила последний кусочек шоколадного кекса, Кейт поднялась и стала убирать со стола.
— Кейт, не надо, я сама займусь уборкой, — обратилась к ней мама.
— Нет-нет, мама, я помогу.
— Только не сегодня. Лучше возьми девочек и посиди с ними возле елки. Поиграй с ними в ту игру, что они весь вечер просили. А мне поможет Роберт.
Кейт выскользнула из-за обеденного стола, без сомнения довольная тем, что больше не надо находиться со мной в одной комнате, и увела с собой Ханну и Лили.
Я собрал со стола грязную посуду и отнес ее на кухню. Затем мама принялась соскребать остатки пищи в мусорное ведро, а я загружал посудомоечную машину тарелками и мисками. Внезапно, без вступлений и предисловий, мама спросила меня:
— Что происходит у вас с Кейт?
Я уставился на нее удивленно, почти ошарашенно.
— Происходит? — пробормотал я, стараясь выглядеть беззаботно. — Ничего не происходит.
— Роберт, сколько мне лет? — спросила мама, продолжая разбирать посуду.
— Ты хочешь услышать, что выглядишь на сорок пять и ни днем старше? — попробовал я отшутиться.
— Роберт, сколько мне лет? — нетерпеливо повторила мама.
— Не понимаю, почему ты об этом спрашиваешь. Мы оба отлично знаем, что тебе шестьдесят восемь.
— И как ты думаешь, за столько лет я научилась хоть немного разбираться в людях? Научилась видеть, когда у людей хорошие отношения, а когда — нет?
— Мы немного поспорили, — вздохнул я. — Ты, наверное, сама помнишь, как это бывает. Вы с папой тоже иногда ссорились. У всех семейных пар случаются небольшие размолвки.
— Ваши с Кейт ссоры я знаю, — заметила мама, вставляя в мусорное ведро новый пакет.
— Не знаю, что и сказать тебе, — с сарказмом проговорил я.
— Сядь, Роберт.
— Я же помогаю тебе прибираться.
— Мне не надо, чтобы ты мне помогал. Мне надо, чтобы ты сел.
Я сел за кухонный стол, а мама успела между делом включить кофеварку. Вернувшись к грязной посуде, она продолжила:
— Я знаю Кейт. Она уже давно стала членом нашей семьи. Я могу различить, когда между вами простая ссора, а когда — нечто более серьезное.
Вертя в руках рождественскую открытку, я пытался найти слова, чтобы поведать маме о случившемся. Это было не просто. Она любила Кейт как дочь, и я догадывался, что в данном случае она не встанет безоговорочно на мою сторону, как можно было бы ожидать от матери. Для этого она была слишком честным человеком. Я пришел к выводу, что лучше всего признаться ей во всем и покончить с этим.
— Наш брак распался, мама, — выпалил я, уставившись невидящим взглядом на открытку.
— Почему? — требовательно спросила она, перекладывая остатки салата в контейнер.
Почему? Я не знаю почему.
— Даже не знаю.
— Не знаешь чего?
Мне с самого начала было понятно, что от моей мамы отговорками да шутками не отделаешься.
— Не знаю, почему наш брак распался.
— Это ведь твой брак, так что ты должен иметь хоть какое-то представление о том, почему он разрушился, — сказала она и стала раскладывать контейнеры с остатками ужина по полкам холодильника.
— Мама, я сделал все, что мог, — запинаясь, проговорил я. — Я работаю не покладая рук. Я обеспечиваю семье достойный уровень жизни. У нас отличный дом. Кейт и девочки имеют все, что им нужно, но им всегда мало. — Я сделал паузу, предполагая, что мама захочет что-нибудь возразить или заметить, однако она вытирала стол, не глядя на меня. — За последние два-три года мы с Кейт просто стали чужими.
Высказавшись, я стал ждать реакции матери. А она вытащила из-под раковины банку с чистящим порошком и принялась за противень. И все это ни говоря ни слова: она явно хотела, чтобы я продолжал. Молчание затягивалось. Я неловко поерзал на стуле. Мне было бы легче, если бы мама устроила мне старую добрую взбучку, а не заставляла бы меня сидеть в тишине и подбирать слова.
— У нас совершенно не осталось общих интересов, — выдавил я наконец. — Наверное, когда мы поженились, то были еще в одной лодке, так сказать. Мы хотели одного и того же, у нас были общие цели. Но с годами все изменилось. Даже не знаю как. Думаю, примерно то же самое происходит и с другими парами.
Мама вынула из буфета две чашки, налила нам обоим кофе и уселась напротив меня так, чтобы смотреть мне в глаза. Она всегда говорила, что глазами я очень походил на отца, — наверняка ее порою удивляло, почему же я не веду себя так, как он.
— Если я попрошу тебя назвать проблему номер один в вашем браке, ты сможешь это сделать? — спросила она.
Я задумался. Разговор становился все более тяжелым для меня.
— Хм…
— Ты не знаешь, что является главной проблемой в твоих отношениях с женой? — воскликнула мама. — А вот я знаю.
Я взглянул на нее. Именно такого развития нашей беседы мне больше всего хотелось бы избежать. Моя мать никогда не пряталась в кустах. Мне даже не припомнить, сколько раз в мои юные годы она со словами «Ты знаешь, в чем твоя проблема?» начинала выкладывать передо мной голую и зачастую нелицеприятную правду. Но, с другой стороны, я знал, что с каким бы вопросом я ни подошел к ней, всегда мог рассчитывать на то, что она будет честна и открыта со мной. Вести себя по-другому она не умела.
— Ваш брак разваливается, потому что ты слишком эгоистичен, — поставила она диагноз нашей семье.
— Спасибо за приятные слова, мама, — сказал я, прихлебывая кофе.
— Вы стали чужими? Да меня тошнит от этих слов! Каждый раз, когда я слышу, как люди оправдываются этой пустой отговоркой, мне хочется крикнуть им в лицо: «А что вы сделали, чтобы остаться близкими?»
— Мы перепробовали все.
— Что именно? Ты приходишь домой в восемь-девять часов вечера. Ты работаешь по выходным. Так когда у тебя была возможность заняться семьей?
Забавно. За все те годы, что я проработал юристом, ни один судья, ни один адвокат противной стороны не мог смутить меня, а моя родная мать могла. Я покачал головой, наблюдая за тем, как подрагивает и переливается темно-коричневая жидкость в моей чашке.
Поделиться книгой: