Демоны на Радужном Мосту. Бег к твердыне хаоса. Девяносто триллионов Фаустов

— Заканчивай с этим, — твердо сказал зимант. — Отзывай проб. Сейчас же.

— Но мне нужно…

— Делай, как я говорю!

— Хорошо, — с очень человеческим вздохом отозвался компьютер. — Однако возьми себя в руки. Ты забирался дальше и видел и пережил больше, чем кто угодно другой, живой или мертвый. Не можешь же ты сейчас бросить все из-за каких-то дурацких предрассудков и детских комплексов!

— Они — зло! — отрезал Саймак. — Запомни это! Они символизируют абсолютное зло практически повсеместно! Этому должны быть причины, уходящие корнями в древность и дошедшие до нас как предостережение!

— Зло — понятие относительное. Кроме того, миколианцы считают их воплощением добра.

— Посмотри, какое у миколианцев общество и какие у них ценности! Нет ничего удивительного в том, что зло поклоняется злу! Давай, отзывай проб и готовься к сеансу связи.

— Значит, два этих давным-давно мертвых мастодонта все же не настолько перепугали тебя, чтобы ты решил вообще не сообщать о них?

— Я не могу проигнорировать такую находку. Уничтожить или спрятать их у нас вряд ли получится, а если я не застолблю эту планету, то на нее наткнутся миколианцы или мицлапланцы. Мне остается только молиться, чтобы те, кто придут сюда после нас, не выпустили на свободу этот древний ужас, который был заключен здесь многие тысячелетия назад. Поэтому дай пробу команду возвращаться и подготовь отчет. Мы с тобой здесь больше ничего делать не будем.

— Хорошо. Но я бы на твоем месте не тревожился так сильно. Теперь это уже всего-навсего археология, объект изучения. Эти двое давно мертвы и похоронены здесь, как на кладбище. Даже если исходить из общепринятого мнения, что представления о демонах, встречающиеся среди множества различных отдаленных друг от друга рас, действительно являются воспоминаниями о каких-то происходивших в древние времена контактах, то ведь это было десятки тысяч лет назад! С тех пор демонов во плоти не видел никто, кроме жрецов, экстрасенсов и психов.

— Это не кладбище, — твердо возразил Саймак. — Кладбища устраивают там, где живут люди. Их не устраивают в сооружениях, выстроенных с применением неизвестных технологий, до сих пор функционирующих и реагирующих на посетителей. А десять тысяч лет назад здесь было совершенно другое место — с точки зрения геологии уж точно, а, возможно, и с точки зрения климата. Судя по нашим данным, сейчас на этой планете период незначительного оледенения. И тем не менее эта штуковина стоит здесь, совершенно исправно работающая, с замороженными внутри ужасными обитателями. Она не погребена в камне, не заросла местной растительностью, механизм открывания двери работает как новенький. Нет, эта штуковина жива — по крайней мере настолько, насколько можно считать живым тебя, а может быть, еще и побольше! Она все еще жива, все еще активна, все еще работает и достаточно разумна, чтобы за все эти столетия остаться стоять, не уйти в землю и не зарасти по самую крышу. Боюсь, что об этом открытии я буду сожалеть до самой смерти.

— Возможно. Но оно в любом случае перевернет нашу науку. Хочешь проглядеть отчет, прежде чем я отправлю его?

— Нет. Я и так знаю, как ты хорошо работаешь. Отошли его, но добавь кое-что от моего имени. Передай: «Я, Саймак, разведчик Биржи, шлю вам с Радужного Моста сигнал бедствия». Передай им: «Здесь демоны!»

Книга I Биржа: синяя команда

Иона и червь

Эротки уже осадили его, но хотя он с энтузиазмом наблюдал за их танцами, в который раз задумавшись о том, каково это — обладать таким хвостом, продолжение его совершенно не интересовало.

Одна из них — похоже, главная — оттеснила остальных и двинулась к нему, пустив в ход весь арсенал самых своих соблазнительных движений. Арсенал, надо признаться, был весьма обширен. Он следил за ее приближением, допивая остатки напитка из стакана. Он был верен себе: в заведении, где все пьют всякую дрянь, он ограничился фруктовым соком.

Вблизи она оказалась не менее эротичной, но зато куда менее похожей на человека. То, что издали казалось каким-то театральным гримом, стало выглядеть совершенно по-другому, когда выяснилось, что это вовсе не грим, а она сама. Даже здесь, в столице центрального мира Империи, включающей сотни рас, порожденных невообразимо различными эволюционными силами, она все же казалась искусственной, ненастоящей — точно оживший сценический реквизит, созданный эксцентричным художником.

Чем, в какой-то степени, она и являлась.

Она была чуть выше него, хотя ее рост увеличивала густая грива волос, поднятых дыбом над головой и затем каскадом спускающихся по спине, да и сам он, по правде сказать, был не слишком высок и довольно щуплого телосложения. У нее была чуть смугловатая кожа, а лицо и туловище точно вышли из юношеской фантазии — невероятно большие глаза, полные чувственные губы, гротескно огромные груди, которые при таком размере никак не могли быть настолько твердыми, с постоянно торчащими сосками. Но ее брови были тонкими и смотрели концами вверх, румянец и тени на веках были естественными, а не макияжем, а над внешними уголками глаз, примерно посередине между самим глазом 21 и линией волос, виднелись крохотные, изящной округлой формы рожки.

Пупка у нее не было; примерно в том месте, где ему полагалось быть, начинала расти короткая, невероятно мягкая на ощупь коричневатая шерстка, покрывавшая ноги до самого низа. Бедра казались несколько преувеличенными, а полные ноги, нечто среднее между человеческими и лошадиными, заканчивались не ступнями, а изящными копытцами. С крестца у нее спускался роскошный золотистый хвост вроде тех, какие он ребенком видел в своем родном мире у цирковых лошадей.

Она подобралась вплотную к нему.

— Эй, шалунишка! Не хочешь поразвлечься?

Он взглянул на нее. Лишь что-то почти неуловимое в глубине ее накрашенных глаз выдавало, как долго она занималась этим ремеслом и какую безысходность ощущала.

— Не сегодня, куколка, — отозвался он. — Я просто хочу здесь посидеть, ничего больше. Может быть, в другой раз.

Она была слишком опытной, чтобы воспринять его слова как окончательный отказ.

— Да ну, брось, парень! У тебя есть потребности — я могу их удовлетворить.

— Отвали! — сказал он таким тоном, что она действительно отступила на шаг назад. Холодно, но уже не так угрожающе, он добавил: — Ты со всем своим опытом понятия не имеешь о моих потребностях. Пойди поищи себе щедрого клиента и успокойся.

Она оторопело уставилась на него:

— Ты что, из начальства?

Он стерпел этот вопрос, потому что именно такой обычно и была реакция.

— Я не начальник, девочка, даже и близко не стоял. У меня не больше желания общаться с ними, чем у тебя. Просто сегодня мне не хочется никаких развлечений.

Ее бровки недоуменно нахмурились:

— Тогда какого дьявола ты приперся сюда?

Почувствовав внезапный прилив гнева, он стремительно вскочил, чуть не перевернув стул:

— Я не обязан отчитываться, в особенности перед какой-то длиннохвостой шлюхой с лошадиным задом! — Он торопливо прошагал мимо нее и вышел на людную улицу.

Он прошел почти квартал, прежде чем его гнев не начал потихоньку остывать. Он был там совершенно не к месту и сам понимал это, но что ему оставалось? Она просто делала свою работу, единственное, что умела, — работу, для которой ее создали в какой-то генетической лаборатории. Дьявол, зачем он все-таки потащился туда, если знал, что такая сцена неизбежна?

Зачем его вообще понесло в эту часть города? Туристы, бизнесмены, экипажи космических кораблей в увольнительной, делегаты и политики — вот кто составлял толпы в этом пестром квартале. Он огляделся. Толпы, всюду толпы — и он, черт возьми, здесь единственный человек!

Возможно, дело было именно в этом. Возможно, он отправился сюда потому, что это было единственное место, где можно наверняка найти человеческую компанию, — неважно, какого типа, неважно, что здесь представители человеческого рода не были творениями природы. Можно быть в близких отношениях — куда более близких, чем с родственниками, более близких, чем даже с кровными братьями — с полудюжиной существ, настолько отличающихся от тебя самого, что кроме совместной работы у вас не будет ничего общего, и считать их самыми лучшими друзьями и партнерами, каких только можно пожелать; но все равно время от времени ты будешь тосковать по обществу своих сородичей, кем бы и чем бы они ни были.

Он вскочил в туннель, соединявший разные концы города, и отправился обратно в отель. Он был подавлен и отчаянно зол на себя самого и чувствовал себя оторванным не только от представителей своего рода, но и вообще от кого бы то ни было.

В этом-то и была проблема. От сородичей его отделяла не просто работа или какие-то другие барьеры, но сам факт отличия от них. Все остальные были людьми, но у него было с ними значительно меньше общего, чем с этой эроткой. Возможно, именно поэтому он так на нее и взбеленился. Из-за ощущения ее обреченности, из-за мысли о том, что она обладает разумом, который может быть пытливым, проницательным или честолюбивым, но это не играет для нее никакой роли. С этим телом, инстинктами, генетически встроенными стереотипами поведения она может смертельно ненавидеть жизнь, которую вынуждена вести, но при этом быть буквально не в состоянии хоть как-то изменить ее и стать кем-то другим.

Другие выбрали за нее эту жизнь еще в момент ее зачатия, в начиненной компьютерами биолаборатории, создающей бесчисленные вариации и модификации, чтобы удовлетворить старый, как мир, спрос. Можно подумать, мало было того, что приходилось следить за сотнями рас, так нет же, существовали бесчисленные множества вариантов каждой из них.

Он был другим. Он родился обычным образом, из генетического материала, полученного совершенно случайным образом от двух родителей, — хотя кто была его мать, он до сих пор не знал. Рожденный в нищете и проведший детство в грязных межпланетных захолустьях, он все же вырос умным и полным честолюбивых устремлений. Может быть, эта эротка тоже была умной и полной честолюбивых устремлений, но ее жизнь была предопределена с самого рождения, и она знала это.

С ним все обстояло по-другому. Он загнал себя в угол собственными руками. Он продал душу за свои честолюбивые устремления, за мечты, а теперь, когда получил все, к чему стремился, это оказалось никчемной пустышкой, поскольку он не мог насладиться плодами. Когда ты молод и надеяться тебе особо не на что, не слишком задумываешься о цене сделки с дьяволом.

В комнате он слегка расслабился, потом начал раздеваться. Когда его спина обнажилась, внизу, у основания позвоночника, обнаружился небольшой пушистый комок, который медленно развернулся и принялся пробираться вдоль позвоночника вверх, к плечу. Больше всего существо напоминало крупного слизня, только покрытого пушистой густой младенчески-голубой и снежно-белой шерстью. Он присел на край кровати, дожидаясь, когда существо доберется до цели.

— Бедный Джимми, — раздался у него в голове тоненький, еле слышный голосок. — Гриста выпустила тебя в город, она чувствует, как тебе грустно. Тебе хотелось ту девушку?

Он вздохнул.

— Нет, не ту девушку.

Маленькое существо забралось к нему на плечо, потом медленно поползло к шее. Он завалился на кровать, не боясь ни раздавить, ни поранить свою странную спутницу. Он мог бы сесть на нее или прижать к стальному листу, и с Гристой все равно ничего не случилось бы.

Он думал о маленьком существе в женском роде, хотя, строго говоря, эта раса была однополой. Джимми понимал существ, которые были двуполыми, или трехполыми, или какими угодно другими, — но отстраненно, как мог бы понимать другую расу, прочитав о ней. В этом была часть проблемы: Гриста, похоже, понимала его вполне неплохо, тогда как он на самом деле совершенно не понимал свою крошечную спутницу. С точки зрения биологии — да, но только не культуру, не образ мышления, не взаимоотношения с ей подобными.

Он перевернулся на живот, и Гриста застыла, прижавшись крохотной «головкой» к его затылку и вытянувшись вдоль позвоночника. Из ее брюшка выступили микроскопические щупальца, проникшие в его кожу тысячей крохотных иголочек. Они были достаточно длинными, чтобы добраться до нервных волокон, но такими тоненькими, что их нельзя было заметить невооруженным тазом. Ему не было больно — он вообще ничего не чувствовал, если это 24 не входило в намерения Гристы.

Его разум затуманился, уныние внезапно куда-то исчезло, и все мысли уступили место волнам чистого, ничем не замутненного удовольствия, накрывшего его с головой. Оргазмические волны затопили каждое нервное окончание, каждую клеточку в его теле, даря такое блаженство, какое доводилось испытать лишь очень немногим. И пока оно продолжалось, пока он извивался в мучительном экстазе, Триста питалась, поглощая его кровь, но не трогая ничего жизненно важного. Она и сама колыхалась от удовольствия, шепча где-то глубоко в его мозгу:

— Я люблю тебя. Я люблю тебя, Джимми.

* * *

— Ты подавлен, — заметила Триста. — Разве ночью тебе не было приятно?

— Было, — буркнул он, распрямляясь и перебрасывая ноги через край кровати. — Ты всегда доставляешь мне удовольствие, Триста. Как наркотик или стимулятор мозговых центров удовольствия. Никто не умеет так доставлять мне удовольствие, как ты, Триста. — В его голосе прозвучала покорность, впрочем, с некоторой ноткой сарказма. Он знал, что Гристе все равно не уловить таких тонкостей.

— Ты постоянно жалуешься, что я лишила тебя неотъемлемого права быть несчастным. Этого я постичь не в состоянии, даже после всех этих лет. Если действительно хочешь этого, я могу сделать, чтобы ты был несчастен.

— Нет!

«Тебе и так это вполне удается», — хмуро подумал он про себя. Слава богу, у него еще оставалось некое подобие уединения — хотя их общение и было в каком-то смысле мысленным, Триста не обладала телепатическими способностями и ей требовался контакт с «хозяином», если его можно было так назвать. Ей было необходимо, чтобы он, пусть еле слышно, но все же говорил с ней вслух. Он всегда с горькой иронией думал о том, что может вести мысленное общение с сотней видов различных существ, но вынужден говорить с той единственной, от которой не может отделаться. Триста думала на другой частоте мыслеволн, чем почти вся остальная Вселенная.

Триста всегда была для него «она»; даже ее мысленный голос казался ему женским, хотя на самом деле она была бесполой. Голос у нее был громкий и уверенный — скорее голос начальницы, чем любовницы, или даже, пожалуй, матери.

— Так чего же тогда ты хочешь? — спросила Триста. Она всегда задавала ему вопросы, но никогда не понимала ответов. Как можно объяснить существу, которому хозяин необходим для того, чтобы видеть, слышать… питаться — как объяснить такому существу, что хозяину невыносимо ее присутствие? Нет, не так — не присутствие ее было невыносимо, а ее контроль. О, она никогда не причинила бы ему зла — но точно так же никогда не позволила бы ему подвергнуть себя опасности, поскольку это было бы все равно что поджечь комнату в собственном доме.

— Я хочу выпить, — сказал он. — Хочу напиться, надраться до потери пульса! Хочу заглотить чего-нибудь возбуждающего и отправиться в город один, вот чего я хочу. Хочу влезть в драку, набить кому-нибудь морду и загреметь в каталажку вместе с другими такими же придурками. Хочу заглянуть к эроткам и осуществить все свои дурацкие фантазии. И все это я хочу делать один!

— Ты же знаешь, что я не могу тебе этого позволить, Джимми. Такие вещи губительны для души и тела. В лучшем случае ты рискуешь заболеть, а в худшем — быть раненым или погибнуть.

— Но именно это мне и нужно, улитка ты мохнатая! Риск! Риск, который порождает независимость! Риск, право на который имеют все граждане Биржи!

— Мы рисковали во многих враждебных мирах, и это чуть было не закончилось трагически!

— Мы рисковали! Ну да, мы, а кто же еще? Потому что мы должны вкалывать, потому что мы должны зарабатывать себе на жизнь, и потому что нет никакой другой работы, на которой терпели бы нас двоих, и если бы мы перестали делать это, то твое разрешение от копов полетело бы ко всем чертям, и мы аккуратненько бы избавились от тебя, и ты это отлично знаешь. И даже сейчас не исключено, что нам придется с этим столкнуться, потому что мы здесь без корабля, без команды и без указаний, а все из-за того, что твоя нерешительность стоила сетианцу жизни! Кто теперь наймет нас, ты, безмозглая личинка? Мы с тобой Ионы — мы приносим одни несчастья. В Ассоциации нет недостатка в желающих занять доступные вакансии. По крайней мере, большинство из них могут наняться на какую-нибудь грязную работу, чтобы перебиться некоторое время, или свалить с этого дерьмового металлического шарика и найти себе работу где-нибудь в колонии. А мы с тобой даже не сможем пройти медосмотр! Думаю, ты еще не забыла нашу попытку? До тех пор я и не подозревал, что сожжение у столба — это не просто исторический курьез.

— Если бы я позволила тебе спасти сетианца, это стоило бы жизни нам самим, — заметила она. — Это официальная точка зрения. Не переживай — мы что-нибудь придумаем!

— Хотелось бы, — отозвался он без особой надежды в 26 голосе. — У нас осталось всего несколько сотен, а когда они закончатся, Ассоциация продержит нас на пособии всего девяносто дней.

Поднявшись, он натянул рубаху, чтобы прикрыть Гристу, открыл дверь и зашагал через холл к общей ванной. И все это время Гриста манипулировала его биохимией, стимулируя и ободряя, подавляя привычные заботы и печали, так что, когда он добрался до ванной, его уныние если и не прошло, то стало хотя бы терпимым, и он оказался в состоянии взглянуть на себя в зеркало.

«А ведь я старею, — подумал он, — и даже Гристе не под силу остановить это. Она может разве что помочь мне жить с этим.» Лицо, глядевшее на него из зеркала над раковиной, было морщинистым и помятым, вьющиеся волосы обильно серебрила седина, а в густой короткой бороде виднелись белые пряди. Он становился все больше похож на своего покойного отца, а папанька его выглядел так, как будто его когда-то задело взрывом, а подлатать ему физиономию с тех пор никто так и не удосужился.

Здесь покоится Джимми Маккрей. Его жизнь была пустой тратой времени — собственного и времени других людей, а сам он был глазами и ушами паразита. Здесь покоятся Джимми Маккрей и Гриста, — ибо даже после смерти он не сможет избавиться от нее.

* * *

Было уже далеко за полдень, когда он вышел из гостиницы Ассоциации и привычно отправился во Дворец, что пунктуально проделывал каждый день. Он уже давно плюнул бы на этот бесполезный ритуал, но знал, что тогда его тут же турнут из Ассоциации как тунеядца. Что ж, во Дворце хотя бы можно было поесть.

Столица Биржи представляла собой массивный комплекс размером сто сорок на девяносто пять километров, который простирался насколько хватало взгляда. В его границах обитало более сорока миллионов душ, единственным связующим звеном между которыми было то, что все они перебрались сюда откуда-то еще. Комплекс был выстроен из металла, пластика и прочих искусственных материалов — одним словом, из всякой дребедени, и тем же словом можно было охарактеризовать большинство его жителей и их профессии.

Дело в том, что все это сооружение вполне могло бы управляться компьютером и обслуживаться роботами, но для обслуживания личностей, городов или компаний роботы были запрещены. Такси, пролетавшие мимо него, пока он шел к вокзалу, были разных цветов, и каждый цвет предназначался для определенной группы рас, чтобы друкин не попытался втиснуться на сиденье, сконструированное для клайва, или наоборот, и чтобы можно  было быть уверенным, что внутреннее убранство машины придется вам по вкусу.

Сине-белые, предназначенные для таких, как он, попадались нечасто. Его сородичей можно было найти в любом уголке бескрайней Империи, состоящей из почти девятисот миров, но здесь они были лишь крошечным меньшинством.

В таких такси и водители были людьми, точно так же как малиновые с золотом кливианские капсулы водили пепельно-белые кливианцы. Да, если бы роботам позволили водить такси, собирать мусор, убирать улицы и пылесосить комнаты в гостиницах, то уйма здешнего народу осталось бы без работы, без средств к существованию и без цели в жизни. Хотя в Империи поистине ценилась личная свобода и трудовая этика — включая свободу умереть с голоду, если у тебя нет денег, или сдохнуть от потери крови, если ты не можешь позволить себе лечение, — ее руководители полностью отдавали себе отчет в том факте, что миллионы или даже миллиарды людей всех рас, тысячами умирающие от голода и потери крови, быстро образуют отчаявшуюся и готовую на все толпу.

Поезд плавно остановился, и он вошел в тесное сине-белое купе — в одиночестве, как обычно, если не считать Гристы, разумеется. В гостинице жило еще несколько космолетчиков-людей, но все они были моложе и честолюбивее его; они, должно быть, появлялись во Дворце Ассоциации, как только он открывался, точнехонько с седьмым ударом часов. Вакансии могли появиться в любой момент двенадцатичасового рабочего дня Дворца, но молодые бородачи со свойственным им пылом были уверены, что самая лучшая вакансия непременно появится в семь ноль-ноль, а в семь пятнадцать уже будет занята.

Проехав несколько остановок среди многослойного скопища зданий и немыслимого сплетения шоссе, пешеходных дорожек и рельсов, которые всегда напоминали Джимми запутанный лабиринт гигантского административного здания, поезд выехал на открытую местность, и его взгляду предстала вся Биржа, окруженная очень симпатичным, хотя и несколько странным на вид парком. На взгляд Джимми, нормальный парк должен был быть разных оттенков зеленого цвета и состоять из деревьев, а не из чего-то, напоминающего полурастаявшие леденцы или огромных чудищ, тянущих к небу красные, синие и желтые щупальца, но тем не менее этот парк был довольно милым, да и планировка у него была забавная. В центре, видимом с крыши любого здания в городе, возвышалось гладкое и блестящее здание самой Биржи, больше всего напоминавшее десятки гигантских прозрачных кристаллов кварца, 28 сросшихся у основания и имеющих коническую форму наверху, так что все сооружение походило на органные трубы. Любое рабочее место, попадавшее в компьютеры Ассоциации, брало начало здесь, а рабочие часы на Бирже были куда короче.

Поезд внезапно нырнул в тоннель под парком и Биржей и некоторое время ехал в зловещей темноте, хотя, конечно, внутри тоже было освещение. Вдруг в поле зрения Джимми стремительно ворвалась огромная станция, и поезд замедлил ход, потом полностью остановился. Это место, всегда людное в рабочие часы Биржи, выглядело как кошмар в духе «Алисы в стране чудес», неважно, к какой бы расе вы ни принадлежали.

Здесь сновали, спешили, кишели, копошились всевозможные существа, среди которых едва ли можно было найти хотя бы двух одинаковых. Все они были людьми, Гражданами, но при том у одних были экзоскелеты, у других скелетов не было вовсе; у одних были лапы, у других — щупальца; у них было по две руки, по четыре руки, от двух до сорока ног, зубы, мандибулы, присоски и бог знает что еще. Они были всех вообразимых цветов и оттенков, да и всех невообразимых цветов и оттенков тоже. Они были всевозможных форм и размеров, и приблизительно каждому пятому требовалось вспомогательное средство, от кресла-каталки до дыхательного аппарата, а иногда даже полного скафандра.

Он лениво наблюдал за этим парадом, как вдруг на глаза ему попался человек его вида. Это была высокая и крепко сбитая, на редкость привлекательная рыжеволосая женщина в зеленовато-голубом комбинезоне и космолетчицких ботинках, оживленно беседовавшая с юрианцем и слогом. Юрианцы кажутся большинству людей чем-то вроде трехметровых креветок, а слоги похожи на гигантских зубастых улиток в спиральных раковинах — такое ощущение, словно они пребывают в постоянной готовности мгновенно сожрать все, что не успеет сожрать их самих.

«Интересно, что она здесь делает», — подумал он и собрался было провести телепатическое сканирование в надежде, что сможет прочитать мысли хотя бы кого-нибудь из них, но прежде, чем он успел уловить хотя бы отголоски разговора, поезд тронулся дальше, и вскоре уже снова нырнул в темноту. Давненько Джимми не видел нормальной человеческой женщины, да еще такой привлекательной и с рыжими волосами, а возможно, даже ирландки.

Пожалуй, даже и к лучшему, что он не успел просканировать их. Масса мыслей, скопившихся в таком тесном пространстве, скорее всего ошеломила бы его, и у него начала бы раскалываться голова.

Следующей остановкой был Дворец Ассоциации, и Джимми Маккрей сошел и поднялся на эскалаторе на улицу людного города.

Дворец был большим зданием с эмблемой Ассоциации над массивной двустворчатой дверью, которая открылась перед Маккреем, как только он приблизился. Внутри был главный зал с шумной толпой безработных космолетчиков, — осаждавших компьютерные стенды в надежде отыскать вакансию. Некоторые вакансии были выделены цветом, если требовалась определенная раса, но большая часть была набрана обычным белым шрифтом на синем фоне, что обозначало универсальную позицию. Лишь немногим компаниям требовались какие-то особые расы, разве что они выполняли работы, для которых другие типы рас не подходили, или, например, корабль оказывался одним из немногих, что управлялись формами жизни, которые дышали неподходящим для других веществом.

Джимми достал карточку Ассоциации, подошел к терминалу, вставил ее и взглянул на небольшой экранчик в слабой надежде, что окажется именно тем, кто требуется. Но надежда не оправдалась, и он быстро проглядел названия кораблей и должности, значившиеся в списке, в поисках чего-нибудь многообещающего. Большая часть была обычной шелухой, но кое-что он все же вывел на печать. Зажужжав, терминал выплюнул небольшой сложенный лист, и Джимми прихватил его с собой в кафетерий.

Единственным, что могло подпортить впечатление от здешнего обеда, была вероятность того, что твоим соседом окажется существо, пахнущее тухлым мясом, с урчанием поглощающее огромную миску каких-нибудь ползучих тварей, а поскольку блюда здесь готовились для множества различных рас, выбор для каждой расы в отдельности был не особенно велик. Суп и сандвич были как раз то, что надо, но после них ему наверняка захочется пива или хотя бы чашечку кофе, а Гриста терпеть не могла спиртное и тонизирующие напитки, и стоило ему только выпить что-нибудь подобное, как он тут же начинал чувствовать себя не лучшим образом. Усевшись с подносом как можно дальше от остальных и принявшись за еду, он развернул распечатку и пробежал ее глазами уже более внимательно.

Список оказался не слишком длинным. Требовались в основном кочегары — хотя сейчас этот термин уже совершенно утратил первоначальный смысл. Теперь так называли помощников бортовых инженеров, техников-ремонтников по электронике, бортовых техников, и все в таком же роде.

Телепаты требовались всего в трех областях. Во-первых, в службе безопасности, поскольку хороший телепат всегда может определить, когда что-то не в порядке. Требовались они также Первым Командам, которые высаживались в только что открытых мирах и чьей первоочередной задачей было обнаружить и выявить 30 поджидающие их опасности. А кроме того, телепаты нужны были на кораблях, экипажи которых состояли из представителей настолько разных рас, что они физически не могли разговаривать друг с другом без уймы сложной аппаратуры; для телепатов же языковых барьеров не существовало, хотя мысли других существ нередко были странными, а постичь образ мышления чужих рас было зачастую почти невозможно.

Но вакансии для космолетчиков чаще всего открывались на больших кораблях — грузовиках или лайнерах, а там Таланты требовались исключительно в службе безопасности, медслужбе или в офицерском корпусе. Позиции, наиболее часто встречавшиеся в списках Ассоциации — ремонтники, диспетчеры, контролеры качества и тому подобное, — были не для таких, как он. Таланты были вещью не слишком распространенной, и лишь очень немногие одобряли их.

Люди вроде него, в семьях которых Таланты раньше не проявлялись, и кто был достаточно умен, чтобы распознать в себе Талант, обычно старались скрыть его. Не нужно ничего знать — можно просто читать мысли лучшего ученика в классе и получать хорошие оценки! Ему было около двенадцати, когда странные сны и голоса, которые он начал слышать, выйдя из детского возраста, внезапно развернулись в полную силу. Это было нелегко. Приходилось учиться контролировать их, отделяя от остального, или отключаться от них совсем, иначе лавина чужих мыслей сводила тебя с ума. Многие из тех, кого не обнаружили вовремя, действительно превращались в психов — в особенности те, кто родился и рос в городах. Он же был деревенским мальчишкой из малонаселенного мира, и это спасло его.

Говорили, что рано или поздно любой Талант все равно попадался, хотя он никогда не понимал, откуда это могло быть известно. Если тебя не поймали, то никто и не знает, что тебя должны были поймать, так ведь? Это что-то вроде идеального убийства: все говорят, что такого убийства никогда не было, но если оно идеальное, кто может о нем знать?

Однако элитные, первоклассно обученные войска, которые не занимались ничем иным, кроме этого, прекрасно наловчились отлавливать Таланты. В конце концов добрались и до Джимми — он так и не узнал, как, — и хорошенечко его обработали. Мизинец его левой руки украшали несмываемые концентрические черные и белые кольца — он знал, что они никогда не сойдут; к тому же их нельзя было надолго скрыть, поскольку проклятые химикаты начинали страшно щипать, если продолжительное время находились без света и воздуха. И, разумеется, самый мощный в Империи компьютерный гипноз вбил в его голову немного этики, избавиться от которой тоже было невозможно, поскольку нельзя было сказать, где кончается свое и начинается чужое. Даже 31 миколианцы делали что-то подобное. Талантам не доверял никто, и меньше всех — другие Таланты.

Как и большинство телепатов, он большую часть времени отгораживался от своих голосов, или, скорее, приглушал их до еле слышного шепота, от которого сознание уже могло отключиться. Те, кто не обладал этой способностью, не могли понять, насколько ужасно быть широко открытым в любой толпе, когда в любой момент на тебя может обрушиться чудовищная лавина чужих мыслей, как будто все разом принимаются говорить. Именно поэтому многие телепаты не доживали до взрослого возраста, а те, кто доживал, но не научался отгораживаться от этого чуждого мира, сходили с ума.

Он поглядел на огромный Дворец Ассоциации и усмехнулся про себя. Интересно, как бы они стали реагировать, знай они, что, если бы он решил подслушивать их мысли, то скорее всего умер бы со скуки?

Он отослал заявки на пару должностей в Первых Командах, куда требовались телепаты, и даже сходил на одно собеседование, но как только в разговоре всплыла Триста — а в тесных рамках Команды утаить ее все равно было бы невозможно, — ему тут же вежливо заявили: «Большое спасибо, мы свяжемся с вами», и тем дело закончилось.

После обеда Джимми, как обычно, было нечем заняться, и он снова поплелся в Дистрикт, куда его временами словно кто-то тянул.

— Не понимаю, зачем ты продолжаешь туда ходить, — озадаченно высказалась Триста. — Как хочешь, конечно, мне все равно… Я еще могла бы понять, если бы тебе там действительно было весело, или ты нашел бы себе компанию, но ведь очевидно, что все это только угнетает тебя.

— Это ты угнетаешь меня, маленькая гусеница, — буркнул он. Но все же Триста была права. Он не мог отправиться в загул, как ему бы того хотелось — уж об этом-то Триста наверняка позаботится, — а больше там делать было совершенно нечего. На целую улицу в Дистрикте был всего лишь один клуб, обслуживавший людей, и вчера вечером он уже заходил туда и не нашел для себя ничего интересного. И все же то, что Дистрикт предлагал ему, было реальным. Там была жизнь. Вся эта улица была живой, кишащей всевозможными существами, на уме у которых не было ничего, кроме развлечений, — и это в городе, который в остальном казался столь же безжизненным и молчаливым, как и его хозяева — Хранители, загадочная древняя раса, которая на самом деле управляла Империей.