Давай отпразднуем развод

– Нет, не вру.

Но она знает, что он врет. Чувствует. Просто Мэгги слишком устала, чтобы сейчас догадываться о причинах лжи. Сейчас еще раннее утро. А впереди целый день. Лучше она просто поверит Нейту, и все.

– Знаешь что? – начинает она. – Давай не будем об этом сейчас говорить. Давай послушаем музыку. Может, я немного посплю.

Он с облегчением улыбается, что на Мэгги производит совершенно обратный эффект.

– О’кей.

Он достает айпод. Наушники одни, поэтому они будут слушать песню вдвоем. И кода Мэгги понимает, какую песню он сейчас включит, она начинает осознавать всю важность момента. Песня «Great Lake Swimmers» «Moving Pictures, Silent Films». Он впервые поставил эту песню для Мэгги через месяц после того, как они начали встречаться, во время недельной поездки в штат Вайоминг. Они ехали по Коди[12] – мимо потрясающих оранжевых скал, ничего более космического Мэгги раньше не видела, – именно тогда Нейт включил эту песню.

– Думаю, тебе понравится, – сказал тогда Нейт.

Мэгги сразу влюбилась в песню. И в Нейта.

– Поставь на секунду на паузу, – говорит Мэгги.

Она сжимает его плечо, идет мимо него к туалету; Мэгги хочет умыться, надеется, что ей полегчает и беспокойство исчезнет.

Но у двери уборной, словно поджидая не только своей очереди, но и Мэгги, стоит Мерф.

– Вот мы и встретились вновь.

Мэгги пытается улыбнуться.

– Ага.

– Ты уже была тут раньше? Если нет, хочу тебя предупредить. Система сложная.

– Правда?

Мерф кивает.

– Надо обязательно наклониться влево, иначе дверь хлопнет по холодной голой заднице, а рука застрянет в туалете. Что бы ты ни делала потом, наклон влево.

– Хороший совет, – отвечает Мэгги.

– Поймешь, насколько хороший, только если не последуешь. Можешь мне поверить.

Мэгги смеется. Может, Мерф вовсе ей не враг? И вообще, какая уже разница? Разве стоит об этом думать? Мэгги просто слишком устала, чтобы разумно мыслить. Можно попытаться: надо успокоиться, перестать думать об утреннем признании Нейта, о деталях его прошлого и не придавать слишком большого значения предстоящему празднованию развода.

– Нейт – классный парень. Ты знаешь, да? Возможно, лучше меня. Мне нет смысла тебе об этом говорить. Но все всегда так думали. Он всегда был самым популярным парнем в школе.

– Самым популярным из одиннадцати человек?

– Именно.

Мерф убирает волосы с лица и улыбается Мэгги:

– В любом случае я правда за тебя рада. Попытки найти хорошего парня превращаются в один сплошной кошмар. Сейчас большинство парней думают, что достаточно просто предъявить себя. Они думают, стоит им тебя полапать, как им тут же надо вручать награду. Понимаешь, о чем я?

Мэгги улыбается.

– Вроде да, – отвечает она.

– Обычно мы занимались сексом в ванной моих родителей. Мы с Нейтом. У них огромная ванна безумного объема. Боже, мы вообще не понимали, что творим. Ну, первые раз пятьдесят точно не понимали.

Мэгги теряет дар речи. Ей хочется уйти.

– Хотя какая разница. Опыт приходит с практикой, да? Можешь меня потом поблагодарить за то, что он так хорошо целуется.

В этот момент открывается дверь в туалет, оттуда выходит застегивающий молнию старик, Мерф заходит с левой стороны. Затем подмигивает Мэгги и скрывается за дверью.

Гвин

На Гвин сильно повлияло то, что ее отец – священник. Она не умеет злиться. Не привыкла вынашивать обиду. С раннего детства ей много раз напоминали, что злиться и проявлять жестокость неправильно. Если Гвин обижают, то надо простить. В этом нет ничего сложного. Так считали в их доме.

В восемь лет Гвин услышала, как Миа Робински из второго класса рассказывала, что у всех классных девчонок кудрявые волосы и их нужно укладывать арахисовым маслом. Миа сама вручила Гвин банку с маслом. Гвин всю ее израсходовала, нанося вязкую и клейкую массу на светлые локоны от корней до кончиков, пока волосы не запутались в узлы. И не затвердели. Мэгги сделала все по инструкции Миа.

Позднее именно отец мыл голову Гвин смесью кетчупа и уксуса в кухонной раковине, а она кричала и плакала от жжения и обиды за потерянные волосы. Несмотря на истерику дочери, отец был невозмутим.

– Гвин, ты воплощение любви, – говорил он. – А Миа только зародыш. Она пока только учится.

– Учится чему? Как быть кем? Стервой?!

Отец ее ударил. Не очень сильно, но все же ударил. Влепил пощечину.

Лишь дважды он применил по отношению к ней физическую силу. Второй случай произошел, когда она залезла в косметичку матери и чуть не отрезала себе палец лежавшими там ножницами. Он ударил ее по руке. Чтобы не причиняла себе боль.

Неправильно было не только злиться на других, но и не оказывать им постоянного сочувствия. Этот урок Гвин получала всякий раз, когда к дому приходил очередной болеющий или страдающий прихожанин. Подробности их историй уже не имели значения. Они стали едины: мужчина, страдающий от того, что беременная жена от него уходит; женщина, с которой отказывается разговаривать умирающая мать; мужчина, бывшая жена которого потеряла все сбережения из-за финансовой пирамиды. Тяжелее судеб не придумаешь. Голос ее отца всегда раздавался, словно одна и та же спокойная мантра: Мы должны понять, как двигаться дальше, и простить. Должны.

Гвин кажется, что именно поэтому отец никогда особо не следил за тем, что у нее получалось и в чем она преуспевала. Иначе Гвин чувствовала бы, что к ней относятся по-особенному, и злилась на тех, кто ее не хвалит.

Должны двигаться дальше. Должны.

Гвин делает круг вокруг аэропорта и возвращается, проезжает мимо знака «Низколетящие самолеты» и тут же замечает Томаса. Он стоит у бордюра в белом свитере с круглым вырезом и в брюках цвета хаки, с сумками у ног и застывшим взглядом следит за электронными часами у входа в аэропорт.

Кажется, Томас злится. Можно себе представить, как он злится из-за того, что, прилетев, не нашел ее в аэропорту и не мог дозвониться, так как Гвин не брала трубку. Но стоит ей подъехать, как он оттаивает и радуется, что она его не бросила. На лице появляется улыбка, он ей машет. Томас и отец Гвин похожи своей невозмутимостью. Томас почти невозмутим. Как ее отец. Как Будда. Ей остается лишь улыбнуться в ответ. Она любит его лицо. Даже сейчас.

Говорят, со временем привыкаешь. Привыкаешь к лицу супруга после долгих лет брака. Перестаешь его замечать. Но Гвин всегда замечает. Даже если они встречаются после двухдневной разлуки, Гвин поражает, какое влияние на нее имеет лицо Томаса, каждый раз Гвин думает про себя: «И это мой мужчина. Его лицо принадлежит мне». А морщины, по мнению Гвин, только подчеркивают черты, которые раньше казались слишком мальчишескими. Сейчас Томас излучает уверенность. Словно позади больше хороших дней, чем плохих. К настоящему моменту его жизни на земле. Такого благодушия достаточно для того, чтобы заставить кого-то поклоняться другому человеку, заставить Гвин в настоящий момент ее жизни подойти ближе.

– Вот и ты, – говорит Томас.

Кладет сумки на заднее сиденье. Футляра, похоже, не замечает. Томас садится на пассажирское место и касается указательным пальцем кончика ее носа. Таким странным и милым способом он с ней обычно здоровался. Некоторое время он так не делал, и теперь Гвин кажется, что этот жест имеет особое значение. Может, в нем есть какой-то скрытый смысл. Но, скорее всего, не тот, о котором думает Гвин.

– Я чуть не махнул на тебя рукой, – говорит он.

– Как и я.

Она отъезжает от аэропорта, съезжает с главной дороги, где наверняка будут пробки, и выбирает длинный объездной путь, который приведет их домой, в Монток. Гвин внимательно смотрит сквозь лобовое стекло машины, держит руки на руле, избегает взгляда мужа. Краем глаза она видит, как он расстегивает сандалии и кладет левую ногу на приборную доску. Паршивую ногу, как он говорит. На ней нет третьего пальца после несчастного случая во время серфинга, когда этот палец отрубило. Пятнадцать лет назад. Честно говоря, для Гвин именно паршивая нога – одна из любимых частей тела мужа. Когда отношения супругов были лучше, она часто смотрела на нее, на дырку между двумя пальцами и радовалась тому, что только она всегда была рядом с мужем – и в молодости, и в зрелости.

До и после.

– Итак, – начинает Томас. – Что нового?

Гвин качает головой:

– Да ничего особенного. Никак не удается связаться с организатором по поводу сегодняшней вечеринки, вот и нервничаю. А твоя дочь…

Он улыбается:

– Сегодня дочь моя?

– Да, твоя, – продолжает Гвин.

Когда Джорджия оканчивала курс фотографов UCLA[13], когда она сделала обложку журнала «Роллинг стоун» (будучи ассистентом фотографа Джорджией Джи Хантингтон), Джорджия была дочерью Гвин. И даже когда она совсем недавно стала красить волосы в розовый цвет (разве она не должна была интересоваться этим лет десять назад?), она была ее дочерью. Но сейчас Джорджия принадлежит Томасу.

– Она немного раздражена из-за того, что Дэнис не может разобраться со штопором, у него там какая-то проблема. Просила тебя перезвонить. Или позвони Дэнису в Омаху.

Томас опускает стекло машины, Гвин видит, что он задумался.

– Так Дэнис еще не здесь? – спрашивает Томас. – Я думал, он прилетел еще прошлой ночью. Он же ей вроде обещал.

Гвин об этом впервые слышит, но причин сомневаться в словах Томаса у нее нет. Джорджия часто обсуждает что-то с отцом втайне от Гвин. Может, чувствует, что Гвин ее осудит, или знает, что отец, несмотря ни на что, всегда ее поддержит. Скорее всего, последнее ближе к истине. Томас совершенно не склонен к конфликтам. Он никогда никого не критикует, особенно своих детей. Поэтому, когда они с Томасом переживали из-за поведения Нейта после школы и желания Джорджии на время бросить колледж, именно Гвин должна была решать. Говорить или не говорить с детьми. Быть плохой или доброй. Должна ли она за это злиться на Томаса? Гвин прекрасно знала его характер, когда выходила замуж, поэтому странно было бы сейчас его в этом упрекать. Она может упрекать его за многое другое.

– А что я отсюда могу сделать? – спрашивает Томас.

– Вели ему садиться на самолет.

Он согласно кивает. Томас хочет еще что-то сказать, но замолкает. Оба избегают соблазна обсуждать подробности сегодняшнего вечера. Но Гвин по глазам видит: Томас думает о поездке и боится, что забудет рассказать о своем буддийском путешествии. Как будто Гвин может забыть, что из-за его веры они оказались в этой странной ситуации, как будто ей нужны доказательства того, как для него важна вера. Отчасти она все еще считает мужа другом, и ей хочется напомнить, что не нужно так стараться, ведь это напрасно. Но Томас уже начал рассказ, и, кажется, ни у кого (тем более у Гвин) не хватит сил его остановить.

– В четверг выдалось немного свободного времени, и я направился в потрясающий храм в предместье округа Ориндж. Один из двух самых старых буддийских храмов в США.

– Правда?

Он кивает, не уловив сарказма Гвин. Томас не понимает, что ее не волнуют его объяснения и прочие рассказы.

– Самое интересное, что все духовные наставники – одной крови. – На минуту он умолкает, словно о чем-то задумавшись. – Разве не потрясающе? Меня вдохновило само присутствие в этом месте. Несомненно, я не видел храма красивее.

Она кивает, надеясь, что торжественных заявлений достаточно и он заткнется.

– Подумываю вернуться туда, – продолжает он.

Очевидно, не заткнется.

– Они спонсируют курс медитации в ноябре в Санта-Инес-Вэлли. Двухнедельный.

Гвин решает, что сделала все от себя зависящее, и больше ничего не говорит, уставившись на дорогу. Утро ускользает, день виднеется вдали: солнце, теплый воздух, голубое-голубое небо до горизонта. Из-за такого Гвин когда-то и захотелось сюда переехать. Такие дни. Такие поездки на машине. Вместо ужасного субботнего времяпрепровождения, которым страдают все городские – покупки, чересчур сытные обеды, встреча с друзьями, которых они не особо хотят видеть, – Томас и Гвин всегда куда-то выезжали. Они подолгу ездили на машине, включали старые песни, изучали окружающий мир. Гвин готовила в дорогу бутерброды. Они останавливались у тихого ресторанчика, заказывали на обед жареную рыбу или хороший стейк, хорошее недорогое вино. На такие прогулки она часто надевала любимые обрезные джинсовые шорты. Они были крошечными, белого цвета, сидели на бедрах так, что виднелась линия загара, а бедра казались круглыми и бесконечными. Томас обычно держал ее за попу, у краев шорт; почти весь день его руки были между ее голых бедер. Последний раз она надевала эти шорты лет восемь назад, ведь субботние полуденные поездки остались в прошлом. Той осенью Томас без конца ездил на какие-то конференции, Джорджия только приступила к учебе в колледже, и Гвин стала проводить появившееся свободное время с Мозесом Уайлдером, городским дантистом. (Разведенный дантист. Что может быть сексуальнее? Разведенный дантист по имени Мозес.)

Вначале все было вполне невинно. У Мозеса жили две овчарки, и, когда он их утром выгуливал, Гвин присоединялась. Она ходила прогуляться с ним и собаками, позволяла Мозесу проявлять знаки внимания. Гвин догадывается, что прогулки утратили невинность после того, как они стали вместе выгуливать собак еще и вечером, причем прогулки заканчивались стаканом бурбона на крыльце дома Мозеса и иными знаками внимания. Однажды вечером Гвин надела на встречу с Мозесом любимые шорты. Он передал ей стакан и сел рядом так близко, как раньше мог приблизиться только Томас. Ее бедер раньше касался только Томас, раньше бы такого вообще не произошло, Гвин поняла, что это уже перебор. Мозеса она больше никогда не видела. Сделала так, как и должна была поступить. Бросилась домой и вновь стала принадлежать Томасу, насколько это было возможно. Выбросила шорты. И плакала из-за Мозеса лишь раз. От этого Гвин героиней не стала. Многие так поступают. Когда брак на первом месте. Когда помнишь свои обещания. Когда помнишь их и ценишь.

– Кстати, ты не видела мой мобильник?

Томас поворачивается и обхватывает ее кресло сзади.

– Уверен, что я брал его с собой, но, когда приехал в Калифорнию, не нашел.

Гвин сжимает руль.

– Нет, не видела.

– Уверена? Думаю, я его дома забыл.

– Думаешь, я вспомню после того, как ты спросишь еще раз? – отвечает Гвин грубее, чем того желает.

Она пытается придумать, как отыграть назад, чтобы звучало менее агрессивно. Хотя настрой у нее и правда агрессивный. Гвин выучила новый урок: все меняется, когда скрываешь правду. Все полностью меняется. Гвин глубоко вздыхает, пытаясь успокоиться.

– Может, еще найдется.

– Где?

Гвин пожимает плечами:

– Потеряй что-нибудь еще, выкинь из окна ключи и начинай поиски. Активно начинай искать потерянную вещь, например под кроватью или на заднем дворе. И потом – бамс.

– Что бамс?

– Там и будет телефон.

Томас искренне улыбается, потому что ему нравится, когда Гвин ведет себя странно или эксцентрично. Ему это напоминает старые добрые времена, Томасу кажется, что жена больше никогда такой не будет, и Гвин об этом знает. Но прежде, чем она успевает насладиться минутным проявлением забытых чувств, раздается телефонный звонок от неизвестного абонента.

Она берет трубку только через минуту:

– Гвин слушает.

– Миссис Ланкастер?

Ланкастер. Ее девичья фамилия. И сразу становится понятно, кто звонит. Ив. Ив, организатор банкета. Наконец-то. Дозвонилась. Только после звонка Ив Гвин может убедиться, что вечером все пройдет хорошо. Гвин прикрывает рукой трубку и украдкой смотрит на мужа. Он смотрит в окно и не обращает на разговор никакого внимания.

– До меня только сейчас дошли ваши утренние сообщения, – говорит Ив. – Простите. Я занималась серфингом, а водостойкого чехла у меня нет, и…

– Ив, – Гвин перестает слушать, ей хочется послушать мужа, – знаете, я перезвоню, хорошо?

Гвин захлопывает крышку телефона и поворачивается к мужу:

– Прости, что ты говорил?

– Да ничего, – отвечает он. – Просто вспоминал наши разговоры, субботние поездки, наши давние долгие путешествия. Даже думал об этой дороге. О том, как ты везешь нас домой, все заставляет меня задуматься.