Давай отпразднуем развод

Гвин чувствует, как у нее сжимается сердце. Еще один звонок Томасу. Из центра медитации. Как они достают его домашний? Гвин – дочь священника с Юга, лидера конгрегации из двадцати пяти тысяч человек вблизи Саванны, штат Джорджия. Первые месяцы брака она с трудом заставляла Томаса приезжать к ним домой на Пасху и Рождество. Томас нехотя соглашался, каждый раз жалуясь, что он чувствует себя лицемером. Ведь он только делает вид, что верит. Томас – врач, ученый. Он посвятил себя науке.

– Необязательно выбирать между верой и наукой, – обычно говорила Гвин.

– Нет, – отвечал он. – Обязательно.

Но спустя девять месяцев Томас как-то вернулся с семинара Саутгемптонского университета по системе здравоохранения и сказал Гвин, что задумался о духовности. О вере Востока. Сказал, что будет задерживаться по понедельникам на занятиях по буддизму, а по четвергам ездить в Ойстер-Бэй на утреннюю медитацию. По выходным будет мотаться до Манхэттена на двухдневные тренинги в буддистский центр «Чакрасамвара». Где он сможет побыть в уединении три дня подряд.

– Я хочу видеть, – сказал Томас.

По-настоящему проблемы начались только после того, как ему захотелось не только видеть.

– Думаю, моя жизнь двигается в другом направлении, – как-то раз обронил он за ужином, пока они ели жареного морского окуня и салат с чечевицей.

Томас сказал это так, словно в его словах нет ничего особенного и ему просто надоели такие застолья.

– Пока мне неясно, как это повлияет на… – он не договорил. – Ну, ты понимаешь.

– Нет, Томас, – сказала Гвин. – Не понимаю.

– На наш брак.

Гвин смотрится в зеркало заднего вида и держит у лица телефон. В ней все гармонично. И Гвин сейчас очень приятно об этом думать. Ее красота – длинные светлые волосы под стать длинным ногам, голубые глаза холодного оттенка и красивая кожа – ввела ее в заблуждение. Отчасти из-за внешности Гвин почувствовала себя защищенной. На протяжении пятидесяти восьми лет Гвин полагала, что благодаря своей красоте она в безопасности.

В браке, семье, собственном теле. Но она ошибалась. Ее муж ведет себя как незнакомец. Сын не хочет приезжать домой. Дочь не хочет из дома уезжать.

Гвин вовсе не в безопасности. Она готова поделиться своим секретом со всеми, кто готов слушать, и хочет их предупредить: красота не защитит. Не до конца. Защитить может только то, что нельзя спланировать. То, что нельзя сохранить, искать и даже найти. Оно настигнет вас и больше никогда не покинет. Время. Много времени. Много времени на попытки все уладить. И сегодня Гвин к этому близка.

– Мам, – говорит Джорджия. – Ты меня слышишь? Кто такая Ив?

– Ив?

– Ты взяла трубку и про нее спросила. Кто это?

Гвин смотрит на взлетно-посадочную полосу вдалеке, и у нее возникает ощущение, что ее сейчас застукают. Гвин не знает, кто и зачем ему это надо. После звонка Джорджии приземлился один маленький самолет, который коснулся полосы и остановился. А она и не заметила.

– Ив из кейтеринга, – отвечает Гвин Джорджии. – Она обслуживает сегодняшнюю вечеринку. Ив ведь не звонила домой?

– Нет, если позвонит, что от нее требуется?

– Все, – отвечает Гвин.

Джорджия смеется. Смешно? Видимо, да. Видимо, Гвин пошутила.

– Милая, я перезвоню, когда папа прилетит, ладно? Я спрошу у него про руку Дэниса, и папа перезвонит. Мне надо бежать.

– Куда?

Что ей ответить? Гвин не знает. Она вообще не хочет обсуждать ситуацию с Джорджией, сейчас не время во всем признаваться. Но в чем именно? Завеса тайны приоткроется прямо сейчас: кто-то громко-громко стучит по стеклу, так, что слышно даже Джорджии. Гвин видит стоящего перед ней гладко выбритого и слегка загорелого молодого парня, по виду – выпускника колледжа. Он ей и нужен. Курьер. В руках у него – металлический футляр, внутри которого регулируется температура.

Футляр для Гвин. Она вручную опускает окно «Вольво», чтобы поздороваться. «Вольво» больше пятнадцати лет, и автоматически стекло не опускается. Гвин даже нравится, что у нее есть секунда успокоиться. Когда стекло опускается, она видит широкую улыбку курьера, такой же улыбкой ее одаривают все восхищенные незнакомцы. Сейчас такие улыбки ее успокаивают. Они напоминают о том, что вскоре и Гвин снова сможет улыбаться мужчинам.

– Мисс Хантингтон? – спрашивает курьер.

– Слушаю.

– Я Портер Блевинс с винодельни, – продолжает он. – Извините за опоздание, самолет задержали.

– Не стоит извиняться. Не вы же управляли самолетом, правда?

Кажется, Портеру понравилась ее шутка:

– Нет, мне бы тогда все было под силу.

Все под силу? Гвин удивляется его словам и визитке, которую Портер вручает в качестве доказательства, что он не врет. Курьер открывает футляр и достает заказанную Гвин бутылку.

Бутылка вина, которая перелетела океан, вручена Гвин лично в руки для празднования их с мужем развода. «Шато Мутон-Ротшильд» 1945 года.

– Буду рад ее для вас открыть, – начинает он. – Сможете убедиться, что вино вам по вкусу.

– Уверена, что вино отличное.

– По инструкции я должен его открыть, – волнуется парень.

– А меня, – отвечает она резко, – не волнуют инструкции.

Он кивает, и Гвин становится интересно, сколько человек проверяют, настоялась ли бутылка вина за двадцать шесть тысяч долларов. Особенно та, что перелетела Атлантический океан на частном самолете.

– Господин Маршалл шлет вам сердечный привет, – продолжает курьер.

Подумать только, размышляет про себя Гвин. Какой сервис! За двадцать шесть тысяч долларов плюс перелет курьера вы получаете не только бутылку вина, но и сердечный привет от незнакомого человека.

– Передайте ему тоже привет, – отвечает Гвин.

И вдруг в мобильном раздается крик дочери:

– Мам! Тебе что, самолетом доставили бутылку вина? Это шутка? Ты поэтому в аэропорту?

– Да, – отвечает Гвин и поднимает стекло. – Вино для сегодняшнего тоста.

– Ты сошла с ума?

Гвин задумывается и убирает футляр под сиденье.

– Думаю, немножко.

– А как же папа, мам?

– Мне надо поехать домой и испечь торт.

– А папу кто заберет?

Кто заберет папу? Об этом Гвин говорить не хочет.

Она готова поговорить только о торте. Рассказать правду о красном бархатном торте. Женщина, впервые его испекшая, была с Юга (из города меньше чем в пятидесяти милях от места рождения Гвин), она хотела приготовить пирог, который будет нести какой-то смысл, символизировать контраст между добром и злом: добро – лиловато-белая глазурь, а зло – красный торт. Женщина думала, что даже если на вкус в торте не будет ничего особенного, люди сами увидят его отличие. Потому что в нем есть смысл. Добро и зло. Священное и низменное. Хорошее и плохое. И она была права, правда? Людям понравился торт, непонятно почему. Они не понимают, что на него рассчитывают. Вроде как он их спасет. Хочет ли ее дочь об этом слышать? Гвин так не думает. Ей кажется, ее дочь не готова.

– Мама, – начинает Джорджия снова. – Кто забирает папу?

– Твоему папе все под силу.

– К чему это?

Гвин заводит мотор.

– Он может взять такси.

Мэгги

Нейт и Мэгги стоят на углу 41-й и 3-й улиц перед рестораном «Au Bon Pain» и ждут автобуса. Они ждут уже минут двадцать, Мэгги постоянно рассматривает руки и периодически так увлеченно грызет ногти, что, кажется, энергии ни на что другое не хватит. У Мэгги просто нет сил. Она не хочет смотреть ни на Нейта, ни на парня в костюме на другой стороне улицы. Парень болтает по телефону, тут же что-то печатает на «блэкберри» и при этом неотрывно пялится на зад Мэгги. Работает в режиме многозадачности.

Когда они пересекаются с Мэгги взглядом, он ей подмигивает и беззвучно шевелит губами: «Ты с ним?» Намекает на Нейта.

Нейт смотрит под ноги и ничего не замечает. Поэтому Мэгги подходит к нему и берет за руку. Она впервые потянулась к Нейту после возвращения в квартиру, после его громкого признания, возможно, именно поэтому Нейт тоже приближается к ней с небольшой надеждой, подтягивает рюкзак чуть повыше.

– Дождь пойдет, как думаешь?

– Что?

Он показывает на голубое и безоблачное небо.

– Кажется, вот-вот ливанет, да?

– Ты погоду хочешь обсудить, Нейт?

– Нет. Но думал, это хорошее начало разговора.

Мэгги не знает, что сказать. У нее болит голова, точнее, пульсирует в висках: хоть Мэгги и измучена, она никак не может смириться с признанием Нейта о полумиллиарде долларов. Как такое возможно? И почему он сказал «полмиллиарда», а не, допустим, «пятьсот миллионов»? Ему кажется, что так сумма будет звучать меньше?

Мэгги этого не понимает. Еще ее бесит, что, узнай она обо всем заранее, можно было бы взять другие вещи. Не то чтобы в глубине шкафа или нераспакованных коробках есть что-то очень красивое. Но можно было поискать. Бабушкино кольцо с рубином или черный кашемировый свитер. Да, на дворе сентябрь, и, возможно, для кашемира рановато. Но будь у нее побольше времени, Мэгги взяла бы с собой свитер, положила в сумку или накинула на плечи. Уже что-то. В крайнем случае хотя бы поняла, что для кашемира еще слишком рано.

– Итак, – Нейт проводит рукой по волосам, – я пытаюсь дать тебе свободу, и если тебе все равно, то мы доедем до Монтока и так ничего и не решим. Так будет только хуже.

– От кого я это слышу, Чемп?

Нейт придвигается поближе, обнимает Мэгги, наклоняется, чтобы посмотреть ей прямо в глаза.

– Мне нравится, когда ты пассивно агрессивна и рассержена, – говорит он. – Как на фотке, где ты в первом классе.

– Супер, – отвечает Мэгги. – Рада, что тебе весело. – При этом она улыбается.

– Разве деньги так важны? – говорит Нейт. – Если бы я не сказал, ты бы и не узнала. Или знала, что деньги есть, но не знала сколько. Стоило мне сознаться, как теперь не могу остановиться.

– То есть ты сознался?

– В чем?

– Что нужно в чем-то сознаваться?

Нейт качает головой и нарочито вздыхает, словно пытаясь подобрать нужные слова:

– Люди, у которых много… отличаются от людей, у которых не так много. Они не выставляют богатство напоказ. У моей мамы даже нет кольца с помолвки, лишь свадебная лента. Они ездят на машинах, которым уже по пятнадцать лет.

– А еще они устраивают вечеринки по случаю развода.

– До того, как ты узнала про деньги, вечеринка тебя не так уж и волновала.

– Я просто раньше не знала, что они бывают. Но сейчас мне начинает казаться, что и знать не хочу. Как о балах дебютанток или, не знаю, о швейцарских пансионах для шестилетних гениев.

Нейт никак не реагирует, что с его стороны очень мудро.

– Я рассказал о финансовом положении семьи, так как не хотел, чтобы ты растерялась, зайдя в дом.

– По-твоему, я не растерялась, узнав об этом за час до встречи?

– На автобусе три часа ехать.

– Очень смешно.

– Нет, не смешно. Ко второму часу совсем не смешно. Даже подташнивает. Но вообще не смешно.

Мэгги смотрит на Нейта и чувствует, как внутри что-то оттаивает. Она улыбается просто оттого, что он есть. Улыбается, потому что Нейт, как обычно, не опускает взгляд, пока Мэгги не улыбнется в ответ. Он смотрит так, словно ему хочется разглядывать только Мэгги.

– Нейт, я не собираюсь раздувать ссору. Но ты бы на моем месте не был напуган? Если бы так случилось с тобой? Ты говоришь: люди с деньгами. Но это же не обычные люди. Это твои близкие, твоя семья. Странно, что ты от меня все скрывал, особенно после всех разговоров о финансах ресторана.

Мэгги не знала, как сформулировать свои мысли. Раньше ей казалось, что Нейт абсолютно все о себе рассказывал. Думала, они все друг другу рассказывают. Проблема не в деньгах, а в том, что из-за них все пошло не так. Нейт знает о Мэгги все. Плохие и скучные события жизни, то, чем ей совсем не хотелось делиться. Именно Нейт, по-своему, заставил ее все рассказать. Теперь Мэгги интересно, чего она не знает о Нейте.

– Я про это и говорю. Дело не во мне. Деньги принадлежали дедушке или прапрадедушке. С тех пор как я ушел из дома, я к ним и не прикасался. Я так решил много лет назад. Сам заплатил за учебу. Ты же знаешь.

Мэгги знает. Нейт упоминал об этом, когда выяснилось, что они оба учились в Университете Виргинии, в одном небольшом кампусе – Нейт двумя годами позже Мэгги, после двухлетнего перерыва, – но, как ни странно, никогда не пересекались. Мэгги приходят в голову собственные займы на тысячу сто долларов, которые она должна выплачивать из зарплаты разъездного кулинарного критика какой-то женщине по имени Салли Мэй пятого числа каждого месяца (ей и в будущем предстоит каждый месяц платить Салли Мэй тысячу сто долларов).

– Ты явно сглупил, – говорит Мэгги.

Нейт прикасается к ее голове, словно хочет сказать спасибо. Спасибо за шутку, за смех. Спасибо, что можно быть самим собой. Мэгги дергает его за ухо, вспоминает о его учебе в Университете Виргинии, удивляется, почему они не встретились лет на десять раньше.

Мэгги смутно припоминает, как однажды дождливым утром видела Нейта в кампусе у студенческого клуба: он пытался вытереть руки воскресной газетой; и еще раз на баскетбольном матче: он сидел со своими друзьями в ярко-красных университетских свитерах на последнем ряду фанатской зоны соперников. Воспоминания настолько живые, что ей трудно понять, реальны они или она все выдумала. И какой из вариантов лучше?

Нейт наклоняется и губами касается ее волос.

– Можно я скажу тебе то, что никогда раньше не говорил? – Он медлит. – Ты мне нравишься больше всех.