Проклятая игра

Женщина взбиралась по лестнице. Вор спешил за ней, и его огромная тень дрожала на стене. Женщина поднялась наверх, когда он преодолел половину пути; она проскользнула во второй дверной проем и исчезла. Он ускорил шаги и вступил в тот же проем.

Свет костра едва проникал в комнату, и поначалу вор не мог ничего разглядеть.

— Закрой дверь, — сказал кто-то.

Вор не сразу понял, что слова относятся к нему. Он попытался нашарить ручку, не обнаружил ее и толкнул дверь, которая со скрипом закрылась.

Потом он опять обернулся в сторону комнаты. Женщина стояла в нескольких шагах впереди, ее вечно радостное лицо уставилось на него, улыбаясь от уха до уха.

— Твое пальто, — сказала она.

Она протянула руки, чтобы помочь ему раздеться. Затем отошла в сторону, открыв глазам вора объект его долгих поисков.

Однако сначала его взгляд привлек не Мамолиан, а другое: деревянный резной запрестольный образ, приставленный к стене за спиной игрока. Готический шедевр, даже во мраке сверкавший золотом, пурпуром и лазурью. Военный трофей, подумал вор; так вот для чего ублюдок использует свое везение. Теперь он взглянул на человека перед триптихом. Тот сидел за столом перед коптящим фитильком, погруженным в масло. На лицо картежника падал яркий, но мерцающий свет.

— Итак, пилигрим, — произнес человек, — ты нашел меня наконец.

— Скорее ты нашел меня, — ответил вор.

Все случилось так, как предупреждал Васильев.

— Я слышал, ты мечтаешь сыграть пару партий. Верно?

— Почему бы и нет?

Он старался говорить как можно небрежнее, хотя его сердце выбивало в груди бешеную чечетку. К сожалению, он появился в резиденции Мамолиана неподготовленным. Его волосы прилипли к черепу от пота; на руках осела кирпичная пыль, под ногтями застряла грязь. «Наверное, — подумал он смущенно, — я выгляжу как вор, каковым и являюсь».

Мамолиан, напротив, казался воплощением достоинства. Его строгая одежда — черный галстук, серый костюм — никак не выдавала мошенника Он, легендарный игрок, походил на биржевого брокера. Его лицо, как и одежда, было открытым и простым, его упругая, прочерченная тонкими морщинами кожа казалась восковой в мягком свете масляной лампы. Он выглядел лет на шестьдесят или около того: слегка впалые щеки, большой аристократический нос, широкие и высокие брови. Он почти облысел, волосы оставались только на затылке, тонкие и белоснежные. Но в его позе не было ни утомленности, ни болезненности. Он сидел, выпрямившись в кресле, а его быстрые руки с любовной непринужденностью тасовали колоду карт. Только глаза игрока напоминали о снах, где вор видел его. У биржевых брокеров не бывает таких голых глаз. Таких ледяных и беспощадных глаз.

— Я ждал, что ты придешь, пилигрим. Рано или поздно. — По-английски он говорил без акцента.

— Я опоздал? — полушутя спросил вор.

Мамолиан положил карты на стол. Казалось, он отнесся к вопросу слишком серьезно.

— Посмотрим, — ответил он и помолчал. — Ты, конечно, знаешь, что у меня игра с очень высокими ставками.

— Я слышал об этом.

— Если ты захочешь отказаться сейчас, пока мы не зашли слишком далеко, я прекрасно пойму тебя, — заявил игрок без тени иронии.

— Ты не хочешь, чтобы я играл?

Мамолиан крепко сжал тонкие сухие губы и нахмурился.

— Напротив, — сказал он, — я очень хочу, чтобы ты играл.

В его голосе послышалось — или нет? — нечто вроде печали. Вор не был уверен, обмолвка это или актерство.

— Но я не люблю, — продолжил Мамолиан, — тех, кто не платит свои долги.

— Ты имеешь в виду лейтенанта, — наугад сказал вор.

Мамолиан посмотрел на него в упор.

— Я не знаю никакого лейтенанта, — ровно произнес он. — Я знаю только картежников вроде меня. Некоторые хороши, большинство — нет. Они приходят сюда испытать характер, как и ты.

Он вновь взял колоду, и она зашевелилась в его руках, как живая. Пятьдесят две карты порхали в неясном свете, и каждая чуть отличалась от предыдущей. Они были почти неприлично красивы. За последние месяцы вор не видел ничего более целого и безупречного, чем их глянцевые рубашки.

— Я хочу играть, — произнес он, сопротивляясь гипнотизирующим пассам карт.

— Тогда садись, пилигрим, — сказал Мамолиан, как будто вопросов и не возникало.

Женщина почти беззвучно поставила кресло для вора. Он сел и встретил пристальный взгляд Мамолиана. Было ли в этих безрадостных глазах намерение причинить ему вред? Нет. Там не было ничего, что могло бы его испугать.

Вор пробормотал слова благодарности, расстегнул манжеты рубашки, закатал рукава и приготовился.

Игра началась.

Часть вторая

Приют

Дьявол ни в коем случае не есть наихудшее, как это часто представляют; я скорее имел бы дело с ним, чем со многими людьми. Он соблюдает свои соглашения куда более строго, чем иные мошенники на земле. На самом деле, когда настает время уплаты, он приходит точно в срок, с двенадцатым ударом часов, получает, свою душу и отправляется домой в преисподнюю, как и положено доброму дьяволу. Он всего лишь бизнесмен — честный и справедливый.

И. Н. Нестрой. Князь тьмы

I

Провидение

5

После шести лет тюремного срока в Уондсворте Марти Штраус привык к ожиданию. Он ждал, чтобы умыться и побриться утром; он ждал, чтобы поесть и сходить в сортир; он ждал свободы. Слишком много ожиданий. Все это было частью наказания, как, безусловно, и собеседование, на которое его вызвали в то унылое утро. Он привык к ожиданию, но к собеседованиям привыкнуть нельзя. Он ненавидел эту бюрократическую машину: личное дело с отчетами о поведении, о домашних обстоятельствах, о психиатрических экспертизах; необходимость раз в несколько месяцев стоять раздетым перед очередным невежественным тюремным служащим, пока он объясняет тебе, какое ты мерзкое создание. Это причиняло боль, и Марти знал, что не избавится от нее никогда. Никогда не забудет душную комнату, заполненную грязными намеками и разбившимися надеждами. Он будет помнить ее всегда.

— Входите, Штраус.

Комната с прошлого раза почти не изменилась, только воздух стал еще более спертым. Человек же, сидящий за столом, не изменился вообще. Его звали Сомервейл, и немало заключенных в Уондсворте молились о том, чтоб он пропал. Сегодня он был не один за покрытым пластиком столом.

— Садитесь, Штраус.

Марти мельком глянул на соседа Сомервейла. Тот не походил на тюремщика. Его костюм был слишком хорош, а ногти были слишком ухожены. На вид чуть старше среднего возраста, крепко сбитый, со слегка скошенным носом, будто его когда-то сломали, а затем не идеально восстановили. Сомервейл сразу представил его:

— Штраус. Это мистер Той…

— Привет, — сказал Марти.

Загорелая физиономия повернулась к нему; взгляд пристальный и откровенно оценивающий.

— Очень рад познакомиться, — произнес Той.

Его испытующий взор выражал нечто большее, чем простое любопытство.

Что, думал Марти, он может видеть? Человека со следами времени на лице и руках, с телом, вялым из-за плохой пищи и отсутствия физических нагрузок, нелепо подстриженными усами и тоскливыми глазами. Марти знал каждую унылую деталь своего облика. Он не стоил повторного взгляда. И все же голубые глаза смотрели на него почти с восхищением.

— Я думаю, надо перейти прямо к делу, — обратился Той к Сомервейлу и положил ладони на стол. — Много ли вы рассказали мистеру Штраусу?

Мистер Штраус. Приставка почти забытой вежливости.

— Я ничего ему не говорил, — ответил Сомервейл.

— Тогда начнем сначала, — сказал Той. Он откинулся в кресле, все еще держа руки на столе.

— Как вам угодно, — кивнул Сомервейл и явно приготовился произнести обстоятельную речь. — Мистер Той… — начал он.

Но не продвинулся дальше, потому что гость его перебил.

— Вы позволите? — спросил Той. — Возможно я смогу лучше обрисовать ситуацию.

— Как вам угодно, — повторил Сомервейл.

Он полез в карман за сигаретой, едва скрывая досаду. Той не обратил на него внимания. Глаза на его асимметричном лице по-прежнему смотрели на Марти.

— Моего нанимателя, — начал Той, — зовут Джозеф Уайтхед. Я не знаю, говорит ли вам о чем-то это имя? — Он не стал дожидаться ответа и продолжил: — Без сомнения, вы знакомы с его фирмой «Уайтхед корпорейшн». Это одна из крупнейших фармацевтических компаний в Европе…

Имя прозвенело в голове Марти тихим колокольчиком. Оно напомнило что-то скандальное, однако породило смутные и неопределенные надежды. У Марти не было времени разбираться, что к чему: речь Тоя неслась на всех парах.

— Хотя мистеру Уайтхеду уже далеко за шестьдесят, он по-прежнему руководит делами корпорации. Он добился всего сам и, как вы понимаете, посвятил жизнь своему созданию. Но он не хочет быть на виду, как когда-то…

Внезапно перед глазами Марти возникла фотография с первой полосы газеты. Человек, закрывающийся рукой от объектива; краткий миг личной жизни, выставленный на всеобщее обозрение.

— Он избегает публичности и после смерти жены потерял вкус к общественной жизни…

Тем самым разделяя нежелательный интерес публики, Штраус вспомнил женщину — изумительную красавицу, даже в нелестном свете фотовспышки. Жена человека, о котором говорил Той.

— Вместо этого он выводит корпорацию из центра внимания, а свое свободное время посвящает социальным проблемам. Среди них — переполнение тюрем и серьезное ухудшение работы тюремных служб.

Последняя фраза, без сомнения, полетела камнем в огород Сомервейла и поразила его без промаха. Он ткнул наполовину выкуренную сигарету в жестяную пепельницу, бросив мрачный взгляд на соседа.

— Когда настало время нанять нового личного телохранителя, — продолжал Той, — мистер Уайтхед решил искать подходящего кандидата среди людей, отбывающих заключение, а не среди тех, кого предлагают соответствующие агентства.

«Это не может иметь отношения ко мне, — подумал Штраус. — Это слишком хорошо и слишком нелепо. Но если так, что Той здесь делает, зачем эта болтовня?»

— Он ищет человека, срок заключения которого подходит к концу. Если кандидат покажется достойным и мне, и самому мистеру Уайтхеду, он получит возможность вернуться в общество, уже имея работу и определенное самоуважение. Мне предложили рассмотреть ваш случай, Мартин. Могу я называть вас так?

— Обычно меня зовут Марти.

— Отлично. Пусть будет Марти. Я не стану слишком обнадеживать вас. Я буду разговаривать с другими кандидатами и в итоге могу прийти к выводу, что нам не подходит никто. Я просто хотел бы понять, насколько вас интересует такая возможность, будь она вам предоставлена.

Марти улыбнулся. Не губами, а внутри себя, куда Сомервейл не доберется.

— Вы понимаете о чем я спрашиваю?

— Да. Я понимаю.

— Джо… мистер Уайтхед… нуждается в человеке, способном полностью принять на себя заботу о его благополучии. Телохранитель должен быть готов подвергнуть опасности собственную жизнь, чтобы защитить своего хозяина. Я понимаю, что мы требуем многого.

Лоб Марти покрылся морщинами. Это действительно немало, особенно после шести с половиной лет в Уондсворте, где он научился надеяться лишь на себя. Той быстро почувствовал смущение Марти.

— Это беспокоит вас, — сказал он.

Марти мягко пожал плечами:

— И да и нет. Мне никто никогда ничего подобного не предлагал. Я не хочу вешать вам лапшу на уши — мол, я мечтаю быть убитым вместо кого-то другого. Нет, вовсе не так. Я бы солгал, если бы сказал это. — Кивок Тоя приободрил Марти, и он закончил: — Я говорю вам правду.

— Вы женаты? — спросил Той.

— Мы расстались.

— Позвольте спросить, вы намерены официально развестись?

Марти поморщился. Он избегал подобных разговоров. Это его рана, он сам ее лечил, сам должен был терпеть. Ни один товарищ по заключению не смог ничего из него вытянуть. Он молчал даже во время длинных ночных исповедей одного из них — еще до Фивера, который не интересуется ничем, кроме еды и девиц с журнальных фото. Но сейчас придется что-то сказать. Они наверняка докопались до всех деталей. Возможно, Той больше Марти знает о том, как и с кем живет Шармейн.

— Шармейн и я… — Он попытался выразить спутанный клубок своих чувств, но не нашел слов и резко заявил: — Не думаю, что мы снова будем вместе, если вы об этом.

Той почувствовал боль в голосе Марти; услышал ее и Сомервейл Впервые после того, как посланник Уайтхеда вступил в диалог, офицер начал проявлять интерес к разговору. «Хочет посмотреть, как я откажусь от этой работы, — подумал Марти. — Что ж, хрен тебе, ты не получишь удовольствия».

— Это не проблема, — прямо сказал он. — Вернее, это моя проблема. Я все еще привыкаю к мысли, что Шармейн не будет рядом, когда я выйду. Вот и все.

Теперь Той дружелюбно улыбался.

— На самом деле, Марти, — отозвался он, — я не хочу лезть не в свое дело. Я забочусь только о том, чтобы вы верно понимали ситуацию. Если вы будете работать на мистера Уайтхеда, вам придется жить в его доме, вместе с ним. Вы не сможете покидать дом без специального разрешения хозяина или моего. Другими словами, у вас не будет абсолютной свободы. Далее. Такая жизнь может показаться в некотором роде незапертой тюрьмой. Поэтому для меня очень важно знать обо всех связях, способных послужить для вас соблазном и вызвать желание покинуть дом.

— Да, я понимаю.

— Более того, если по каким-либо причинам ваши отношения с мистером Уайтхедом не сложатся, если один из вас почувствует, что работа вам не подходит, я боюсь…

— Что я отправлюсь обратно отбывать срок.

— Да.

Последовала неприятная пауза, Той тихо вздохнул. Ему потребовалось несколько секунд, чтобы восстановить равновесие, затем он сменил тему:

— Я должен задать вам несколько вопросов. Вы занимались боксом, я не ошибаюсь?

— Да. Когда-то занимался.

Той выглядел разочарованным.