Фея Альп

– Значит, брак по расчету? Простой карьерист?

– Если хочешь, да, но при этом – энергичный и талантливый человек. Он уже и теперь распоряжается всеми служащими своей дороги так же деспотически, как его будущий тесть советом правления, а когда ты увидишь колоссальное сооружение, его Волькенштейнский мост, то тоже признаешь, что он обладает незаурядным талантом.

– Все равно, я ненавижу карьеризм во всех его видах, – брезгливо сказал Вальтенберг. – В незначительном человеке он еще извинителен, но этот Эльмгорст кажется человеком с характером, а продает свою свободу за деньги. Отвратительно!

– Сразу видно, что ты явился из диких стран, – сухо возразил Герсдорф. – Подобные «отвратительные» вещи ты можешь ежедневно видеть в нашем хваленом обществе и даже среди людей, вполне почтенных в остальных отношениях. Для тебя деньги, разумеется, не играют роли: ты сам располагаешь сотнями тысяч. Неужели ты никогда не бросишь свою беспорядочную бродячую жизнь и не попробуешь отдохнуть у семейного очага?

– Нет, у меня не такая натура. Моя невеста – свобода, и я останусь ей верен.

– Ну, знаешь, со временем приходишь к убеждению, что это несколько слишком холодная невеста, а если, на свое несчастье, еще влюбишься, то конец любви к свободе, и закоренелый старый холостяк без всяких угрызений совести превращается в добропорядочного супруга. В настоящее время я собираюсь проделать такое превращение.

– Весьма соболезную, – саркастически ответил Эрнст.

– Напрасно: я превосходно себя чувствую. Впрочем, я уже поведал тебе повесть моей любви и страданий. Как ты находишь будущую мадам Герсдорф?

– Прелестной, что до некоторой степени извиняет твое постыдное дезертирство. Премиленькое розовое смеющееся личико!

– Да, моя маленькая Валли – олицетворение солнечного света. Родительский барометр стоит пока на буре, но если папаша даже выведет против меня на бой всех своих предков со знаменитым дедушкой в придачу, я все же твердо решился победить, во что бы то ни стало.

– Господин Вальтенберг, позвольте просить вас вести к столу мою племянницу, – сказал в этот момент Нордгейм, проходя мимо и на минуту останавливаясь около разговаривающих.

– С удовольствием, – ответил Вальтенберг, и действительно, удовольствие так ясно выразилось на его лице, что Герсдорф не мог удержаться от насмешливой улыбки. «Пожалуй, не я один окажусь дезертиром, – подумал он, когда товарищ без всяких церемоний бросил его и поспешно устремился к Эрне фон Тургау. – Женоненавистник начинает становиться галантным».

Глава 6

Двери столовой отворились, и общество начало разделяться на пары. Барон Эрнстгаузен предложил руку баронессе Ласберг и, к своему величайшему удовольствию, узнал от нее, что его дочь поведет лейтенант фон Альвен, а Герсдорф займет место на противоположном конце стола. Первая пара двинулась вперед, а за ней потянулись остальные. Но странно, лейтенант Альвен раскланивался перед какой-то другой дамой, а Герсдорф подошел к баронессе Эрнстгаузен.

– Что это значит, Валли? – тихо спросил он. – Баронесса фон Тургау сказала мне, что я должен вести тебя. Неужели баронесса Ласберг…

– О, она давно в заговоре с моими родителями, – прошептала Валли, принимая его руку. – Вообрази, они хотели рассадить нас по разным концам стола! У мамы мигрень, но папа получил строжайший наказ не спускать с меня глаз, а баронесса фигурирует как страж номер второй. Только пусть попробуют справиться со мной! Я им всем натянула нос!

– Каким образом? – с беспокойством спросил Герсдорф.

– Подменила карточки на столе! – с торжеством объявила Валли. – То есть, вернее, это сделала Эрна. Сначала она не хотела, но я спросила ее, неужели у нее хватит духа ввергнуть нас в бездну отчаяния, и она уступила.

Увы, Герсдорф не пришел в восторг от произведенного государственного переворота, он покачал головой и укоризненно проговорил:

– Ах, Валли, Валли! Ведь это не может остаться не открытым, и когда твой отец увидит нас…

– То взбесится, – договорила Валли с полнейшим спокойствием. – Но знаешь, Альберт, он постоянно бесится, и немножко больше или немножко меньше – это уже все равно. Не смотри так серьезно! Право, ты, кажется, собираешься ворчать на меня из-за моей блестящей идеи!

– Следовало бы это сделать, но кто может сердиться на тебя, шалунья! – Среди общего говора их шепот остался незамеченным; они примкнули к остальным парам и вошли в столовую, где Эрнстгаузен уже сидел подле своей дамы. Он очень любил поесть, и ожидание хорошего обеда настроило его в высшей степени человеколюбиво. Но вдруг его физиономия окаменела, точно он увидел голову медузы, а между тем это было не более как сияющее удовольствием личико его дочери, только что вошедшей под руку с Герсдорфом.

– Баронесса! Бога ради!.. – растерянно прошептал Эрнстгаузен. – Ведь вы говорили, что лейтенант фон Альвен…

– Ведет Валли к столу? Разумеется! А господин Герсдорф по вашему желанию…

Однако баронесса не окончила своей фразы и, в свою очередь, окаменела, потому что тоже увидела пару, только что севшую на другом конце стола.

– С нею! – скрипнув зубами, договорил Эрнстгаузен и через тридцать приборов метнул на адвоката уничтожающий взгляд.

– Не понимаю, как это могло случиться? Я сама распределяла места!

– Может быть, это ошибка прислуги?

– Нет, это интрига вашей дочери. Но умоляю вас, теперь не показывайте и вида! Не делайте сцены! После обеда…

– Я сейчас же уеду с Валли домой, – докончил Эрнстгаузен, комкая салфетку с яростью, не предвещавшей ничего хорошего его дочери.

Обед начался блестяще. Столы ломились под тяжестью серебра и сверкающего хрусталя, а в промежутках на скатерти благоухали редкие цветы, подавались бесчисленные блюда и благороднейшие сорта вин, произносились обычные тосты за обрученных и обычные торжественные речи, а над всем царила обычная скука, неразлучная с выставкой княжеского богатства.

Это, однако, не мешало чувствовать себя превосходно некоторым более молодым гостям, прежде всего баронессе Валли, которая без умолку болтала и смеялась, как и ее соседу, который не был бы влюбленным, если бы со своей стороны не забыл обо всем остальном и не пил полными глотками неожиданное счастье свидания.

Не менее оживленная беседа велась на другом конце стола. Эрна, как ближайшая родственница хозяев, сидела напротив жениха с невестой, и той же чести удостоился Вальтенберг. До сих пор он был холоден и молчалив в обществе, но теперь показал себя блестящим рассказчиком. Он говорил о далеких странах и их жителях, и они вставали перед глазами слушательницы как живые; он описывал волшебное южное море, великолепный тропический ландшафт, и необозримый мир раскрывался перед ней в этих проникнутых поэзией описаниях. Эрна слушала с блестящими глазами и казалась совершенно увлеченной. По временам взгляд жениха с пытливым выражением останавливался на них; его беседа с Алисой была далеко не оживленной, а между тем ведь и он был мастер вести разговор.

Но вот обед кончился, гости вернулись в залы. Настроение сделалось непринужденнее и веселее; общество разбилось на группы, всюду слышались смех, говор, толпа двигалась по залам, постоянно перемешиваясь, так что трудно было отыскать в ней кого-нибудь. Барону Эрнстгаузену, к его досаде, пришлось убедиться в этом на опыте: дочь его была неуловима.

Вальтенберг отвел свою даму в зимний сад и, продолжая начатый за обедом разговор, сидел рядом с нею. Вдруг туда вошли жених и невеста. Вольфганг остановился при виде их, потом холодно поклонился Вальтенбергу, тотчас вставшему, чтобы уступить место невесте, и сказал:

– Алиса жалуется на усталость и хочет немножко отдохнуть в тишине зимнего сада… Мы не помешаем?

– Кому? – спокойно спросила Эрна.

– Вам и господину Вальтенбергу: вы так заняты разговором, и нам было бы очень жаль…

Вместо ответа Эрна взяла Алису за руку и притянула ее на диван рядом с собой.

– Ты права, Алиса, тебе надо отдохнуть, и более крепкому человеку было бы нелегко служить центром такого праздника.

– Мне хотелось уйти лишь на несколько минут, – сказала Алиса, – но, боюсь, мы действительно помешали: наш приход заставил господина Вальтенберга прервать, наверное, очень интересный рассказ.

– Я рассказывал о своем последнем путешествии в Индию, – вступил в разговор Вальтенберг, – причем воспользовался случаем, чтобы высказать баронессе Тургау просьбу, с которой мне хотелось бы обратиться и к вам. За десять лет, проведенных мною вдали от Европы, я собрал довольно много чужеземных редкостей; я отсылал их домой, и теперь из них образовался настоящий музей, который я поручил привести в порядок сведущему человеку. Могу ли я надеяться на ваше посещение? Само собой разумеется, и на ваше также, господин Эльмгорст! Я могу показать немало интересного.

– Боюсь, что время не позволит мне воспользоваться вашим любезным приглашением, – ответил Эльмгорст вежливым тоном, от которого веяло ледяным холодом. – В моем распоряжении всего несколько дней до отъезда.

– Вы уезжаете? Так скоро после помолвки?

– Я должен ехать, потому что при теперешнем положении работ не могу взять отпуск на более продолжительное время.

– И вы согласны на это? – обратился Вальтенберг к Алисе. – Полагаю, что в таких случаях право решать принадлежит невесте.

– Право решать принадлежит долгу, по крайней мере, в моих глазах, – возразил Вольфганг.

– Вы так серьезно относитесь к нему даже и теперь?

Глаза Вольфганга блеснули: он понял «даже и теперь», а также взгляд, который встретился с его взглядом. Несколько часов назад он видел тот же взгляд на другом лице. Гордый человек стиснул зубы: второй раз напоминали ему сегодня, что в глазах общества он – только «будущий супруг Алисы Нордгейм, который может откупиться деньгами своей невесты от взятых на себя обязательств.

– Для меня всякий долг – дело чести, – холодно возразил он.

– Да, мы, немцы, фанатики долга, – небрежно сказал Вальтенберг. – Я до известной степени эмансипировался на чужбине от этой национальной особенности. О, фрейлейн, опять этот укоризненный взгляд! Своей откровенностью я, пожалуй, окончательно уроню себя в ваших глазах. Но вспомните, что я явился из совершенно иного мира и буквально одичал по европейским понятиям.

– Что касается ваших воззрений, вы, кажется, действительно одичали, – ответила Эрна шутя, но довольно резким тоном.

– Что ж, меня надо опять превратить в человека, – засмеялся Вальтенберг. – Может быть, найдется милосердный самаритянин, который возьмется за мое воспитание? Как вы думаете, стоит браться или нет?

– Алиса, неужели ты в состоянии выносить эту удушливую атмосферу? – спросил Эльмгорст с едва скрываемым нетерпением. – Я боюсь, что она для тебя вреднее, чем жара в залах.

– Но там так шумно, – возразила Алиса. – Пожалуйста, Вольфганг, посидим еще.

Жених сжал губы, но ему оставалось только покориться так ясно выраженному желанию невесты.

– Здесь тропическая температура, – сказал Вальтенберг, пожимая плечами.

– Да, угнетающая и расстраивающая нервы всякому, кто привык дышать полной грудью.

Реплика прозвучала почти грубо, но тот, к кому она относилась, как будто не заметил этого; его глаза по-прежнему были устремлены на Эрну, когда он ответил:

– Пальмам и орхидеям она необходима. Взгляните, они восхищают взор даже здесь, в неволе, а в могучем тропическом мире, где они растут на свободе, это захватывающее зрелище.

– Тропический мир должен быть прекрасен, – тихо проговорила Эрна, мечтательно скользя взглядом по роскошным чужеземным цветам.

– Вы долго были на Востоке, господин Вальтенберг? – спросила Алиса своим вялым, безучастным голосом.

– Несколько лет. Я дома почти во всех частях света и могу похвастать, что проникал даже в самую глубь Центральной Африки.

– Как член научной экспедиции? – спросил Эльмгорст.

– Нет, это никогда меня не привлекало. Я ненавижу всякое стеснение, а, участвуя в экспедиции, невозможно сохранить личную свободу. Тут ты связан и в выборе цели путешествия, и своими спутниками, и многим другим; я же привык сообразовываться лишь с собственной волей.

– Вот как! – На губах Вольфганга появилась почти презрительная улыбка. – Прошу извинить, я думал, что вы ездили в Африку как пионер науки.

– Боже мой, как серьезно вы все это принимаете, господин Эльмгорст! – насмешливо воскликнул Вальтенберг. – Неужели каждый должен непременно работать? Я никогда не гнался за славой исследователя, а просто впитывал в себя красоту необъятного, вольного мира и черпал силы и молодость из этого волшебного источника; если бы я должен был извлекать из него пользу, он утратил бы для меня всякую поэзию.

Эльмгорст пожал плечами и ответил делано равнодушным тоном, в котором звучало что-то оскорбительное:

– Ну что ж, весьма удобный способ устраивать свою жизнь, но мне он был бы не по вкусу, и вообще доступен лишь весьма немногим: для этого необходимо обладать достаточными средствами.

– Не так уж безусловно необходимо, – возразил Вальтенберг таким же тоном, – можно иной раз разбогатеть и благодаря какому-нибудь счастливому случаю.

Эльмгорст поднял голову с таким рассерженным выражением, что, несомненно с его языка готов был сорваться резкий ответ, однако Эрна предупредила его, быстро дав разговору другой оборот.

– Право, я боюсь, что дяде придется отказаться от надежды примирить вас с Европой, – сказала она Вальтенбергу. – Вы так увлечены своим волшебным тропическим миром, что все на родине кажется вам маленьким и жалким. Я думаю, даже к нашим горам вы останетесь равнодушны, но здесь вы найдете во мне решительную противницу.

Вальтенберг обернулся к ней; вероятно, он сам почувствовал, что зашел слишком далеко.

– Вы несправедливы ко мне! – возразил он. – Я не забыл родных Альп с их стремящимися к небу вершинами и темно-голубыми озерами и милые образы, которыми населили их саги, эти существа, точно сотканные из воздуха и снега родных вершин, с белыми сказочными цветами их вод на белокурых локонах.

Комплимент был смел, а глаза говорящего, устремленные на воздушную, словно окутанную снежной дымкой фигуру красивой девушки, сияли страстным восхищением.

– Алиса, ты отдохнула? – громко спросил Вольфганг. – Мы не должны сегодня так надолго покидать общество. Пойдем, пора вернуться в зал.

Алиса послушно встала, взяла его под руку, и они ушли из зимнего сада.

– Кажется, господин Эльмгорст привык повелевать, – саркастически заметил Вальтенберг, глядя им вслед. – Его тон уже напоминает будущего супруга и повелителя, и это в день обручения! Я нахожу, что фрейлейн Нордгейм сделала более чем удивительный выбор.

– У Алисы очень кроткий, покорный характер.

– Тем хуже! Ее жених, видимо, не сознает, что единственно этот союз возвышает его до положения, на которое он лично не может иметь никаких притязаний.

Девушка встала, подошла к группе растений, сплошь усыпанных темно-пурпурными цветами, и ответила после небольшой паузы:

– Мне кажется, Вольфганг Эльмгорст – не такой человек, чтобы позволить себя «возвышать».

– Вы думаете, что при заключении этого союза он имел какие-нибудь идеальные побудительные причины?

– Нет.

Короткое слово странно жестко сорвалось с губ девушки, и она ниже склонилась над пурпурными цветами.

– И я так думаю, отсюда и мое суждение о господине Эльмгорсте… Прошу вас, не вдыхайте так усердно аромат этих цветов: они мне знакомы, я знаю, что их коварный аромат опьяняет, он причинит вам головную боль. Будьте осторожны!

Эрна выпрямилась и провела рукой по лбу.

– Вы правы, – сказала она с глубоким вздохом. – Да и вообще пора вернуться к обществу. Пойдемте!

Казалось, Вальтенберг был иного мнения, но галантно предложил ей руку и повел в залы.

В одном из углов, преисполненный родительского гнева, сидел барон Эрнстгаузен с баронессой Ласберг, еще подливавшей масла в огонь. Допрос прислуги убедил ее, что карточки на столе действительно были подменены, и она дала полную волю своему негодованию. Она говорила весьма внушительно, наставляя несчастного отца такой дочери, и закончила речь следующим заявлением:

– Одним словом, я позволяю себе находить поведение господина Герсдорфа возмутительным!

– Да, возмутительно! И, кроме того, я уже целых полчаса ищу Валли, чтобы ехать домой, но никак не могу поймать ее. Ужасный ребенок!

– Я бы ни за что не позволила ей приехать, – усердствовала почтенная дама. – Я сейчас же, еще тогда, когда она открыла мне свое сердце, сказала баронессе, что тут необходимы энергичные меры. По-моему, самое лучшее – послать Валли в деревню к дедушке, там у нее не будет возможности видеться с Герсдорфом, и, насколько я знаю старого барона, он сумеет помешать и переписке.

Эрнстгаузен ухватился за совет с настоящим воодушевлением.

– Это идея! – воскликнул он. – Вы правы, баронесса, совершенно правы! Валли отправится к дедушке в ближайшие дни, даже послезавтра! Он был так возмущен этой историей, что, конечно, будет самым лучшим сторожем. Завтра же утром напишу ему!

Он тотчас простился и предпринял новую попытку поймать дочь, что представляло довольно трудную задачу. Валли проявила невероятный талант исчезать в ту же минуту, как только отцу удавалось увидеть ее. Вальтенберга, принадлежавшего к числу посвященных, два раза выставляли как громоотвод против приближающейся грозы, и он должен был задерживать барона разговорами, а тем временем маленькая баронесса ныряла в какую-нибудь из групп гостей и снова выплывала на поверхность совсем в другом месте. Казалось, она на все общество смотрела как на собрание ангелов-хранителей и пользовалась им, смотря по надобности; даже министру, шефу ее отца, также присутствовавшему на празднестве, суждено было послужить ей в этом качестве.

Она прибегла к защите его превосходительства и стала трогательно жаловаться ему, что папа непременно хочет увезти ее домой, а ей так хочется остаться. Старик тотчас взял сторону прелестного ребенка и, когда появился барон, сердито восклицая: «Валли, экипаж ждет!» – обратился к нему с дружеской речью:

– Пусть ждет, любезнейший советник! Молодость имеет свои права, и я обещал баронессе заступиться за нее. Вы останетесь, не правда ли?

Эрнстгаузен был вне себя от ярости, но вежливым поклоном выразил согласие. В награду шеф завел с ним милостивый разговор и отпустил его не раньше чем через четверть часа. Зато теперь барон решил уже не соблюдать никаких церемоний: он ринулся в самый центр вражеского лагеря, где его дочь с самым веселым видом занимала место между Вальтенбергом и Герсдорфом. Адвокат учтиво встал ему навстречу и произнес:

– Господин советник, завтра или послезавтра я буду иметь честь быть у вас. Смею просить вас назначить мне час.