Завидное чувство Веры Стениной

— Вера, вы не будете возражать, если мы на секунду заскочим ко мне домой, — сказал вдруг Серёжа. Всё в этом предложении было бы в порядке, если бы не отсутствие вопросительной интонации. Серёжа не спрашивал, а утверждал. — Я должен повидать кота, он уже сутки один.

«Милость к падшим, жалость к меньшим», — подумала Вера. Если бы Серёжа не стал ей вдруг так неприятен — за каких-то двадцать минут совместной дороги! — она могла бы даже обрадоваться: заинтересовала мужчину, врача, одинокого — иначе кот не тосковал бы сутки кряду. Но Вера не радовалась, а, если честно, тряслась от ярости.

— Я поймаю машину, — сказала Стенина. Когда она злилась, голос её становился звонким, как у пионервожатой на утреннем построении. — Не переживайте, вы мне и так очень помогли.

— Да это секунда! — Серёжа остановил машину рядом с длинным серым домом, близким родственником незабвенной девятиэтажки с улицы Серафимы Дерябиной. — Вот, я вам покажу фотографию кота. Смотрите!

Он действительно достал бумажник — упитанный, невольно отметила Вера, — и предъявил снимок кота за пластиковым окошком. У Копипасты за таким же точно окошком хранился снимок мужа, тогда как Вере привычка носить любимых в кошельке всегда казалась безвкусной. Кот, правду сказать, вызывал сложные чувства. Он был складчатым, лысым и мерзким даже на картинке.

— Его зовут Песня, — сказал Серёжа. — На секунду, ладно?..

…Ограбить музей в девяностых было делом, конечно же, не секундным, но всё-таки значительно более простым и быстрым, чем, например, в наши дни. Тем более — провинциальный музей. Тем более — если грабитель работает «стульчаком» и знает про сигнализацию.

Сразу после отключения системы следовало позвонить в милицию — если звонка не случилось, стражи закона прибудут к месту предполагаемого происшествия через пять-десять минут. Вот в эти минуты и следовало уложиться Стениной — отключить сигнализацию, добежать до нужного места, вырезать картину из рамы и покинуть место преступления. Вера замеряла время по часам — получалось, что хватит с лихвой.

Она долго пыталась гнать эти мысли прочь. Представляла себя в тюрьме, а маму с Ларой — в очереди с передачками (Лара в пуховом платке, повязанном крест-накрест, а мама — в перчатках с отрезанными пальцами). Видела стайку пожилых коллег, собравшихся вокруг Евдокии Карловны хороводным кругом — как будто у неё день рождения и надо петь «каравай», а на самом деле — чтобы выслушать откровения свидетельницы, с которой «осу́жденная Стенина общалась теснее других». Вера могла вообразить, как шелестит газета «Вечерний Екатеринбург», где временами подрабатывала Копипаста — заметка на первой полосе будет называться «Как украсть себя». Вера, впрочем, надеялась, что при самом безнадёжном раскладе Вадим проявит великодушие и не станет подавать на неё в суд. Задача была — не сглупить и не оставить следов. Что же до моральной стороны вопроса, то её Вера целиком и полностью адресовала Вадиму. Картина принадлежала гражданке Стениной Вере Викторовне, 1971 г. р.? Да, ваша честь. Художник Ф. обещал сделать ей копию? Совершенно верно, ваша честь. Сделал? Даже не почесался, ваша честь. На табличке под «Девушкой в берете» аж на двух языках написано, что это собственность художника. Не свинство ли? Свинство, ваша честь.

План ограбления был простым, без затей. Накануне первого выходного — а Стенина отдыхала в понедельник и вторник — она, как обычно, сдала свои залы дежурному охраннику и искусствоведу, после чего, проверив сигнализацию и наличие предметов искусства, все разошлись по домам. Все, кроме Веры, — она дождалась, пока охранник Ванька — дебелый парень с выпуклыми глазами куклы — вернётся на свой пост и отхлебнёт домашнего компота из термоса. Компот ему каждый день варила заботливая мама, она же музейный кассир. Вера заранее позаботилась о том, чтобы обогатить вкус компота: раскрошила в ложке две таблетки снотворного, потом вспомнила фигуру охранника, прикинула вес и добавила ещё полтаблетки. Попробовала — почти не горчит. К полуночи, как утверждала болтливая кассирша, Ванька уже приканчивал компот, так что скоро она разорится на сухофруктах… Далее кассирша делилась рецептом пресловутого компотика, но эту часть Вера обычно пропускала.

Искусствовед — недавняя выпускница и давняя недоброжелательница всех «стульчаков» вместе и Веры Стениной в особенности — убежала ещё раньше шести. «Усидишь ли дома в восемнадцать лет», — думала Вера, глядя, как искусствовед в буквальном смысле слова бежала от работы, как от чумы.

Камер в музее тогда ещё не было, и когда Вера, наконец, дождалась полуночи — а дожидалась она её в туалете с книгой, — то решила, что в музее нет никого, за исключением спящего Ваньки. Мышь вела себя по-человечески, почти не напоминала о себе. Дома Вера наврала, что заночует у Копипасты, а Юльке сказала, что идёт на свидание.

В три минуты первого Стенина тихо открыла туалетную дверь и с облегчением вдохнула чистый воздух коридора. Запах в музейных туалетах был тогда не чета нынешнему — но если хочешь получить своё, будь готова к испытаниям не только душевным, но и чисто бытовым. Точнее, нечисто-бытовым.

На цыпочках Вера поднялась на второй этаж по тёмной лестнице и тут же напугалась пристального взгляда дамы с портрета ван дер Влита — его недавно перевесили в коридор, и лицо дамы страшно освещал лунный свет. Она сказала что-то по-голландски, Вера не поняла, но вежливо кивнула — и, как вор, прокралась в первый из своих залов. «Waarom is „als“?» — покачала головой дама. — «Почему „как“?»

Вера прокралась мимо «Вечера встречи», на ходу показав язык прекрасной Юльке, так что та возмутилась: «Ты чего, Стенина, совсем уже?» Три жены галдели, как чайки, кот шипел, а Вадим насмешливо смотрел на воровку поверх очков с автопортрета. Картины источали аромат, жили и звучали, как оркестр перед концертом, — каждый инструмент подавал голос, но не было дирижёра, чтобы собрать нужные звуки в единую дивную музыку. И лучше всех, права Евдокия Карловна, лучше всех была «Девушка в берете» — Веру несло к ней так, что никаких больше сил не оставалось. Хватило их только на то, чтобы отключить сигнализацию. Теперь по правилам следовало позвонить в охрану, но Вера, конечно же, не стала этого делать. Пока милиция доедет, её и след простынет.

В ночном свете «Девушка» выглядела иначе, чем днём, — у себя дома Вера её такой не помнила. В темноте музейной тишины прибывшая из неведомых стран и отвыкшая от своей хозяйки после долгой разлуки, «Девушка» смотрела на Веру виновато. Ни дать ни взять ребёнок, которого оставили на долгие месяцы с бабушкой — и теперь он не может решить, надо ли радоваться маме, или лучше будет по-прежнему сердиться на неё? Какое сияющее личико… Почему Вере никто не говорил, как она умеет сиять? Девушка в берете испуганно косилась на Стенину — и не зря! В руке грабительницы торчал, как цветок на длинном стебле, отлично наточенный кухонный нож. Рама «Девушки» была слишком тяжёлой, и Вера не смогла бы дотащить её даже до выхода.

А что, если просто изуродовать? — мелькнуло внутри. Конечно, это была идея мыши, и для того, чтобы вдохновиться подобным предложением, нужно было обладать тщеславием Герострата или хотя бы шизофренией Бронюса Майгиса, облившего рембрандтовскую «Данаю» кислотой. Вере же всего лишь хотелось обладать портретом. Пусть его даже нельзя будет повесить на прежнее место, зато можно спрятать «Девушку» под матрас — именно так столяр Винченцо Перуджа поступил с «Джокондой». Об этом рассказывали на вводных лекциях, ещё на первом курсе.

Обладание обладанием, а сейчас главное — не промахнуться и вырезать холст из рамы так быстро и ловко, как умеют только артисты из фильмов о похищенных полотнах. Вера закрепила на лбу фонарик из детского конструктора — очень удобная вещь для тех, кто собрался ограбить родной музей. Она вспотела и мучилась теперь от запаха трусливого пота, который расходился волнами, будто круги от камня по воде. Картины не прекращая лопотали, кот шипел, три жены возмущённо закатывали глаза. Вера прищурилась и воткнула нож в левый верхний край портрета — девушка отшатнулась к правому. Сияющее личико потемнело, она вдруг стала меняться быстро и страшно — так разноцветная тропическая рыба, которую выловили и бросили на палубу, стремительно теряет краски, которые уходят вместе с жизнью. Кажется, Вера видела об этом какой-то телефильм — в последнее время ей часто попадались передачи про животный мир, и взволнованный голос диктора чётко зазвучал в памяти. Портрет терял свое волшебство. Стенина вытащила нож, как из раны, и заплакала, утирая глаза рукой и начисто позабыв о том, что рука — в перчатке.

— Эй, — громкий шёпот сзади. Наверное, очередной портрет никак не может угомониться.

Но тут Вере постучали в спину согнутым пальцем — вполне себе живым. Она обернулась, и лунный свет пробежал по ножу, словно играя гамму.

— Варвара, положи нож! — приказал обладатель пальца. И тут же добавил, словно извиняясь: — Это цитата.

— Я знаю, — дёрнула плечом Вера. — А вы кто?

Она стучала зубами как от холода, но на самом деле, конечно, от страха.

— Да я, знаете, мимо шёл, гляжу — музей открыт. Вот и решил заглянуть. Интересно ведь — как оно в музеях ночью.

Вере тут же стало всё ясно: Ванька приголубил снотворный компот задолго до полуночи и не успел закрыть изнутри музейную дверь. Ещё неизвестно, сколько бродит по зданию таких любопытчиков.

— Сейчас милиция приедет, — сказала Вера.

— Тогда пошли скорей!

Вера неслась по лестнице, как бегала только в детстве от потенциального насильника. В Юлькином подъезде на неё однажды польстился чужой усатый дядька, полез под юбку, но Вера каким-то чудом вырвалась и убежала. Усатый сопел и мчался следом ещё лет десять — во многих Вериных снах. А сейчас за ней бежал любопытный ночной посетитель музея, не исключено, что тоже — насильник.

Ванька мирно спал, пуская слюни на газету с чайнвордом. Вера успела умилиться на бегу, после чего горло ей обжёг ледяной воздух Плотинки. Помчалась налево, к тем камням, по которым они с Юлькой и Бакулиной лазали вместе в третьем классе. На улице Воеводина хлопали дверцы машин и переговаривались мужские голоса. Милиция.

— Уф, — сказал ближайший камень голосом всё того же любопытчика. — Отлично бегаете, Варвара!

Они почти не видели друг друга, и в этом была бы своя прелесть, если б не свирепый холод, спустившийся на город этой ночью.

— Я домой, — сказала Вера. — Спасибо, что составили компанию.

— А я не тороплюсь, — отозвался невидимка.

Тут Вера побежала опять — мимо плотины, вверх по лестнице к Водонапорной башне, и — направо, по Пушкина, к Малышева. Нож она бросила по дороге в какую-то урну. Невидимка не отставал, Вера слышала его топот сзади и чувствовала себя школьницей на физкультуре, где её вновь обогнали все, включая толстую Бакулину.

Кашляя так, что можно было запросто выплюнуть лёгкие, Стенина вылетела, наконец, к троллейбусной остановке, где как раз готовился закрыть двери родной номер семь. Последний на маршруте и совершенно пустой, не считая, конечно, водителя. Вера вскочила на ступеньку — сзади её подсадила чужая рука.

Транспортное знакомство, опять.

— У вас есть абонементы? — церемонно спросил невидимка.

— Проездной, — прохрипела Вера.

Она села на «кондукторское» место, прижала сумку к груди. На спутника своего старалась не смотреть. Как от него отвязаться и надо ли?

Стенина вдруг поняла, что совсем его не боится — вот просто ни капельки!

— Как вас зовут-то? — спросил невидимка.

— Вера.

— Вервера! — развеселился он.

Троллейбус промчался через весь город и остановился на Белореченской, рядом с универсамом — хлопнул дверьми с каким-то вызовом. Вера вышла, не сомневаясь в том, что невидимка идёт следом.

— А вас как зовут? — спросила не оборачиваясь.

— Павел Тимофеевич Сарматов.

Это прозвучало так степенно, по-купечески, что Вера от души расхохоталась.

— А у меня-то что смешного? — обиделся Сарматов.

— Купец… — стонала от смеха Стенина. — Купец первой гильдии!

Теперь они оба смеялись как пьяные — с бабьими взвизгиваниями, слезами и стонами. Вера, всю свою жизнь презиравшая таких вот любителей поржать во весь голос, хохотала гиеной — и мышь внутри тряслась, как при аварийной посадке. Сарматов, тот уже просто рыдал от смеха и вытирал слёзы шарфиком — белым, в соответствии с прошедшей модой.

При свете фонаря, когда успокоились, Вере удалось наконец рассмотреть его лицо — оно было без пяти минут красивым, и в нём точно не было ничего купеческого.

Опомнилась Стенина, когда они почти что дошли до её дома — а ведь по плану, актуальному ещё час назад, Вера собиралась припрятать картину там, где её точно не станут искать, — в бывшей квартире Лидии Робертовны. Эту квартиру на Бажова свекровь давным-давно как бы продала, но новые хозяева внезапно уехали за границу и не подавали о себе вестей. Они заплатили ровно половину суммы, и пока суд да дело, за квартирой приглядывала Вера. Честно сказать, она надеялась, что свекровь оставит жилплощадь единственной внучке, но Лидии Робертовне столь банальное решение, судя по всему, просто не пришло в голову.

Вера намеревалась укрыть «Девушку в берете» на антресолях, среди старых пластинок в конвертах и ещё какой-то пыльной чепухи подходящего формата — сама бы она переночевала на диванчике и утром — на работу, как на праздник. У неё были припасены свежая блузка, бельё, колготки, и зубная щётка с пастой, и даже молочко для снятия макияжа. Неудачное ограбление и этот Сарматов с его шуточками сбили Веру и с толку, и с пути. Домой было нельзя — по легенде она же ночует у Юльки, а у мамы чуткий сон.

— Чёрт! — сказала Стенина, замерзшая к тому времени уже действительно до чёртиков. — Я перепутала, мне нужно совсем в другое место.

Они вернулись на Белореченскую, и Вера встала у дороги одна — так легче было поймать машину, на девушек извозчики реагировали молниеносно. Тут же клюнула едва живая от холода старая «Волга». Сарматов вышел из-за фонаря, занял переднее сиденье, и они помчались на Бажова. Город стоял тихий и робкий, присыпанный мелкой снежной пудрой аккуратно, словно большой пирог.

У Веры внутри всё приятно болело — так бывает от искреннего смеха. Она и сейчас хихикала, глядя, как тревожно смотрит на неё в зеркало пожилой водитель.

— Тут направо, — скомандовала Вера, и водитель послушно развернулся. — Вот здесь, спасибо, сколько с нас?

Сарматов платить не спешил, но Веру это не покоробило — она в отличие от Копипасты вовсе не считала, что мужчина должен нести финансовую ответственность за всех женщин в округе. Расплатилась, и «Волга» уехала.

— Спасибо, что проводили, — сказала Вера.

— Не за что. А я разве не приглашён в гости?

— Боюсь, что нет.

— У вас там малина, да? Воровская сходка и делёж награбленного?

— Слушайте, Павел Тимофеевич Сарматов, я вас не знаю, вы меня — тоже. Спасибо, конечно, что не сдали меня милиции, но должны же вы в свои тридцать с лишним лет понимать, что я не могу пустить домой человека, с которым познакомилась час назад!

— Спасибо за тридцать с лишним, — Сарматов поклонился так низко, что с головы упала шапка. — Мне всего лишь двадцать восемь.

— И тем не менее. Даже если вы покажете паспорт, всё равно ответ «нет».

— Хотя бы телефон оставьте, Верверочка.

— Лучше я ваш запишу, — упёрлась Стенина.

Сарматов долго копался в кармане тулупа и в конце концов выкопал оттуда шариковую ручку, сине-белую, точно у школьника. На холоде ручка, понятное дело, писать не спешила — Сарматов долго и страшно дышал на неё раскрытым ртом, как дракон.

— На чём?

Вера подала руку, и он написал на ней шесть цифр телефонного номера — такого лёгкого, что можно было запомнить. Давить на кожу Сарматову пришлось сильно, потому что ручка работала плохо, но Вере было не больно, а всего лишь чувствительно, как выражалась мама, характеризуя уж и не вспомнить какую физиологию.

— Обязательно позвоните мне завтра. Правда, это телефон соседей — попро́сите передать информацию для Сарматова.

Вера терпеть не могла людей, которые в отсутствие своих телефонов дают всем подряд соседские. Но вслух ничего не сказала и даже улыбнулась.

Сарматов дождался, пока Вера зайдёт в подъезд (чужой, разумеется), и пошёл со двора, то и дело оглядываясь. Вера минут двадцать согревалась, положив руки на батарею — и только потом решилась перебежать в нужный подъезд. Во дворе было тихо, и снег под ногами приятно скрипел.

Она проспала до семи утра, а потом позвонила домой. Трубку схватила бодрая Лара:

— Мама, я вчера на улице видела ряженых и медведя!

— Как интересно! — зевнула Стенина.

— Вот только это не настоящий медведь! У него во рту было человеческое лицо.

Глава шестнадцатая

Ну и картина в самом деле, вся какая-то текучая, водянистая, расплывающаяся, нервного человека такая и с ума свести может.

Герман Мелвилл

Серёжа дёрнул за ручку дверцу машины — проверил, сработал ли замок. Он, безусловно, сработал, но доктор всё равно зачем-то обошёл машину кругом и подёргал ещё и за другую ручку. Возможно, это был какой-то ритуал. Из окна подъезда Серёжа вновь попытался взглянуть на свой автомобиль — хотя стекло замёрзло и ничего за ним видно не было.

— Вы прямо как молодая мать, — не удержалась Вера. — Впервые отпустила ребёнка во двор…

— Ну да, ну да, — засмеялся Серёжа, — сам знаю, это глупо, но я не люблю оставлять Тамарочку одну, без присмотра.

Кот Песня и машина Тамарочка? Вера зашла вслед за Серёжей в лифт, который поднимался здесь только со второго этажа. От Серёжи пахло, как от крупной дворняги, попавшей под дождь.

Возле двери с чеканным номером «29» доктор начал искать ключи в карманах, яростно чертыхаясь и заливаясь краской. С той стороны двери истошно орало невидимое чудище — кот Песня, нелюбимый Верой заочно.

— Песенка! Потерпи немного! — приговаривал Серёжа, вставляя в дверь ключи.

Наконец темницы рухнули — и Вера увидела перед собой самое страшное кошачье существо, какое только мог создать человек в процессе усовершенствования природы.

Песня был голым и морщинистым, с глазами инопланетянина и хвостом крысы — словом, полный прискорбный набор внешних признаков. Вера не знала, что сказать: кот был ей неприятен, хозяин — пугал, но ей нужно срочно попасть в Кольцово, где вот уже три с лишним часа рыдает Евгения. И самый близкий на данный момент путь в аэропорт начинался для Веры отсюда — с улицы Тверитина. Так что обижать Песню, в общем, не следовало. Кот жаждал корма, Серёжа — восхищения.

— Какой… необычный, — Стенина выдавила из себя самое мягкое из всех определений, которые пришли ей на ум при виде Песни.

— Да, он особенный, — просиял Серёжа. — Снимайте вашу куртку, проходите в комнату. Сейчас, Верочка, я поставлю чайник…

— Ой нет, пожалуйста, без чайников, — запротестовала Вера (и ещё без «Верочек» бы, добавила она про себя). — Мне нужно в порт, я вам говорила.

— Понимаете, Верочка, я сутки был на дежурстве и очень хочу есть. Это всего лишь минута, — укоризненно сказал Серёжа. Он, судя по всему, принадлежал к той малознакомой Вере людской породе, что всегда добивается своего усиленным нытьём и долгой осадой. Сначала — котика покормить, потом — самому поесть. Потом, наверное, спать ляжет, и мне предложит рядом прикорнуть, — решила опытная Стенина. Кот Песня алчно ел корм, Серёжа набирал из кулера воду в чайник. Квартира, как успела заметить Вера, была чисто прибранной, но выглядела при этом странно. Как будто бы её аккуратно перенесли из советского прошлого — не растеряв по пути ни единой детали. Из коридора была видна стенка с хрусталём, в нише — телевизор, покрытый ажурным пологом. Забор переплётов Толстого и Чехова. Часы с маятником, на стене — ковёр. Диван-кровать со встроенными полками. И даже чеканка на стене — «Алые паруса». Самым современным в квартире доктора был кот — такие сейчас в моде. Вот и Лара недавно попросила купить ей лысого котёнка, но они сторговались на новом телефоне.

— Верочка, вы куда это? — Серёжа выскочил из кухни в красном фартуке с зелёной аппликацией. Тоже откуда-то из минувших времён.

— Мне правда пора, Серёжа. Извините.

— Это вы меня извините. Сейчас заверну нам с собой бутерброды. Любите сыр?

Он что-то жевал, и Вера вдруг поняла, что тоже голодна. Она уже давно не ела — при своей-то привычке ходить к холодильнику без всякого повода! Глядя, с каким аппетитом рыжий поедает чёрный хлеб с сыром, Вера подумала, что Евгения сможет подождать ещё чуть-чуть. Пять минут ничего не решают.

Ликующий Серёжа повесил на крючок Верину куртку и вернулся в кухню. Вера же зашла в ванную и убедилась там, во-первых, в несомненном Серёжином одиночестве, которое подтвердила сиротливая зубная щётка, похожая на ёрш для мытья посуды, а, во-вторых, в том, что время в этом доме остановилось повсюду. В ванной стояла стиральная машина «Малютка», на зеркале сохранилась пожелтевшая переводная картинка, а пол был выстлан метлахской плиткой.

В гостиной Вера забралась с ногами на диван — к ней тут же пришёл кот Песня, долго гнездился вокруг, потом прижался к её ногам и уснул, тяжело, не по-кошачьи вздохнув. На ощупь он оказался совершенно как голый человек с высокой температурой — это было и противно, и приятно разом.

…Вера не любила ночевать в квартире на Бажова — здесь водилось слишком много призраков. Но в это утро она прислушалась к себе — и поняла, что, кажется, снова счастлива. Точно так же она обычно понимала, что, кажется, заболела.

Посмотрела в окно — там рассветало с трудом и неохотой, как будто чёрную тушь разводили в воде. И день, хоть и настанет, всё равно будет не настоящим днём. Солнце, как лампа дневного освещения, и фонари кажутся особенно жёлтыми на этом белом свету. На белом свете.

Стенина приняла душ и долго смотрела на себя в зеркало без привычного отвращения. Вполне себе женщина. И не только себе, если потребуется.