Энн из Зелёных Крыш

– Я в этом не уверен. Есть что-то ужасно языческое в этом имени, как мне кажется. Я бы предпочёл имя Джейн или Мэри или любое другое разумное имя. Но когда Диана родилась, у них жил учитель, и они предоставили ему выбрать имя, так он и назвал ее Дианой.

– Жаль, что не было такого учителя, когда я родилась. О, мы уже на мосту. Я крепко зажмурюсь. Я всегда боюсь переезжать через мосты. Я не могу заставить себя не думать, что, возможно когда мы до едем до середины, он сложится как складной нож и прищемит нас. Поэтому я закрываю глаза. Но я всегда открываю их на середине. Потому что, если бы мост ДЕЙСТВИТЕЛЬНО рушился, то я хотела бы ВИДЕТЬ, как он рушится. С каким веселым грохотом он это делает! Мне всегда нравился такой грохот. Разве это не здорово, что есть столько вещей в этом мире, которые можно любить? Мы уже проехали– теперь я оглянусь назад. Спокойной ночи, дорогое Озеро Мерцающих Вод. Я всегда желаю спокойной ночи вещам, которые люблю, как и людям, я думаю, что им это нравится. Эта вода словно улыбалась мне.

Когда они проехали следующий холм, за поворотом Мэтью сказал:

– Мы довольно близко от дома. Зелёные Крыши вон…

– О, не говорите мне, – она прервала его, затаив дыхание, ухватившись за его приподнятую руку и закрыв глаза, чтобы не видеть, куда он показывает. – Позвольте мне предположить. Я уверена, что угадаю.

Она открыла глаза и посмотрела вокруг. Они были на вершине холма. Солнце уже село, но окрестности были все еще видны в мягком послезакатном свете. На западе темный церковный шпиль высился на фоне оранжевого неба. Ниже была небольшая долина, а за ней – мягкий покатый склон с аккуратными фермами, разбросанными по нему. Глаза девочки перебегали от одного домика к другому, быстро и задумчиво. Наконец они задержались на одном из них, слева от дороги, смутно белевшем в цветущих деревьях и сумерках окружающих лесов. Над ним, в юго-западной стороне безоблачного неба, сияла большая хрустально-белая звезда, как фонарь, укзывающий путь одинокому страннику.

– Вот этот, правда? – сказала она, указывая на дом.

Мэтью восхищенно хлестнул вожжами по спине гнедой кобылы.

– Ты угадала! Но я думаю, что миссис Спенсер описала его, потому ты смогла угадать.

– Нет, она не описывала, действительно не описывала. Все, что она сказала, можно сказать и о других местах. У меня не было представления, на что он похож. Но сразу же, как только я увидела его, я почувствовала, что это тот самый дом. О,мне кажется, как будто я во сне. Знаете, моя рука должна быть вся в синяках, поскольку я щипала себя много раз сегодня. Очень часто, у меня было ужасное отвратительное чувство, что это всё происходит только в моих мечтах. Тогда я щипала себя, чтобы убедиться, что это правда– пока внезапно не вспомнила, что даже если это только сон, я должна спать и находиться в нём как можно дальше, поэтому я прекратила щипать себя. Но это не сон, и мы уже почти дома.

Со вздохом восторга она вновь замолчала. Мэтью тревожно заёрзал на сиденье. Он был рад, что это Марилла, а не он, должна сказать этой бездомной девочке, что дом, в котором она так хотела жить, не будет ее домом. Они проехали Долину Линд, где было уже довольно темно, но не настолько, чтобы миссис Рэйчел не могла заметить их из своего окна, и потом по холму и длинной тропинке завернули к Зеленым Крышам. К тому времени, когда они достигли дома, Мэтью всё больше хотел избежать приближающегося открытия печальной правды с чувством, которого он не понимал. Это не имело отношения к Марилле, или к нему лично, или к проблемам, которые эта ошибка, вероятно, вызовет, его больше всего страшило разочарование ребенка. Когда он думал о том, что восхищение погаснет в глазах девочки, у него было неприятное чувство, что он собирался помочь в убийстве кого-то – почти такое же чувство, которое возникало, когда он должен был убить ягненка или теленка или любое другое невинное маленькое существо.

Двор был довольно темным, когда они въехали в него, и листья тополя тихо шелестели вокруг.

– Послушайте, как деревья говорят во сне, – прошептала девочка, когда Мэтью помог ей спуститься с кабриолета. – Какие хорошие сны они должны видеть!

Затем, крепко держа саквояж, который содержал в себе «все ее богатства», она последовала за ним в дом.

Глава 3. Марилла Касберт удивляется

Марилла торопливо вышла к ним, когда Мэтью открыл дверь. Но когда ее взгляд упал на странную маленькую фигурку в тесном, уродливом платье, с длинными рыжими косами и радостно сияющими глазами, она остановилась в изумлении.

– Мэтью Касберт, кто это? – воскликнула она удивлённо. – А где мальчик?

– Не было никакого мальчика, – сказал расстроено Мэтью. – Там была только она.

Он кивнул на девочку, вспомнив, что даже не спросил ее имя.

– Нет мальчика! Но должен быть мальчик, – настаивала Марилла. – Мы просили миссис Спенсер привезти мальчика.

– Ну, она этого не сделала. Она привезла ее. Я спросил станционного смотрителя. И мне пришлось привезти ее домой. Я не мог оставить ее на станции, хоть и произошла ошибка.

– Ну и дела! – воскликнула Марилла.

Во время этого диалога ребенок молчал, ее глаза перебегали от одного к другому, все эмоции отображались на её лице. Внезапно она, казалось, уловила смысл сказанного. Уронив свой драгоценный саквояж, она сделала шаг вперед и всплеснула руками.

– Вы не хотите брать меня! – воскликнула она. – Вы не хотите брать меня, потому что я не мальчик! Я могла бы это предвидеть. Никто никогда не хотел брать меня. Я должна была знать, что все это было слишком прекрасно, чтобы быть правдой. Мне следовало знать, что на самом деле я никому не нужна. Ох, что мне делать? Я собираюсь разрыдаться!

И она разрыдалась. Упав на стул возле стола, она сложила руки, уткнулась в них лицом и расплакалась. Марилла и Мэтью растерянно переглянулись через печку. Ни один из них не знал, что сказать или сделать. Наконец Марилла нерешительно шагнула к ней.

– Ну, ну, не надо так плакать.

– Нет, надо! – Девочка быстро подняла голову, показывая заплаканное лицо и дрожащие губы. – Вы бы плакали тоже, если б были сиротой и приехали в место, где, как вы думали, будет ваш дом, и обнаружили, что вас не хотят брать, потому что вы не мальчик. Ох, это самая трагическая вещь, которая когда-либо со мной случалась!

Что-то вроде слабой улыбки, заржавевшей от длительного бездействия, смягчило мрачное выражение лица Мариллы.

– Ну, не плачь больше. Мы не собираемся выставлять тебя на улицу на ночь глядя. Тебе придется остаться здесь, пока мы не выясним, в чём дело. Как тебя зовут?

Девочка заколебалась на мгновение.

– Можете называть меня Корделия? – спросила она умоляюще.

– Корделия? Это твое имя?

– Не-е-ет, это не совсем мое имя, но я бы с удовольствием звалась Корделией. Это такое шикарное имя.

– Я не понимаю, что конкретно ты имеешь в виду. Если Корделия не твоё имя, то как тебя зовут?

– Энн Ширли, – неохотно сказала владелица этого имени, – но, пожалуйста, называйте меня Корделия. Ведь не имеет значения, как меня зовут, если я останусь у вас ненадолго, правда? И Энн – это такое неромантичное имя.

– Романтичное– неромантичное– это чепуха! – сказала строго Марилла. – Энн – очень хорошее, обычное, разумное имя. Тебе не нужно стыдиться его.

– О, я не стыжусь его, – объяснила Энн, – только Корделия мне кажется лучше, я всегда хотела, чтобы меня звали Корделия, по крайней мере, в последние годы. Когда я была младше, я хотела быть Джеральдиной, но Корделия мне нравится больше. Но если вы будете называть меня Энн, пожалуйста, говорите Энн, а не Энни.

– Какая разница, так или этак? – спросил Марилла с той же смутной улыбкой, берясь за чайник.

– О, большая разница. Энн звучит гораздо приятнее. Когда вы слышите, как имя произносится, разве вы не видите его в уме, как если бы оно было напечатанным? Энни выглядит ужасно, но Энн гораздо более значительно. Если вы будете называть меня только Энн, а не Энни, я постараюсь примириться с тем, что меня не зовут Корделией.

– Очень хорошо. Тогда, Энн, а не Энни, ты можешь рассказать нам, как произошла эта ошибка? Мы посылали миссис Спенсер за мальчиком. Или в детском доме не было мальчиков?

– О, там их было даже слишком много. Но миссис Спенсер отчетливо сказала, что вы хотели девочку лет одиннадцати. И заведующая сказала, что я подойду. Вы не знаете, с каким восторгом я приняла эту новость. Я не могла спать всю ночь от радости. О! – добавила она укоризненно, обращаясь к Мэтью, – почему вы не сказали мне на станции, что не хотите меня, и не оставили меня там? Если бы я не увидела Белую Дорогу Восхищения и Озеро Мерцающих Вод, мне не было бы сейчас так трудно.

– Что за места она имеет в виду? – требовательно спросила Марилла у Мэтью.

– Она просто вспоминает наш разговор в дороге, – сказал Мэтью поспешно. – Я пойду займусь лошадью, Марилла. Приготовь чай к моему возвращению.

– Разве миссис Спенсер больше никого не везла, кроме тебя? – продолжила спрашивать Марилла, когда Мэтью вышел.

– Она взяла Лили Джонс для себя. Лили всего пять лет, и она очень красивая, у неё каштановые волосы. Если бы я была очень красивой и у меня были бы каштановые волосы – вы бы взяли меня?

– Нет, мы хотели взять мальчика, чтобы он помогал Мэтью на ферме. От девочки нам нет никакой пользы. Сними шляпу. Я положу её и твою сумку на столе в коридоре.

Энн покорно сняла шляпу. Мэтью вернулся в дом, и они сели ужинать. Но Энн не могла есть. Напрасно она щипала хлеб с маслом и клевала яблочное повидло из маленькой стеклянной вазочки возле её тарелки. Она никак не продвинулась в этом деле.

– Ты ничего не ешь, – резко сказала Марилла, разглядывая ее, как будто это было серьезным недостатком.

Энн вздохнула.

– Я не могу. Я в глубоком отчаянии. Можете ли вы есть, когда находитесь в глубоком отчаянии?

– Я никогда не была в глубоком отчаянии, поэтому не могу сказать, – ответила Марилла.

– Никогда не были? Ну, хотя бы пробовали когда-нибудь представить, что вы в глубоком отчаянии?

– Нет, не пробовала.

– Тогда я не думаю, что вы можете понять, что это такое. Это правда очень неприятное чувство. Когда пытаешься есть – но кусок не лезет в горло, и вы ничего не можете глотать, даже если это конфеты. Я один раз ела шоколадную конфету два года назад, и это было просто восхитительно. Мне часто снилось с тех пор, что у меня много шоколадных конфет, но я всегда просыпаюсь, как только собираюсь съесть их. Я надеюсь, вы не обидитесь, что я не могу есть. Все очень вкусно, но я все равно не могу ничего съесть.

– Я думаю, что она устала, – сказал Мэтью, который молчал с тех пор, как вернулся из конюшни. – Лучше уложи ее в постель, Maрилла.

Марилла как раз думала о том, где устроить Энн на ночь. Она подготовила кушетку в каморке возле кухни для желанного и ожидаемого мальчика. Но, хотя каморка эта была опрятной и чистой, похоже, она не совсем подходила для того, чтобы уложить спать там девочку. И комната для гостей тоже не подходила для этого бездомного ребёнка, так что оставалась только комната на крыше в восточной части дома. Марилла зажгла свечу и велела Энн следовать за ней, что та и сделала, забрав свою шляпу и саквояж со стола в коридоре. Коридор был пугающе чистым; а маленькая комната, в которой они вскоре оказались – казалась еще чище.

Марилла установила свечу на треугольный столик на трех ножках, и расстелила постель.

– Я полагаю, у тебя есть ночная рубашка? – спросила она.

Энн кивнула.

– Да, у меня есть две – воспитательница в детском доме пошила их для меня. Они очень маленькие. В детском доме всегда всего не хватает, так что вещи всегда маловаты, по крайней мере, в таком бедном детском доме, как наш. Я ненавижу маленькие ночные рубашки. Но можно спать в них так же хорошо, как и в прекрасных длинных ночных рубашках, с оборками вокруг шеи. Хоть это является утешением.

– Ну, раздевайся скорее и ложись спать. Я вернусь через несколько минут, чтобы погасить свечу. Я не могу доверить тебе её погасить, а то ещё устроишь пожар.

Когда Марилла ушла, Энн тоскливо огляделась вокруг. Выбеленные стены были такими болезненно голыми, что глядя на них, она думала, что они сами должны страдать от собственной наготы. Пол был тоже голым, хотя в середине его лежал круглый плетеный коврик. Таких ковриков Энн никогда не видела раньше. В одном углу стояла кровать, высокая и старомодная с четырьмя темными столбиками. В другом углу был уже упомянутый треугольный столик, украшенный пухлой подушечкой для булавок из красного бархата, достаточно плотной для самых острых булавок. Над ним висело маленькое, шесть на восемь дюймов, зеркало. Между столиком и кроватью находилось окно, с белоснежной муслиновой занавеской сверху, а напротив него стоял умывальник. Вся комната была такой суровой, что не описать словами, и эта холодность пробрала Энн до мозга костей. С рыданием она поспешно сняла свою одежду, надела тесную ночную рубашку и прыгнула в кровать, где зарылась лицом в подушку и натянула одеяло на голову. Когда Марилла пришла за свечой, лишь скудные предметы одежды, разбросанные по полу и смятая постель были единственными признаками чьего-либо присутствия в комнате.

Она неспешно взяла одежду Энн, сложила её аккуратно на чопорный желтый стул, а затем, взяв свечу, подошла к кровати.

– Спокойной ночи, – сказала она, немного неловко, но доброжелательно.

Бледное лицо и большие глаза внезапно появились над одеялом.

– Как вы можете желать мне спокойной ночи, когда знаете, что это будет худшая ночь в моей жизни? – укоризненно спросила Энн.

Затем она снова нырнула под одеяло.

Марилла медленно пошла на кухню и начала мыть посуду, оставшуюся после ужина. Мэтью курил, что было верным признаком его смущения. Он редко курил, потому что Марилла была против этой его вредной привычки. Но иногда ему хотелось покурить и Марилла закрывала на это глаза, понимая, что время от времени мужчина должен иметь некоторую свободу.

– Ну и дела! – гневно сказала она. – Вот что происходит, когда просишь о чём-то других вместо того, чтобы сделать самому. Родственники Ричарда Спенсера что-то напутали с нашей просьбой. Один из нас должен будет поехать завтра к миссис Спенсер. Эту девочку нужно отправить обратно в детский дом.

– Да, я тоже так думаю, – сказал Мэтью неохотно.

– Ты так думаешь?! Разве ты не уверен в этом?

– Ну, она действительно милый ребёнок, Марилла. Немного жалко отправлять ее обратно, когда она так хочет остаться здесь.

– Мэтью Катберт, ты же не хочешь сказать, что мы должны оставить ее у себя?!

Изумление Мариллы не могло бы быть большим, даже если бы Мэтью выразил желание стоять на голове.

– Ну, теперь, нет, я полагаю, точно нет, – заикался Мэтью, загнанный в угол этим вопросом. – Я полагаю, – вряд ли кто-то может от нас ожидать, что мы оставим её.

– Конечно, нет. Что за толк нам будет от неё?

– Может, ей будет толк от нас, – сказал Мэтью внезапно.

– Мэтью Касберт, я считаю, что этот ребенок околдовал тебя! Я ясно вижу, что ты хочешь оставить ее.

– Ну, она действительно забавная, – настаивал Мэтью. – Ты бы слышала, что она говорила, когда мы ехали со станции.

– О, она может болтать без умолку. Я сразу это увидела. Это не свидетельствует, однако, в её пользу. Я не люблю детей, которые так много говорят. Я не хочу брать девочку из детского дома, но даже если б хотела – я бы не выбрала её. Я чего-то не понимаю в ней. Нет, нужно отправить её обратно.

– Я мог бы нанять французского мальчика, чтобы помогал мне, – сказал Мэтью, – а она будет компаньонкой для тебя.

– Мне не нужна компаньонка, – сказала Марилла. – И я не собираюсь оставлять ее.

– Ну, хорошо, как скажешь, Марилла, – сказал Мэтью, поднимаясь и откладывая трубку. – Я иду спать.

Мэтью ушёл. После того, как она вымыла посуду, пошла спать и Марилла, решительно нахмурив брови. А наверху, в восточной комнате на крыше, одинокий, нуждающийся в участии и любви ребенок, плакал во сне.

Глава 4. Утро в Зелёных крышах

Уже рассвело, когда Энн проснулась и села в кровати, смущенно глядя в окно, через которое лился поток весёлого солнечного света, и было видно, как что-то белое и пушистое парило в ярко-голубом небе.

В первое мгновение она не могла вспомнить, где находится. Сначала она почувствовала восхитительный трепет, как будто случилось что-то очень приятное; а потом пришло ужасное воспоминание – она в Зеленых крышах, и её не хотят брать, потому что она не мальчик!

Но было утро, а за окном цвела вишня. Энн выпрыгнула из кровати и подбежала к окну. Она толкнула створку – она поддалась со скрипом, как будто не открывалась очень долго, что, впрочем, так и было; она застряла так крепко, что нужно было приложить усилия, чтобы открыть ее.

Энн упала на колени, вглядываясь в июньское утро, глаза её блестели от восторга. О, разве тут не красиво? Разве это не прекрасное место? Пусть даже она не останется здесь, она представит, что останется. Тут есть возможность помечтать.

Большая вишня росла за окном, так близко, что ветви её касались дома, и она была так плотно усыпана цветами, что даже листьев не было видно. С обеих сторон от дома был большой фруктовый сад, где росли и яблони и вишневые деревья, все в цветах; а трава под ними была усыпана одуванчиками. В саду на склоне росла сирень, вся в гроздьях фиолетовых цветов, и их головокружительно сладкий аромат доносился с утренним ветром из окна.

За садом виднелось зеленое поле, покрытое пышным клевером. Оно простиралось к долине, где бежал ручей и множество белых берез беззаботно росло в подлеске, наводящем на мысль о восхитительном отдыхе среди папоротников, мхов и лесных растений. За долиной был холм, зеленый и пушистый от елей и пихт; а дальше виднелся просвет, в который выглядывала серая крыша домика, который Энн раньше заметила на другой стороне Озера Мерцающих Вод.

Слева были большие амбары и за ними спускались вниз к игристому синему сверкающему морю зеленые поля.

Глаза Энн, чувствительные ко всему прекрасному, задержались на этой красоте, жадно впитывая всё, что было перед ней. Она видела много неприятных мест в своей жизни, бедняжка. Но это прекрасное место превосходило самые смелые её мечты.

Она стояла на коленях, забыв обо всем, кроме очарования, окружавшего её, пока не почувствовала чью-то руку на своём плече. Марилла прервала её мечтания.

– Пора бы одеться, – коротко сказала она.

Марилла действительно не знала, как разговаривать с ребенком, и неудобное ей самой незнание делало ее строгой и решительной помимо её воли.

Энн встала и глубоко вздохнула.

– О, разве это не замечательно? – сказала она, указывая рукой на чудесную картину за окном.

– Это большое дерево, – сказал Марилла, и оно красиво цветёт, но даёт плохие плоды – маленькие и червивые.

– О, я имею в виду не только дерево; конечно, оно прекрасно – чарующе прекрасно – оно цветет так, как будто это самое важное занятие на свете – но я имела в виду все: и сад, и деревья, и ручей, и лес, – весь этот прекрасный мир. Вы не чувствуете в такое утро, что любите весь мир? И я могу услышать, как ручей смеется неподалеку. Вы когда-нибудь замечали, что ручьи очень веселые существа? Они всегда смеются. Даже в зимнее время я слышала их смех подо льдом. Я так рада, что в Зеленых крышах есть ручей. Возможно, вы думаете, что это не имеет значения для меня, раз вы не собираетесь оставлять меня, но это не так. Я всегда буду вспоминать, что есть ручей возле Зеленых крыш, даже если никогда не увижу его снова. Если бы здесь не было ручья, меня бы преследовало неприятное чувство, что он там должен быть. Я не в полном отчаянии сегодня утром. Я никогда не отчаиваюсь по утрам. Разве это не прекрасно, что есть утро? Но мне очень грустно. Я просто воображала, что вы действительно хотели именно меня и я останусь здесь навсегда. Было большим утешением это представлять. Но хуже всего, что приходит время, когда нужно остановиться в своих мечтах и это больнее всего.