Помоги проекту - поделись книгой:
Марта рассеянно кивнула. Она изучала пришедшие смс-ки и пыталась сообразить, что происходит.
Семь вызовов от мачехи за последние полчаса. Это что-то новенькое.
— Куда спрячем? — спросил Стефан-Николай. — Ты же не собираешься оставлять их вот так, на столе?
И тут заквакал мобильный.
— Ты где ходишь? — не здороваясь, сказала Элиза. — Опять с этими своими по помойкам… Ладно, сейчас неважно. Записывай адрес. Оранжерейная, двадцать семь, вход со двора. Возьми в секретере, знаешь где, копию паспорта, военного билета, страховой полис, фотокарточки три на четыре, две штуки. Нет, лучше три. И мигом сюда. Справишься?
— Справлюсь, — сказала Марта. Она плечом зажала мобильный и, подхватив карандаш, писала на полях расстеленной газеты. — А что?..
Но там уже были, конечно, гудки, мачеха не любила лишних слов.
— Проблемы? — спросил Стефан-Николай.
— Элиза.
Это, в общем-то, всё им объясняло, оба богатыря только хмуро кивнули и уточнили, могут ли чем-нибудь помочь. Настоящие друзья, подумала Марта, им тоже не нужны лишние слова, вот ведь какой парадокс.
Она велела им разобрать вавилонскую башню, засунуть свёртки в старые покрышки, весь остальной хлам аккуратно уложить как лежал — и дожидаться её.
— А с помолом и остальным порешаем завтра. Не горит же?
Богатыри подтвердили, что не горит, хотя Чистюля был явно не в восторге.
Документы лежали ровно там, где и обычно, в отдельной папке, все рассортированы по файлам. У них вообще с документами всегда было строго, отец следил. И ксерокопии на всякий случай всегда сам снимал.
Богатыри тем временем справились с задачей, Марта отрядила их по домам, а сама двинула на Оранжерейную. Это было на другом конце города, с двумя пересадками, и пока ехала, Марта думала о том, что на завтра у неё сумка так и не собрана, ни тетради, ни ручки, и блузка не выглажена, и в Инкубаторе неделя будет чумовая, и виш-лист же Ника который день требует, надо наконец составить, куда это годится. В общем, забивала себе голову чем угодно — только не мыслями о мачехе. Не тем, из-за чего Элиза переполошилась. Не причинами, по которым понадобились вдруг ксерокопии отцовского паспорта и прочее-остальное.
Ответ на ум ей пока приходил только один: отпуск и турпоездка. Может, отец Элизе сегодня звонил, а та решила сразу, как он вернётся, утащить его на юга, прежде чем Марта расскажет ему про мордатого Людвига Будару.
Хотя Марта и сама ещё не была уверена, рассказывать ли. Слишком много тут было «но» — и она понимала, что подло так думать, нечестно, — однако и сделать с собой ничего не могла. Ещё год назад и сомневаться бы не стала… даже полгода назад. А вот за последние месяцы всё, буквально всё переменилось, и уж в этом-то Марта отдавала себе отчёт твёрдо и ясно.
Пусть, говорила она себе, съездят, а там посмотрим.
И даже когда на Оранжерейной, уже на подходах к двадцать седьмому номеру, поняла, что это больница, Марта ещё не хотела верить. Ну мало ли — где только сейчас турагенства, особенно мелкие, не снимают комнатушки под офис.
Потом она вошла во двор, и там были эти белоснежные фуры, но теперь пустые, водители с грохотом захлопывали створки, моторы ровно, уверенно рычали, а двое амбалов в халатах, покрякивая, уносили продолговатый ящик. В сторону морга уносили, Марта это сразу поняла.
Она зачем-то поправила свою нелепую панаму и двинулась к ближайшему водителю, широкоплечему лысому дядьке лет под пятьдесят. Тот как раз с натугой опустил засов на створках, последний раз затянулся и, взяв бычок двумя пальцами, пульнул им точнёхонько в урну.
— Что там было? — хрипло спросила Марта. — Кто там был? Откуда?
Дядька посмотрел на неё растерянно, сморгнул пару раз. На голой его груди болтался оберег: застывшая в янтаре крохотная лягушка.
— Ступай, ступай, — сказал дядька, словно продолжал прерванный разговор.
Похлопал её по плечу, запрыгнул в кабину и шваркнул дверью.
Марта заоглядывалась — но во дворе было пусто, только в окнах прятались последние зеваки. Тогда она пошла, почти побежала за теми двумя, с ящиком, шаги гулко отдавались от стен. В дальнем конце двора обнаружился проход, а там ещё один дворик, со сквером. В сквере было неожиданно людно, все говорили разом, многие истерили.
От сквера, приложив к уху мобильный, шёл высокий парень лет двадцати пяти, не по-здешнему хорошо одетый, весь как будто из рекламы или со страниц глянцевого журнала.
— Да, — говорил он, — разумеется. Уже еду. Вот немедленно. Да, да. Ну что вы! Обязательно. Хорошо, что так быстро нашли, молодцы!
Он глянул на Марту, рассеянно улыбнулся, как бы извиняясь за своего невидимого собеседника, и не сбившись с шага, двинулся дальше.
Вряд ли чей-то родственник — слишком он был спокоен и доволен жизнью, нечего таким делать возле морга. Разве что врач?.. — но молодой ведь, лет на семь старше Марты.
Потом она заметила того, кто наверняка был врачом. Он стоял среди взвинченной толпы, невысокий, с аккуратной лысиной на темени и аккуратными, щёточкой, усиками. Взмахивая руками, он пояснял, успокаивал, взывал к разуму и здравомыслию. Голос у него был под стать внешности, мягкий и домашний, но почему-то никого не успокаивал и не убеждал. Невысокого со всех сторон обступили, в основном это были тётки за сорок, многие сжимали носовые или бумажные платки, одна всё время перекладывала из руки в руку громоздкую кошёлку, похожую на дохлого ската.
— В сотый раз вам повторяю, — говорил невысокий, — мы не можем сейчас взять и всех оформить. Поэтому задержка, да. Но милые мои, вы же должны понимать…
— Что мы должны? — взвизгнула тётка с кошёлкой. — Что мы тебе, гадёныш, должны?! Совести у тебя нет, столичный ты прыщ! — Она развернулась всем корпусом, так что толпа поневоле расступилась. — Виктория, а ну звони своему куму! Пусть-ка выяснит, что вообще за…
На неё зашикали, но этим лишь ещё больше разъярили, тётка забыла о столичном прыще и атаковала своих же соратниц. Гвалт стоял до небес, Марта сумела разобрать только несколько фраз: что-то про живую очередь и ни стыда, ни совести. Она поняла, что к врачу ей не подступиться, и решила позвонить Элизе.
Мобильный, словно только этого и ждал, забился в кармане, издал долгое раскатистое кваканье (рингтон в своё время Марта подбирала придирчиво и обстоятельно), кое-кто из бунтующих даже отвлёкся от тётки с кошёлкой.
— Сколько тебя ещё ждать? — спросила Элиза. Спросила сразу в трубке и где-то позади, за спиной Марты. Та обернулась и увидела мачеху у выхода из морга.
Даже посреди больничного двора, рядом с чьими-то скандалящими родственниками, Элиза ухитрялась выглядеть настоящей королевой. Это иногда дико бесило Марту.
Ну ладно — всегда бесило, всегда.
Элиза была крупной женщиной — однако никому никогда в голову не взбрело бы назвать её толстухой. «Изобилие, но не избыток», — как в своё время метко подметил Стефан-Николай (за что был награждён подзатыльником и парой дней бойкота). Элиза была выше Марты на голову, носила облегающие платья со щедрым декольте, на которое обожали пялиться её клиенты; при этом не злоупотребляла ни косметикой, ни украшениями. Вполне логично, хмыкала Марта: при таком декольте кто станет смотреть на лицо.
Лицо, впрочем, у Элизы было красивым, с этим даже Марта соглашалась. Такие увидишь только в кино или в учебниках, на портретах королев, святых и прочих звёзд древности. И голос у Элизы был как у актрис, играющих всю эту знатную публику.
Когда мачеха чего-то требовала, она ждала беспрекословного, абсолютного подчинения.
— Ничего не забыла?
Марта молча протянула ей папку с ксерокопиями.
— Идём.
Не дожидаясь ответа, Элиза развернулась и вошла в здание. Санитары или кто там был в белых халатах — все расступались перед ней.
— Я договорилась, нас оформят вне очереди. Поедешь с ним домой, пока я буду здесь заниматься документами. Вот, держи. — Она протянула Марте пару купюр. — Возьмёшь такси.
— Но… — В горле у Марты пересохло, она чувствовала, как бледнеет от холодной, звенящей ярости. Слов не было. Просто не было подходящих слов. Хотя, наверное, Элиза всё делала правильно — более того, только она одна и могла всё устроить, это же ясно.
Но это ты, подумала Марта с ненавистью, ты его угробила. Он там… А ты в это время со своим егерем, с Людвигом-мы-с-тобой-обязательно-подружимся, чтоб он сдох, гад такой! И теперь что? Что теперь?! Что?!!
— Так, — спокойно сказала Элиза. — Давай хоть сейчас без сцен. Не очень-то уместно, не находишь? Вряд ли отец обрадуется.
И прежде, чем Марту прорвало, мачеха свернула налево, там был такой расширитель, с куцей пальмой в кадушке и двумя серыми банкетками, на одной успокаивал рыдавшую девушку врач с козлиной бородкой, а рядом, на соседней, сидел отец, сидел, вытянув ноги, откинувшись спиной на стену и прикрыв глаза. Он был очень бледный, под глазами круги, щёки и лоб в каких-то ссадинах, что ли, — но это был он, живой, подумала Марта растерянно, живой же! — и тут он посмотрел на неё, даже как будто с некоторым удивлением, словно не ожидал здесь увидеть, и спросил:
— Марта, что у тебя с волосами?
Лишь тогда она заметила, что комкает в руках мятую, пыльную панаму. И увидела в висевшем рядом с пальмой зеркале свои волосы — не каштановые, как прежде, а золотистые, пшеничные, о каких она всегда мечтала.
Нечаянный драконий подарок.
Глава вторая. Кувшин и флейта
— Миленький цвет, — сказала Ника. — Тебе, пожалуй, идёт. Но раньше ты ж не… а, подожди, дай угадаю: влюбилась, да? И кто он? А я вот, знаешь, с Йоханом рассорилась. Потому что он тряпка. И думает только о своём футболе, больше ни о чём.
Они шли по гулкому, серому двору, Марта украдкой зевала, поглядывала на малышню. Первоклашки вышагивали сосредоточенно, все в одинаковых костюмчиках, только ранцы были пёстрые, глянцевые, скрипучие. Грянул звонок — и карапузы рванули наперегонки, словно это не звонок, а сирена воздушной тревоги.
— И главное — он же сам понимает, что ни шансов. Никуда его не возьмут. Тут и лучших не берут, а ему до лучших… Ладно, давай, расскажи, что у тебя? Кто он? Я его знаю? Неужели Стефан-Николай?! А говорила «друзья, друзья»… Ой, смотри! — Она клюнула Марту миниатюрным локотком, а другой рукой уже поправляла причёску. — Кажется, тот самый новый физкультурник? Я думала, Вакенродер наймёт какого-нибудь дряхлого мухомора.
— Вряд ли, — сказала Марта. — Я его вчера видела в больнице… в смысле, этого парня. Не похож он на физкультурника.
— Ну да, — фыркнула Ника. — Если в больнице — значит, уже и не физкультурник! Смотри, как идёт. И куда? Ну, точно в спортзал же!
Отсюда, с улицы, видно было не очень, но высокий парень действительно шёл в сторону спортзала. И одет был попроще, не как вчера.
Ника ускорила шаг, и Марта поспешила за ней. Парень Марту не интересовал, но совсем уж опаздывать на
— Я смотрю, за лето многие заразились выборочной глухотой. Звонок, например, они не слышат. — Флипчак прошлась вдоль стены — невысокая, плотная, круглолицая и круглотелая. Очки не покачивались, но надёжно лежали у неё на груди, и только две цепочки при каждом движении чуть шевелились, словно змейки с мутноватой чешуёй. — Поэтому напомню — и надеюсь, это дойдёт до каждого: у вас последний год, впереди тесты. От того, как вы их сдадите, зависит ваше ближайшее будущее. А чтобы сдать их хорошо, вам придётся очень постараться, особенно некоторым.
Ника, которая так и не успела разглядеть таинственного физкультурника (но, очевидно, уже втрескалась в него по уши), скривила рожицу. Раскрыв тетрадку, она водила ручкой по листку, обозначая глаза, чёлку, линию губ… Только человек с недюжинным воображением решил бы, что Ника сейчас беспокоится о грядущих тестах.
— В конце урока, — сказала Флипчак, — проведём контрольную. Посмотрим, что у вас осталось в головах после каникул. А пока открывайте тетради и пишите: четвёртое сентября, урок первый, тема — древняя история Нижнего Ортынска.
Она снова прошлась вдоль стены. Уроки
Здесь было душно и пыльно, и, как бы Марта ни старалась, она непременно задевала что-нибудь локтем или сумкой. А вот плотная госпожа Флипчак двигалась плавно, словно по каким-то одной ей видимым колеям и рельсам. И говорила она как будто не со своего голоса, а просто вот включала плеер — и транслировала.
— …наш великий город был узловым центром, в котором сходились несколько торговых путей. И друзья, и враги считались с нашими предками, и даже псоглавцы, прежде обитавшие на этих землях, признавали…
Её слушали вполуха: Артурчик перешёптывался с Чистюлей, Стефан-Николай что-то резкими, размашистыми движениями чертил в своей рабочей тетради, Дана смотрела на него со щенячьим обожанием, Урсула листала под столом «Мир подиума», Конрад украдкой пялился на её коленки… Всё это было видано-перевидано, да и внутренний плеер госпожи Флипчак только из года в год усложнял одну и ту же историю новыми подробностями.
Если кто и слушал урок с удивлением — так это Аделаида. Высокая, хрупкая, с изящной шеей и фарфоровыми руками, в облаке чёрных волос, она всегда сидела на первой парте. Всегда аккуратно вела тетради. Вовремя сдавала контрольные, охотно уступала свою очередь дежурить по этажу — только бы не пропустить очередной урок.
«Эльфийка или инопланетянка, говорю тебе! — хмыкал Стефан-Николай. — Таких давно уже в этом мире не производят, отбракованы за ненадобностью».
Но и он, и Марта, и остальные в классе знали: именно таких в мире полным-полно. И каждый год обнаруживают новых. Одни после возвращения к нормальной жизни очень быстро выгорают, буквально за часы превращаются в старух или стариков. Другие пытаются жить как ни в чём не бывало. Но по-настоящему возвращаются лишь единицы.
Потому что если тебя накрыло магическим градом, когда падал дракон, — это как если ты остался без руки или ноги: навсегда, без малейшей надежды на исцеление. Собственно, некоторые как раз рук-ног и лишались, а то ещё — превращались в гигантских червей, в лягух с человечьими головами, становились блёклым рисунком на стене, отражением в зеркале, застывали камнем, распадались на сотни разноцветных шариков, на мотыльков или козодоев…
Аделаиде Штейнер, вообще-то, повезло. Пятиэтажку, в которой она жила, задело по касательной — и несколько квартир просто выпали из этого пространства-времени. А вернулись через полсотни лет — точнее, вернулись люди: оказались в чужих домах, на чужих кроватях, или на столах, или в ванной, вот минуту назад не было — и пожалуйста. Почти все сразу и погибли: от шока после перехода или физических травм. Аделаида же, когда её дом накрыло, спала, и родители её тоже спали — и спящими все они возвратились обратно. Их разбудили только через месяц. Как могли, адаптировали к нынешней жизни. Назначили пенсию. Устроили на работу взрослых, определили в школу Аделаиду. Посмотришь со стороны: обычная современная семья, каких полным-полно.
Вот только жили они как бы не сейчас, а тогда, полвека назад. Сколько Марта ни читала всяких книг про путешествия во времени — ни в одной не говорилось, что люди просто оказываются неспособны осознать, впитать в себя, принять всю эту громадную разницу между «теперь» и «прежде». Семья Аделаиды честно пыталась. Но если, к примеру, человек физически не способен различить тот или иной цвет, хоть пытайся, хоть не пытайся — толку?..
Марта даже не знала, сочувствовать Аделаиде или завидовать. В конце концов, та ведь не была ни дурой, ни инвалидом. Разговаривала как все, ходила по магазинам и в кино, читала книги, готовила уроки, брови выщипывала, влюблялась. Просто нынешний мир вторгался в её собственный какими-то отдельными фрагментами, фразочками, нестыковками. С одними Аделаида мирилась, другим всякий раз по-детски удивлялась.
— Госпожа Флипчак! А разве псоглавцы не появились совсем недавно? В моё время их вообще считали выдумкой — как единорогов, троллей, упырей…
Сперва с Аделаидой спорили, пытались ей что-то объяснить, но в конце концов даже господин Штоц сдался.
— Это по результатам новых научных исследований, Штейнер. Новейших. Археологические раскопки, предметы материальной культуры… — Флипчак откашлялась и зачем-то надела очки. — Так вот, возвращаясь к…
Тамара Кадыш, весь урок просидевшая со странным выражением лица, вдруг захлопнула тетрадь:
— «Археологические раскопки»?! Господи! Да просто едешь за реку, переходишь границу — и пожалуйста! Прямо под боком, безо всяких исследований! Как будто вы не знаете!.. Как будто вы все не знаете!
Класс замолчал. Даже Урсула отвлеклась от последних веяний моды.
Разумеется, все они знали. Но объяснять это Аделаиде — какой смысл? И с чего бы вдруг Тамаре набрасываться на Флипчак?
— Вот дура, — шепнул у Марты за спиной Артурчик Сахар-Соль.
— Совсем шизанулась, — поддержал его Ушастый Клаус. — Сейчас Флипчак распахнёт чемодан, мало не покажется.
— Кадыш, — сказала Флипчак. Она сняла очки, с некоторым изумлением повертела в руках, снова нацепила на нос и поглядела не на Тамару, а зачем-то именно на Марту. — Кадыш, будь добра, — произнесла истродка тихим голосом, — иди в учительскую и подожди меня там. Если спросят, скажешь — я послала.
Она увидела, что Тамара собирается возразить, и вскинула руку:
— Иди, иди. Конспект потом перепишешь, у Штейнер или вон у Марты — да, Марта?
Марта кивнула. Я-то, подумала, каким боком тут вообще; что за бред.
— Эй, — спросила Ника у Артурчика, пока все провожали Тамару взглядами (или возвращались к своим журналам, тетрадям, чужим коленкам…) — Чего это она?
— Да брат же, — пожал плечами Сахар-Соль. — Братана её вчера привезли. Несчастный случай типа. Жить будет, но вместо левой ноги у него теперь такая… ну, вроде как колонна мраморная. Моей маман рассказывала соседка, Кадыши как раз над ними живут — ну и, можешь себе представить, с утра до вечера грохот, как будто пирамиду какую-нибудь возводят.
— Если его вчера привезли, — сказала Марта, — то какой же «с утра до вечера»? Тебе лишь бы языком трепать.
Ушастый Клаус тихонько гоготнул.
— Это, — фыркнул Артурчик, — я загнул, допустим. Но красоты же для. А грохот — и правда. Даже у нас слышно. Это тебе вон… повезло.
Тут на них шикнула Флипчак — и совсем не так благодушно, как в случае с Тамарой. Она напомнила, что урок ещё не закончился и вообще-то их ждёт проверочная контрольная, поэтому лучше бы кое-кому сосредоточиться и взяться за ум. Седой Эрик демонстративно нахмурился и обхватил голову руками, послышались робкие смешки, но Флипчак уже гнала дальше: в период княжеской междоусобицы наш великий город стал оплотом… — и всё в том же духе. В классе окончательно восстановилась атмосфера сосредоточенного, кропотливого ничегонеделанья.
Марта машинально конспектировала, а сама всё думала: повезло мне, как же; чтоб всем так везло.
Она вспомнила, как ехали вчера с отцом в такси: с протёртыми, засаленными сидениями, отчего-то пропахшем гарью, аж тошнота подступала к горлу, — он замер, откинувшись, безвольно опустив руки на колени. Прикрыл глаза и только улыбался… или это ей тогда показалось, что улыбался?
Почти всё время он молчал: и в машине, и потом, когда поднялись домой. Сразу лёг на диван, вытянулся, руки по швам, и смотрел в потолок.
Это был случай: сказать сейчас, пока мачехи нет. Но как ему скажешь? Как такое вообще кому-нибудь можно говорить?
Марта кружила по квартире, делала вид, что наводит порядок. Протёрла пыль, полила цветы, зашла спросить, не хочет ли чего поесть.
Он сидел и держал в руках тот самый кувшин. Прямо над отцом, на стене, висела старая фотография: там ему было лет двадцать шесть, молодой, в камуфляжной форме, он позировал на фоне гор. Снимок делали слабеньким цифровиком, из первых, жутко дорогих, и фотограф явно не разобрался ещё с настройками, картинка была зернистая, слишком размытая, в этакой желтоватой дымке. Вытянутое, с резкими скулами лицо отца казалось молодым и беззаботным, как будто он приехал не в армию, а на курорт. Он улыбался в объектив, вскинув руку с растопыренными средним и указательным. Потом он шутил: «Все думали, я показываю знак победы, а это было „V“, первая буква в имени твоей матери». И добавлял: «Она была моим талисманом, только она меня хранила».
Поделиться книгой: