Актриса

Александр Минчин

АКТРИСА

РОМАН

Кто женщину познает, тот станет Богом. Какие мысли бороздили ее извилины?

Актриса — она и в жизни — актриса.

Казалось, что все отбросы человечества собрались на этот рейс. Был шум и гам. У идиоток-стюардесс было не допроситься сока. Эти голландские «мешки» голосили, орали и ржали, как будто залили в себя декалитры. Поразительно, как их фламандские предшественники создали такое количество шедевров в живописи. Стоило творить…

Болтаться над Атлантикой — вообще гиблое дело. Тем более с моей любовью к самолетам. Я панически боюсь летать. Заранее приезжаю в аэропорт и глазами ощупываю каждую клепку на борту самолета. Ввинчиваю взгляд в моторы, оперенье, хвостовые рули, крылья. И каждый раз, потом, благодарю Бога, когда шасси целуются с землей, что дал мне вторую жизнь. Так как с предыдущей я распрощался, садясь в летающий гроб…

Опять я лечу туда… Сколько раз давал себе слово, что там нечего делать и — незачем; разрушенная некогда Империя, пыль и прах в столице. Везде, кругом царит развал, мрак, конец. И все-таки я лечу туда. Превозмогая страх болтанки в самолете, тряски, как под электрошоком, над Атлантикой, рискуя своей никчемной, но единственной жизнью.

Я лечу одиннадцать часов, совсем рехнулся. Зачем я это делаю? Там у меня нет любимой. Никто не распахнет мне окна поутру, не впустит цвет душистый в комнату. Не сорвет цветов на лугу или в саду. Не заварит ароматный чай в чашку и не подаст ее тонкой рукой, со свежевыпеченными какими-нибудь булочками. И не скажет…

Самолет бухает колесами на дорожку: все здесь жестко, все! Прилетели.

Меня встречает мама, Господи, как она постарела, сколько морщин. Мы не виделись тринадцать лет… Империя жестоко карала покинувших ее. Не прощая никогда. И не будь им нужен наш «твердый металл» вместо их рыхлой бумаги, не пустила бы и сейчас. Но деньги, в конечном счете, определяют сознание.

— Сыночек, как ты перенес полет? — говорит моя дорогая мама. — Я знаю, как ты любишь летать!

— Ужасно, да еще с пересадкой в Амстердаме. Два взлета, два приземления. Бр-р-р.

Знакомый родственник везет нас домой. Глаз сразу поражает невероятная серость толпы. Серость пейзажа, серость зданий, воздуха — всего. Даже не черно-белый, а грязно-серый фильм. Еще не поздно, но в окнах темно, дома мертвые, никаких цветных реклам, огней или серпантинов неона. Царство мрака.

Мама живет в маленькой квартирке, в которой я никогда не был, в которую она переехала после смерти папы. Он умер без меня… Как он хотел меня увидеть!..

В ее жилье негде развернуться, и мой большой чемодан, набитый подарками для всех, сразу перегораживает пространство. Она обнимает, целует меня, суетится, ставит что-то на стол.

Я начинаю выбрасывать, как из рога изобилия, дары Она потрясена, ей все нравится.

От перевозбужденности и нервного озноба (я не спал уже 24 часа) я попытался влить в себя стопку спиртного, но их спиртное не так легко проглатывалось, и я решаю на следующий день бежать в валютный магазин и купить нечто удобоглотаемое. Знакомый родственник говорит, что меня ждут в редакции газеты «Совершенно откровенно», знают про мои книги и хотят встретиться.

Наконец родственник, который привык глотать все, что глотается, и делал это с превеликой частотой и удовольствием, уехал. Мама постелила мне на каком-то раскладном, вперед, диване, и я через минуту — вырубился.

Проснувшись, я долго не мог понять, где я и что со мной приключилось. Пока не осознал, что я вернулся туда, куда возврата не бывает, — в прошлое.

Чай, ароматный, мне подала мама.

Редакция находилась напротив известного театра на одной из центральных улиц, которая была перерыта. В этом городе все было перерыто. Что-то «тянули», и тянуться это могло годами. Редакция пребывала в старом, грязном подъезде непонятного дома, заляпанного краской, каким-то дерьмом и обваливающейся штукатуркой. Располагалась она на пятом этаже, лифт, естественно, не работал, а лестницы были крутые, без пролетов. Но само помещение было светлое, чистое, свежепахнущее пастельными отделанными панелями.

Я представился ответственному секретарю со странной фамилией Дубина, и он сказал, что главный редактор хочет увидеть меня.

Растолкав просящих и ожидающих, гостя провели через приемную с тремя секретаршами и ввели в кабинет с двумя столами.

Из-за одного поднялся молодой пухлый парнишка, о котором я что-то слышал, и сказал:

— Артамон Ядовик. Какие люди к нам пожаловали из Нью-Йорка!

Когда вам говорят такие фразы — «какие люди» — опасайтесь и бойтесь, но тогда я еще ничего не понимал. Я представился.

— Садись, дорогой. Как долетел?

— Я не люблю летать, — начал я с Рождества Христова, — поэтому любой полет для меня — ужас.

Его, видимо, никак не интересовала моя любовь к авиации, и он перешел к делу.

— Мы вот тут выпускаем еженедельник, не знаю, попадался ли он тебе в США. Здесь он дико популярный, тираж пять миллионов, и о публикации у нас мечтают многие авторы.

Я никак не отреагировал, он продолжал:

— Мы о тебе много уже слышали и давно хотели сотрудничать. Книгу твою все читали, но где найти автора — не знали.

Писал я под псевдонимом, знали они про меня только по книге «5 интервью», а про мои книги-романы — не знали ничего.

Год назад в самом популярном иллюстрированном журнале «У камина» была публикация из «5 интервью», без моего ведома, под названием, не поверите, «Актриса», где я рассказывал про дочь кинозвезды (сама киноактриса в прошлом), сосланной императором в лагеря — за любовь — на 20 лет. И канувшей без вести, без следа, безвозвратно. В этой публикации раскрыли и мой псевдоним, тоже без моего ведома. (Здесь вообще была безведомная страна, со всевозможными ведомствами.)

— Так что хотим интервью из твоей книги публиковать. Что на это скажешь?

Когда-то за это слово «публиковать» я отдал бы жизнь, руку, ногу, родину (ее я отдал), счастье, любимую и прочее.

Я подумал…

— Можно посмотреть, что вы издаете?

Он нажал сразу на три кнопки:

— Таня, принеси мне последние номера в люксовом исполнении. Немедленно, сейчас!

У Тани оказались длинные стройные ноги, что всегда вызывало у меня, если не неподдельное восхищение, то пристальное любопытство.

Однако от меня ждали оценки. Я открыл страницу, вторую, следующие. В материалах, озаглавленных большими шапками, срывались покровы со всего того, что было запрещено у них, но более ничего особенного не было. Хотя оформление и бумага — хорошие. Что уже важно в стране, где ничего не оформлялось. Я, пощупав бумагу, к которой у меня была вечная любовь и страсть, сказал, какая она хорошая. (И вообще — понимало ли человечество, что создали китайцы?! Помимо пороха, естественно…)

— Очень дорогая, — вымолвил главный редактор, — на такой мы издаем всего 200 экземпляров — для известных людей, министерств и Запада. Весь тираж для простых читателей идет на газетной дешевой бумаге. Таким способом — цена им по карману. Ты, наверно, слышал, что у нас началась инфляция?

Я осторожно спросил:

— Что же вас интересует опубликовать?

— Э-э, я хотел бы заключить с тобой договор на исключительное право публикации всех твоих интервью, из которых мы выберем большую часть. Но чтобы никто другой из книги ничего не публиковал.

Артамон, однако, скромным не был.

— Срок?

— В течение года опубликуем все, что нас интересует, будем давать через номер. Ты себе представляешь! У нас вообще закон — автор публикуется только раз в год. Так что видишь!

Он победно смотрел на меня. Я пока что ничего не видел. Кроме того, что он привык получать все с первого раза.

— Я подумаю, — скромно сказал я.

Главный редактор, видимо, почувствовал, что я ускользаю. Его толстые, девственные щечки раздвинулись.

— Дорогой, дорогой, дорога каждая минута, разве не видишь, какие времена. Все меняется! Твоими интервью я открою новую рубрику, которой вообще еще не было в этой стране. Отечество только выходит к мировой культуре, ему нужно напиться. Твой ответ мне нужен сегодня, сейчас, завтра я могу уже запустить первую публикацию, с представлением тебя, фотографией, короткой био — о тебе и твоих книгах, у тебя ведь еще что-то написано?.. Сегодня — июнь, июль и август набраны. В сентябрьском номере пойдешь ты, в середине, на развороте, ударным материалом номера. Пять миллионов будут читать тебя. Рассказывать и передавать другим. Ты знаешь, сколько писателей мечтало бы об этом?

Я колебался — меня интересовало другое.

— Что скажешь? Говори!

— Это очень заманчиво.

— Пойдем, пойдем, я тебе редакцию покажу. — И он повел меня по комнатам, представляя.

Как и во всех редакциях, здесь сидели бородатые медведи, курящие ужасные сигареты, пачку за пачкой, — кругом пепел, окурки, жуткая вонь!.. Дым такой, что можно топор вешать. Вечно занятые телефоны, напрочь, медведи или висят на них, или «базарят» друг с другом. Впечатление, что никто не работает, но дикий запах пота, густого, из-под мышек. Секретарши, непрофессиональные смазливые девочки, попавшие не в свою тарелку, не понимающие ничего, совещаются, кого пропускать к главному, а кого нет. И каждый раз ошибаются… Зачем ему три секретарши?

— У нас даже есть издательский буфет, — говорит Артамон, заводя меня в комнату, похожую на зал, сбоку которой я вижу маленькую кухню.

— Ниночка, это писатель из Америки, его нужно чем-то удивить: чай, сушки, печенье, конфеты, бутерброды и овощи — в мой кабинет.

— Конечно, Артамон Гертович, сию минуту.

И мне:

— Очень приятно, добро пожаловать.

Я киваю с улыбкой: отчего мне всегда нравятся стряпухи? Наверно, оттого, что умение готовить в современной женщине — античное понятие — утрачено навсегда.

Он заводит меня в свой кабинет (опять) и представляет, и только тут я замечаю, что за вторым столом тихо сидел человек с седеющими волосами.

— Это Алексей Сирин — из Нью-Йорка, а это первый заместитель главного редактора — Алексей Наумович.

— Я уже догадался, очень приятно, — говорит седеющий человек.

— Я прошу прощения, что сидел спиной, — извиняюсь я.

— У вас ваши книги с собой? — спрашивает он.

— Все мое ношу с собой, — шучу я. И достаю из амстердамского пакета мои книги.

— Все они опубликованы в Америке?

— Так точно.

— Что вы хотите с ними делать?

— Хотел бы опубликовать здесь. Это, собственно, и причина, по которой я прилетел.

Артамон сообразил сразу.

— Мы издаем книги тоже, правда в основном детективы и триллеры. Но твоя книга настолько уникальна, что я бы с удовольствием сделал исключение, издав ее вместо одного из сидящих мне в горле детективов.

— В этом я заинтересован, — говорю я.

— Уже договорились! Ты оставляешь нам книгу для прочтения и рассмотрения, и я почти гарантирую, что мы ее издадим. А нам даешь исключительное право на публикацию твоих интервью. Хорошо?!

Он протянул мне руку, я пожал ее и сказал:

— В этом городе есть несколько семей и близких мне людей, которым я должен помогать и содержать…

Я помнил заклинание родственника: «Только не говори про гонорар». — «Я еще не ошалел, у нищих просить подаяние».

— Об этом даже не волнуйся. Только не в валюте! Я тебе буду платить самую высокую ставку — по 1800 за печатную страницу. Чтобы ты мог сравнить с государственным изданиями, которые платят потолок по 600.

— А что на это можно купить? — Я абсолютно не разбирался в аборигенной валюте.

— Ну-у, разное, — ответил он, замявшись. Но сумма казалась большой. Я не стал углубляться. Подали «яства», за которыми мы провели еще полчаса в беседе и расстались друзьями. На следующей неделе они должны были на редколлегии выбрать первое интервью для сентябрьского номера.

Я спросил, можно ли почитать еженедельник.

— Конечно, уважаемый, это тебе подарок.

Взамен он попросил подписать ему мою книгу.

Я вышел на улицу и облегченно вздохнул: лед тронулся. Я только удивился, как радужно и ласково принимали бывших — «врагов народа». Не боясь общаться.

По грязи, колдовыбоинам, глине и песку я пошел к бульварам, где можно было поймать машину. По этой улице, где я шел, не то что машина, пешеход не мог пройти.

Поймав ее, я поехал на встречу с университетским издателем, который на мой вопрос ответил, что «Совершенно откровенно» — одна из самых популярных и ведущих газет в Империи.

Я совсем успокоился.

Дни проходили в суете, бегах, отлове машин, которые абсолютно никуда не хотели меня везти, ни за какие деньги. По вечерам в этой столице делать было совершенно нечего. Все закрывалось рано, в нескольких вечерних ресторанах скорее травили, чем кормили. Я побывал у пары бывших друзей, повидался с парой бывших подруг. Второе я сделал совершенно напрасно. Как первые, так и последние смотрели на меня, оценивая лишь с точки зрения, какие подарки и сувениры я привез. Всегда было мало. У бывших любовниц к тому же примешивались претензии к прошлому. Бог мой, это пятнадцать или сколько-то лет спустя.

По утрам, как ритуал, я уезжал к папе.

Я стою на кладбище и плачу. Целуя папино изображение на памятнике.

Папа — память, памятник — папе, какой ужас, я не верю, не верю, не верю…

Артамон приглашает меня в Дом писателей, в клубный ресторан, только для членов. Где все пьют, едят, говорят, опять пьют и говорят, но никто никого не слушает. Все курят, мне нужно отдышаться. Я прохожу мимо столов, где в салатах лежат упавшие головы, на пять мужиков одна женщина, ничего не соображающие глаза, частокол немытых бород. В туалете вонь и грязь, хлорка разъедает глаза, душит горло. Если в верховных конюшнях навоз, что же тогда в остальных…

Писатели — странный, забавный народ.

Артамон ухаживает за мной так, как будто ему что-то нужно. Ах да, еще формально не подписан договор.

— Как тебе, Алексей, все это нравится? — спрашивает он.

Я киваю и загадочно улыбаюсь.

— Читаю твою книгу, хорошо пишешь!