Помоги проекту - поделись книгой:
Впереди мелькнули кресты. Это было деревенское кладбище. Двое шли по нему и молчали.
– А вот я, малой когда был, – решил прервать тишину Михалыч, чтобы не так страшно было идти. Нехорошее предчувствие не оставляло, и время от времени он подёргивал плечами, как от мороза. Однако то был внутренний холод, и отогнать так просто его не получалось.
– Ты, Михалыч, молчи лучше да под ноги поглядывай. Не то не ровён час…
– И что?
– И склеп. Провалишься. Я вытаскивать не буду.
– Я сам вылезу, коль за тем дело встало, – пробурчал недовольно пожилой водила. Ноги его всё время вязли в жиже. И это было тем более странно, что лето стояло жарким.
– Как же ты вылезешь, коли под землю провалишься?
– Послушай, Артём, ну будя шутки шутковать. Разворачиваемся и айда назад. Видишь, здесь церкви нет. Да и идти тяжеловато.
– Что, ноги пожалел, да?
Артём неожиданно остановился, а затем подошёл к Михалычу вплотную и произнёс с недобрым блеском в глазах:
– А про любопытную Варвару помнишь? Что с ней произошло?
Напарнику стало вовсе не по себе. Ночь, кладбище. Да и Артём как-то совсем необычно себя ведёт. Но на ум ничего не пришло, кроме дурацкой фразы:
– Не понял.
– Всё ты понял, чумак глазастый, – меся ботинками грязь, заявил Артём. Его поза явно выражала угрозу. А по лицу пробежала тень. Михалыч стушевался. Внутри всё похолодело, а затем, словно подвязанное на ниточках, оборвалось и ухнуло вниз: бац. Но говорить что-то надо было. Он осознавал умом, но не знал, что. Поэтому выдавил из себя, что пришло первым на ум:
– Ты о чём, Артём? Если я обидел тебя. Хоть самую малость. То скажи прямо. Что за намёки такие? Да и потом, сердце у тебя. Вон как схватился за грудину давеча. Я ведь заметил. Жалеть моторчик надо. А ты серчаешь на пустом месте.
– На пустом, говоришь? Заметил? И что? А это вот видал?
И Артём показал драгоценную вещь, найденную на дороге. Она блестела даже в темноте. Напарник аж присвистнул, произнеся шёпотом, с придыханием:
– Мать честная… Красотень-то какая! Вот это вещь… Отродясь ничего подобного…
И рука Михалыча сама собой потянулась в сторону старинного золотого украшения. Но Артём не позволил даже прикоснуться, приласкав в своих ладонях и аккуратно затем опустив в карман, где она уже лежала, заняв своё место. Глаза молодого человека горели лихорадочным блеском. Напарнику стало не по себе. «Вон оно в чём дело, оказывается.». Он заоглядывался в растерянности, будто ища невидимую поддержку, и высмотрел всё же в недалёкой дали два огонька, какие бывают обычно от окошек. На душе чуть-чуть отлегло. Водила хотел об этом сказать Артёму, но тот как-то весь изменился, спав с лица. И Михалычу расхотелось. К тому же Каляка чудно вытянулся в струнку и быстро затараторил сам, вперив пристальный взгляд в Михалыча. Артём пожелал выговорить то, что наболело, обрастая с каждым новым днём плотью, как некий нарост внутри, и мешало чувствовать себя свободным:
– Вот продам её. И первым делом – вступлю в кооператив. Квартира это вещь. А может, и на машину даже хватит. «Москвич-412». Ручная сборка. И чёрного цвета хочу. Такой Алке нравится. Проеду прямо перед носом её с ветерком. Музон врублю. «Абба». Представляешь картину! Она рот раскроет. А я – мимо на скорости. Бж-ж. И по тормозам. Выйду с цветами к ней, как чёрт из коробочки: нате Вам и мама не горюй! Она розы алые любит. Я такие и куплю. Чтоб в красивой бумаге были. М-м-м. И вот она где у меня тогда, понял, – Артём показал сжатый кулак, как символ своей мужской силы. – Пусть стоит, ждёт и смотрит, как я от неё отъезжать буду. А к вечеру – свидание. С шампусиком. Конфетами. Ну, по полной. Нет! Лучше в ресторан! Да. И там о свадьбе ей и намекну. Так, мол, и так. Завидный жених. Чем я ей не пара? Скажи?
– Скрипачка, что ли?
– Она.
– Так за ней же москвич ухлёстывает! У него, говорят, квартира в центре столицы. И при деньгах немалых, и при связях.
– Он старше. Да она и не любит его. Сама как-то обмолвилась. Так, время проводит с ним. Абы с кем.
– Ты откуда знаешь? Он её встречает и провожает с концертов. Он. Не ты.
– Она всё равно не с ним. Ну, цветы подарит ей. Ручку поцелует. Это да. Он её только до подъезда. Она одна. Знаю.
– Следишь, что ли?
Артём закрыл рот, поняв, что проболтался. Напарник посмотрел на него с сочувствием. Молча кивнул головой и добавил с участием в голосе:
– Эх, Каляка-Маляка, и влип же ты. Влип, паря, по самое не хочу.
– Что ты в этом понимаешь? Ты.
Да. Я пожилой человек. Но знаю жизнь. Поверь мне на слово. Ты ей не нужен. Время тратишь впустую. У неё свой контингент. Покруче тебя. Даже если ты к ней на машине подрулишь… С ней же беседу поддерживать надо. О музыке и прочем. Знать как. О классике рассуждать. А ты? Разве потянешь? Эх, мать честная! Вон оно в чём дело, выходит. Алла у него в башке. Голову вскружила. И капут пришёл Каляке-Маляке. А такой славный парень был! Зачем тебе она? Скажи? Ну, найди по себе. Мало разве? Женись и живи спокойно. Вот дети пойдут, и сам поймёшь, как я прав. Помяни моё слово. Всё сразу встанет на свои места. И будет как у всех. И жизнь устроена, и жена под боком. Живи – нос свой поверху держи. Это, я скажу тебе, самое важное для мужчины и есть – устроенность. А не мысли о журавле в Небе. Знаем, сами мечтали когда-то. Да то, что было, быльём поросло!
– Не понимаешь ты, Михалыч. Я Алку люблю. Вообще, умные и красивые – не могу мимо пройти. Задевают моё сердце.
– То-то оно у тебя последнее время частить стало. Торопится куда-то сердечко твоё. Не надо так. Надорвёшься!
– Она моя будет! Вот машину куплю только…
– Да не в машине дело, паря. А ты знаешь пословицу русскую: по Сеньке и шапка, – вспыхнул, наконец, Михалыч, потеряв терпение от такого тугодумства Каляки.
– Что?!
Увидев лихорадочный блеск в глазах парня и сжатые кулачищи, Михалыч понял, что погорячился. Тот перестал контролировать себя. И стал попросту опасен. «Зачем я.» – пронеслось в голове пожилого человека. Но было уже поздно. Он получил сильнейший удар в челюсть, от которого свалился без сознания прямо на одну из могил. Артёма как– то всего передёрнуло. Он схватился за голову и застонал, как раненый зверь. До молодого водилы разом дошло, что такое он натворил. А воздух вокруг зашевелился и стал сгущаться, опускаясь облачком ему на плечи. Невольно Артём наклонился в замешательстве и надежде, что ещё обойдётся. Но напрасно. Михалыч неподвижно лежал. Рот его был полуоткрыт, и из правой половины тонкой струйкой стекала алая кровь.
– Михалыч. Михалыч. Батя! – воскликнул Артём. И зарыдал безутешно, как над покойником. Краем глаза, он заметил, как тот что-то силился ему сказать, но никак не мог. Артём осторожно приблизил своё ухо к губам пожилого водилы и всё-таки услышал:
– За что ты так со мной, сынок? Я ж тебя с детства помню. Каляка-Маляка. Ой, быть беде.
– Прости меня, батя!
И тут взгляд Артёма упал на могильный крест, что возвышался так рядом. Он прочитал на нем:
АДАМОВА АЛЛА БОРИСОВНА
1958–1982
– Как такое может быть? Ведь сегодня только… Год. Но нынче 77-й… Что же такое творится? Где я? О, Боже милосердный, – задрожал Артём. В ту же секунду Каляка выпрямился, желая поскорее покинуть кладбище, но не смог пройти и шагу. Место, где он стоял, как живое, притягивало. Ноги отяжелели, будто на них были подвязаны гири. Артёму ничего не оставалось иного, как наблюдать за происходящими изменениями. Сделать что-то ответное он был не в силах. Время потеряло границы и перестало играть свою привычную роль. Каляка плутал в каких-то потайных лабиринтах, становясь то малышом с неизменными карандашами в руках, а то вновь взрослым, влюблённым в скрипачку…
– Где я? – крикнул что было сил Каляка.
Но только эхо отозвалось. «На кладбище – эхо?» – пронеслось в голове. А всё вокруг продолжало меняться. Исчезало и появлялось вновь. Будто невидимый ластик стирал один рисунок, и тут же кто-то наносил другой. Одна картинка стремительно перетекала в иную, как в калейдоскопе. Вот Артём увидел странную, абсолютно белую дверь. Не раздумывая, он подошёл к ней. Притронулся к ручке и услышал, как его зовут по имени. Дальше последовала непонятная информация. Поток её длился долго. Мелькали лица и события. А затем последовало предупреждение, знак. Незнакомый голос проговорил какое-то заклинание, из которого Каляка догадался, что он может заглянуть за дверь, но…
И Артём решительно открыл её, заглянув туда, куда не полагается заглядывать простым смертным.
Тут же прямо на глазах стало происходить и вовсе невообразимое. Словно Артём находился в каком-то кошмарном сне. И никак не мог проснуться. Земля под ногами заходила ходуном, а могила внезапно провалилась. События разворачивались с такой быстротой, что Артём, едва успев отскочить в сторону, завалился на спину. Земля шевелилась и изгибалась. Она дышала и вздымалась у него под ногами. От такого ужаса, происходящего наяву, волосы на голове Каляки встали дыбом. Он разом увидел всё, что произошло когда-то с ним и затронуло сердце. Оно отозвалось в трепетном порыве, взывая к участию. Артём, не раздумывая больше, приподнял тело Михалыча и оттащил в сторону. Земля, на которой лежал мёртвый, ждала этого. Она тотчас выровнялась сама собой. Могильный холмик вместе с крестом исчезли вовсе.
– Чёрт, что же такое происходит? – прошептал Артём. И тут он услышал зловещий хохот у себя за спиной. Сердце лихорадочно застучало, пытаясь вырваться из груди, в которой ему было тесно. Молодой человек медленно, как во сне, повернул голову. За его спиной промелькнула зловещая тень. И тотчас исчезла. Вслед за этим он услышал звон бубенцов. И замер от страха. Зубы парня клацали, не попадая один на другой, а руки отчего-то похолодели. Будто бы кто-то незримый притронулся к тонкой коже, и она вмиг покрылась пупырышками.
– Откуда такое? Дьявольщина. И угораздило же меня! Надо выбираться отсюда побыстрее…
И он поспешил что было духу к машине. По пути Артём старался не оглядываться, вспомнив, что делать такое ни в коем случае нельзя. У злых духов есть особенность, которая не свойственна простым смертным. Они умеют нашёптывать на ухо странные слова и очаровывать. В голове наступает путаница, а мозг и вовсе отключается. Очарованного странника оборотни могут затащить в своё тёмное царство теней и не выпустить уже больше никогда.
Пока Артём добирался до машины, он не мог избавиться от странного ощущения, что за ним кто-то наблюдает. Тяжёлое тело мертвеца давило на плечо со страшной силой. А сердце билось в груди с такой силой, будто готово было выпрыгнуть и покатиться само по дороге. Оно разрывало грудь.
Какое он испытал невообразимое счастье, когда ладонь коснулась заветной ручки кабины. Запрыгивая на подножку, Артём перекрестился и произнёс:
– Обязательно покрещусь! Вот только возвращусь в город… И…
В больнице, куда Каляка-Маляка добрался без происшествий, констатировали смерть от сердечного приступа его друга и напарника.
– Такое бывает. Не переживайте, молодой человек. Обширный инфаркт в пути. Больное сердце. Товарищ войну прошёл, что Вы хотите. Соболезнование.
– Что?!
– Примите соболезнование. За телом можно прийти завтра к двенадцати дня. В городской морг. А облачение принесите к восьми утра. Извините, меня ждут пациенты. Справки Вам выпишет Аллочка. В регистратуре.
– Что?!
– Да не волнуйтесь Вы так.
Доктор внимательно посмотрел на Артёма.
– Да на Вас лица нет. Вот что, пройдёмте ко мне в кабинет. Я Вас осмотрю…
– Что со мной?
– Всё в порядке. Просто нервное перенапряжение. Надо поделать укольчики. Вот эти. У себя в поликлинике, – подал он исписанный рецепт в руку Артёма. А прямо сейчас пройдите за справками к Аллочке.
Артём так и не покрестился. Дела, в которые окунулся после похорон Михалыча, засосали. Так прошло несколько месяцев. Затем Артём получил отпуск и укатил на юг. Отдыхал он с комфортом в одном из профилакториев Грузии. Любовался холмами и холодными горными реками, прозрачными, как слеза. По приезде он продал вещицу, случайно найденную на дороге. Денег отвалили за неё и впрямь много. Артём, не раздумывая, вступил в кооператив и вскоре, приобретя просторную квартиру, о которой мечтал, удачно женился. В 79-м молодые купили «Москвич-412». Но Аллочка, та самая, из регистратуры, жена Артёма, решительно заявила, что для машины необходим гараж, а стоять в очередь – долго. Артём, не спросясь, пошёл в военкомат и написал заявление. В том же году он погиб в Афганистане, не дождавшись всего лишь трёх дней до возвращения… Так Аллочка оказалась внезапно молодой вдовой. К ней зачастили женихи, но она непременно всем отказывала. В глазах всё ещё стоял образ мужа, афганца-героя. Аллочка изредка брала из тумбочки орден и гладила рукой, вспоминая счастливые дни проведённой совместной жизни. Она твёрдо решила замуж больше не выходить.
Однажды ночью молодой вдове приснился сон, в котором пожилой мужчина звал её куда-то, говоря, что ей следует пойти с ним. Она так и поступила. Во сне мужчина показал заброшенную церковь, в которой призрачным светом горели два окошка и куда следовало зачем-то пройти. Алла ослушаться не посмела. Молодая женщина не без трепета перекрестилась, переступая порог церковной обители. Случайно взгляд её упал на образ, и она невольно стушевалась и сделала шаг назад. В едва заметном сиянии свечи проступил лик на иконе. «О, Боже милосердный», – прошептали её губы. С образа на иконе смотрел на неё Артём…
– Кто это? – произнесла она, обратившись в сторону мужчины, что находился рядом.
– Георгий Победоносец, милая. Святой великомученик христианской церкви, – тихо выговорил он. – Кого-то напоминает?
Она лишь кивнула в ответ. Алла заметила, как на груди мужчины что-то блеснуло. И отворотила глаза. Никогда не верившая в Бога, женщина прошептала молитву, вознесясь мыслями под образа. Она испытала душевный трепет. Открыв глаза, Алла заметила, как мужчина снял со своей груди золотое украшение. Он подошёл к ней вплотную и надел ей на шею.
В холодном поту Аллочка проснулась. Она тотчас притронулась к груди. И ощутила укол.
– Боже! Откуда такая красота? – не верила Алла своим глазам. Массивная золотая вещь с вкраплёнными чёрными агатами была прекрасна. В ней чувствовалась волнительная мощь. Каждая огранка говорила о безусловном мастерстве того, кто мог так удачно совместить золото и камень в одно целое.
И вдруг молодая женщина услышала голос, который не говорил, а вещал сверху:
– Носи. И ничего не бойся.
Алла испуганно вскочила с постели и побежала в ванную. Она устремилась к зеркалу. Шею по-прежнему украшало ожерелье. И тут она вспомнила. Вчера в гостях был очередной ухажёр. Он предлагал руку и сердце. А напоследок.
– Ах артист! О нём говорили, что он проделывает невероятные штучки в театре. Видимо, правда. И когда успел? – воскликнула молодая женщина, обрадовавшись невольной догадке.
Алле так понравилось украшение, что она с ним больше не расставалась. Артист же как в воду канул. Ни слуху, ни духу от него не было. Но Алле было всё равно. Сердце её не было занято никем.
В том же году Алочку-скрипачку сбила машина. Это был «Москвич-412» чёрного цвета. За рулём сидела жена Артёма, Алла. Хоронили известную скрипачку торжественно. С речью выступали музыканты и деятели культуры. Играл городской оркестр, и было море живых цветов. В основном, как она и любила, алые розы… Через три месяца состоялся суд. Аллу, вдову Артёма, признали виновной. Приговор оказался суров: 3 года колонии строго режима… Из тюрьмы Алла вышла другим человеком: она была больна туберкулёзом и душевно сломлена. Пробегав со справкой об освобождении в поисках работы, Алла вдруг поняла, что это бесполезно. С горя она впервые напилась. А затем понеслось само собой. Единственное, чего она боялась – как бы не пропало то золотое украшение, необычным образом оказавшееся у неё. Она сохранила вещицу, успев спрятать перед отсидкой в надёжном месте. То был склеп мужа. Алле временами слышались слова о том, чтобы она ничего не боялась. Теперь в алкогольном бреду ей уже чудилось, что их говорил Артём. И звал за собой… Однажды Алле на глаза попалась бутылка по бросовой цене. Где– то краем сознания она понимала, что водка, вероятнее всего, «палёная». Но мозг спивающегося человека работает по-иному. И она купила бодяру за грош. Аллу обнаружили в комнате чуть живой соседи-выпивохи. Заподозрив неладное ещё вечером, войти они решились лишь под утро. «Скорая» увезла молодую женщину в ту больницу, где не так давно она работала. В морге при осмотре и вскрытии тела констатировали смерть от отравления спиртным. На руки выдали справку тем, кто за ней пришёл. В казённой бумажке бросались в глаза две даты 1958–1982. Хоронили Аллу за счёт городских служб, поставив деревянный крест на земляной холмик. Денег на цветы не полагалось. Но кто-то из сердобольных старушек, которые всегда найдутся по такому случаю, увидев даты, смущённо покачав головой, положил два невзрачных цветочка на надгробие. Неподалёку находилась могила Артёма. Она была ухожена, а на холодном обелиске чётко проступал его портрет. Волевой подбородок, короткая стрижка и усталый взгляд. Букет живых цветов, аккуратно возложенный чьей-то заботливой рукой на могилу, дополнял картину общей беды. То было кладбище для военных.
– Как похож, словно живой, – проговорил Матвей, утирая невольно проступившую скупую слезу. – Ты ж, сынок, рисовать любил, а я тебя в самбо. Портрет на памятнике из твоего альбома взят. Прости, если что не так было, Каляка-Маляка.
Дрожащей от волнения рукой, Матвей прикоснулся к лику на надгробии.
И тут из-под обелиска что-то блеснуло.
Маргарита Вассаби
г. Москва
Шляпка
Прыжок был потрясающий – я парила как сказочная птица, возникшая из неизвестности, перед лобовым стеклом электропоезда. Я хотела этого театрального эффекта, как штриха мозаики в калейдоскопе впечатлений, для того, чтобы наполнить свой мир мелочами, каждая из которых, рисуя единую картину, была бы яркой и незабываемой. Но где же моя голова? Ощущение не из приятных: голова отделилась от моего тела и куда-то отлетела, а вместе с ней и умение здраво мыслить, хотя в этой своей способности я сомневалась всегда. И ещё я ощущаю, как жутко мне мала эта новенькая шляпка, которую я купила два дня назад в ГУМе. Но, если бы я купила её на размер больше, она могла бы слететь с моей головы при моем великолепном прыжке, и мой тщательный подбор костюма от нижнего белья до шляпки – всё в тон, всё в гармонии, мог кардинально нарушиться. И это бы меня очень расстроило. Так как, если вдруг я потеряю своё мироощущение, а мне придётся лежать обнаженной, и я уже не смогу на себе ничего поправить, тогда вот шляпка и будет тем акцентом, по которому можно делать заключение о том, какая женщина перед вами, а при наличии шляпки даже допустимо отсутствие нижнего белья. Она одна может указать на вкус, благородство и интеллект любой незнакомки. И еще тот факт, что я ощущаю эти обволакивающие тиски моей шляпки, подтверждают интересную теорию о том, что можно ощущать часть себя и на расстоянии, будь то палец, нога или даже голова. По тоннелю промчался поезд – как интересно, от головы идет импульс: я получила его с гримасой отвращения на моем лице от смрада грязных носков, наверно, голова лежит очень близко к платформе, так как коэффициент моего рвотного рефлекса очень велик.
И, несмотря на то, что я определённо скучаю по своей пропавшей голове, я ей благодарна за то, что сейчас она от меня еще достаточно далеко: платье, в случае естественной реакции головы на гнусные запахи, останется чистым. Аромат духов Шанель Шанс, пришедший от девушки, простучавшей каблучками по платформе, щедро окутал мою голову и шляпку романтичным эфирным облаком и на некоторое время подарил иллюзию торжества благородного благоухания.
Оказывается, я здесь не одна – нога упирается в чьё-то тело. Мои руки через кружевные перчатки ощущают мужские бицепсы. Интересно, он давно здесь, только бы не заметил, что я сейчас не совсем в форме, может, ему отнюдь не симпатичны женщины без головы. Может, он спит, ведь обидно – вовсе не реагирует на моё присутствие, даже глаза не открыл хотя бы из любопытства. Я поняла, боится, наверное, что попрошу помощи, так нет же, дудки. У меня правда была к нему одна просьба, но раз он такой бука, я и сама справлюсь – я найду свою голову. И я не ошибусь, так как только моя голова ценит и умеет носить так органично дополняющую её шляпку, а потом можешь меня умолять на коленях, я не позволю тебе приблизиться ко мне даже на расстояние вытянутой руки.
Эти крысы, снующие вдоль моего тела, как они меня раздражают. Но не хотят же они меня съесть, в самом деле. Что за неразборчивое чревоугодие! Никакой эстетики. Ладно, главное, я уверена, что моя голова цела и не разбилась ни обо что твердое на этих рельсах или шпалах, иначе, наверное, я не так ощущала бы размер моей шляпки.
Если эта тварь справа – жирная крыса откусит мне палец, пропадет вся красота, которой я добивалась во всем, бегая по магазинам, подбирая свой умопомрачительный наряд. Кружевные перчатки на руках меня не спасут. Если бы я знала, то захватила бы крысиного яду в театральной сумочке. Боже мой, кто это такой огромный – его шаги отдаются во всем моем теле. О нет, крысы не бывают таких размеров, даже любой диггер это подтвердит. Где же моя голова? С её помощью я могла бы лучше его рассмотреть. Лёгкая, приятная музыка полилась неведомо откуда.
«Вы мне нравитесь».
Неужели эта фраза относится ко мне? И кто так бесцеремонно поднимает меня? Мне было удобно, я ждала, когда найдут мою голову – вот, собственно, и все, что мне было необходимо сейчас.
Я вас правильно поняла? Вам что, нравятся такие как я, у которых отсутствует голова? Хотя нет, мне неинтересны ваши симпатии, кто бы вы ни были. Мое платье под цвет кружевных шёлковых чулок может помяться, если вы будете меня таскать туда-сюда. И не дай вам бог куда-нибудь меня унести: ведь меня могут не найти, и я никогда больше не воссоединюсь с моей головой, а я решительно не хочу навсегда с ней расстаться, не ощутив себя снова прекрасной и желанной! Положите меня на место, мерзкое животное.
Музыка зазвучала с большей силой, и я уже кружусь в вальсе – меня держат чьи-то лапы, и моё тело в неприкрытых местах соприкасается с шерстью. О, если бы только моя голова была на месте, её возмущению и отвращению не было бы предела. Кто это меня щиплет за бока и ягодицы и шипит, как змея: «Он тебе оказывает великую честь. Тебя ведет в танце крысиный король». А, вы ревнуете крысиные невесты, сегодня правлю балом я, потому что я необыкновенная – я без головы, и это положительно сейчас отличает меня от многих, и от вас в том числе: полное отсутствие разумных мыслей для подавления инстинктов и рефлексов, ха, в этом даже что-то есть. Я смогу вжиться в образ королевы крыс. И почему это не случилось со мной раньше? Эй, поосторожнее, мне больно падать – всё здесь такое грубое и твёрдое.
Куда же вы? Даже такую добычу, как я, бросили, эх вы, а еще король называется, хоть и крысиный. Я уж возомнила, что здесь, в этой сырости и мраке, могут жить настоящие рыцари, познавшие лишения и закалившиеся в них, которые не бросают своих дам, посередине танца на произвол судьбы. Все как всегда и везде!
Поделиться книгой: