Аэростат. Воздухоплаватели и Артефакты

Здесь дело совсем в другом. Остальные дуэты, равно как и другие коллективы, замкнуты в «этом» мире; они поют и играют про бытовой, насквозь придуманный мир, который школа и остальные средства информации навязывают нам с детских лет, и говорят: все обстоит вот так, и по-другому не бывает. Это как в романах и телевизионных сериалах: вы люди, а значит, вам положено думать вот так, чувствовать вот так и покупать вот здесь; шаг влево, шаг вправо – расстрел.

А это полная и абсолютная ложь. И именно на долю Cocteau Twins выпало напомнить нам о реальном мире, не поддающемся коммерческим бытовым уравнениям. О чувствах и ощущениях, не вписывающихся в учебник кастрированной бытовой псевдореальности. О «той удивительной стране, где полным-полно чудес, но нет их объяснений»{53}[4].

Они напоминают нам о том, что мы значительно больше и чудеснее, чем нас обучили думать о себе.

Их мелодии – чудо, которое мы все забыли. Когда они поют, кажется, что эти мелодии мы знали с колыбели, но вот как-то не вспоминали, а когда слушаем – вспоминаем, и оказывается, что мимо нас чуть было не прошел целый мир, целая вселенная, наполненная неизъяснимой тайной, которая по праву принадлежит нам, если мы удосужимся о ней вспомнить.

Робин Гатри

И если мы действительно их услышим, наша жизнь выйдет за грани дозволенного и вернется на свой истинный путь тайны и восхищения.{54}

И вспомню еще раз Джона Рональда Руэла Толкиена: «Мир этот необъятен, глубок и беспределен; его моря безбрежны и звезды неисчислимы; его красота зачаровывает, но опасность подстерегает на каждом шагу; он наполнен радостью и печалью, которые острее меча. Счастливцем может считать себя тот, кому дано войти туда, но язык путешественника не в силах описать все богатство и необъяснимость этой страны. И пока он там, ему опасно задавать слишком много вопросов, чтобы ворота не закрылись и ключи от них не были потеряны»[5].

Для меня эти слова точно подходят к музыке Cocteau Twins – и лучше не скажешь.{55}

Леонард Коэн

(Cohen, Leonard)

«Нас достигли новости о небритом и мрачном канадце, чье каждое слово наполнено восхитительным декадансом. Голос его такого низкого регистра, что некоторые животные, вероятно, просто не способны его услышать. В словах его песен такая законченность и незыблемость, как будто они кропотливо вырублены из мрамора. Он глубок как Милтон и мрачен как Джон Леннон. Его песни обнаруживают красоту во всем, как будто он собирает необработанные алмазы.

Тех, кто еще не слышал о Коэне, легко опознать – они до сих пор заняты веселой повседневщиной: танцуют, смеются и ходят по магазинам; но обращенные уже превратились в другую породу. Они сидят по домам, закрыв лампу шарфом, отгораживаются от дневного света тяжелыми портьерами и пьют мятный чай, обсуждая поэзию Лорки, – а песни Коэна тихонько сопровождают разговор. Прибыл Темный Рыцарь, и все предстало в новом свете».{56}

Леонард Коэн – канадский поэт, певец и писатель. Он родился в 1934 году, смешно сказать – он на 2 года старше Элвиса Пресли. Его первая книга стихов вышла в 1956 году, первый роман – в 1963-м, но ему хотелось петь песни, и он переехал в Америку.

LP «Songs of Leonard Cohen», 1967

В 1967-м вышла его первая пластинка «Песни Леонарда Коэна». Широкой публике его песни показались недостаточно бодрыми, и в Америке альбом не имел коммерческого успеха, зато в кругах любителей произвел настоящий фурор. В Англии он провел в чартах более года. Правильно говорят: «В своем отечестве пророка нет». Добавим: не очень-то и хотелось. Коэн вообще всегда был склонен к уединению и депрессии – и это нисколько не умаляло его славы, а только добавляло к его репутации сумрачного гения, говорящего вслух то, о чем другие боятся и подумать.{57}

Так вот, в Вене есть десять прекрасных женщин;Там плечо, на которое Смерть приходит плакать;Там фойе с девятью сотнями оконИ дерево, куда голуби прилетают, чтобы умереть;Там кусок, вырванный из утра, –Теперь он выставлен в галерее мороза –Возьми этот вальс…В Вене есть концертный зал,Где тысячи людей обсуждают твои губы;Там есть бар, где ребята перестали разговаривать,Потому что блюз приговорил их к смерти;Кто это карабкается к твоему портретуС полными ладонями свежесрезанных слез –Возьми этот вальс,Он много лет умирает без тебя.Я буду танцевать с тобой в Вене;Я буду выглядеть как река;Дикий гиацинт на моем плечеИ мой рот в росе твоих бедер;И я похороню свою душу в записной книжке,Где фотографии и мох;И я отдамся потопу твоей красоты,Своей дешевой скрипке и своему кресту –О любовь моя – возьми этот вальс,Теперь он твой, и кроме него ничего не существует.{58}

LP «Death of a Ladie’s Man», 1977

За его карьерой следили с особым вниманием. Он редко говорил на публике, но, когда это случалось, всегда делал это с мрачным юмором.

Он редко записывался, но песни его раз от разу становились все шире и универсальнее – и он никогда не упускал случая посмеяться над собой. Крайне редко выступал, но делал это пожимая плечами, с честностью, намекающей, что все мы участвуем в нелепом заговоре, но делаем это совершенно добровольно.

С 67-го по 94-й он выпустил десять альбомов, с каждым из них его репутация все упрочивалась. Женщины сходили и до сих пор сходят по нему с ума: они слушают его голос, и этот голос проникает прямо в душу.{59}

В 1994 году, после тура с альбомом «The Future», Леонард Коэн ушел в Ринзай-дзен – монастырь на горе Болди недалеко от Лос-Анджелеса, – стал монахом, принял японское имя Джикхан, что значит «молчание», и пять лет провел там в уединенной медитации.

В 2001-м он вернулся в музыку с самым лучшим своим альбомом «Десять новых песен». Ему как раз исполнилось шестьдесят пять лет.{60}

«Как писать песни?

Я до сих пор не могу оценить мистику этого процесса, но если бы я знал, откуда появляются хорошие песни, я бы чаще приходил в это место. Я не совсем понимаю, что это. Когда я вспоминаю, как начинала писаться та или иная песня, мне иногда кажется, что кто-то передал мне ее зерно. Это может быть что-то, увиденное из окна автобуса, или просто официант, который поставил передо мной чашку кофе.

И вдруг кажется, что мне что-то передано, момент – и я узнаю это. Что-то вдруг выпрыгивает из бессмысленного дня, в котором мы обычно живем, и сообщает твоему сердцу что-то, что очень важно. Что-то начинается, и вот тогда я достаю свою маленькую записную книжечку…

Популярная песня очень полезна. Она – саундтрек к ухаживанию, к потере, к любви, к мытью посуды, к разным делам. У нее есть реально утилитарный аспект. Вот это я и люблю в песнях: тот факт, что люди используют песни как сопровождение к важным моментам в своей жизни.

Когда молодые авторы спрашивают у меня совета, как писать песню, я говорю им только одно: если вы проведете с песней достаточно долгое время, она сдастся, она появится. Но достаточно долго – это значительно больше, чем можно себе предположить. Это совсем не неделя-другая. Это не месяц и не два. Это даже не обязательно уложится в год или два. Если вы хотите, чтобы к вам пришла песня, с ней, может быть, придется провести годы».{61}

Каждый раз, когда я слушаю песни Леонарда Коэна, я чувствую, как мне прибавляется скромности. Они заставляют тебя не только упасть на колени, но еще и смеяться – а это уже шок! Многие писатели осмеливались подойти к краю сознания и заглянуть в зияющую бездну, но мало тех, кто, встав на этот край, начинают хохотать при взгляде в пропасть. Это действительно божественная комедия!

Очень мало людей находятся там, где ходит Коэн. Как бы темно ни становилось, с ним ты все равно чувствуешь, что красота – это истина. Он создает что-то прекрасное из этой тьмы. Он находит во мраке оттенки, которые выглядят как яркий цвет. И его песни подходят к любому этапу твоей жизни. Юношеский идеализм? Есть. Разрыв отношений? И это есть у него. Не можешь смотреть на мир и ищешь что-то высшее, что поможет тебе прорваться? Есть. В простой, казалось бы, песне – великие мечты и великие идеи. Он – наш Китс, наш Шелли и наш Байрон. В его языке есть что-то из иного мира.

Он подлинный автор песен, это его работа. От его песен не возникает ощущения: «Просыпаюсь я сегодня утром, а в голове у меня красивая песня»; нет, у него это: «Я долго ждал, когда она сложится». Кажется, что он ждет, пока Бог пройдет по комнате.

Он ждет – правильной рифмы, правильного слова, живого слова.{62}

Сестры Коллинз

(Collins, Shirley & Dolly)

{63} Когда – что случается не так уж часто – речь в печати заходит о Ширли Коллинз, то ее называют не иначе как «первой леди английской народной музыки» и «национальным сокровищем». И есть за что. Ее пение, кажется, вне времени, в нем нет ничего современного, она словно поет из глубины веков, как будто записи каким-то образом сделаны много сотен лет назад, и когда ее слушаешь, почему-то знаешь без тени сомнения: именно так это и поется по-настоящему.{64}

Вы можете спросить меня: а что тут такого особенного? Вроде все просто. По музыке слышно: сидят две бабульки – одна поет, другая играет на каком-то музыкальном ткацком станке – и всех-то дел. На самом деле сестры Коллинз были совсем не бабульками, а молодыми и энергичными особами, а их ни на что не похожая музыка – это синтез древней традиции и воистину стахановского труда.

Ширли Коллинз, 1958

Как-то получилось так, что сестры Коллинз с раннего детства были связаны с самой что ни на есть народной музыкой в самом подлинном смысле этого слова. «Мы с Долли были так далеки от популярной музыки, что то, что наши записи стали известными, похоже на чудо. Ведь наша музыка непроста для восприятия; я удивлена, что кто-то вообще покупает наши пластинки».

А пластинки покупали, и еще как. По странному стечению обстоятельств появление сестер Коллинз совпало с модой на старину в среде тогдашних хиппи. «Я никогда не была хиппи – и никогда не выносила их псевдодетской наигранной жеманности. Моя Англия – это Даниэль Дефо, Хогарт, Блэйк. Мои песни растут из долгой и подлинной традиции, в них – ясное видение прошлого, их корень в реальной жизни. И я чувствую, что благодаря нашему с Долли сельскому происхождению я – связующее звено между прошлым и сегодняшним днем».{65}

LP «Love, Death & the Lady», 1970

Воспитанная на подлинных сельских песнях, Ширли решила узнать: а что же народ поет в других краях? Любовь к гармонии свела ее с легендарным собирателем народной музыки Аланом Ломаксом (Alan Lomax). Ширли – человек серьезный – вышла за него замуж и провела год на юге Соединенных Штатов как его партнер и секретарь, записывая пение разных дедушек и бабушек в американской глубинке (в частности, именно они открыли великого блюзмена Миссисипского Фреда МакДауэлла (Fred McDowell)). Потом Ширли развелась, вернулась домой и начала записывать народные песни, знакомые ей с колыбели, с разными замечательными музыкантами; сестры даже записали один альбом вместе с Incredible String Band.

Репутация Ширли Коллинз была настолько безупречной, что в 1969 году ее вместе с патриархом британской народной музыки Юэном МакКоллом (Ewan MacColl) и любимцем фирмы «Мелодия» певцом Питом Сигером (Peter Seeger) даже пригласили в Москву на слет молодых социалистов.{66}

Любимец фирмы «Мелодия» Пит Сигер

И кстати, о сестрах. Хотя пела из них двоих именно Ширли и все обычно говорят только про нее, это, с моей точки зрения, не очень справедливо. Ее сестра Долли, сторонившаяся всякой известности, была грандиозным талантом. Именно она являлась автором многих аранжировок песен Ширли – ведь Долли много лет изучала музыку под руководством известного композитора Алана Буша (Alan Bush), одним из учеников которого был, кстати, широко известный ныне Майкл Найман (Michael Nyman). Ширли говорила: «Аранжировки Долли могут совершить чудеса с любой песней». Но если Ширли по профессиональной необходимости много времени проводила в Лондоне, Долли это было совершенно чуждо. К концу 1960-х она поселилась в покинутом двухэтажном автобусе, стоящем посередине сельского поля, и изучала искусство игры на антикварном флейтовом органе XVII века. И именно этим внешне простым, но удивительно правильным звукам песни сестер обязаны большой частью своего очарования.{67}

Алан Ломакс

Поет патриарх британской музыки Юэн МакКолл

Время шло, и музыка сестер Коллинз становилась все более популярной в среде ценителей. Да и сама среда росла как на дрожжах: за вторую половину 60-х количество клубов, где игралась народная музыка, выросло в Англии с тридцати до четырехсот. Это не ускользнуло от внимания прогрессивной фирмы звукозаписи Harvest. Желая взять быка за рога и припасть губами к источнику драгоценного нектара, «Harvest» упросила сестер записать для них сюиту народных песен, недавно спетую ими на мегапопулярном шоу святого подвижника английского радио Джона Пила (John Peel). Получившийся альбом «Гимны в Эдеме» (Anthems in Eden) вызвал настоящую сенсацию среди знатоков и ценителей. Ничего подобного в народной музыке еще не бывало.{68}

Джон Пил

И правду сказать, ни на что не похоже. Особый (можно даже сказать, «по-хорошему антикварный») звук этого альбома – дело рук молодого энтузиаста Дэвида Мунро (David Munrow), ставшего впоследствии одним из главных авторитетов английской «ранней музыки» – так принято называть музыку, играемую особыми специалистами старинными приемами на старинных инструментах.

Для создания подлинного колорита Ширли пришло в голову пригласить на запись ансамбль Дэвида Мунро Early Music Consort Of London. И все будущие звезды аутентичной музыки приехали в студию, нагруженные крумхорнами, сакбутами, ребеками, виолами и клавесинами. Им было интересно.

Крумхорн

Их интерес нетрудно понять – обычно им приходилось играть музыку по старинным нотам, а тут они могли применить свои навыки в сочетании с подлинной традицией. Сработало блестяще.{69}