Система и личность

В психоорганическом процессе общества извечно существует проблема мнения и здравого смысла, истины и лжи, справедливости и несправедливости. Общество логично или импульсивно?

Ответ на данный вопрос следующий: необходимо констатировать, что здравым смыслом становится то, что мнение обозначает как единственную силу, то есть фактически все мы подчиняемся здравому смыслу силы, а не силе здравого смысла.

Благодаря своей конкретной силе одно мнение достигает первенства над другими группами, узаконивает свой принцип, который становится законом, то есть связывает[17].

Этимологическая, социально-историческая и психологическая основа закона представляет собой главное мнение определенной группы, обладающей биологической властью, властью числа, придающего форму закона своему мнению по отношению ко всему остальному. Законы изменятся, когда к власти придет другая сила, которая создаст, в свою очередь, другие законы. К сожалению, необходимо констатировать, что именно сила массы обеспечивает превалирование власти над другими группами информации или процессами формализации и предоставляет возможность накладывать обязательства на всех остальных.

Ум выбирает массу или масса выбирает ум?

Не важно, насколько это правильно, но факт насилия влияет на исторический детерминизм. Таким образом, необходимо быть очень внимательными и ответственными, обращать внимание прежде всего на то, что не является по праву приоритетным в определенном историческом детерминизме. Если субъект прав, это совсем не значит, что он будет признан. Необходимо обладать технической изворотливостью, учитывая давление и значение того факта, что мнение других людей, составляющих массу, может в любой момент аннулировать истинное.

Совсем необязательно, что человечество пойдет по пути прогрессивного развития. Это лишь возможность.

Глава вторая

Поглощение личности стереотипом

2.1. Цивилизация потребительства

Социологические исследования свидетельствуют о том, что, в сущности, наша цивилизация превратилась в цивилизацию буквенного потребления, поскольку на судьбы людей уже влияют не целостные события, а обрывки слов, простые звуки. Вот уже несколько десятилетий нашу цивилизацию называют цивилизацией потребления, в которой поведение индивидов (особенно наиболее цивилизованных) сводится исключительно к таким лишенным функциональности действиям, как приобретение, использование и предметное потребление благ. Причем благ, не ведущих к внутренней наполненности и, следовательно, к росту, развитию, а направленных на самих себя.

Суть цивилизации, или общества потребления, заключается в том, что ее субъекты посвящают себя объектам массового потребления и инструментализируются последними. Кока-колу пьют не потому, что испытывают жажду: важно, что человек пьет кока-колу, потребляет именно кока-колу. В этом – точный смысл цивилизации потребления: действие, жизнь, мышление, суждение опираются исключительно на служение объекту, не являющемуся в силу каких-либо внутренне присущих ему свойств более ценным или лучшим по сравнению с другими объектами. Просто он изначально заявлен, условно обозначен как приоритетный среди других: реализация через этот объект обеспечивает первенство (даже если в реальности никакого первенства нет), дает возможность в результате оказаться «в рамках», «в форме», «на уровне» принятого стереотипа[18] или кодекса поведения.

Главное здесь в том, что все действия индивида, все его «вещи» (автомобиль, дом, счет в банке, социальный имидж и т. д.) направлены на пользование личностью. Следовательно, реальной ценностью и целью становится объект, а все субъективное, очевидно, отклоняется.

Типичным следствием этого становится лень, самонадеянность, интеллектуальный регресс.

Итак, сегодня масштабы деятельности цивилизации потребления исключительно широки, особенно с учетом впечатляющего развития сектора услуг, в котором информация является наиболее выгодным бизнесом. В самом деле, не нефть, не зерно, не вода, не плоды земли или человеческого труда определяют богатство, но оно поддерживается, направляется и обуславливается информацией.

Было бы великолепно, если бы информация опиралась на ценности, открытия, сообщения о действиях, совершенных человеческим умом; фактически же сегодня средства информации не стремятся освещать внутреннюю жизнь человека, как, например, это происходило вплоть до XX века. Это не значит, что тогда жили лучше, чем сейчас. Тем не менее в то время информация сообщала о самых важных вещах, которые в наибольшей степени служили становлению человека, предоставляя ему или по крайней мере желая предоставить возможность для достижения наибольшего успеха. При этом и способность работать руками, и создаваемые объекты оставались на втором плане, поскольку в обществе ощущалось стремление к поиску того, чего мог бы достичь определенный модус ума человека, некоей дисциплины, науки, философии.

Сегодня вся информация аккумулирует, аккуратно ранжирует нас в соответствии с заранее определенными официальными установками и статистическими данными, в которых на первом месте возвышается вещь, объект, а человек оказывается зависимым от него, поруган в своем достоинстве личности автономной, отличной от прочих, высшей. Сегодня сила и действенность личности определяются только ее соответствием статистической данности объектов. Другими словами, превосходство человека зависит от его информированности об уровне и образе потребления; нет информации, стимулирующей развитие высших дисциплин, наук, морали.

Сегодня молодые люди знают, что родители – такие же люди, как и другие, и как таковые могут подвергаться обсуждению. Но в условиях ставшего относительным значения всех общественных институтов молодые люди фактически не пользуются надлежащим образом этим огромным благом, а попадают в удивительно сложную, продуманную, мастерски скомпонованную сеть, отлаженную менеджерами, психологами, людьми, имеющими богатый опыт в бизнесе. Эту сеть можно ассоциативно определить как сеть работорговцев.

В современной системе есть нечто, напоминающее рынок рабов прошлого, где небольшая горстка людей распоряжалась жизнью масс. Сегодня же в условиях абсолютной физической свободы культивируются внутренние рабы, которых создают потребительские марки сигарет, шоколада, попкорна, напитков, обуви, джинсов, определенного типа сережек, особенной стрижки, определенного способа нанесения макияжа и т. д. Молодежь покидает семьи, избавляется от многих кодексов и стереотипов, но безропотно, чуть ли не с фанатичным трепетом заглатывает все, что ей навязывает данная система. Молодые люди готовы пойти на любую крайность ради получения доступа к этой тщательной «элементарности» (миру потребительства), которая, по сути, блокирует их изнутри, превращая в своих рабов.

Сравнительный анализ привычек, манеры одеваться, говорить, двигаться многих сотен молодых людей различной национальности, расовой принадлежности выявляет суть понятия «поглощение личности»: молодые люди отождествляются друг с другом внешне, тщательно скрывая при этом свои внутренние проблемы, которые в действительности терзают их. Но как только кто-нибудь из них отважится сказать: «Мне плохо, я больше не могу…» – он слышит издевательский ответ: «Ну и болван! Выпей-ка кока-колы, покури травки…» Таким образом, происходит оглупление субъекта, выхолащивание его активности, низводимой до банальности так, что он больше не ощущает кризиса.

В настоящее время в музыке молодые люди проживают свое естественное стремление к активному действию, исключающее практически любой сексуальный стереотип. Сегодняшняя молодежь приняла с величайшей относительностью соматическую феноменологию секса, чтобы вложить себя в активное действие, эмоциональные моменты которого целиком и полностью переживаются молодыми людьми через музыку. В музыке – от рока до возрожденного григорианского пения – можно наблюдать как дьявольские разгулы, насильственную шизофрению, так и мистически возвышенное, духовное единение, сублимированные внутренние ностальгии. В психологии молодежи преобладают индивидуализм и ценностное лидерство. В музыке молодой человек проживает все свои устремления: словно бы так он сотворил себе психологическую вселенную.

Некогда религиозные деятели, вступая в церковный мир, отрекались от своих ценностей и посвящали себя служению духовности, чем и достигали протагонизма; францисканец в бедности и смирении в действительности обретал превосходство перед лицом всего остального мира. Собственной бедностью он словно бы утверждал свое положение избранного, самого умного: лишенный тех средств, которые питают обыденное, заблаговременно отстраненный от мира, чтобы преодолеть смерть и отождествиться с трансцендентной духовностью, он уже был под сенью Бога, сокровенный Богу. В каждом священнослужителе живет гордость, многократно превосходящая гордость мирян. Прикрываясь абсолютистской идеологией религии, он становился судьей, который изучил всех прочих. Так же и молодой человек взбирается на узкую вершину, баррикадируется в этой «музыкальной церкви» и оттуда типизирует, формулирует свои подходы и диалоги, которые составляют эпицентр его лидерства.

Музыка затрагивает душу молодого человека, в ней он переживает эмоции, секс, волю, протагонизм, надежду. Все это определенным образом связано с ритуалом, литургией и представляет собой символизм, который поощряет в молодом человеке стремление к первенству. Если даже молодежь этого не знает, все обстоит именно так. Они творят метафизическую революцию, сконцентрированную не на бытии, а на образе, на чем-то отличном и чуждом, на символе единства и психического превосходства. По-своему они проживают моменты трансцендентности, с головой погружаясь в незримый мир. В определенном смысле они лгут точно так же, как священнослужитель, устраняющийся от мира и пасующий перед действительностью. Молодой человек превращается в миссионера внутри некоего механизма, которого никто не имеет права судить, спасается в этом музыкально-идеологическом мистицизме и таким образом сам себя вознаграждает. Он избегает сравнений, не подвергает себя обсуждению, передергивает экзистенциальную игру; даже между собой молодые люди не изучают друг друга, не проверяют себя; каждый сам по себе, но при этом все объединены этим музыкальным мистицизмом, в котором никто не стремится понять другого. Замечу, что подобное характерно и для психологии наркоманов, больных СПИДом и т. д.

Спонтанная организация этих групп вокруг оглушающей музыки, курения и т. д. структурирует посредственность, поверхностность, в которой молодой человек все больше отрывается от своего внутреннего мира. Определенная манера слушать музыку, носить самую некрасивую футболку, самые рваные джинсы, серьгу в ухе или в носу представляет собой не что иное, как попытку обозначить себя в качестве первого среди хаоса.

Эта тщательно разработанная в лучших традициях работорговцев стратегия вместо насилия над физической свободой, как было принято в те времена, меркантилизирует чистый внутренний мир молодежи всего земного шара. Но молодые люди не позволяют себя обсуждать, потому что, выделяясь из общего ряда, они теряют свою общность с молодежью всего мира, при этом они не отдают себе отчета в том, что попались в сеть рынка, в высочайшей степени продуманную устрашающе гигантскую паутину. Таким образом, именно эта часть молодежи является вожделенной целью операторов мирового рынка, крупных международных корпораций. Ибо в мире не счесть всех тех, кто не растет, кто беспрерывно тратит деньги на покупку всяких пустяков, на которые они в действительности расходуют собственную личность; именно они – рынок потребления и объект зарабатывания денег. Поэтому, наряду с анализом потребительства в сфере коммерции, следует отметить, что в реальности оно затрагивает важнейшие чувства внутреннего мира человека, и особенно молодого человека, в руках которого – наше будущее.

Решение этой проблемы возможно, но прежде всего необходимо распознать те столь многочисленные ситуации манипулирования, которые мы считаем победными, но которые на самом деле смертоносны для личности индивида. Идентифицировав такую ситуацию, тот, кому это действительно небезразлично, должен привести себя в соответствие с текущим моментом и предусмотреть возможность для прогрессивного самоутверждения там, где возможно побуждение-действие.

2.2. Личность и стереотип

Наряду с этим обнаруживается более сложная и тонкая проблема, которая уточнялась в течение многих веков социального развития: поглощение личности стереотипом.

Под стереотипом следует понимать связующий фактор, конфигурирующий и предписывающий поведение и отношения в рамках какого-либо общественного института, закона, религии, любой общественной группы. В результате сплочения людей под воздействием этого фактора возникают профессиональные объединения, в основном это касается свободных профессий (от адвоката до каменщика), внутри которых устанавливаются мощные моральные подкоды (определяющие кодекс чести, признаки принадлежности к группе, правила выбора или отвержения групп и т. д.).

Как только возникает ситуация, в которой вследствие установления равновесия силовых точек тот или иной стереотип определяется как побеждающий, все члены сформированного им объединения начинают считать, что они одерживают победу. И наоборот, когда стереотип терпит поражение, его приверженцы ощущают себя проигравшими.

В качестве примера можно вспомнить, как человек приобретает статус, если его партия выигрывает, и становится ничтожен и мелок, если она проигрывает. Нормально это или нет – неважно. Проблема заключается в том, что, оказавшись в рамках системного расклада, наша изначальная сила, способность достигать самозащиты и самоопределения безвозвратно уничтожается. Например, если индивид оказывается во враждебной ситуации и вверяет себя исключительно адвокату или прокурору, суждениям соседей и друзей, это означает, что он уже сверг сам себя с единственной победоносной точки, которую жизнь вкладывает в сердце каждого человека.

Стереотипы надо использовать, а не вживаться в них, принимая за высшие цели нашего существования, ибо все они – факторы обезличивания человека. Истинным объектом рынка любого стереотипа, типа поведения, вида культуры, захватывающих сегодня лучшую часть молодежи, является поглощение личности.

Люди словно оказались продуктом, ответственность за который несут не только они. Это происходило веками, принуждая всех к соответствию бумаге, в результате чего была аннулирована способность взглянуть на все по-новому.

Взглянуть на все по-новому означает, что, даже если бумага предписывает одно, индивид способен отделять себя от того, чем является этот кусочек бумаги. Но если с помощью этих бумаг человека загоняют в угол и цивилизация зажимает его в тиски, то нормальным становится то, что рабы – представляя огромную массу, наделенную властью гегемонии бумаги, – превращаются в палачей, объединяющихся против индивида. Индивид одинок, но множество порабощенных становится палачом подворачивающихся под руку людей, чем компенсирует свою фрустрацию, обусловленную необходимостью в свою очередь подчиниться бумажно-цифровой системе, кодирующей уровень потребительства, отмеренную долю индивидуальности и талончик на часть жизни, которую дозволено иметь каждому. Это показывает, насколько мы обогнали домыслы о внушающем ужас Большом Брате[19].

Памяти о самобытном, онтическом начале человека больше не существует. И проблема некоммуникабельности тоже является одним из элементов, предусмотренных системой. Известно, например, что, кроме языка тела, существует и язык манеры одеваться. Каждый индивид своей манерой одеваться передает некое послание, что может способствовать расширению коммуникативных возможностей человека. Но, когда человек, даже желая отличаться от других, использует все время одни и те же способы общения, он остается, в сущности, жестко привязанным к постоянно используемому одному-единственному коду. Он неизбежно фиксируется в роли человека-сэндвича[20], готового к употреблению любым другим человеком.

Эту ситуацию можно разрушить только изнутри, отталкиваясь от самобытности каждого индивида: надо лишь вернуться к внутрисущностному единству действия, уловить собственную виртуальность и последовательно раскрывать ее в повседневно разворачивающихся событиях исторического процесса.

Нельзя утверждать также, что за происходящее в государстве (или метасоциуме) несет единоличную ответственность только его глава: находясь в рамках системы и будучи таким же рабом, как и все, он тем не менее вынужден действовать как хозяин. Он вовсе не свободен в своих намерениях: ему приходится командовать, приказывать, организовывать, выносить приговоры, но его выбор определяется действующей безальтернативной моделью.

Итак, руководитель боится подчиненных, а подчиненные боятся руководителя, но и те и другие составляют вместе некий модуль системы. Это напоминает кнопку включения и регулятор громкости на компьютере – их значение может показаться несопоставимым, но в синергическом целом они представляют собой одно и то же. Так же руководитель и подчиненные есть следствия одного и того же начала, совращающего и роботизирующего их всех.

Поразительна безликость этой эпохи, особенностью которой является широчайший спектр услуг. Если пятьдесят лет тому назад, путешествуя по миру, можно было встретить разный опыт, разный образ жизни, разные типы психологии, то сейчас, на какой бы континент ты ни отправился, везде встретишь тот же язык, ту же музыку, те же ботинки, те же брюки: все унифицированы, одинаковы в стереотипе, обезличившем сегодня людей нашей планеты, и не обнаруживается разнообразия.

Все индивиды стали частью замкнутой цепи, где они сами собой являются массмедиа – читают их, им верят, их создают, поэтому бесполезно пытаться найти вину других. Любое решение рождается в глубинах априорности уникального и неповторимого внутреннего мира человеческого существа.

Необходимо вернуться к самим себе, идентифицировать себя в согласии с моральными законами великой жизни и выстраивать себя ежесекундно, используя абсолюты рынка и системы, никогда не доверяя им[21].

Глава третья

Семья как инкубатор социальной делинквентности и эротической дисфункции

3.1. Истоки асоциального поведения

Несмотря на беспрестанные усилия общественных институтов и органов правопорядка установить норму как функцию диалектической множественности, человек, превосходящий норму, упорно приводит себя в действие, постоянно расшатывая любые устоявшиеся каноны поведения. Если оставить в стороне фактическую тщетность любых полицейских, юридических, политических и филантропических ухищрений, направленных на упреждение аномальных всплесков насилия, то огорчают постоянные насмешки, которым подвергаются педагогика и психология.

Общепринятой составляющей современной человеческой цивилизации является нескрываемое признание аномального насилия одним из устоев общественного устройства. Зачем нужны ключи, замки, железные решетки, бронированные сейфы и двери, судьи, полиция, охранные системы и т. д.? Воровство и немотивированное насилие есть самые мощные двигатели универсальных мер предосторожности, предпринимаемых экономикой и культурой.

Любое исследование агрессивности и преступности всегда определяет их мотивы в социальных условиях, которые в действительности являются скорее катализатором этих явлений, нежели причиной. Кроме того, чтобы более точно объяснить возникновение этой социальной аномалии, недостаточно проанализировать только скопления фрустраций и невыполненных обязательств (в сфере образования, культуры, типичной семьи, социального обеспечения, борьбы с наркотиками или малолетней преступностью). Опасный асоциальный элемент зарождается и формируется в аффективном ядре семьи.

Под аффективным ядром семьи я подразумеваю любой фактический контекст, из которого ребенок попадает в общество. Еще точнее – это люди (один или несколько), служащие для ребенка в возрасте от трех до девяти лет первичными объектами аффективного вложения.

Большинство взрослых, полагая себя образцом поведения для своих детей, видит свое педагогическое предназначение в создании феодально-вассальной зависимости для них с целью компенсации собственной неполноценности. Поэтому именно семья становится своеобразным инкубатором делинквентности, преступности и агрессии. Процесс инкубации может длиться часами или годами, формируя определенную энергетическую ситуацию. Таким образом, инкубация – это процесс переориентации и обусловливания некоей изначальной энергетической формы через морфогенез эгоистической структуры субъекта с искажением его индивидуальной природной интенциональности. Во многих семьях скрытые страхи и фрустрации рождают чувство вины перед детьми, вынуждая воспитывать в них превосходство над окружающими, что семантически детерминирует детей на нанесение оскорбления тем, кто оказывается ниже на социальной лестнице[22].

Все наши кодексы и модели поведения способствуют развитию инфантильности, этого чудовища, которое уклоняется от какой бы то ни было ответственности. Борьба с властью, наркотиками, деньгами, сексом, идеологией и так далее – всего лишь алиби необразованных ученых, прикрывающее бесполезность их исследований. От лона до колыбели, от материнских рук до школьного образования – одних людей постоянно настраивают против других.

Эта проблема должна быть первостепенной для всех крупных психологов, которые при условии тщательного и осторожного ее изучения, в том числе с использованием семантического поля, смогут при необходимости идентифицировать этиологию симптомов, особенно делинквентных акцентуаций, и информировать о них непосредственные «инкубаторы» (родителей и родственников) и социальные службы, занимающиеся детьми (детский сад и начальную школу). Крупные психологи обязаны расследовать психические процессы, структурирующие феномен агрессивности в развитии ребенка. Как бы честно и усердно ни выполняли свои обязанности судьи, священнослужители, врачи, преподаватели, политики, писатели, их всегда уравновешенные суждения впоследствии регулярно опровергаются упрямством внешнего феномена, постоянно меняющего маски. Почувствовать в личности самодвижущееся начало и распознать даваемые ей средой опоры, точки силы – вот в чем заключается работа подлинного психолога.

Онтопсихологическая школа, которая создала собственную систему познания, отличающуюся от общепринятых подходов к анализу психической деятельности и социальных нравов, предлагает использовать ее всем психологам, желающим познать человека в его «здесь и сейчас». Кроме того, хорошо бы каждому родителю или взрослому члену семьи научиться не упускать нить такого исторического действия, которое гарантирует экзистенциальный успех.

Постоянный анализ разнообразных психических проявлений, провоцирующих возникновение экзистенциальных проблем, показывает, что семья в современном обществе не является окончательной целью индивида. Неизменным требованием становится постоянное, непрерывное формирование себя в любом контекстуальном действии как ответ на внутренний зов, побуждающий и торопящий исполнить насущную задачу, который ни с чем не спутать, – тем же, кто не ощущает его, угрожает тоска или болезнь. Целостное развитие личности должно быть рациональным и точным.

3.2. Роль родителей в формировании детей

Жаль, что эротизм в человеческом сознании, как и в его практическом применении, утратил свою здоровую природу и способность к внутреннему контакту. И все-таки, согласно порядку природы, сексуальная потребность в своей безмятежности и чистоте способствует индивидуальному и коллективному росту. В сексуальной жизни – брачной и внебрачной – люди касаются друг друга, подавая партнеру знаки, разрешающие дотрагиваться до себя. Но в силу своей незрелости люди оперируют только знаками, не причащаясь к таинству наслаждения, дарованного природой для развития интеллектуального потенциала. Если два Ин-се не вступают в контакт друг с другом, то они не открываются и, следовательно, не реализуют себя в экстазе, не оправдывая ожиданий природы и человека.

Нацеленность на наслаждение детерминирует также ответственность за совершаемое действие. Корень наслаждения всегда произрастает из открытого, творческого действия. Чтобы дети стали деятельными участниками общества, им особенно необходимы взрослые, реализовавшие себя в наслаждении. Напротив, наблюдаемый стереотип жертвенного поведения родителей часто порождает у детей стремление к реваншу и отмщению или же неуважение к жизни.

Внутренняя бессознательная (а иногда и открыто проявляемая) неудовлетворенность родителя предопределяет психоаффективное программирование ребенка, который смещает стремление к восстановлению внутреннего равновесия с помощью насилия с закрытого контекста (внутрисемейного) на контекст открытый (социальный). Побудительная сила потребности способна собирать воедино и унифицировать определенные психические и органические процессы. Психологический и онейрический анализ случаев выраженных делинквентных и преступных наклонностей, разногласий между родителем и ребенком, взаимосвязей между бессознательной структурой родителя (или исполнителя его роли) и фактической реакцией на нее малолетнего ребенка или повзрослевшего отпрыска показывает, что именно семья являет собой рассадник аномального и асоциального программирования.

Для предотвращения подобного необходимо вмешательство психотерапии в двух направлениях:

1) обязательно анализировать процессы, протекающие в бессознательном индивида и его семейной среды с помощью онтопсихологической методики. Бесполезно лечить тюрьмой внешние проявления феномена, оставляя неприкосновенными скрытые причины, его порождающие;

2) способствовать последовательному эгоцентризму действия, стремясь извлекать из него максимум удовольствия и объясняя, что любой педоцентризм[23] должен всегда быть относительным. Дети должны быть производными экзистенциального действия, совершенного творческой личностью, для которой дети или семья являются значимым событием, но не целью.

Вот тогда дети окажутся нужными самим себе и будут нацелены на эгоцентрическую и социальную проекцию самих себя. Если же настаивать на семейном долге и возводить на пьедестал преданность и самоотречение во имя детей, то дезорганизуется конечный замысел (человек) и усиливается социальное отклонение. Хороший пример подает нам природа: дерево всегда заботится о самом себе, давая при этом плоды и семена; животное заботится о продолжении рода как средстве собственного наслаждения. Все заставляет думать, что значимость семьи, детей напрямую зависит от того, насколько они согласуются с рациональной и организованной экспансией личного эгоцентризма конкретного взрослого человека: только так можно сохранить абсолютную неповторимость ребенка, а также гармонию и единство личности родителя.

Все мои исследования психологических предпосылок проявлений патологической агрессии и делинквентности свидетельствуют о том, что они обусловлены сверхвознаграждением и предпочтением ребенка в аффективной атмосфере семьи со стороны взрослого, выполняющего функцию матери, избравшего малыша в качестве бессознательного реванша за свои фрустрации (порожденные недостатком эротических переживаний и неудачами в социуме). Проблема в том, что любой преступник в детстве всегда был предметом большего аффекта, нежели другие.

Глава четвертая

Монитор отклонения и этика жизни в декалоге Моисея

4.1.

До сего момента я избегал высказывания своего отношения к морали. Как только человек устраняет все препятствия, мешающие заглянуть ему внутрь себя, перед ним начинает отчетливо раскрываться Ин-се – это вечное послание, сопровождающее его существование, – и он ясно предстает перед самим собой. Сбросив с себя тяжесть груза всего, что замутняет его прозрачность, человек интуитивно прозревает и познает себя.

Итак, речь пойдет об этике жизни. Этика жизни есть путь, зов, самодвижение Ин-се. Сегодня распространены различные типы морали, но я имею в виду не только мораль всевозможных групп или идеологий. Очевидно, что каждая из них представляет собой некий более или менее функциональный для своей группы или своего контекста modus vivendi[24], но ясно и то, что из него нельзя извлечь некую универсальную структуру, которая могла бы стать разумной, твердой опорой, – единую для всех людей. Я говорю об этике, подчеркивающей относительность исторического права.

У каждого государства – свои законы. Известно, что любое государство, раса, политическое сообщество, идеологическая общность обладает собственными кодексами поведения, усовершенствованными некоей властной группой, которая затем представляет волю всех тех, к кому этот кодекс относится и чью деятельность регламентирует.

C позиции здравого смысла современного общества сегодня не нужно определять степень справедливости базиса кодекса, регулирующего некий определенный контекст, по его соответствию фундаментальной первичной или вытесненной природе человека. Как только закон создан, обнародован, он должен соблюдаться. То есть предполагается, что после издания он должен быть всем известен, а значит, исполнен. Следовательно, идеология в своем юридическом проявлении фактически стала эффективной диктатурой над индивидуальной и общественной психологией. Однако для ума, привыкшего взмывать ввысь с великими порывами трансцендентностей жизни, подобная ситуация не представляет проблемы и не становится кризисной. В определенном смысле между всяким кодексом и духовным миром человека, единолично делающим его достойным или навеки проклятым в своем одиночестве, лежит пропасть.

Тем не менее, если заняться поиском кодекса – «ключа», кодекса универсальной референтности, то можно обнаружить таковой в иудейско-христианской культуре, в частности в десяти заповедях. Существуют тысячи нюансов и вариантов, но, как бы то ни было, кодексом высшей референтности (то есть наиболее общей категорией, которая затем категоризирует все остальное, в том числе и различные противоречия) с 2500 г. до н. э. и до наших дней остается декалог Моисея в различных изложениях. Анализируя религии, я пришел к выводу, что все они, с их противоречащими друг другу интерпретациями, могут быть сведены к этому базисному кодексу.

Заповеди были представлены Моисеем, получившим этот закон от различных афро-азиатских народов, особенно месопотамской культуры, интуитивно уловившим и соблюдавшим его. Моисей был не только военачальником, но и выдающимся знатоком древней и современной ему египетской культуры. Особенно хорошо он мог быть знаком с утерянными для нас историческими сочинениями и жизнеописаниями таких цивилизаций, как халдейская, шумерская, хеттская, а также с их космогониями, то есть с ученым наследием, восходящим к десятому тысячелетию до нашей эры.

4.2.

Сегодня в западной системе ценностей иудейско-христианская культура стремится выступать в качестве идеологического основания любой морали.

В этой редукции, которую, безусловно, можно принять как синтез общего образа жизни, и надо воспринимать заповеди Моисея. Они следуют после преамбулы, подтверждающей власть Бога и его право провозглашать закон для всех своих подданных («Я Господь, Бог твой»), в следующем порядке.

1. Да не будет у тебя других богов пред лицем Моим;

2. Не поминай имени Господа, Бога твоего, всуе;

3. Помни день субботний, чтобы святить его[25];

4. Почитай отца твоего и мать твою;

5. Не убий;

6. Не прелюбодействуй[26];

7. Не укради;

8. Не произноси ложного свидетельства на ближнего твоего[27];

9. Не пожелай жены ближнего твоего;

10. Не пожелай имущества ближнего твоего.

Этот закон был обнародован в момент совершенно очевидного вмешательства внеземной цивилизации или, в нашей терминологии, монитора отклонения планетарного масштаба. В самом деле, библейское описание свидетельствует, что народ боялся этого невидимого Бога, дававшего о себе знать лишь голосом.

Оставим в стороне тот факт, что Бога нельзя увидеть; если бы он был видим, он был бы уже не Богом, а феноменологической редукцией, следовательно – ничем.

Бог есть вечная сущность, претворяющая себя в каждом акте, не являясь ни одним из них; то есть это до такой степени «чистый акт», что он не поддается описанию ни феноменологически, ни в каких бы то ни было пределах мысли или логики, поскольку как только он оказался бы конфигурированным в той или иной модальности – феноменологически, интеллектуально, сенсорно, энергетически или космически, – то сразу бы ограничился неким периметром, неким пределом, и, следовательно, мы получили бы «ничто». Бога невозможно видеть, слышать или осязать… Бог просто есть. Говоря о Боге, я имею в виду «сущностное начало, которое активизирует все, что фактически существует здесь и где бы то ни было».

В те времена еврейский народ, как и прочие, поклонялся многим богам, то есть был обычным языческим народом.

На мой взгляд, в язычестве был ряд позитивных аспектов. Во-первых, в памяти языческого народа были живы деяния правителей и героев, способствовавших своими делами и подвигами благосостоянию социума; следовательно, их мифологизация означала не только память, но и пафос, стимул для всех тех, кто продолжал движение человечества вперед.

Во-вторых, еще памятно было вмешательство внеземных цивилизаций, во всяком случае, наиболее благотворных; возможно, тогда людям еще был открыт доступ к познанию других, иначе организованных земных цивилизаций, контакт с которыми позднее был прерван.

И, наконец, в-третьих: пока человек не обрел свое сущностное ядро – всеохватное Ин-се, ему приятно было возвышать различных богов, словно сакрализируя разные аспекты своего ума, героизма, силы, интуиции, красоты, детства и благодати. То есть деяния богов неизменно представляли собой мифологизацию позитивных для человека, вознаграждающих его событий. Для каждой ценности, функциональной человеку, создавалось отдельное божество. Кроме того, многочисленность богов обеспечивала множественность возможностей становления, множественность индивидуаций, стремящихся, впрочем, к единому сущностному основанию.

В самом деле, несмотря на множество богов, язычество имело, однако, некую высшую редукцию, в качестве которой для одних выступал рок, для других – хаос, для третьих – Зевс или Хронос и т. д. Как бы то ни было, язычество олицетворяло становление, историческую диалектику человека на этой планете, причем различным божествам соответствовали различные события из жизни человека – экстаз или застой, рождение или смерть. Кодекс правил, составивший позднее десять заповедей, был чрезвычайно важен даже в эпоху язычества, хотя и выражался иначе.

Возвращаясь к библейскому повествованию о том, как Моисей впервые представил народу скрижали закона, мы читаем: «Весь народ видел громы и пламя, и звук трубный, и гору дымящуюся; и, увидев то, народ отступил[28] и стал вдали. И сказали Моисею: говори ты с нами, и мы будем слушать, но чтобы не говорил с нами Бог, дабы нам не умереть»[29].

Что это, правда или вымысел? Если это вымысел, то единственной его целью является подтверждение для потомков чуда откровения и власти ужасающего величия Господа. Если же это правда, то можно предположить, что «громы» – это атмосферные электрические разряды, «звук трубный» – звук ионных двигателей огромного аппарата, предназначенного для межпланетных перелетов. «Пламя» и «гора дымящаяся» – описание выброса в атмосферу отработанного топлива. Народ изображен «пораженным страхом». Я знаю, что существо, находящееся перед лицом того, что определяет как «Бога», ощущает экстаз, силу, радость. И наоборот, угнетающий страх, беспокойство обусловлены присутствием чего-то «чуждого», «отличающегося от привычного», воспринимаемого организмом как деструктивное.

Быть может, Моисей искренне поверил во все это, но библейское описание, в сущности, чересчур «механистично» и будто продиктовано чем-то из глубин мозга, чего стараешься избежать. Я хочу показать вам закон, изложенный в декалоге, сначала через призму монитора отклонения – точно так, как он воспринимается всеми, а затем уже через призму Ин-се – так, как он ощущается сердцем.

Преамбула закона: «Я Господь, Бог твой» в «механистичной» интерпретации предстает как спекулярная индукция монитора отклонения внутри парасинапсических процессов мозга и означает: «Нет никого, кроме меня, ты – ничто. Я хозяин, отец, Я тебя сотворил, Я тебя и уничтожу». То есть перед нами – категорический императив чуждого, порождающий и составляющий «Сверх-Я» – как психологическое, так и историческое.

Следовательно, это что-то прибывшее и установившееся извне, к нему неприменим диалектический подход, оно лишь диктует: «Подчинись, ибо я, безусловно, над тобой!» Здесь мы имеем дело с проприоцептивным познанием[30], не отраженным точным образом сознанием по причине навязчивого давления инструкций, которые исходят от внедренных диапозитивов, определяющих идеологические формы поведения.

Первая заповедь: «Да не будет у тебя других богов пред лицем Моим», – означает: «Ты ничего не должен чувствовать, не должен прислушиваться к интуиции, к собственным эмоциям, советам других… Ты должен слушать только то, что Я изрек, предначертал или явил. Любые твои мысли, фантазии ничего не стоят. Ничто не ценно и не авторитетно вне сказанного Мною. Любая твоя мысль или деяние, не высказанные Мною, есть грех: если ты совершишь его, это будет означать, что ты против Меня, и тогда Я прокляну и уничтожу тебя и твой род до третьего колена». Другими словами: «Не чувствуй, не слушай! Есть Я, и этого достаточно!»

Вторая заповедь: «Не поминай имя Господа, Бога твоего, всуе», – то есть: «Непозволительно перепроверять Мои слова, обдумывать их. Подчиняйся! Подчиняйся как вещь, подчиняйся как мертвец. Я не идея, которую ты можешь изучать или критиковать. Любая логика и любая этика исходят только от меня. Сказанное и предписанное Мною не подлежит пониманию, обсуждению или изучению, у тебя нет для этого ни силы, ни власти, ни возможности».

Третья заповедь: «Помни день субботний, чтобы святить его», – то есть: «Помни о соблюдении всех обычаев, стереотипов, масок, традиций, всех моих предписаний и того, что все исполняют. Тщательно соблюдай все, что соблюдали твои отцы! Ты не можешь позволить себе отличаться от других! Святи мои праздники, потому что эти праздники установил Я! И их должно соблюдать так, а не иначе!» Другими словами: «Ты должен всегда иметь единую с другими форму и быть точным в повторении. Ты должен только повторять и учиться повторять с верой!»

В этой морали нет места для субъективности.

Первые три заповеди представляют собой связь организмического с категорией «Сверх-Я», ее императивным статусом. Человек не может думать и действовать самостоятельно, отдав эти функции на откуп своего «Сверх-Я»: если оно разрешит, он может действовать, если нет – не может.

Дальнейшие заповеди касаются отношений с другими людьми.