Отца кремировали, а урну с прахом боевые товарищи привезли в Нижневартовск. Попрощаться. Поминки справляли тихо, но два дня: то один из отцовских друзей зайдёт, то другой; ещё дня три офицеры похмелялись, банились в директорской баньке, а когда уехали, то оказалось, что урну, в суете, забыли за телевизором.
Женька не знал, что делать дальше с этой невзрачной коробкой, а Ирина, по случаю поминок, так запила, что толком ничего и не соображала.
Женька воспринимал всё происходящее, как сон. Страшный, бесконечно повторяющийся…
А тут еще случилась эта ночь.
Ирина долго не гасила свет и несколько раз уходила из дому — к соседям, за новой бутылкой. Наконец, когда Женькин мозг погрузился в спасительный мрак, он почувствовал, что рядом с ним шевелится что-то большое и жаркое. Женька попытался вскочить на ноги, но жар обрел очертания большого голого тела, и он услышал торопливый шепот Ирины:
— Ой, какой же ты сладкий… Весь в него… Ты теперь совсем большой и меня не будешь обижать, — Ирина суетливо сдернула с Женьки трусы. — Совсем большой…
Женька широко открыл глаза и увидел две огромные груди, упершиеся ему прямо в лицо. Машинально он обхватил Ирину за её большое, ещё крепкое тело…
Случилось.
Ни испуга, ни особого удовольствия Женька не испытал. Молодой организм чутко реагировал на инициативы пьяной бабёнки, и с каждым её новым наскоком ощущения Женькины становились всё острее и глубже.
Заснуть ему удалось только под утро, в это время года ничем от ночи не отличавшееся.
Проснувшись, Женька сразу поймал на себе испуганный взгляд протрезвевшей Ирины. Он не стал ничего говорить, торопливо собрался в школу — и вовремя. Буквально через пять минут под окном раздался сигнал автомобиля, и Женька выбежал из дому, натягивая на ходу шапку и рукавицы.
Из школы он пришёл пешком, чуть раньше обычного. Ирина просидела в своей комнате до глубокой ночи. Женька ворочался с боку на бок, пытался заснуть, пока не услышал странный звук из комнаты Ирины.
Он заглянул в её комнатку — Ирина выла, уткнувшись лицом в подушку.
Женька подошел и положил ей руку на плечо.
— Прости меня, прости, родимый! — развернулась к нему всем телом Ирина, и из её ночной сорочки непроизвольно вывалились две огромных самаркандских дыни. — Сука я, блядь, сволочь! Бог меня накажет, но нет у меня никого на белом свете, кроме тебя, Женёк!
Женька, как завороженный, потянулся губами к запретному плоду…
Отец пришел поздно ночью.
Женька понял, что это он, и не хотел открывать глаза. Ему было стыдно. Можно было попытаться вскочить и побежать за помощью к маме… К маме?
Женька открыл глаза.
Ирина разбросала телеса по перине и счастливо храпела.
В её храпе была такая мощь, что ни один «Катерпиллер» не рискнул бы жалко тявкнуть рядом. Под переливы всхлипов и стонов Женька тихо собрался, выгреб из Ирининого кошелька всю наличность, взял из-за телевизора урну с отцовским прахом и вышел на улицу.
Сырой мороз залепил обе ноздри, и дышалось с трудом. В снежном крошеве мелькали люди-телогрейки и грохотали по кольцевой неутомимые самосвалы. Аэропортовский автобус Женька вычислил легко, и водитель, которому он махнул рукой, тут же затормозил и открыл дверь.
Автобус был служебный, возил в аэропорт лётчиков, механиков и прочую обслугу, многие пассажиры были Женьке хорошо знакомы.
— Сюда иди, — услышал он зычный голос и сразу признал в этом голосе Володю Андрианова.
— Кто рано встает, тому тёлка дает! — похлопал Андрианов по плечу Женьку и усадил с собой рядом на сидение. — Ты куда намылился? — шепнул он ему на ухо и строго поглядел Женьке в глаза.
Врать Андрианову было преступлением, и Женька признался:
— В Хиву.
— А, — понимающе кивнул головой Андрианов. — Там сейчас тепло. И дыни!
— Не в этом дело, — очень спокойно возразил Женька. — Мне надо отца похоронить, — он достал из сумки коробку и показал ее Володе: — Они урну привезли и забыли…
— Ни хера себе, — пробормотал Володя и, к вящему Женькиному удивлению, бегло перекрестился.
Они помолчали, а затем Андрианов вновь шепнул:
— А школа?
Женька молча пожал плечами.
— Ирина знает?
— Да, ну её на х-й! — совершенно по-взрослому отрубил Женька.
Володя внимательно посмотрел на парнишку и согласно кивнул головой:
— Возможно, ты и прав. Идеализм — это лёгкая стадия идиотизма, — произнёс Андрианов своё любимое изречение и многозначительно умолк.
Автобус подкатил к аэропорту, и все стали вываливаться из салона.
— Как же ты туда будешь добираться? — задумчиво переспросил Андрианов, глядя Женьке в глаза.
— Доберусь до Сургута. А там — на поезде до Ташкента, а дальше я дорогу знаю. Мы с отцом ехали из Ургенча в Ташкент.
— То есть, вопрос решен окончательно?
— Вы, дядя Володя, помогите мне — до Сургута! — вцепился в рукав лётной курточки Женька.
— Не суетись под клиентом, — буркнул Андрианов и высадил Женьку в мороз.
Они прошли в контору, и Андрианов усадил парня пить чай в компании с напомаженными диспетчершами. Сам он отправился за полётными документами и приказал никуда не отлучаться. На секунду у Женьки мелькнула мысль, что Володя пошёл звонить в школу, директору, но он отогнал от себя эту глупость.
Андрианов не мог предать.
Минут через тридцать Володя вернулся и повёл Женьку в сторону лётного поля.
— У меня сегодня были другие планы, но учитывая ваш нелёгкий маршрут, сэр, я взялся слетать в Сургут. Заодно проведаем замечательную во всех отношениях дамочку из парикмахерского салона.
— Спасибо, дядя Володя! — вздохнул радостно Женька.
— Обещай мне три вещи, парень, — Андрианов остановился у вертолета, достал из кармана пачку денег и протянул Женьке. — Обещай мне, что ты вернёшься. Что когда похоронишь отца, то поплачешь и за меня. И что когда вырастешь — вернешь мне бабки! Сумма тут немалая — пятьсот рублей.
— Обещаю, — сухо ответил Женька и крепко пожал протянутую руку.
— Ну, тогда: — «Гюрза пошёл.»
Андрианов сдержал свое обещание.
В Сургуте он передал Женьку в руки очаровательной начальницы смены. Бабёнка долго делала испуганные глаза и пыталась возражать, но Володя так нежно взял её под локоток, что через пару минут она вернулась к Женьке и лишь покачала головой:
— Задал ты нам задачку, товарищ Чкалов.
Андрианов еще раз крепко пожал руку Женьке и отправился в парикмахерский салон.
— Тебе сколько лет? — спросила начальница смены.
— Шестнадцать, — не моргнув глазом соврал Женька.
— Паспорт давай, — протянула она руку к Женьке.
— Нет у меня ещё паспорта, — ужаснулся этой мысли Женька.
— Так как же ты назад-то полетишь? — сердито глянула на него бабёнка. — Вот, Володька, охламон! Туда-то я тебя посажу на рейс, а обратно — кто тебя в самолёт пустит?
— Мне там паспорт выдадут! — уверенно возразил Женька. — Всё будет хорошо.
— Моё дело — сторона, — буркнула начальница, — но если будут проблемы с обратным перелётом — вот тебе телефон, спросишь Таню Власову!
Глава третья. Ноев ковчег
Муравьи не прочь побаловаться. Остановившись перед товарищами, муравей поднимается, возможно выше, на всех шести ногах и начинает мелко дрожать. Один-два муравья приближаются к нему с раздвинутыми челюстями (мандибулами) и делают несколько угрожающих движений. Далее в игре остаются двое. Они начинают бегать друг за другом (инициатор обычно убегает), иногда устраивая короткие схватки. Потом — отпускают друг друга, и погоня продолжается. После окончания игры партнеры долго чистятся рядом.
— Везучий ты! — радостно доложила Татьяна. — Полетишь спецрейсом. Прямо в Ташкент!
В самолет грузили какие-то железяки, ящики, бочки.
Технари потихоньку провели Женьку к стоянке. Штурман уместил мальчишку в крошечном пространстве, оставшемся в салоне после загрузки контейнеров. Было холодно, и Женьку укутали в тёплые одеяла. Через полчаса транспортный «Ил-18» вырулил на взлётную полосу. Согревшись под многослойным покрывалом, Женька уснул как убитый.
Во сне Женька видел верблюда.
Верблюд подмигнул и сам подставил седоку свою широкую спину. Женька взлетел пушинкой и удобно уселся между мягкими, обвисшими горбами.
Фотограф сделал снимок.
Вокруг верещали Женькины дружбаны, но верблюд не обращал на них никакого внимания. Он с необыкновенной важностью зашагал по улочкам Хивы, вышел на трассу и тут же оказался у КПП военного городка. К вящему Женькиному удивлению, городок был абсолютно пуст — ни солдат, ни офицеров, ни вертолётов. На хоздворе громоздились штабеля каких-то ящиков. Верблюд переступил через бетонный забор, и Женька увидел, что это совсем не ящики, а цинковые гробы. Они высились серой громадой посреди жёлтой пустыни, а по ним носились полчища рыжих муравьев. Из покосившегося сарая ползли по песку в сторону канала огромные белые амуры, но бетонное русло рукотворной речки было сухим, и рыбины рвали животы о камни, жадно хватая воздух пересохшими ртами.
Женьке смертельно захотелось пить.
Верблюд переступил через колючую ограду и оказался возле автомата с газированной водой. Женька протянул руку к холодной шипучке, но верблюд опередил его. Он прихватил стакан своими огромными губищами, жадно втянул в себя всю воду и выщерил в лицо Женьке огромные грязно-жёлтые зубищи.
Штурман разбудил Женьку, дал ему горячего чаю, бутерброд и спросил как бы невзначай:
— Так ты — Володи Андрианова сын?
Женька быстро сориентировался и кивнул головой:
— Ага.
— Батю любишь?
— Еще бы, — кивнул Женька.
— А что ж с ним не остался? За мамкой соскучился?
— Соскучился, — пробормотал Женька, и штурман, поглядев на него, искренне поверил в сказанное.
Самолёт неспешно пересекал пространство огромной страны.
Два раза садились на промежуточные аэродромы для подзагрузки, перекусывали, заправлялись. До места назначения добрались без приключений и приземлились на рассвете.
Однажды Женька, Ирина и отец уже были в Ташкенте.
Они приехали сюда за отцовскими документами по пути из Хивы в Нижневартовск.