– Она назвала его капризным стариком. – Служанка закрыла глаза. Было очевидно, что эти слова крайне смущают ее. – Сказала, что он слишком интеллектуально ограничен и эмоционально искалечен, чтобы суметь честно воспринимать реальность. – Она выпаливала слова так быстро, как только могла. – Вот что она ему сказала… злые несправедливые слова. – Мисс Брейтуэйт с вызовом посмотрела на Питта. – Хотелось бы знать, где бы она была, если бы солидные джентльмены, такие как мистер Парментер, не предоставляли ей возможность работать на них?
– Не знаю. Что еще вы слышали? – вернул ее к теме разговора Томас.
Губы свидетельницы напряглись.
– Мисс Брейтуэйт, я понимаю, что вам противно повторять ее слова и что вы совершенно не разделяете ее мнение, – подбодрил ее суперинтендант.
Женщина посмотрела на него благодарными глазами и с горечью в голосе произнесла:
– Ну, еще она назвала его духовным трусом, торгующим суевериями и сказками, потому что ему не хватает отваги признать истину.
– Действительно, весьма неприглядная ссора, – заметил полицейский, ощущая в груди свинцовую тяжесть. – И вы слышали, как он повел мисс Беллвуд на площадку?
– Наверное. Я старалась не вслушиваться. Их… их разговор не предназначался для чужих ушей, сэр. Я нагнулась к ящикам и начала укладывать в них белье. A шагов их я не слышала, потому что пол коридора и площадки закрыт ковром. Потом она негромко вскрикнула, послышался какой-то удар, и тут она закричала.
– Какие же слова она произнесла?
– Я… я не знаю, теперь я не уверена в этом, – попробовала вывернуться служанка, однако ложь была прямо-таки написана на ее лице. Вспомнив про чай, она аккуратно поставила чашку на стол возле себя.
– Так что же она сказала, мисс Брейтуэйт? Не сомневаюсь в том, что вы сможете вспомнить ее слова, если постараетесь.
Свидетельница промолчала.
– Вы не хотите, чтобы полиция узнала правду о том, что здесь произошло? – настойчивым тоном произнес Питт.
– Ну, нет, конечно… но…
– Так что же вы слышали – настолько неприятное, что скорее постараетесь выгородить своего хозяина, чем повторить эти слова?
Теперь служанка была уже глубоко испугана.
– Нет… я… вы виноватите меня, сэр, a я ничего плохого не сделала!
– Что вы слышали, мисс Брейтуэйт? – проговорил Томас мягким тоном. – Лгать полиции или скрывать свидетельства и вправду нехорошо. Это превращает вас в соучастницу того, что произошло.
Его собеседница явно пришла в ужас и полным страха голосом воскликнула:
– Я ни в чем не участвовала!
– Так что же вы слышали, мисс Брейтуэйт? – повторил Питт.
– Она произнесла: «Нет… нет, преподобный!» – прошептала женщина.
– Благодарю вас. И что вы после этого сделали?
– Я? – Мисс Брейтуэйт удивилась. – Ничего. Их ссоры меня не касаются. Закончив укладывать белье, я принялась прибирать в комнате. А потом услышала, как мистер Стендер крикнул, что в доме случилось нечто ужасное, и я, конечно, отправилась посмотреть, что случилось, как и все остальные…
Она безрадостно посмотрела в глаза суперинтенданта, и голос ее осекся:
– …и увидела, что мисс Беллвуд лежит на полу в холле.
– А где находился преподобный Парментер?
Служанка совсем притихла, опустив сложенные руки на сведенные вместе колени:
– Не знаю. Дверь в кабинет была закрыта, так что, наверное, он был у себя.
– Вы не столкнулись с ним в коридоре?
– Нет, сэр.
– И не видели там кого-нибудь еще?
– Нет… нет, я никого не видела.
– Благодарю вас. Вы существенно помогли мне. – Питту хотелось услышать от этой женщины нечто совершенно другое: какие-нибудь факты, делающие убийство менее вероятным, однако он жестко надавил на нее, и она рассказала ему всю правду – какой понимала ее.
Поднявшись наверх, он допросил Стендера, камердинера Парментера, который рассказал примерно то же самое. Он отряхивал костюм в гардеробной и разобрал только отдельные слова ссоры, однако слышал, как ахнула Юнити Беллвуд, а потом, почти сразу, насколько он помнил, громко крикнула: «Нет, нет, преподобный!». А дальше уже миссис Парментер позвала на помощь. Слуга чрезвычайно не хотел давать подобные показания, однако понимал, что мисс Брейтуэйт слышала то же самое, и в конечном счете не стал увиливать.
Питт не мог больше оттягивать разговор с самим Рэмси Парментером, так как следовало услышать его собственный рассказ о происшедшем. Он страшился этого мгновения. Если священник станет отрицать свою причастность к трагедии, расследование будет необходимо продолжить. И ему, Томасу, придется шаг за шагом вытягивать из домашних каждую мизерную подробность, пока наконец отчаявшийся хозяин дома не будет загнан в угол тяжкими уликами, вне зависимости от его сопротивления неизбежному.
Если он сознается, дело пойдет быстрее, хотя и останется нелепым и неприглядным, несмотря на все постыдные и абсурдные подробности, против желания вызывающим сожаление у самого суперинтенданта.
Питт постучал в дверь кабинета.
– Войдите, – с идеальной дикцией ответил ему полный благосклонности голос. Этого следовало ожидать: сидящий в кабинете человек привык проповедовать в церкви. Более того, он мог вот-вот сделаться епископом.
Полицейский открыл дверь и вошел в комнату. Кабинет был отделан дубом и имел официальный вид. Левая стена его была заставлена книжными шкафами, а справа располагался большой дубовый стол. Окна в передней стене простирались почти от пола до потолка и были завешены тяжелой бархатной шторой, не совсем подходившей к индийскому, винного цвета ковру на полу.
Рэмси Парментер стоял возле камина. Он оказался старше, чем предполагал Питт, – и заметно старше Виты. Волосы его уже отступили со лба и поседели на висках. Правильные черты лица указывали на то, что в молодые годы этот мужчина был достаточно красив – спокойной, не вызывающей красотой. У него было внимательное лицо, подходящее мыслителю и ученому. Но теперь на нем лежала печать смятения и глубокого недовольства собой.
Представившись, Томас назвал причину своего появления в доме.
– Да… да, конечно. – Рэмси шагнул вперед и протянул ему руку. Странный жест для человека, замешанного в убийстве! Похоже, он не понимал этого.
– Входите, мистер Питт. – Священник указал на одно из вместительных кожаных кресел, находившихся в кабинете, хотя сам остался стоять спиной к огню.
Суперинтендант сел, просто для того, чтобы дать хозяину понять, что никуда не уйдет, пока не сочтет разговор завершенным.
– Не угодно ли вам, сэр, рассказать мне о том, что произошло между вами и мисс Беллвуд сегодня утром? – начал он. Было бы хорошо, если бы хозяин дома тоже сел, однако он, наверное, был слишком взволнован, чтобы оставаться в одном положении. Рэмси то и дело переступал с ноги на ногу, при этом не сходя с того места, на котором стоял.
– Да… да, – ответил он. – Мы ссорились, что, к несчастью, происходило между нами достаточно часто. – Губы его напряглись. – Мисс Беллвуд была большим знатоком древних языков, однако теологические воззрения ее трудно было назвать здравыми, и она настаивала на том, чтобы озвучивать их, прекрасно понимая при этом, что все в этом доме находят их оскорбительными… за исключением разве что моей младшей дочери. Трифена, увы, своенравна, и ей нравится считать себя самостоятельной в своих убеждениях… Хотя на самом деле ее легко может увлечь человек, обладающий присущей мисс Беллвуд убежденностью.
– Это, должно быть, было вам неприятно, – заметил Питт, следя за реакцией собеседника.
– Очень неприятно, – согласился тот, хотя на лице его не отразилось никаких эмоций. Свой гнев, если он и ощущал его, этот человек скрывал превосходно. Быть может, ссоры эти происходили так долго, что он просто привык к ним.
– Итак, вы ссорились, – продолжил Томас.
Священник пожал плечами. Он был явно расстроен, однако не проявлял никаких признаков тревоги, а тем более настоящего страха.
– Да, и достаточно яростно. Боюсь, я наговорил ей такого, о чем теперь сожалею… поскольку мы теперь лишены возможности достичь примирения. – Он прикусил губу. – Это очень… очень… нехорошо, мистер Питт, когда оказывается, что ты в гневе разговаривал с человеком в последние мгновения его жизни, и твои последние слова звучали в его ушах… перед… перед переходом в вечность.
Странные идеи для религиозного человека, высказанные без жара и даже без уверенности… Он искал подходящие слова, отбрасывая очевидные, с точки зрения Питта: не упомянул ни о Страшном суде, ни о Боге. Мало того, потрясение его являлось более глубоким, чем предполагал он сам. Если Рэмси действительно убил свою сотрудницу, как, похоже, считала мисс Брейтуэйт, то, возможно, он находился сейчас в состоянии внутреннего онемения.
И тем не менее суперинтендант читал на его лице только смятение и сомнение. Возможно ли, что священник изгнал ужас убийства из своей памяти и на самом деле ничего не помнит?
– Мисс Беллвуд вышла из этой комнаты в гневе, – громко произнес Томас. – Люди слышали, как она кричала на вас, или, во всяком случае, слишком возвышала голос.
– Да… да, в самом деле, – согласился Рэмси. – Боюсь, что и я разговаривал с нею не менее оскорбительным тоном.
– Где вы говорили это, преподобный Парментер?
Посмотрев на полицейского круглыми глазами, тот переспросил:
– Где говорил? Здесь… В этой самой комнете. Я… я подошел к двери, к самой двери… а потом… потом понял, что уговаривать ее бесполезно. – Он стиснул ладони в кулаки. – Я был настолько рассержен, что, боюсь, наговорил ей много такого, о чем буду потом жалеть. Затем… я возвратился к столу и сел за работу… во всяком случае, попытался это сделать.
– Так вы не выходили следом за мисс Беллвуд на лестничную площадку? – Питт с трудом изгнал недоверие из своего голоса.
– Нет. – В голосе священника прозвучало удивление. – Нет. Я уже сказал вам: я опасался того, что ссора примет необратимый характер, если я продолжу ее. Я находился в большом гневе. – Воспоминание исказило его лицо. – Временами эта молодая особа вела себя удивительно самонадеянно и дерзко.
Он вновь переступил с ноги на ногу, чуть отодвинулся от огня и продолжил:
– Однако в своем деле она была великолепным специалистом, невзирая на ограниченность мышления и влияние собственных, весьма эксцентричных предрассудков. – Он посмотрел в глаза Томасу. – Скорее, на мой взгляд, имевших эмоциональную, чем интеллектуальную природу. Что поделаешь – женщина, к тому же молодая… Было бы нечестно ожидать от нее большего. Собственная природа ограничивала ее, как и всех нас.
Полицейский внимательно смотрел на него, стараясь по внешности понять чувства, породившие столь путаную и своеобразную речь. То, что Рэмси не любил Юнити Беллвуд, было очевидно, однако похоже было на то, что он старался быть в отношении ее настолько честным и снисходительным, насколько позволяло ему эта неприязнь. И тем не менее в его поведении не ощущалось следов трагедии, как будто смерть сотрудницы все еще оставалась неведомой этому человеку. Тень убийства гораздо явственней лежала на обоих слугах, чем на их хозяине. Неужели Парментер и в самом деле полагал, что причины ученых недостатков погибшей что-либо значили теперь? Или таким образом он старался – хотя бы на время – забыть о своем ужасном поступке? Питту случалось видеть людей, искавших спасение от жуткой правды в тривиальных подробностях. Испытав тяжелую утрату, женщины подчас занимали себя едой или домашними делами… словно бы точное положение на стене какой-то там картины имело непреходящий смысл. Им казалось, что серебро должно было блестеть, как зеркало, ткань – выходить из-под утюга гладкой, словно стекло… Быть может, обращение к бесполезным подробностям помогает священнику забыть об истине?
– Где вы находились, когда услышали голос миссис Парментер, зовущий на помощь, потому что произошло нечто ужасное? – спросил Томас.
– Что? – удивился Рэмси. – Нет. Я не слышал ее. Пришла Брейтуэйт и сказала мне, что в доме несчастье, и я, естественно, вышел из кабинета, чтобы посмотреть, не могу ли чем помочь. Но, как вам известно, помощь уже была бесполезна. – Он, не дрогнув, посмотрел на собеседника.
– Итак, вы не выходили вместе с мисс Беллвуд из кабинета и ваша ссора не продолжалась на лестничной площадке? – уточнил тот, заранее зная, каким будет ответ.
Хозяин дома поднял довольно жидкие брови:
– Нет. Я уже говорил вам, суперинтендант, что не покидал кабинет.
– И что, по-вашему, случилось с мисс Беллвуд, преподобный Парментер?
– Не знаю, – проговорил Рэмси уже более резким тоном. – Могу только предположить, что она каким-то образом споткнулась, поскользнулась, потеряла равновесие… не знаю как. И вообще, я не слишком представляю, почему этим делом должен заниматься полисмен с Боу-стрит. Его вполне могут закрыть и местные специалисты… тот же доктор например.
– На лестнице нет ничего, обо что можно споткнуться. Там нет ковра, и все ступеньки в порядке, – заметил Питт, внимательно изучая лицо священника. – A Стендер и мисс Брейтуэйт оба слышали, что мисс Беллвуд воскликнула: «Нет, нет, преподобный!» как раз перед самым падением. И миссис Парментер видела, как кто-то уходил по коридору с площадки.
Рэмси смотрел на него, и ужас неторопливо вползал на его лицо, углубляя морщины вокруг носа и рта.
– Должно быть, вы не поняли их! – запротестовал он, заметно бледнея и с трудом выговаривая слова, словно язык и губы перестали ему повиноваться. – Это абсурдно! Вы полагаете, что это я… столкнул ее вниз? – Он судорожно глотнул. – Уверяю вас, мистер Питт, я считал эту особу самой докучливой, самонадеянной и бесчувственной женщиной, следующей весьма сомнительным нормам морали, однако я никоим образом не сталкивал ее. – Он вздохнул. – Более того, я вообще не прикасался к ней и не покидал эту комнату после нашего… разрыва.
Он говорил убежденно, со страстью, громким голосом и не прятал глаз от полицейского, однако был испуган. Страх был виден в капельках пота, выступивших на его лице, в блеске глаз, в том, насколько напряженным сделалось его тело.
Томас поднялся на ноги:
– Спасибо за потраченное на меня время, преподобный Парментер. Я должен поговорить с вашими домашними.
– Вы… вы должны выяснить, что произошло! – запротестовал Рэмси, сделав шаг вперед и остановившись. – Я не прикасался к ней!
Простившись с ним, Питт спустился вниз, чтобы найти Мэлори Парментера. Когда Брейтуэйт и Стендер поймут, что все дело полностью основывается на их показаниях, они могут вместе отозвать их, и тогда он останется ни с чем, кроме самого факта смерти и недоказуемого обвинения. И это в известном смысле может оказаться самым неудачным разрешением ситуации.
Суперинтендант пересек броский холл, из которого уже убрали тело Юнити Беллвуд, и нашел Мэлори Парментера в библиотеке. Тот смотрел в окно, по которому теперь барабанил весенний дождь, но немедленно повернулся на стук открывшейся двери. На лице его был написан вопрос.
Питт закрыл за собой дверь:
– Простите, что беспокою вас, мистер Парментер, но я не сомневаюсь в том, что вы согласитесь с тем, что я должен продолжить расспросы.
– Вполне понимаю вас, – нерешительно отозвался молодой человек. – Но не представляю, что могу сказать вам. Я не имею собственного мнения о том, что случилось. Все это время я находился в зимнем саду. После завтрака я вообще не видел мисс Беллвуд. Должно быть, она поднялась наверх, в кабинет, чтобы работать вместе с отцом, однако я не могу утверждать этого и не знаю, что произошло потом.
– Очевидно, они поссорились, как сказал преподобный Парментер и что подтверждают слышавшие ссору горничная и слуга.
– Это меня не удивляет, – ответил Мэлори, разглядывая свои руки. – Они ссорились достаточно часто. Мисс Беллвуд была слишком самоуверенна, и ей не хватало такта или понимания людей, чтобы воздержаться от выражения собственных мнений, которые следует называть в лучшем случае сомнительными.
– Вы не испытывали к ней симпатии, – заметил Томас.
Его собеседник резко поднял взгляд, обратив к нему карие глаза.
– С моей точки зрения, они были просто оскорбительными, – поправил он себя. – Но ничего личного я против нее не имел.
Похоже, ему было важно, чтобы Питт поверил в эти слова.
– Вы живете сейчас дома, мистер Парментер? – уточнил полицейский.
– Временно. Я скоро отправлюсь в Рим, чтобы поступить в семинарию. Я готовлюсь к принятию священного сана.
Молодой человек произнес эти слова с неким удовлетворением, однако наблюдая при этом за лицом собеседника.
– В Рим? – удивился тот.
– Да. Я не разделяю верований отца… как и отсутствия веры. Не хочу затрагивать ваши чувства, однако, на мой взгляд, англиканская церковь несколько сбилась с правильного пути. Теперь она кажется не столько религиозной, сколько общественной организацией. Такое решение стоило мне многих размышлений и молитв, однако я уверен в том, что Реформация была глубочайшей ошибкой. Я возвратился в Римскую Церковь[3]. Отец, естественно, не был доволен.
В данной ситуации Питт не мог сказать ничего такого, что не показалось бы глупостью. Он вполне представлял себе чувства Рэмси Парментера, когда сын явился к нему с подобной вестью. История раскола между двумя церквями – столетия кровавых гонений, проскрипций и даже мученичества – вошла в плоть и кровь народа. Всего несколько месяцев назад – точнее, в прошлом октябре – Томас сам имел возможность наблюдать вблизи за ирландскими политиками, увлеченными страстной ненавистью между двумя религиями. Протестантизму был присущ неизмеримо более критичный подход ко всему, вне зависимости от того, соглашаешься ты с его этикой или нет.
– Понятно, – проговорил суперинтендант мрачным тоном. – Едва ли можно удивляться тому, что вы находили оскорбительным атеизм мисс Беллвуд.
– Напротив, мне было жаль ее, – вновь поправил его Мэлори. – Прискорбно видеть, когда человеческое создание настолько сбивается с пути, что начинает считать, что Бога нет. Подобное мнение разрушает основания нравственности.
Он лгал. Это чувствовалось в резкости его тона, в быстро родившемся гневе в его глазах, в самой быстроте ответа. Как бы он ни относился к Юнити Беллвуд, жалости к ней этот молодой человек не испытывал. Либо он надеялся внушить эту мысль Питту, либо сам хотел поверить в нее. Возможно, он считал, что будущему священнику не следует ощущать гнева или осуждать кого-либо, тем более уже мертвого человека. Томас не хотел оспаривать основ морали, хотя возражение уже было готово сойти с его языка. Женщинам и мужчинам, нравственность которых основывалась на любви к человеку, а не на любви к Богу, имя было и есть – легион. Однако на лице Мэлори Парментера читалась некая преграда, делавшая обсуждение этой темы бессмысленным. Это было убеждение сердца, а не ума.
– Вы хотите сказать максимально дипломатичным способом, что мисс Беллвуд была особой сомнительной нравственности? – кротко спросил суперинтендант.
Мэлори был ошарашен. Он не рассчитывал на то, что ему придется отвечать, и откровенно не знал, что сказать.