Ветхозаветная библейская критика

Как и в человеческом творчестве, оно было бессознательно, точнее — подсознательно и сверхсознательно.

Чтобы понять это, надо предположительно представить себе: что пережили бы ветхозаветные писатели, прочитав новозаветные книги с их типологической экзегезой и наши святоотеческие и церковные комментарии к ним в том же типологическом духе? Надо допустить, что наличность ветхозаветного «покрывала» помешала бы им непосредственно узнать себя в новозаветном освещении. Но так как мистическая неодолимость ослепляющего покрывала в иудействе зависит от мистического же противления истинному Мессии, а в самих предвестниках последнего этого допустить нельзя, то мы и верим, что Дух Божий «отверз бы им ум разумети» собственные писания и они узнали бы себя в нашем разумении их, а потому и согласились бы, «образов сбытие зряще», что в своем прошлом, «в законе сений и писаний» они этого именно и хотели, но еще не знали, и не могли знать, что это сбудется в конкретной истории именно так, а не иначе, то есть не так, как это рисовала себе мысль древнего Израиля.

Но быть может, еще более удивились бы они, если бы мы раскрыли пред ними ту часть деталей, изречений и просто отдельных слов, через которые они подчас рисуются нам, по слову блаженного Иеронима, «не столько пророками, сколько евангелистами». Конечно, во всём этом ветхозаветные писатели были лишь вещими сердцем, подсознательными органами Духа Божия, Который возвышал, сублимировал их естественное вдохновение и, не нарушая их личной свободы, направлял их мысли и слова в русло той внутренней связи всех явлений мира, в которой прошлое таит и чревоносит в себе будущее, а, следовательно, и предзнаменует, символизирует его. А потому слова пророков, даже и помимо их воли и сознания, становятся типологическими, соответствующими типологической природе вещей в самом объективном мире. Типологическая экзегеза лишь открывает эту онтологическую типологию мироздания, поражает наше воображение, вдвигая нас как бы в систему взаимоотражающихся зеркал. После этого нам становятся понятными слова удивления Оригена перед особенными свойствами библейских писаний: «Я не думаю, — говорит он, — чтобы в законе и пророках была хотя одна черта, чуждая таинственного». Но эта таинственность, повторяем, не есть предумышленная, виртуозная игра в загадочность, как бы укрывающая привилегированные истины от серой толпы. Это естественная ветхозаветная немощность, религиозная недозрелость, немота языка и туманность зрения. Но устремлены они к Тому, Кто Сам есть «вещей Истина», подсознательно ориентированы на раскрытие этой Истины в Новом Завете. И уже отсюда после Пятидесятницы для нас ретроспективно выявляется «Евангелие» «в законе сени и писаний» и «евангелисты» в полуслепых еще пророках. Но эти великие ветхозаветные «слепцы», то есть лишь типологические тайнозрители грядущих откровений Нового Завета, теперь уже предварили нас в небесных ликостояниях вечного Царства Христова и узрели бывшие тайны «лицом к лицу» (1Кор. 13, 12). И теперь, конечно, они «едиными устами и единым сердцем» сливаются с нами, когда мы в песнопениях нашей земной церкви восторженно сочетаем «ветхая и новая» (см. Мф. 13, 52) в мистическую гармонию:

«В Чермнем мори	неискусобрачныя Невесты
образ написася иногда;
тамо Моисей, разделитель воды,	зде же Гавриил, служитель чудесе.
Тогда глубину шествова немокренно Израиль,	ныне же Христа роди безсеменно Дева.
Море по прошествии Израилеве, пребысть непроходно;	Непорочная по рождестве Эммануилеве пребысть нетленна.
Сый и прежде Сый,	явлейся, яко человек,
Боже, помилуй нас».

И когда наш уже не экзегет, а просто гениальный церковный поэт, Андрей, святитель Критский, аллегорически сопоставляет всю православно-церковную аскетику с образами Ветхого Завета, то и тогда далекие от него до кричащего контраста в конкретной истории герои Ветхого Завета с высоты явленного последним Царства Христова, конечно, также вторят ему: аминь, аминь!

Так торжествующе сочетаются наши научные библейские методы с нашей библейской верой.

VI

В заключение прошу, братие, в виду наступивших недель покаяния простить меня за, может быть, причиняемую вам духовную тревогу. Делаю это совершенно сознательно, побуждаемый к тому моим нравственным долгом пред святой Матерью-Церковью. И в без того тяжкое время решаюсь обременять вас безжалостным напоминанием еще о новой нравственной и умственной нагрузке, о новой почти сверхсильной научной, богословской, миссионерской и педагогической творческой работе. К терзающим нервы алертам[13] «от нижних» прибавляю еще алерту духовную — уповаю — «от вышних». Но я не имею права молчать. Ведь мы с вами принадлежим к великому «всевыносящему русскому племени». И дела нам предстоят не только «в мире сем», но и в Святом Православии — великие! Излишняя боязливость нам не к лицу.

Если бы даже и братский нам православный Восток не собирался сдвинуться с первобытной позиции в перестройке своей науки и богословия о Ветхом Завете (но, как мы видели, это уже не так), то все-таки нам, русским, и нашей в угнетении сущей церкви это не в пример. «Род людской там спит глубоко уж который век!»[14]. Для нас, русских, двенадцатый час давно пробил. Поздно нам «плакать по волосам» и по ритуально-традиционной прическе в стиле «Начертания библейской истории» Митрополита Филарета Московского. Конечно, она благородна, умна — как и всё у Филарета — и по-своему архаично-прекрасна. Но, увы, у нас уже «снята голова». Вместо крещеной головы к телу русского народа приставлена личина воинствующего безбожия. Приставная голова набита и отравлена всеми ядами и семенами псевдонауки — и библейско-критической, в частности. В неизбежно предстоящем Русской церкви вновь гигантском крестовом миссионерском походе по обширному лицу родной земли нельзя обойтись одними устарелыми средствами из арсенала нашей научно-библейской отсталости. Чтобы бить врага на всех его кажущихся передовыми и научными позициях, нужно самим нам владеть оружием новейшей научной техники. Но для этого нужно ее сначала творчески воспринять, усвоить и преобразить в лоне церковного богословия и церковной истины. Наука во власти бесов революции являет собой духовно-отвратное зрелище. Это сама гомерическая пошлость и ложь, ряженая в лоскутья истины. Интегрально истинной наука становится только под знаменем Креста и в церкви Христовой. И как же она сильна, как непобедима будет со Христовым Именем!

11.II.1944. Париж