Помоги проекту - поделись книгой:
Он яростно отстаивал чистоту веры от разного рода еретических искажений и немало усилий приложил к тому, чтобы не допустить в Россию протестантизм. В 1553–1555 годах государь способствовал разгрому ереси Матвея Башкина и Феодосия Косого. Последний бежал в Литву и там присоединился к антитринита-риям (социнианам). На территории нашего западного соседа, Великого княжества Литовского, в середине XVI столетия пылали конфессиональные конфликты, получили распространение многие разновидности протестантского учения, в том числе антитринитарные секты лютейшего образца. Иван Васильевич позаботился о том, чтобы московский рубеж надолго стал восточной границей распространения протестантизма. Визиты государя на Запад неоднократно принимали в ходе Ливонской войны вид военных экспедиций, направленных к религиозному очищению, борьбе с засильем "прескверных лютор". Особенную роль сыграли походы 1562–1563 годов на Полоцк и 1577 года в Южную Ливонию. Кстати, в первом случае подверглись каре ученики и соратники Феодосия Косого, обосновавшиеся в Полоцке.
Порой началу большой военной кампании предшествовал крестный ход в Москве с участием столичных архиереев и монастырского начальства. И ратное предприятие превращалось в своего рода крестовый поход.
Царь лично принимал участие в религиозных диспутах с иностранными проповедниками, неизменно занимая позицию ревнителя православия. Так, в 1570 году он вступил в публичную полемику с "министром" богемских (моравских) братьев Яном Рокитой, а в 1582 году вел споры о вере с ученым папским посланником Антонио Поссевино. Конфессия, которую представлял Ян Рокита, относится к числу не то что радикальных, а, можно сказать, боевых ответвлений Реформации. Соответственно царь уподобил ее адептов нечистой силе, "развратникам христианства", а само учение — "яду".
Записки Поссевино в деталях и с большой подробностью донесли до наших дней содержание споров папского миссионера с Иваном Васильевичем. Государь не проявил ни малейшего желания делать какие-либо уступки католичеству, а к реформационным учениям вновь высказал совершенную непримиримость.
Одной из самых значительных заслуг царя перед Церковью и страной является введение в России государственного книгопечатания. От 50-х — начала 60-х годов XVI столетия до нас дошло несколько "анонимных" изданий; некоторые из них могут быть с большим на то основанием приписаны неизвестной московской типографии. По всей вероятности, на этом издательском предприятии использовался труд итальянских инженеров, поскольку терминология раннего русского книгопечатания взята из итальянского языка. Некоторые исследователи связывают работу этой типографии с просветительской деятельностью Сильвестра, участника Избранной рады. Реже пишут о связи между учреждением книгопечатания и той же просветительской устремленностью некоторых статей "Стоглава", хотя это феномены явно одного плана. Первые годы книгопечатания в России крайне слабо освещены в источниках. В распоряжении историка имеются лишь жалкие клочки информации. Доподлинно не известно, кто содержал изначальную типографию и где она располагалась. В первой половине 60-х государь Иван Васильевич и святой Макарий, митрополит Московский, основали Печатный двор в Китай-городе — первое отечественное издательство, деятельность которого документирована. Печатный двор поддерживался государством и Церковью, иными словами, он обеспечивался финансами и кадрами на регулярной основе. В 1564 году мастера-печатники Иван Федоров и Петр Мстиславец выпустили "Апостол" — первую российскую книгу, выходные данные которой известны ученым. Затем вышел "Часослов". По словам самого Ивана Федорова, царь благосклонно относился к его деятельности. Через несколько лет оба печатника переехали на территорию Великого княжества Литовского, чтобы заняться просветительской деятельностью среди православного населения Литовской Руси. Книгопечатание в России продолжалось: некоторое время типография работала в Александровской слободе, но впоследствии она вернулась в Москву, на Никольский крестец (Китай-город). Тематика изданий Печатного двора в первые десятилетия его существования была почти исключительно церковной. Появление типографии в Москве оказалось великим благом для православия, поскольку избавило литературу, бытовавшую в церковном обиходе, от ошибок переписчиков. Перед тиражированием каждое издание подвергали "справе" (многосторонней редактуре) и очищали от накопившихся искажений. Поскольку богослужебные книги того времени изобиловали разночтениями, приведение их к единому виду, а также правка сомнительных с богословской точки зрения моментов затянулись и в XVII столетии вызвали бурю споров. Однако уже то, что можно было хотя бы приступить к этой работе, стало большим подарком для нашей Церкви. Издания Печатного двора расходились по всей России: их продавали, бесплатно отправляли в новые храмы и монастыри, везли в отдаленные города для последующего распространения.
Таким образом, государь Иван IV сделал немало полезного для Церкви и долгое время старался быть ее верным сыном.
Проблема состоит в том, что при всей твердости вероисповедной позиции в личной жизни и в политике Иван Васильевич с первой половины 60-х годов XVI века стремится как можно меньше стеснять себя. Заповеди Христовы и христианская нравственность слабо связывали его страстную натуру, выполняя в "постановках" государя-лицедея функцию декораций, но никак не стержня всего действия.
А христианство покоится на основах твердых и незыблемых, оно чуждается игр, его нельзя поставить на сцене. От творческой натуры оно требует великого смирения. Далеко не всякая артистическая личность с готовностью окунается в стихию послушания. И уж совсем редко — доходит до глубин самоочищения и самопожертвования.
Немногое в зрелые годы Ивана Васильевича могло настроить его на столь серьезное погружение. И очень многое препятствовало этому…
Уже в 1564 году, вскоре после смерти митрополита Макария, пользовавшегося у Ивана IV большим духовным авторитетом, государь пишет Курбскому о новой своей позиции по отношению к Церкви: "Нигде ты не найдешь, чтобы не разорилось царство, руководимое попами. Тебе чего захотелось — того, что случилось с греками, погубившими царство и предавшимися туркам?" Следует отметить, что до начала опричнины святой Макарий неоднократно печаловался о судьбе опальных вельмож, осужденных на казнь, и ему удавалось отмолить их жизни. Так, например, произошло в 1554 году. В Литву попытался перебежать князь Никита Семенович Лобанов-Ростовский, да с ним же собирались перейти рубеж еще несколько князей Ростовского дома; однако в Торопце Лобанова-Ростовского поймали, и он дал обширные показания о своем участии в аристократическом "мятеже" 1553 года, а также об иных его фигурантах. Царь осудил князя "казнити смертию и на позор", но тут вмешалась Церковь. Летопись сообщает: "…митрополит Макарий и со владыками и архимандриты… отпросили его от смертные казни". Вместо этого князь-беглец отправился в тюрьму на Белоозеро. Пользовался правом "печалования", по всей видимости, и митрополит Афанасий, преемник святого Макария на Московской митрополичьей кафедре. Достоверно известен случай из раннеопричного периода: митрополиту Афанасию своим ходатайством удалось спасти от опалы боярина Ивана Петровича Яковлева (март 1565 года). Однако с установлением опричнины царь все реже прислушивается к голосу Церкви. Теперь он крайне отрицательно относится к попыткам архиереев избавить "изменников" от смерти. Именно в этом состояла главная причина его конфликта со святым Филиппом, пришедшим на место митрополита Афанасия.
Тяжело смиряться главному действующему лицу всей великорусской драмы.
Житие митрополита Филиппа рассказывает о том, как он пытался уговорить царя отказаться от опричнины: "…нача молити, дабы государь престал от такого неугодного начинания Богу и всему православному християнству. И воспомяну ему Евангельское слово: "Аще царство на ся разделится — запустеет". И ина многа глагола со многими слезами…" Не добившись своего, святой Филипп позднее обличил воинство опричников публично: "Мы убо, царю, приносим жертву Господеви чисту и бескровну в мирское спасение, а за олтарем неповинно кровь лиется християнская и напрасно умирают!" Он публично отказал царю в благословении, призывая Иван Васильевича прежде простить "согрешающих" ему. Открытое антиопричное выступление святого Филиппа относится к периоду, когда массовый террор уже был инициирован "расследованием по делу" Федорова. Митрополита возмущало, помимо всего прочего, одеяние опричников: "черные ризы", высокие "халдейские" шлыки на головах, "тафии"[1], не снятые во время крестного хода. Его замечания по этому поводу вызывали царский гнев. Царь настоял на свершении суда над митрополитом. Суд этот производился со значительными нарушениями церковных традиций, канонов и доброй нравственности. Особая "следственная комиссия" работала на Соловках, где Филипп до восшествия на митрополичью кафедру был игуменом; следователи всеми доступными способами — то посулами, то открытым насилием — добывали показания против него. В результате доказательная база обвинения, выдвинутого против митрополита, оказалась основанной на клевете и лжесвидетельствах… Филиппа осудили. Архиерейские одежды были насильно сорваны с него прямо в храме, во время богослужения, и заменены на рваную рясу. Некоторые мужественные иерархи противились суду, а когда, под давлением Ивана Васильевича, бывшего митрополита все-таки признали виновным в "порочной жизни", царю не позволили сжечь его. Смертная казнь была заменена ссылкой в тверской Отроч монастырь. Это произошло в ноябре 1568 года. По словам Р. Г. Скрынникова, "…суд над митрополитом нанес сильнейший удар по престижу и влиянию церкви". Действительно, срамное действие православного государя опозорило Церковь и показало, сколь мало теперь стоит её честь в глазах Ивана Васильевича. Опричная политика вообще несла в себе мощный антицерковный элемент. Трагическая смерть святого Филиппа дает еще одно подтверждение этому: в декабре 1569 года его умертвил опричник Малюта Скуратов-Бельский.
В следующем году по царскому приказу лишились жизни архимандрит Псково-Печерский святой Корнилий, архимандрит Печерского Вознесенского монастыря в Нижнем Новгороде Митрофан, а также Исаак Сумин, архимандрит Солотчинского монастыря на Рязанщине. Они упомянуты в официальных синодиках опальных. Синодики содержат также немало имен "старцев", "иноков", архиерейских приближенных и служилых людей. Некоторые персоны духовного звания, вплоть до архиереев, умученные по велению царя, в синодики не вошли, но их гибель подтверждается иными источниками. Во время опричного разгрома Новгорода и Пскова в 1570 году подверглись нещадному разграблению храмы и монастыри.
Помимо того, русский православный царь, к сожалению, отличался несовместимой с его званием любовью к астрологам и "чародеям", порой надолго подпадая под их влияние и даже поступая сообразно их советам в государственных делах. Так, по всей видимости, поставление Семиона Бекбулатовича на российский трон было связано с предсказаниями астрологов. Елисей Бомелий, астролог с репутацией злейшего колдуна, долгое время ходил у Ивана Васильевича в доверенных лицах. Курбский упрекает царя в нелепом пристрастии к астрологии: "чаровников и волхвов от далечайших стран собираешь, пытающе их о счасливых днях". Джером Горсей сообщает, что незадолго до смерти государь "…приказал доставить немедленно с Севера множество кудесников и колдуний… шестьдесят из них были доставлены в Москву, размещены под стражей". Иван Васильевич пользовался их ворожбой и даже получил от них предсказание о дне собственной кончины, сбывшееся, по свидетельству Горсея.
Наконец, Иван Васильевич женился шесть раз. Его жены: Анастасия Захарьина-Юрьева, Мария Черкасская, Марфа Собакина, Анна Колтовская, Анна Васильчикова, Мария Нагая. Помимо них царь надолго сошелся с дьячьей вдовушкой Василисой Мелентьевой, ставшей ему почти женой… Почитатели Ивана IV отрицают некоторые браки царя, например с Марфой Собакиной, Анной Колтовской и Анной Васильчико-вой, но источники подтверждают факт свадеб. Так, например, до наших дней дошел свадебный разряд бракосочетания с Марфой Собакиной.
Это намного больше, чем предусмотрено православными канонами. Уже четвертый брак был прямым нарушением твердых правил на этот счет. Церковь вынуждена была разрешить его Ивану IV: память о недавно закончившемся массовом терроре была свежа, и ни один русский архиерей не мог быть спокоен за свою жизнь. Правда, на царя была наложена епитимья… Для всех прочих, дабы никто не соблазнился примером государя, последовало церковное разъяснение: "да не дерзнет [никто] таковая створити, четвертому браку сочетатися…" под страхом проклятия. По свидетельству Антонио Поссевино, после заключения четвертого брака Иван Васильевич до конца жизни был лишен права принимать причастие.
Дважды государь вынуждал сына, царевича Ивана, постригать жен в монахини. А в 1581 году, не умея сдержать ярость из-за слишком вольного, по его мнению, поведения очередной невестки, поссорился с царевичем и нанес ему смертельную рану.
Как иностранные, так и отечественные источники, в том числе неофициальные летописцы, подтверждают факт убийства царем сына. Однако есть версия и о ненасильственной кончине Ивана Ивановича: "…предположения о естественной смерти царевича Ивана имеют под собой документальную основу. Еще в 1570 году болезненный и благочестивый царевич, благоговейно страшась тягот предстоявшего ему царского служения, пожаловал в Кирилло-Белозерский монастырь огромный по тем временам вклад — тысячу рублей. Предпочитая мирской славе монашеский подвиг, он сопроводил вклад условием, чтобы "ино похочет постричися, царевича князя Ивана постригли за тот вклад, а если, по грехам, царевича не станет, то и поминати"… Косвенно свидетельствует о смерти Ивана от болезни и то, что в "доработанной" версии о сыноубийстве смерть его последовала не мгновенно после "рокового удара", а через четыре дня, в Александровской слободе. Эти четыре дня — скорее всего, время предсмертной болезни царевича… В последние годы жизни он все дальше и дальше отходил от многомятежного бурления мирской суеты… душа его стремилась к Небу… В сборниках библиотеки Общества истории и древностей помещены: служба преподобному Антонию Сийскому, писанная царевичем в 1578 году, "житие и подвиги аввы Антония чудотворца… переписано бысть многогрешным Иваном" и похвальное слово тому же святому, вышедшее из-под пера царевича за год до его смерти, в 1580 году. Православный человек поймет, о чем это говорит… Высота духовной жизни Ивана была столь очевидна, что после церковного собора духовенство обратилось к нему с просьбой написать канон преподобному Антонию, которого царевич знал лично. "После канона, — пишет Иван в послесловии к своему труду, — написал я и житие; архиепископ Александр убедил написать и похвальное слово"… В свете этих фактов недобросовестность версии о "сыноубийстве"… кажется несомненной". Такое мнение высказал Иоанн (Снычев), митрополит Санкт-Петербургский и Ладожский в своей книге "Самодержавие духа. Очерки русского самосознания". Однако аргументы академических историков оставляют немного места для доверительного отношения к этой гипотезе. Сразу несколько независимых друг от друга источников сообщают о смерти царевича в результате удара, нанесенного Иваном IV, и это выглядит более убедительно.
Иван Васильевич прекрасно понимал собственную порочность и время от времени начинал каяться — всерьез, тяжко, скорбно. Нет смысла сомневаться в его искренности. В 1551 году, обращаясь к церковному собору, государь признается в том, что "заблудился", уйдя от заповедей Господа "душевне и телесне" по причине "юности" и "неведения". В 1572 году слова глубокой скорби о своей греховности звучат в его духовной грамоте (завещании). В последние годы жизни Иван Васильевич, стоя одной ногой в гробу, велит писать синодики опальных убиенных и рассылать их с богатыми пожертвованиями по монашеским обителям для поминания "на литиях и на литоргиях, и на понахидах по вся дни…".
Другое дело, что покаянные слова и действия государя всякий раз бывали результатом настроения. Кажется, определенную стойкость царь проявил лишь в конце 40-х — начале 50-х годов XVI века, да еще, может быть, в конце жизни, когда здравый смысл подсказывал ему: пора бы всерьез задуматься о встрече с Высшим Судией…
Все мы слабы и грешны. Сбрасывая на исповеди груз грехов, так веришь: все это совершено тобой в последний раз! И какое-то время стараешься держаться, а с Божьей помощью порой действительно избавляешься от порочных пристрастий. Но чаще все-таки бывает иначе: прегрешения вновь нанизываются на душу, как бусины на нитку. Грешим и каемся, каемся и грешим, и опять каемся… Жизнь христианина состоит из падений и восстаний от греха. Необходимо лишь находить в себе силы для того, чтобы подниматься из пропасти собственных слабостей, сластолюбия и гордыни. Автор этих строк не может назвать себя добрым и нравственным христианином, а потому окончательный суд о грехах государя Ивана Васильевича хотел бы оставить Церкви и Господу.
Но одно сказать все-таки необходимо. Вне зависимости от глубины раскаяния царя, Церкви он нанес огромный ущерб. Гибель и страдания архиереев, священников, близких им людей, унижение церковного авторитета, нарушение канонов, покровительство оккультной деятельности — вот далеко не полный результат государева своевольства.
18 марта 1584 года государь царь и великий князь Иван Васильевич всея Руси ушел из жизни. Между историками высказывались мнения об умертвлении Ивана IV приближенными. Это возможная версия. Однако в настоящее время большинство серьезных академических исследователей причиной смерти царя считают болезнь и преклонный по тем временам возраст.
В 1997 году автор этих строк приобрел в букинистическом магазине рукописный сборник середины XVIII столетия с космографией и кратким летописцем. Книга принадлежала когда-то Леонтию Кириллову, следовательно, летописец можно условно называть Кирилловским. Он был составлен не ранее 1652 года, и его лапидарные погодные записи не несут, кажется, никаких уникальных известий. Правление Ивана IV оформлено в Кирилловском летописце поразительно: начинается оно знамением, не предвещающим ничего доброго, да и заканчивается еще одним пугающим знамением. Вот эти записи: "…сему же князю Василию Ивановичу родися сынъ великий князь Иванъ от великия княгини Елены. В чась же рождения его в лето 7038 в Великом Новеграде бысть громъ страшен зело и блистания молнии, что из давныхъ летъ никто не помнить". А незадолго до кончины государя, под летом 7090-м (1581–1582 годов) сказано: "Явися на небеси звезда хвостата, а была 33 дни и ходила по полунощной стране и по полуденной, и по заподной". Как будто Господь поставил красные флажки в начале правления этого монарха и при завершении его.
Царствование Ивана Васильевича было для страны несчастливым…
Эпилог
Русское Средневековье — это мир, принципиально отличающийся от нашего. Люди тех лет иначе думали, иначе веровали, иначе воспринимали время и пространство, имели иные нравственные идеалы, иное отношение к человеческой личности. Это был мир традиции, раз и навсегда заведенного порядка вещей. Худшим обвинением служило слово "новина", то есть разрушение устоявшегося социального института, обычая, изменение древнего бытового уклада. Даже самая смелая реформа производилась под флагом "возвращения к старине", искаженной людьми недобрыми и неумными. Любое бурное общественное и культурное развитие, стремительная "смена картинок" воспринимались как плавание по огромному и неизменяемому океану от порта "Сотворение мира" до порта "Страшный суд" на корабле, где одно поколение команды сменяется другим. Шторм ли стоит в волнах или затишье, вокруг лишь вода и небо, чайки и ангелы, рыбы и водяные бесы. Любая перемена — часть более глобального постоянства. Время поглощается вечностью. Время — палуба, вечность — океан.
Позднее этот мир постарел, европеизировался и стал постепенно разрушаться, покуда не грянул последний залп 1917 года. Сейчас от былого мира мало что осталось, и в прежнем виде ему уже не быть восстановленным никогда.
Но когда он был в цвету, каждому его жителю предназначались роль и место в строго распланированной общественной системе. Личность человека имела значение постольку, поскольку ему суждено было принять участие в мистерии жизни, уйти за кулисы и там получить оценку Высшего Судии. А значит, главная миссия христианского общества и государства состояла в том, чтобы обеспечить наилучшие, наиболее комфортные условия всех "актеров". Отказ от игры и от полученных вместе с ролью в спектакле прав и обязанностей, от места в жизни, от предназначения, оценивался прямо противоположно современным этическим образцам. "Бунт против системы", "обретение себя", личная независимость, выход за общепринятые нормы, попытка сломать их воспринимались не только и даже не столько как преступление, сколько как мерзость или дурость. Человек-вне-общества — по терминологии того времени, гультяй-меж-двор — приобретал для современников дурной запах. Он становился ходячей тухлятиной.
Но роли юродивого Христа ради, например, или нищего на паперти, или даже безбожного скомороха были частью спектакля. Гораздо хуже, когда человек "терял знак", то есть расставался с твердой принадлежностью к какой-либо общественной группе. Бродяга — человек подозрительный и неприятный, а разбойник плох не только собственно разбоем, но и оторванностью своей от общества. В этом смысле и тот, и другой рассматривались как люди второго сорта.
Общественные тяготы переносились с терпением и смирением — это одна из важнейших черт русской цивилизации. Люди видели в трудностях земных отблеск легкости небесной, спасение души стояло на порядок выше любых других личных приоритетов.
Общественный механизм XIV–XV веков напоминал большую деревню, где каждое княжество и каждая аристократическая республика представляли собой теплый, ухоженный домик; посреди высился храм общей для всех митрополии, а над крышами простирала Покров сама Богородица. Создание единого Московского государства превратило деревню в один очень большой дом, храм митрополии — в домовую часовню патриархии, и лишь Покров остался прежним. Однако это были изменения, поглощенные цивилизационным постоянством Руси. Их глобальный характер почувствовали только высшие слои общества, поэтому социальные конфликты XVI столетия в основном имеют верховой характер и не затрагивают толщу русской жизни.
В этом громадном доме общий порядок ни для кого не предусматривал исключений. Государь и митрополит были включены в действо. Им так же не полагалось выламываться из общей системы, как и последнему бедняку-крестьянину. От них требовалось даже более неуклонное следование роли, поскольку оба "играли" на виду у всего государства. И земная, публичная оценка их жизни производилась традиционным обществом именно по критерию соответствия предназначению. Если всем прочим социальная мобильность, сохранявшаяся в старомосковском обществе XVI века, давала возможность по собственному желанию или по непредвиденным обстоятельствам переменить роль и судьбу, то монарху и высшему архиерею страны можно было "уйти на пенсию" только в монахи или на тот свет.
За всю историю Московского государства лишь два монарха совершали попытки "сыграть не по правилам", противопоставить себя старомосковскому общественному укладу и культурной традиции, утвердившейся под влиянием православия. Иначе говоря — переменить роль. Это Иван IV и Лжедмитрий I. Последний стал признанным антигероем русской истории, и даже либеральные попытки представить его "неудавшимся реформатором" ничуть не улучшили массовое восприятие этого одиозного деятеля. Что же касается Ивана IV, то здесь все намного сложнее.
Иногда создается впечатление, что этого царя послал России сам Господь. Попущение всем его неудачам и злодеяниям, возможно, было уроком всей стране: насколько велик и удачлив был православный царь, пока он был настоящим православным царем и не пытался уклониться от своего предназначения, и насколько мерзок, жалок и несчастлив стал он, изменив собственной роли. Вернее сказать, попытавшись пересоздать ее, отвергнув то, что составляло ее суть изначально…
Иван IV возжелал не только править страной и народом, но и отделиться от них, встать над ними, преобразиться в независимую силу, ничем не сдерживаемую и ничем не ограниченную в своих планах и действиях по отношению к подданным. Законодательного, юридического ограничения ему и впрямь не существовало. Ни византийское, ни русское право его просто не предусматривало. А современные политологические представления о природе власти, социальная философия, навеянная духом эпохи Просвещения, в принципе непригодны для того, чтобы устраивать суд над государями старомосковскими и их временем. Невозможно и бессмысленно применять Уголовный кодекс Российской Федерации, скажем, к местническому делу. Так же невозможно и бессмысленно требовать от грозненской эпохи соответствия каким-то невнятным "общечеловеческим ценностям", за которыми кроется рублефицированный либерализм. Для всех этических максим нашей интеллигенции, гуманистичной и вестернизированной, у XVI столетия один ответ: пороть, пока дурь не вылетит из головы. И этот ответ на "критику слева" адекватен. Никогда нравственные вкусы потомков не были милосердны к духовному укладу предков, но лучше ли стали потомки? Наше время, мутное от интеллектуальной эквилибристики униженных поколений, слабое и неплодоносное, должно бы склонить голову перед героической, кровавой и блистательной эпохой последних Рюриковичей. Бурное социальное творчество того времени, самоотверженная борьба с опасными врагами, невероятная витальность и в то же время духовная эпичность дадут сто очков вперед нынешней невразумительной помойке… Совать в русское Средневековье какой-нибудь, прости господи, розовый социализм, либеральную хельсинковщину или, скажем, тупобесчеловечную науку экономике — проявление пошлости и недоумия одновременно. Но это не значит, что Московское государство в зените существования своего не знало высшего смысла и высшей правды, подчиняться которым должны были в равной степени и царь Иван Васильевич, и какой-нибудь гарнизонный пушкарь из Шацка. А смысл этот и эта правда таковы: государь — всего лишь первый из христиан, равных перед Богом. Истинный царь — Царь Небесный, и все жители православной державы ходят под рукой Его, смиренно подчиняясь Его воле, чтят Его заповеди, и хлеб насущный принимают из Его невидимых рук. Над царем земным, таким образом, стоит суд Бога, точно так же, как и над каждым из его подданных. И подданные вправе заниматься "критикой справа", то есть ставить вопросы: относится ли к ним государь как к участникам огромной христианской общины, иными словами, как к членам колоссальной семьи? Пусть он имеет право на строгость точно так же, как и всякий отец семейства, но и заботиться о семействе точно так же обязан — как о родне. Чтит ли он заповеди? Добрый он христианин или же отступник? Еще византийская традиция позволяла отказать государю в повиновении, если он покушается на основы веры. Если государь отступничает, если он "ложный царь", стоит ли ему подчиняться и как тогда упромыслить свою жизнь? Жизнь своей семьи? Жизнь города? Жизнь страны? Порой ответы на эти вопросы инициировали ужасающий бунт, а в Смутное время результатом стала титаническая борьба и социальная катастрофа.
Каким же христианином был царь Иван Васильевич? И каким он был православным государем?
Пришло время подвести итоги.
Иван III, гениальный политик, оставил своему сыну Василию страну, находящуюся на пике цивилизационного развития, мощную, богатую, получившую наследие утонченного византийского интеллектуалитета, бурно эволюционирующую, защищенную как энергичной дипломатией, так и свирепым войском выносливых бойцов-помещиков.
Василий III был достаточно хорош, чтобы не потерять основных приобретений отца и не ставить перед несущимся на полной скорости эшелоном русской цивилизации искусственных препятствий. Даже наша служилая аристократия, своевольная и самолюбивая, отдала не столь уж много в период правления Елены Глинской, а затем в юные годы Ивана Васильевича.
И вот молодой царь Иван IV взял вожжи в руки. Система управления пестрым военно-служилым классом, огромной территорией, полусложившимися сословиями, да еще в условиях постоянной готовности драться насмерть, отражая нашествия с юга и востока, оказалась безумно сложной. Церковь занята была важными реформами, иосифлянство и нестяжательство сцепились в клинче. Правильно выстроенные отношения с Церковью стоили дорогого, но добиться симфонической гармонии тоже стало непростым делом. Россия тех лет имела невероятно запутанное, да еще не до конца сформированное устройство, все оставалось в движении, ничто еще не успело застыть. Чтобы адекватно править страной, требовались колоссальная воля, твердость, холодный изощренный ум и одновременно чувство равновесия. Система адекватно действовала, покуда правитель видел, влияние каких групп требуется уравновесить, кого поддержать, а кому дать укорот, на каких условиях включить бывших властительных князей в московские правительственные круги, когда стоит им прощать фронду, а когда требуется применить силу. И если Иван III идеально подходил для этой задачи, то Иван IV унаследовал от деда один только масштаб мышления. Будучи наделенным нервной, артистической натурой, он больше умел
Напрасно, как уже говорилось, Ивана Грозного сравнивают со Сталиным: психологически он ближе к Троцкому.
Иван Васильевич не имел права поддаваться истерике, холить и лелеять нервную хлипкость. Он государь, с него и спрос другой.
Один книжник, свидетель грозненской эпохи, через несколько десятилетий после смерти Ивана Васильевича напишет о нем: "Больше к единоверцам, которые находились в его руках, под его властью, к близким ему людям — великим и малым, нежели к врагам, он оказывался суровым и неприступным, а к которым ему таким быть следовало, к тем он был не таким от поднимающегося в нем на своих людей пламенного гнева".
Лично он был исключительно богомолен, совершал то и дело паломничества в монастыри, даже пищу крестил за обедом. Он заказывал молебны по душам собственноручно им или по его приказу убиенных людей, повелев составить огромные синодики. И, насколько можно судить, покаяние государя было искренним и глубоким. Он непоколебимо стоял против ересей, не допустил в страну протестантизм, а в годы, когда Московской митрополией правил святой Макарий, установил с Церковью добрые отношения.
Но.
Иван IV умыл Россию кровью, несколько тысяч раз нарушив заповедь "не убий".
Такого не водилось за Иваном III, правителем суровым, а порой и жестоким. Длительное правление его скудно пытками и плахами.
Такого не водилось за Василием III. Этот не обладал и третью талантов отца, но страну от крупных неприятностей сберег и острых социальных конфликтов не вызвал.
Такого не водилось за Федором Ивановичем, а итог его царствования, без сомнений, положителен для России.
Такого не водилось даже за Борисом Годуновым, хотя он и сидел на престоле крайне непрочно.
Василий Шуйский казнил немало народу, но это происходило в условиях открытого вооруженного противостояния с мятежниками.
За Михаилом Федоровичем.
За Алексеем Михайловичем. При нем казнили много, но в подавляющем большинстве случаев — за открытый бунт, злой и разрушительный.
За Федором Алексеевичем…
Лишь деятельность Петра Великого по степени пролитой крови может сравниться с грозненской эпохой. Но это уже и время другое: старому Московскому царству приходит конец.
Бог судья Ивану Васильевичу, но никак не возможно, чтобы добрый христианин так зверствовал.
Владимир Святой, крестившись, спрашивал у Церкви, может ли он казнить, и Церковь на себя приняла его грехи. Царица Елизавета Петровна отказалась от смертной казни. И даже скорый на расправу Петр I спрашивал у патриарха: достойно ли казнить мятежных стрельцов? Если добрый христианин убил, даже защищая собственную жизнь, даже на войне, в бою, ему пристало сокрушаться сердцем и скорбеть о содеянном грехе.
Скорбеть не за день и не за месяц до составления синодиков, о которых говорилось выше. А ведь был период, когда государь жил на огромной дистанции от покаянных слов и мыслей. Тогда он убивал скоро, без особых рассуждений. Лишь с возрастом, видимо, мысли о последнем суде и спасении души растревожили его…
Отчего же Иван IV губил людей так легко?
Первый воевода страны, он добился к концу царствования очень сомнительных успехов. Где-то территория его державы расширилась, а где-то страна понесла утраты. Результат, таким образом, можно толковать по-разному. Нет ни очевидного успеха, ни явного провала. Но цена, заплаченная за этот зыбкий баланс приобретений и утрат, непомерно высока. Россия, большая и редко заселенная, располагавшая сравнительно небольшой армией, которая должна была проявлять крайнюю мобильность, чтобы успевать повсюду и везде, потеряла слишком много представителей военно-служилого класса, притом самый цвет его, то есть людей, относящихся к верхушке. Боясь собственных служилых аристократов, гневаясь на них за изменные замыслы и уничтожая их под влиянием страха и гнева, Иван IV нанес огромный урон обороноспособности страны.
Царь отвечал перед Богом за сохранность отданных ему под руку единоверцев. Отчего же он допустил московский разгром 1571 года? Отчего он не смог защитить столицу православной державы от басурманского нападения?
Бог судья Ивану Васильевичу, но никак не возможно доброму христианину столь мало заботиться о ближних, тем более о тех, чья судьба прямо зависит от слов его и действий.
Первый дипломат страны, Иван Васильевич упустил несколько удобных возможностей выйти с малыми потерями и большим прибытком из тяжелой Ливонской войны; не сумел подружиться с Крымом, хотя у деда его получилось сделать агрессивных крымских ханов своими помощниками; не смог найти для истекающей кровью России надежных и сильных союзников; бывал заносчив с иностранными государями, когда Бог попускал его державе успех, но в положении просителя впадал в униженное состояние. Между тем не одна честь государева поставлена была на кон, когда принимались важнейшие военные и внешнеполитические решения, но еще и тысячи жизней. Думал ли Иван IV, сколькими жизнями придется расплатиться стране за его горделивое артистическое любование собой?
Свою особую роль самодержца в христианском мире, особые пути спасения своей души, особые свои права Иван Грозный объявлял публично, не стесняясь несовпадения всего этого с учением Церкви. Государь произвольно толковал Священное Писание. На протяжении многих лет он не подходил к причастию, предпочтя ему плотские утехи и подведя под свой выбор нелепое идеологическое оправдание. Опричное сборище, и в частности Слободской орден, с религиозной точки зрения толкуют по-разному — то как подобие монашеского братства, то как вид эзотерического камлания или прямо бесопоклоннической секты, устроители которой сделали посмешище из богослужения. Среди всех мнений об опричных порядках особенно важно свидетельство архиерея и очевидца происходившего — святого митрополита Московского Филиппа. А он в опричных обычаях, опричной одежде, повадке опричников и склонности их к пролитию крови не увидел ничего христианского.
Бог судья Ивану Васильевичу, но никак не возможно, чтобы добрый христианин выдумывал еретические измышления и устанавливал безбожные обычаи, пытаясь придать себе особое положение в христианской общине.
Первый русский царь заключил больше браков, чем позволяли ему каноны православной Церкви. Любил ли он своих жен — знает один Господь. С некоторыми из них Иван Васильевич поступал сурово, с иными — заботливо. Будучи в официальном браке, беззастенчиво женихался к иностранной государыне, а потом к ее родственнице, не видев между тем ни той, ни другой… Он, по всей видимости, стал причиной гибели собственного сына Ивана. Летописец говорит: после смерти первой супруги царь "…нача… яр быти и прелюбодействен зело".
Бог судья Ивану Васильевичу, но никак не возможно, чтобы добрый христианин так распутствовал.
Наконец, отношения первого русского царя и Церкви были далеко не безоблачными. До несчастного дня 31 декабря 1563 года, когда скончался святой митрополит Московский Макарий, государь находился под его благодетельным влиянием, и это было доброе время для страны, для Церкви и для высшей власти. Наследовавшим от него Московскую кафедру архиереям приходилось хуже и солонее. Митрополит Афанасий самовольно оставил митрополичью стезю, видимо не выдержав зрелища казней. Митрополит Филипп восстал против опричнины и погиб. В разное время помимо святителя Филиппа от царя и его приближенных пострадали и погибли крупные деятели Церкви, в том числе настоятель Псково-Печерский святой Корнилий, архимандриты московских Симонова и Чудова монастырей Иосиф и Евфимий, архимандрит Солотчинский Исаак, архимандрит Троицкий Памва, архимандрит Антониево-Сийской обители Геласий, нижегородский Печерский архимандрит Митрофан, Новгородский архиепископ Леонид, причем на его долю выпала страшная, мученическая смерть. По приказу царя были убиты многие священники, монахи, церковные слуги и служилые архиерейские дворяне. Архиепископа Новгородского Пимена, лишив сана, заточили в веневский Никольский монастырь. Что же это за верующий, который, как пес, грызет собственную Церковь?! Впоследствии о грозненском времени с изумлением и печалью напишут: "…[царь] не устрашися же и святительского чина, оных убивая, оных заточению предавая…" Помимо казней, опал и ссылок в отношении людей духовного звания, государь беззастенчиво вмешивался в церковную жизнь, вертя ею по своему произволу. Фактически он низвел митрополичью власть до уровня простого приказного администрирования. Современники и ближайшие потомки разное писали о состоянии общества в грозненское время. Но никто ничего доброго не сказал об отношении царя к Церкви. А митрополита Филиппа канонизировали во времена Алексея Михайловича, и это о многом говорит.
Бог судья Ивану Васильевичу, но никак не возможно, чтобы добрый христианин терзал и унижал свою Церковь, ставя в полушку слова Символа веры "…во Едину Святую, Соборную и Апостольскую Церковь".
Не так давно в околоцерковной среде появилось движение за канонизацию Ивана Грозного, Григория Распутина и некоторых других спорных деятелей нашей истории. Интенция сего понятна. Естественно быть русским государственником и при этом крепко верующим православным. Многим хотелось бы слить воедино эти два понятия. Но любовь к Христу и любовь к национальной державности — разные вещи, далеко не всегда их можно соединить. Христова искупительная жертва выше любых этатических ценностей; любить свою землю, своих соотечественников, болеть душой за свое государство — желание понятное и правильное, но все эти душевные порывы и практические действия должны стоять в иерархически подчиненном отношении к заповедям Господа и вере в Него. Хорошо, когда никакое противоречие не раздирает единство державы и Бога, заключенное в душе и мыслях верующего. Полагаю, в большинстве случаев это возможно. Но если нет, тогда истину Святой Троицы следует предпочесть истине национально-государственных интересов. Не всех наших монархов, даже если это крупные политики, радетели за отечество и люди добронравные, стоит объявлять святыми. Любимые народом равноапостольные Ольга и Владимир, благоверные князья Александр Ярославич и Даниил Александрович, милосердный и богомольный царь Федор Иванович (совсем не политик) легко и естественно вошли в сонм святых. Другие князья и цари — не столь просто и в ряде случаев после горячей полемики, например Дмитрий Донской. Но в отношении Ивана IV церковная иерархия стоит прочно и непримиримо:
Что же говорят архиереи?
Вот отрывок из речи патриарха Московского и всея Руси Алексия II к клиру и приходским советам храмов города Москвы: "Если признать святыми царя Ивана Грозного и Григория Распутина и быть последовательными и логичными, то надо деканонизировать митрополита Московского Филиппа, преподобного Корнилия, игумена Псково-Печерского и многих других умученных Иваном Грозным. Нельзя же вместе поклоняться убийцам и их жертвам. Это безумие. Кто из нормальных верующих захочет оставаться в Церкви, которая одинаково почитает убийц и мучеников, развратников и святых?"
Вот слово архимандрита Макария (Веретенникова): "Напомню, что за время правления Ивана Грозного единственным митрополитом, который скончался своей смертью, оставаясь главой Церкви, был святитель Макарий. Все остальные митрополиты либо сами покидали престол, либо их низводили. О какой же святости после этого можно говорить?"
Столь значительные и уважаемые архиереи наши, как митрополит Санкт-Петербургский и Ладожский Иоанн, а также митрополит Волоколамский Питирим, бывало, высказывались положительно о государе Иване Васильевиче, но никогда не призывали они к канонизации Ивана IV.
Вот и весь сказ.
Московское великодержавие было для страны благом, а для русской цивилизации — одной из главных составляющих. Просто Иван Васильевич оказался дурным птенцом в гнезде наших самодержцев…
Царь Иван IV — если и был великим в чем-то, так это в эмоциях, наполнивших историю страны звуками грозы: бурные волны гнева, мутный поток ужаса, гремящая река похоти, оглушительный водопад гордыни. Как устроитель земли Русской он хорош тем, что в истории его жизни звучит глас Божий, призывающий поглядеть на царевы страсти, ужаснуться им и укротить свои. Для человеческих ушей тяжки слова Бога, но это дар Его любви к нам. Государь Иван Васильевич, вероятно, послан был нашим предкам в качестве подсказки, или же испытания во исправление. Это был настоящий бич русского народа, отучавший нашего человека от привычки к своевольству и в личном, и в общественном смысле…
В театре Бога он сыграл роль живого предостережения.
Но будь же Ты и к нему милостив, Господи! Все мы грешные люди. Прости нас. Прости и его.
Поделиться книгой: