Продолжая использовать наш сайт, вы даете согласие на обработку файлов cookie, которые обеспечивают правильную работу сайта. Благодаря им мы улучшаем сайт!
Принять и закрыть

Читать, слущать книги онлайн бесплатно!

Электронная Литература.

Бесплатная онлайн библиотека.

Читать: Донбасс - Борис Леонтьевич Горбатов на бесплатной онлайн библиотеке Э-Лит


Помоги проекту - поделись книгой:


Редакционная коллегия межиздательской библиотеки художественной литературы «Заграва»

П. А. БАЙДЕБУРА, С. Р. БУРЛАКОВ, А. Т. ГЕНЕНКО. Л. Ф. ГЛУЩЕНКО, В. В. ЛЕВЧЕНКО, М. С. — ЛОГВИНЕНКО, В. П. НЕВСКАЯ, В, Н. ПЕТРОВ, И. И. СТРЕЛЬЧЕНКО, И. С. ТЕРЕЩЕНКО

Вступительная статья М. П. Диченскова

Художник Я. М. Гаврилюк

Печатается по тексту книги, выпущенной издательством «Известия» в 1973 году

Время великих свершений

Говоря о нашей будничной повседневной работе, в ходе которой происходят поистине эпохальные свершения, товарищ Л. И. Брежнев отметил,"."что каждое утро десятки миллионов людей начинают свой очередной, самый обыкновенный рабочий день: становятся у станков, опускаются в шахты, выезжают в поле, склоняются над микроскопами, расчетами и графиками. Они, наверное, не думают о величии своих дел. Но они, именно они, выполняя предначертания партии, поднимают Советскую страну к новым и новым высотам прогресса. И, называя наше время временем великих свершений, мы отдаем должное тем, кто сделал его таким, — мы отдаем должное людям труда" [1].

Советская литература создала ёмкую художественную летопись, на страницах которой запечатлены богатейший трудовой опыт советского рабочего класса, многогранные перипетии становления и совершенствования коммунистического труда, процесс прорастания и созревания зримых ростков коммунизма в нашей отечественной действительности. В этой летописи, говоря словами В. Маяковского, наглядно прослеживается славный путь советских тружеников "от ударных бригад к ударным цехам, от цехов — к ударным заводам".

Отсюда берет начало идея подготовки и выпуска межиздательской библиотеки "Заграва" ("Зарево"), в которую войдут лучшие произведения о рабочем классе, созданные писателями нашей многонациональной страны. Библиотеку выпускают издательства "Донбас" (Донецк), "Прапор" (Харьков), "Промінь" (Днепропетровск).

Жизнь, быт, пробуждение революционной сознательности рабочего класса старой России в библиотеке "Заграва" будут представлены романами М. Горького "Мать", П. Байдебуры "Огонь земли", Н. Ляшко "Сладкая каторга", Н. Сказбуша "Рабочий народ", повестью И. Гонимова "Шахтарчук".

О годах гражданской войны и социалистического строительства поведают романы: "Гвардия" Ф. Вольного, "Красный снег" Т. Ры-баса, "Рождается город" А. Копыленко, "Правда на земле одна" Ю. Черного-Диденко, "Закалка" А. Кулаковского, "Гидроцентраль" М. Шагинян, "Междугорье" И. Ле, "Инженеры" Ю. Шовкопляса.

Широко будут представлены в "Заграві" произведения, созданные после Великой Отечественной войны, и среди них: "Донбасс" Б. Горбатова, "Сталь и шлак" В. Попова, "Всем смертям назло" В. Титова, "На диком бреге" Б. Полевого, "В полдень на солнечной стороне" В. Кожевникова, "Территория" О. Куваева и другие.

Значительную часть библиотеки составят романы писателей народов СССР: "Караганда" Г. Мустафина, "Апшерон", "Черные скалы" и "Гара дашлар" Мехти Гусейна, "Правда кузнеца Игнотаса" А. Гудайтиса-Гузявичуса, "Седьмое лебо" Г; Панджикадзе, "Небит-Даг" и "Капля воды — крупица золота" Б. Кербабаева, "Рустави" А. Белиашвили, "Его величество человек" Р. Файзи, "Твердая порода" Ш. Бикчурина и другие.

В совокупности своей библиотека "Заграва" явит собой яркое художественное полотно, которое воочию воплотит в себе пути становления нового советского рабочего — творца материальных и духовных ценностей, зачинателя эпохальных трудовых починов, активного участника общественной жизни страны, личности — наделенной высокими политическими, моральными и духовными качествами.

Издание открывается романом Б. Л. Горбатова "Донбасс", одним из выдающихся произведений советской художественной прозы, запечатлевшим рождение и утверждение стахановского движения — знаменательнейшего явления первой половины XX столетия.

Борис Горбатов… Его имя широко известно и дома — в Донбассе, и далеко за его пределами. При упоминании этого имени в памяти возникают искренние страницы "Ячейки" и "Моего поколения", романтические образы "Обыкновенной Арктики", пламенные строки "Писем к товарищу" и "Непокоренных", незабываемые персонажи "Донбасса" и многих других его произведений.

Принадлежа к числу виднейших советских писателей, Борис Леонтьевич наряду с М. Шолоховым, Л. Леоновым, А. Фадеевым, К. Фединым, К. Симоновым и другими классиками советской литературы пользуется огромной популярностью. Только за три десятилетия творческой деятельности писателя его книги издавались 187 раз на 46 языках народов нашей страны общим тиражом свыше семи с половиной миллионов экземпляров. Широко известны произведения Горбатова и за границей. Они изданы — в Англии и Франции, Австрии и Болгарии, Венгрии и Польше, Индии и Корее, Норвегии и Швеции, Чехословакии и США и других странах.

Незримой и нерушимой была связь Горбатова с донецким краем, с людьми Донбасса. Об этом он постоянно помнил, неустанно писал и говорил. Не случайно автобиография, написанная в 1946 году, начинается словами: "Я родился в 1908 году на Петро-марьевском (ныне Первомайском) руднике. Это в полукилометре от шахты "Центральная-Ирмино", где Стаханов поставил свой рекорд. Все детство провел я на руднике, всю молодость — в Донбассе".

Четырнадцатилетним подростком он стал штатным сотрудником известной газеты "Всероссийская кочегарка". Ему едва исполнилось шестнадцать лет, когда товарищи избрали его в руководящую пятерку только что созданного "Первого союза пролетарских писателей и поэтов Донбасса "Забой". А еще два года спустя ему доверили довольно ответственный пост в РАПП (Российской Ассоциации пролетарских писателей). Но кабинетная работа не увлекла Горбатова, как не удовлетворяли его и стихи, сравнительно легко дававшиеся ему, охотно публиковавшиеся и в местной прессе, и в Москве. Без сожалений оставил он и руководящую работу в центре и поэзию, переключившись на художественную прозу, с головой погрузившись в общественную деятельность.

Вернувшись из Москвы, став ответственным секретарем донбасского иллюстрированного двухнедельника "Забой", Горбатов и к себе и к творческому активу предъявлял весьма конкретные требования: "Мысли, чувства людей — вот главное, — утверждал он, и советовал — нужно пристальнее всматриваться в жизнь, в новые человеческие отношения. Не идите на поводу у модников, не увлекайтесь и формальными выкрутасами". Предупреждение это не было случайным, ибо модников тогда, как, впрочем, и в любую другую пору, было немало.

В то время как некоторые молодые литераторы без лишней скромности считали себя вполне уже сложившимися литераторами, Горбатов самокритично разъяснял, что в течение минувших трех лет в Донбассе происходит лишь собирание и отсеивание литературных сил, что молодые донецкие писатели стоят лишь у порога большой литературы, а это тем более возлагает на них особую ответственность.

"Петь так, как мы пели раньше, уже нельзя, — писал Борис Леонтьевич в декабре 1927 года. — Нужно много и упорно учиться, смотреть и думать, чтобы увидеть и осмыслить всю многогранность жизни, чтобы вложить ее в рамки художественных произведений, чтобы создать действительно социально-ценные вещи".

Продолжались и раздумья о собственном творчестве. Прочно решив для себя: "Мне в стихах тесно", Горбатов развивает свою мысль далее. "Меня привлекают не красоты природы, не страсти и муки людей, а сами люди, их жизнь, серенькая и прекрасная своей серостью, их отношения между собой". Конкретная цель влечет к себе молодого писателя: "этих маленьких людей увлечь большим порывом", разъяснить им, что, делая свое маленькое дело, они являются частицами большого общего дела. А "всего этого в стихах не расскажешь. Да и мои стихи плохие".

Еще в 1925 году на страницах газеты "Молодой шахтер" он напечатал приключенческий роман "Шахта № 8", герои которого шахтер Васька с друзьями разоблачал вредителей. Но первой ласточкой горбатовской прозы явилась повесть "Темь". Впрочем, сам автор позже с благодарностью вспоминал о той деловой серьезной критике, "которую встретила моя неудачная повесть "Темь" со стороны партийных товарищей в "Краматорской".

А далее последовали: повесть "Ячейка", роман "Нашгород", рассказ "Горный поход", повесть "Мое поколение" — произведения интересные, хотя и неровные.

Непросто складывался жизненный путь молодого писателя. Красноармеец горнострелкового полка, разъездной корреспондент "Правды", доброволец-зимовщик на полярном острове, участник освободительного похода на Западную Белоруссию, военный корреспондент в боях с белофиннами и на фронтах Великой Отечественной войны, представитель советской прессы во дворце правосудия в Нюрнберге, в жилищах бедняков в Японии, на Филиппинах, в резиденции японского императора, один из руководителей Союза советских писателей и прежде всего, всегда и везде — пламенный патриот, писатель, публицист.

Своеобразной летописью трудовой доблести советских людей в годы великой стройки стала многочисленная серия очерков Горбатова, опубликованная в "Правде". Обширна их география, многогранно их содержание: "Чугун" — о доменщиках Магнитогорска, "Риск" — о героических делах макеевских строителей, "Гребенка" — о тружениках "Днепростроя", "Никанор — Восток" — о новаторах шахты "Центральная-Ирмино", "Кача" — о делах и людях известной советской авиашколы; художественно-биографические очерки "П. П. Ширшов", "В. К. Коккинаки", "Герой Советского Союза В. С. Молоков" и другие.

Участие в полярных перелетах В. Молокова и добровольная зимовка на Диксоне дали обильную пищу для книги "Обыкновенная Арктика". Как справедливо отмечала критика, эта книга Горбатова успешно полемизирует с традиционным изображением Севера в произведениях Джека Лондона и современных буржуазных писателей.

В повестях и рассказах этой книги превосходно воплощены коренные перемены, происходившие под руководством Коммунистической партии в Заполярной тундре. Повествуя об арктических буднях, глубоко проникая в психологию своих персонажей, автор поведал о дружбе советских людей, о духовном и физическом возрождении малых народов, вовлеченных во всенародный созидательный труд.

Под непосредственным впечатлением от сборника "Обыкновенная Арктика" к Горбатову с открытым письмом обратился Бернгард Келлерман. Автор прославленного в свое время романа "Туннель" восхищенно писал: "Давно уже я не читал таких значительных и сильных новелл… Вы изображаете героев так, что они кажутся простыми, упорными, уравновешенными людьми, очень часто — более или менее будничными людьми. Но в одной из новелл ("Здесь будут шуметь города" — М. Д.) показываете, до каких вершин самопожертвования и до какого подлинного героизма могут подняться эти пионеры русской Арктики… Мимоходом мне хотелось бы отметить, что эту новеллу Вы открываете картиной бушующего снежного бурана, которая настолько сильна и великолепна, что едва ли можно найти подобную ей во всей мировой литературе. Ваш рассказ "Большая вода" доподлинно чудесен. Простотой языка, уверенностью в обрисовке характеров и непревзойденными описаниями природы он под стать Тургеневу, когда тот создавал "Записки охотника".

Образцово выполняя обязанности военного корреспондента (сначала газеты Южного фронта "Во славу Родины", а с сентября 1943 г. — газеты "Правда"), Горбатов весьма плодотворно потрудился в годы Великой Отечественной войны. В короткий срок он приобрел широчайшую известность среди читателей. Бесстрашные, нежные и добрые страницы "Писем к товарищу", написанные с предельной верой в силу и мужество человека, с безоговорочной верой в нашу конечную победу над фашизмом, с изумительной быстротой нашли сердечнейший отклик в сердцах фронтовиков и тружеников тыла. Говоря словами К. М. Симонова, "самым сильным и точно отвечающим тогдашнему состоянию умов и сейчас… по-прежнему видятся горбатовские "Письма к товарищу".

Среди лучших произведений о борьбе советских людей против фашистских оккупантов одно из первых мест по праву занимает повесть "Непокоренные", отмеченная Сталинской премией в 1946 году, успешно экранизированная еще в ходе войны, по мотивам которой известный советский композитор Д. Кабалевский написал оперу "Семья Тараса".

"Непокоренные" — это книга о мужестве и стойкости ворошиловградцев и Ворошиловграда, названного в повести его древним именем "Каменный Брод". И в то же время — это книга о титанической борьбе против интервентов, развернувшейся на всех временно оккупированных фашистами советских землях.

Величаво и строго рисует Горбатов орденоносный Ворошиловград: "Бывало, здесь, на площади шумели горячие митинги… Клим говорил, потрясая рукой, Пархоменко уходил отсюда в бессмертие. Комсомольцы пели "Паровоз" и делали паровозы. И день и ночь висели над городом веселый звон железа, и песня за рекой, и детский смех в саду".

Сурово и гневно изображает писатель вторжение фашистов и плоды их временного хозяйничанья: "Распятый, окровавленный город. Вокзал, омытый слезами. Синие руки матерей. Зеленые вагоны с решетками. Черные тополя, заплаканные, как вдовы. И девушки, прощающиеся с отчизной, с молодостью, с волей". Задушевно, с гордостью говорит автор о ветеранах, стариках-мастерах, которых фашисты, желая сломить, под конвоем гоняют на завод: "Мастера!.. Несговорчивые старики… Их знали все. Академики с ними советовались. Директора их побаивались. Новый директор представлялся сперва им, потом — обкому. Их можно было убедить, реже — уговорить, приказать им было нельзя… Постарели, подались мастера… Но каждый держал голову высоко и прямо. Видно, из последних сил, из непокорства, которое самой силы крепче, старались они идти гордо и достойно… Это… — непокоренные".

Последовательно и наглядно показывает писатель, что ленинская партия и в годину смертельной опасности, в тяжкие дни временной оккупации оставалась вместе с народом. Ее лучшие сыновья и дочери "строили подполье, как пороховой погреб". И именно в результате их героической деятельности "земля, казавшаяся… после ухода наших войск мертвой, задушенной, сейчас ожила, населилась людьми, готовыми к борьбе… Запылали немецкие казармы, полетели под откос поезда. Тихие ночи озарялись пламенем малых, но жестоких битв — в тылу".

Делясь с журналистами историей создания повести, сам Горбатов особо отмечал, что ему ничего не пришлось выдумывать, что все факты, изложенные в ней, он взял непосредственно из жизни. Так, "вся история Антонины, например, была рассказана мне квартирной хозяйкой, — вспоминает автор. — История Андрея и Лукерьи Павловны были рассказаны другой квартирной хозяйкой. Причем в повести сохранено даже имя: Лукерья Павловна. Степан Яценко — это Степан Стеценко, нынешний секретарь Ворошиловградского горкома партии, человек, который вышел из подполья. При мне принесли ему бутылку из-под шампанского, в которой находилась его тетрадка. Мы ее вместе вскрыли. Я прочитал ее, и мне многое стало ясно, далее то, чего сам Стеценко не рассказывал. Об этой бутылке говорится в повести".

Вдохновляемый неистребимой ненавистью к фашистскому отребью, Горбатов находил максимально точные слова и образы, чтобы передать нечеловеческие страдания советских людей, величие и благородство их подвигов. А точное изображение пресловутого "нового порядка", которым усердно похвалялись оккупанты, приобрело характер своеобразного, неопровержимого обвинения.

Большой резонанс получила эта повесть и за рубежом. Например, вскоре после освобождения Парижа там появились "Непокоренные" и почти одновременно отнюдь не славящийся своими демократическими устремлениями литературный еженедельник "Нувель литерер" откликнулся восторженной рецензией: "Если существует книга… нежная и вместе с тем жестокая, трогательная без украшений и литературщины и все же насыщенная самым блестящим литературным талантом, то это повесть молодого советского писателя Горбатова, и пусть под тем предлогом, что шум битв начинает утихать в Европе, не говорят нам, что она уже не актуальна" ("Нувель литерер", 24 мая 1945).

В афористичные строках и образах своей публицистики Горбатов запечатлел и освобождение от гитлеровцев родной земли ("Здравствуй, Донбасс", "Солдаты идут на Запад", "Весна на юге"), и заклеймил изуверства фашизма, его попытки тотально истребить народы Европы ("Лагерь на Майданеке"), и заключительные аккорды Великой Отечественной войны ("В Берлине", "В районах Берлина", "Капитуляция"), и дальневосточные впечатления, почерпнутые в Японии ("Человек из сословия эта") и на Филиппинах ("Лагерь на Окинаве", "Филиппины", "Дикое поле").

Имея в виду огромную популярность творчества Горбатова в военные годы, товарищ Леонид Ильич Брежнев в книге "Малая землям среди трех наиболее выдающихся писателей "малоземельцев" назвал Бориса Горбатова (Л. И. Брежнев, "Малая земля", М., 1978).

И в мирное время писатель остается неукротимым бойцом. В 1947 году по просьбе редакции "Литературной газеты" он выступает с гневным памфлетом "Гарри Трумэн". В этом памфлете автор буквально пригвоздил к позорному столбу истории тогдашнего американского президента, разоблачив его антикоммунистическую деятельность и активизацию травли прогрессивных сил в США.

В послевоенные годы Горбатов по-прежнему много ездит. Плодотворно трудится он как секретарь правления Союза писателей СССР, как член художественного совета по кинематографии, как депутат Верховного Совета РСФСР (избранный трудящимися Жуковского, Дубровского и Рогнединского районов Брянской области). И при всем том он много пишет.

Давняя неизбывная мечта волнует и воодушевляет его. Чем бы ни был поглощен писатель, в тайниках его сердца постоянно зрела мысль о прекрасной книге. Книге, которую он напишет о родном и милом Донбассе, неузнаваемо преображенном трудом советского человека. Военные будни не раз отодвигали осуществление этого замысла. Теперь, во второй половине 40-х годов он решительно принимается за дело. В эти годы он подолгу живет в Донбассе, пишет ряд киносценариев, а главное, создает роман "Донбасс" — первую книгу задуманной им трилогии. В беседе с К. М. Симоновым Борис Леонтьевич сообщил, что второй том трилогии составят две части: "Перед войной" и "Война", А третий том — "Большой Донбасс" — предполагался как повествование о послевоенных годах, о современности.

Развитие и совершенствование форм социалистического труда и, как следствие этого, рождение и формирование нового человека — такова центральная идея нового произведения Горбатова. В зримых, конкретных образах представлен здесь шахтерский отряд рабочего класса, в среде которого вызрело стахановское движение — знаменательнейшее явление предвоенной действительности, массовое движение передовиков-новаторов.

Не сам Алексей Стаханов, не его товарищи — ирминские шахтеры, не рекорд, подготовленный ими и осуществленный августовской ночью 1935 года, оказались в центре внимания автора. Он избрал задачу и более сложную и более важную — проследить глубинные истоки могучего явления, разродившегося рекордом Стаханова и воплотившегося в массовом, поистине всенародном движении новаторов. Вот почему центральными героями повествования оказались Андрей Воронько и Виктор Абросимов — вчерашние школьники из полтавского местечка Чибиряки, прибывшие по комсомольским путевкам на заурядную донецкую шахту "Крутая Мария".

Биография героев неразрывно переплетается с биографией страны. Не случайно их самостоятельная жизнь начинается в тот переломный год, когда вся страна "готовилась для рывка в будущее". Весьма рельефно показывает автор духовный и физический рост своих персонажей, начищая от их появления на шахте и вплоть до середины 1935 года, когда они начинают готовиться к рекорду. Впечатляюще передает Горбатов новые характерные черты советских рабочих, выпестованные за годы первых пятилеток. Устами своего лирического героя, журналиста Сергея Бажанова, писатель удивленно-радостно восклицает: "Передо мной сидели трое молодых рабочих, и они мне были незнакомы и недоступны. Я таких раньше не знал. У них были золотые руки мастеровых, и гордость пролетариев, и энтузиазм ударников. Но они уже не были ни пролетариями, ни мастеровыми, ни вчерашними ударниками. Это были совсем новые люди".

Именно в сознании этих новых людей, разных и непохожих, зарождаются думы "для шахты", "для всеобщей пользы". Смутные догадки и мечты: о тесноте в забое, о спрямлении уступов, об удвоении добычи и т. п. почти одновременно волнуют и коренного донбассовца Митю Закорко, и неофита Сергея Очеретина, и кадровых горняков братьев Закорлюк, и Прокопа Лесняка и многих других. Потому-то так неудержимо влечет к себе выношенная Андреем Воронько идея: "…лаву спрямить, уступы ликвидировать и дать всю лаву забойщику. Пусть он в полную силу рубает, а за ним крепильщики крепят…"

Дерзостная простота и мудрость этой идеи покоряют людей, стимулируют стремление реализовать, испытать ее в деле. Но Стаханов опередил горняков "Крутой Марии", подтвердив правомерность исканий, пробудив множество откликов. Всколыхнулся океан народной страсти, народной инициативы, повергнувший привычные нормы и традиции. В итоге: "на каждой шахте появились свои герои, и уже не только забойщики, но и машинисты врубовок, коногоны, проходчики, бутчики, слесари. Возникали все новые и новые имена и немедленно становились знаменитыми… Славы на всех хватало".

Поняв сам, Горбатов вдохновенно передал изумительную мощь стахановского почина: "Шахтер, вырубивший за смену шесть железнодорожных вагонов угля, действительно показался сначала былинным богатырем, новым Ильей Муромцем; сперва даже не верилось, что обыкновенный человек может совершить такое. Но рекорд Стаханова был тотчас же перекрыт, и сразу на нескольких шахтах, пламя соревнования перекинулось с шахты на заводы и фабрики, стало известно о делах кузнеца Бусыгина, ткачих Виноградовых, обувщика Сметанина, — и, слушая эти вести, каждый рабочий человек почувствовал, как и в нем самом разгорается богатырский дух, как и к нему приходит озарение".

Так актуальнейшая идея современности вызрела в недрах рабочих масс, овладела ими, одухотворила их и превратилась в несокрушимую силу.

Более полувека тому, в дни своей "забойской" юности, Горбатов мечтал о том, что "когда-нибудь… из наших рядов, в результате долгой и упорной работы и учебы, вырастет большой пролетарский писатель", что вырастет он "из вороха корявых и неотесанных рабкоровских произведений", что "родится он в маленькой комнатке рабочего клуба, где занималась заводская или рудничная ячейка "Забоя", что отцом его явится "коногон, мелом на вагонетке царапающий свои первые стихи".

Горбатов успел при жизни воочию увидеть воплощение своей заветной мечты. С его участием в недрах "Забоя" выросли крупные пролетарские писатели, достойно прославившие родной Донбасс и свою социалистическую Родину.

Рано, в расцвете творческих сил многогранного, неповторимого таланта ушел из жизни Борис Горбатов. Ушел, оставив современникам и потомкам прекрасные произведения, богатый личный опыт и завещанное друзьям-литераторам правило: "…каждую страницу четыре-пять раз переписать, работать над каждым словом, над каждой мыслью, над каждым образом, над композицией, над сюжетом, — работать, как шахтер, как грузчик, ибо это не только такой же почетный, но и такой же тяжелый труд".

Погибшие в бою герои-солдаты в знак высшей оценки их доблести навечно остаются в строю своих родных подразделений. Так же навечно и Борис Горбатов остается в строю многонациональной советской литературы.

М. Диченсков,

кандидат филологических наук.


ЧАСТЬ ПЕРВАЯ

Жили два товарища

1

Жили два товарища. Одного звали Виктором, другого Андреем. В 1930 году им обоим вместе было тридцать пять лет.

— Уже лист желтеет! — с досадой сказал Виктор и показал на Псёл: кленовые листья плыли по реке. — Пора и решаться, брат!

Андрей только молча пожал плечами.

Они оба долго и с завистью глядели, как плывет по реке, покачиваясь и кружась, желтый лапчатый кленовый лист — все вниз, все вниз, к морю. Он плывет, а они все сидят на месте.

Они были ровесники, жили на одной улице, в школе сидели за одной партой. У них были общие учебники, общие голуби, общие мечты. Им и в голову не пришло бы, что дороги у них могут быть разные.

— Нет, надо ехать, ехать! — говорили они друг другу каждое утро и каждый вечер. А все не трогались с места.

Они жили в Чибиряках, маленьком городке на Псле. Тут они родились — Виктор в беленькой хатке под узорчатой черепицей, Андрей — в голубенькой под зеленой железной крышей. Тут выросли. По этой траве бегали. На эти звезды заглядывались. И вот решили покинуть все — все и навсегда.

— Отчего ж ты не хочешь в военные моряки, Андрей? — сердито спросил Виктор. — Моряк, брат, в океане плавает!

Они никогда не видели океана, ни даже моря, ни большой реки, ни большого города. Четырехэтажный дом они видели только в кино.

Все сбои семнадцать с половиною лет они прожили здесь, на этой улице; вот она вся — плетень к плетню. Она вся заросла сорной травою: лебедой и бурьяном. Сухая серебристая пыль струится от лебеды.

Никогда по этой улице не проезжала машина, даже возы тут поскрипывают редко: шлях далеко. И следы колес тут никогда не уходят в далекую даль, а круто заворачивают во дворы, словно все дороги мира ведут к клуням и кончаются у амбаров.

— А то можно и на подводную лодку угадать, — сказал Виктор. — Очень просто. Мы парни здоровые. Ну, Андрей?

Вся улица, где они родились, была в садах, палисадниках и огородах: и сады тут были богатые, тяжелые от плодов, и плетни — исправные, и огороды — любовно взлелеянные, прополотые и выхоженные, и мальва под окном — пышнотелая, мясистая, розовощекая, как красивая и гордая деревенская девушка на выданье. А хатки тут совсем терялись среди пышной и щедрой зелени. Хаты стояли вразброс, кое-как, словно главным на этой улице и в этой жизни были не хаты, а сады и огороды. И хаты здесь были маленькие, подслеповатые, мазаные и все одинаковые, только шапки на них были разные: редко — железные, чаще — черепичные, а больше всего было соломенных, по-казацки подстриженных в кружок или в скобку или покрытых седым и трухлявым очеретом. На таких крышах любят гнездиться аисты. Говорят, аист к счастью. И много аистов жило на этой улице. По вечерам они, как часовые, выстраивались на своих крышах и так стояли, поджав одну ногу, строгие и важные, оберегали счастье, которое они принесли людям.

— Ни! — тихо сказал Андрей. — Я в моряки не хочу!

— Так чего ж ты хочешь, Андрей! — в досаде закричал Виктор.

Отца у Виктора не было. Его отец лежал в сквере в центре Чибиряк, в братской могиле. Он был большевиком. И почти каждое воскресенье, возвращаясь с базара, мать Виктора приносила на могилу маленький венок из цветов и, всплакнув по привычке, осторожно клала венок к подножию памятника. Могила была общая, братская, и это всегда конфузило мать Виктора. Даже после смерти муж не принадлежал ей — лежал с товарищами.

Она была женщина простая и добрая. Раньше робко любила мужа и боялась его, сейчас любила сына и тоже его боялась. Он рос своевольным, сильным, порывистым — в отца. И мать уже догадывалась, что ему нелюбо и душно в ее гнезде. Скоро он улетит. Она уже вышивала ему рушники и сорочки на дорогу и плакала над ними.

— Может, учиться поехать, а? — робко сказал Андрей. — В райкоме путевок много.

— Учиться? — фыркнул Виктор. — Мало ты штанов за партой протер!.. Ну, не хочешь в моряки, — ну, давай в летную школу.

У Андрея были и отец и мать. Отец работал машинистом на паровой мельнице, и в детстве он казался Андрюше чародеем. Среди всех обсыпанных мукою рабочих на мельнице он один был черный, от него одного исходил сладкий, нездешний запах нефти и машинного масла, ему одному подчинялось чудо — двигатель. Андрей гордился отцом и втихомолку жалел его.

Отец Андрея любил рассказывать о своем прошлом, он умел хорошо рассказывать. Его истории всегда начинались так: "А было это еще до того, как я женился". Его молодость прошумела в странствиях и приключениях. Он плавал на пароходах, служил на железной дороге, бывал во многих городах и портах. Он всегда был "при машине". Керосиновый движок направлял его хлопотливую жизнь. Потом отец внезапно женился и осел тут. Его истории так и кончались: "Ну, а потом я женился". Дальше рассказывать было нечего и неинтересно.

И Андрею казалось, что он понимает отца, — отец несчастен. Иногда хотелось подойти к нему и сказать просто, сочувственно: "А давай-ка сорвемся отсюда, отец. А? Ты, я, Виктор — котомки за спину и айда!" Но он не делал этого. Мать крик подымет! Матери он побаивался. Он говорил ей "вы", а отцу — "ты".

А у отца Андрея не было несчастного вида. Он всегда и над всеми посмеивался: над собой, над женой, над соседями, посмеивался беззлобно, добро и лениво. Люди его любили.

Придя с работы, умывшись и пообедав, он уходил обычно в палисадник или огород и бродил там среди грядок. Этот зеленый мир не принадлежал ему, в нем царствовала жена, но отец Андрея, как и всякий рабочий человек, страстно любил зелень. Он любил сидеть на корточках среди грядок и, не уставая удивляться, следить, как за чудом, за ростом рассады, слушать музыку травы и жизни в траве, дышать запахами влажной земли и цветов… Была особенная тишина в этом зеленом мире, на этой улице и в его собственном доме. В этой тишине неслышно и незримо созревала, умирала и опять рождалась жизнь: лопались почки на вербе; полз по ниткам к крыше крученый паныч и раскрывал навстречу солнцу свои синие с желтыми разводами граммофонные трубы и призывно трубил в них; на земляном полу в хате сладко и беззвучно умирали душистые травы; по вечерам в палисаднике вдруг мощно, расцветали скромные матиолы, и их властный запах все покрывал в мире и смешивался с добрым запахом махорки на меду — любимым табаком отца Андрея. И это было счастье.

Андрей, конечно, и подозревать не мог, что эта тишина и есть счастье отца. Счастье, что есть работа и добрый, честный хлеб, и в хате прохладный полумрак от прикрытых ставен, и хата своя, и на ночь можно запереть ставни болтами, и тишина над миром, и в тишине этой растут дети, из рассады вызревают помидоры, и крученый паныч трубит в свои граммофонные трубы радостную хвалу жизни. Это было счастьем, хоть аисты и не гнездятся на железных крышах.

А несчастьем для отца и матери Андрея, и для матери Виктора, и для многих людей на этой улице было бы покинуть все это выстраданное и насиженное ради неверных и утомительных странствий по чужим местам и чужим людям.

Так что ж оно такое — счастье?! Андрей и Виктор ужаснулись бы, узнав, что они приговорены жить, стареть и умирать в Чибиряках, на родной улице. Нет, нет, где угодно, только не здесь! Тогда пусть хоть Нежин, соседний и такой захолустный Нежин, с его мукомольным техникумом — только не Чибиряки. Для мальчиков сейчас "жить" означало — "двигаться". В семнадцать лет еще не умеют любить родной город, не примечательный ничем, кроме того, что вы в нем родились. Это приходит потом, как и любовь к старенькой, доброй, малограмотной маме в ветхой холщовой запаске.

— Нет! — решительно и зло сказал Виктор. — Ей-богу, уже пора прийти к какому-нибудь знаменателю, Андрей. Время ж уходит…

Да, время уходит. Оно проплывает, как вода в Псле, исчезает неведомо куда. Каждый прошедший день — уже пропащий день. Нет, надо ехать.

Раньше, в детстве, эта круча над Пслом казалась мальчикам концом реального, знакомого мира. Там, за рекой, был уже мир фантастический: сине-желтый. Не по-здешнему был синим лес там, синим — небо над ним, желтым — песок, золотою — пшеница. Там среди медножелтых сосен синел курган-могильник, в нем догнивали кости не то запорожцев, не то шведов. Мальчики тогда еще не умели плавать.

Но потом они плавать научились и переплыли Псёл, и увидели, что мир здесь, как и в Чибиряках, обыкновенный. И лес здесь не синий, а, как везде, зеленый, и в лесу этом прохладно, темно и сыро, пахнет грибами и стоячей водой, и небо над лесом, как и над Чибиряками, давно знакомое, и хатки в деревнях такие же, как и на их улице, только победнее. А на могильнике мужики пьют водку, закусывают огурцами и рассказывают друг другу разные истории, печальные или похабные.

Нет, ехать надо дальше, дальше — за Псёл. В мир большой и действительно фантастичный.

Да, надо ехать. Это решено. Что ж, так и просидеть всю жизнь за закрытыми ставнями? Ползти по нитке, как крученый паныч? Жить и умереть в родном палисаднике, как эти глупые и самодовольные мальвы? Их по-украински называют "рожи". Краснорожие, кичливые мальвы — нет, надо ехать, ехать! Пух с тополей кружит над городом и зовет в дорогу. Волна на Пеле нетерпеливо стучит в дубовый човен.

Да, надо ехать. Они говорили это себе триста раз на день, а все не трогались с места.



Поделиться книгой:

На главную
Назад