Помоги проекту - поделись книгой:
Морицъ, изгнанный изъ Курляндіи, отправился въ Парижъ, гдѣ исканія имъ курляндскаго престола не только не доставило ему славы, но даже и извѣстности. Теперь для Морица началась томительная скука; онъ только изрѣдка являлся ко двору и большую часть времени проводилъ или на охотѣ или во снѣ.
Но если самъ Морицъ не хлопоталъ болѣе о курляндскомъ герцогствѣ; то неутомимый Лефортъ заботился по прежнему объ его интересахъ, т. е. старался добыть ему это герцогство посредствомъ брака.
Въ началѣ 1728 года Лефортъ встрѣтилъ во дворцѣ императора Петра II генерала, впослѣдствіи знаменитаго фельдмаршала Миниха, который завелъ съ нимъ рѣчь о Морицѣ, спросивъ, почему графъ Саксонскій не старается добыть себѣ курляндское герцогство? «Но развѣ можетъ онъ предпринять что-нибудь, не зная напередъ о тѣхъ чувствахъ, какія питаетъ къ нему принцесса Елисавета»? замѣтилъ Лефортъ. Если только за тѣмъ стало дѣло, то я завтра же узнаю объ этомъ, отвѣчалъ Минихъ. На другой день послѣ этого — какъ сообщалъ въ своей депешѣ Лефортъ — Елисавета Петровна сказала Миниху, что она относительно Морица не хочетъ вступать въ переговоры ни съ какимъ посредникомъ до тѣхъ поръ, пока не увидитъ его самого. Обрадованный Лефортъ тотчасъ же сообщилъ объ этомъ Августу II, настаивая на необходимости пріѣхать Морицу въ Петербургъ. Лефортъ подбивалъ къ этому и самого Морица, прибавляя, что если бы ему и не удалось получить ничего особеннаго за Елисаветой Петровной, то она все же и безъ этого весьма завидная невѣста потому, что тѣ помѣстья покойной императрицы, которыя ей даетъ теперь императоръ, приносятъ сто тысячъ рублей ежегоднаго дохода.
Обыкновенно бываетъ такъ, что человѣкъ, увлекающійся какимъ нибудь предпріятіемъ, начинаетъ смотрѣть на него односторонне и ему подъ-конецъ кажется, что рѣшительно всѣ люди одинаковаго съ нимъ мнѣнія. Такъ было и съ Лефортомъ. 23-го января 1728 года нѣкто Баконъ, пріятель Морица, отправился изъ Петербурга въ Германію и во Францію и это обстоятельство дало Лефорту поводъ написать на другой день въ Дрезденъ слѣдующія строки: «Нынѣшняго числа ночью поѣхалъ Баконъ къ графу Саксонскому. Все, что было говорено ему при этомъ случаѣ, а также и поспѣшность, съ какою ускоряли его отъѣздъ, казалось, подсказывали ему: поѣзжайте и привезите его, т. е. Морица. По видимому, вся страна говоритъ въ пользу графа, послѣ того какъ любовь царя перешла на Зыбину» и далѣе: «о курляндскомъ вопросѣ нѣтъ вовсе рѣчи, какъ будто его никогда не существовало. Всѣ кричатъ: супружество! супружество! У прии-цессы Елисаветы нѣтъ недостатка въ женихахъ, кончая герцогомъ Фердинандомъ, который сдѣлалъ ей предложеніе. Полагаютъ, что графъ понравится царю: онъ охотникъ, любитъ ѣздить верхомъ, да и по другимъ многимъ качествамъ они сходны между собою».
Графъ Мантейфель усомнился, однако, въ достовѣрности подобныхъ депешъ Лефорта и нашелъ средство снестись касательно женитьбы Морица на цесаревнѣ съ какими-то двумя русскими вельможами, которые дали ему отвѣтъ въ томъ смыслѣ, что надобно быть круглымъ дуракомъ, чтобы посовѣтовать Морицу рѣшиться на такую попытку. Самъ Морицъ раздѣлялъ теперь этотъ неутѣшительный для него взглядъ. «Я не могу — писалъ онъ — отважиться на такія попытки, которыя сдѣлаютъ меня смѣшнымъ и безполезно истомятъ меня и скучнымъ пребываніемъ и продолжительнымъ путешествіемъ».
Лефортъ, однако, не унимался и въ теченіе лѣта 1728 года твердилъ неустанно друзьямъ Морица: «все идетъ превосходно, успѣхъ будетъ, пусть графъ Морицъ поживетъ въ окрестностяхъ Москвы и будетъ готовъ явиться туда по первому призыву, чтобы воспользоваться благопріятнымъ случаемъ». Одновременно съ этимъ Лефортъ сообщалъ множество, и, по всей вѣроятности, если не вполнѣ вымышленныхъ, то, по-крайней мѣрѣ, разукрашенныхъ имъ анекдотовъ, которые должны были свидѣтельствовать о нѣжныхъ чувствахъ Елисаветы къ Морицу.
По разсказу Лефорта, когда король-курфирстъ, въ сентябрѣ 1728 года, прислалъ въ подарокъ Елисаветѣ Петровнѣ великолѣпный фарфоровый сервизъ, то одно лицо изъ свиты цесаревны сказало при этомъ: вотъ первый подарокъ, который ваше высочество получили отъ коронованной особы. — Это правда, отвѣчала цесаревна, но я желала бы получить отъ короля другой подарокъ. — Какой-же? — Мужа. Потомъ, какъ разсказываетъ Лефортъ, въ декабрѣ того же года, одинъ изъ друзей Морица, какой-то Френезъ, написалъ къ своей знакомой придворной дамѣ, госпожѣ Рамъ, письмо, прося ее провѣдать о чувствахъ цесаревны къ Морицу. Елисавета Петровна попросила это письмо у госпожи Рамъ и была очень довольна имъ. Вслѣдъ за тѣмъ, она пригласила къ себѣ Лефорта и, въ присутствіи госпожи Рамъ, сказала ему: «не передавайте графу Саксонскому, что я читала письмо его друга, но напишите ему, что я была бы очень рада видѣть его».
Лефортъ до такой степени усердно сваталъ Морицу Елисавету, что, наконецъ, самъ король нашелся вынужденнымъ послать ему меморандумъ, въ которомъ, упоминая о предположеніяхъ Лефорта относительно брака, его величество соглашался на поѣздку Морица для сватовства въ Россію, объусловливая ее слѣдующими предварительными, положительно высказанными сообщеніями со стороны свата: 1) Согласна-ли принцесса Елисавета вступить въ бракъ съ Морицемъ? 2) Изъявитъ ли государь согласіе на этотъ бракъ? 3) Будетъ ли доставлено Морицу приличное положеніе въ Россіи? и 4) Чтобы отъ самаго короля не требовали пристроить Морица, такъ какъ это не зависитъ отъ его величества.
Въ концѣ этого меморандума было прибавлено, что король никакъ не можетъ согласиться, чтобы графъ Морицъ снова началъ рыскать (fase la galopin) и искать приключеній (aventurier), если не будутъ окончательно разъяснены выше приводимыя обстоятельства. Вмѣстѣ съ тѣмъ король предписывалъ Лефорту не давать дальнѣйшаго хода дѣлу и не дѣйствовать отъ имени его величества прежде окончательнаго разъясненія предложенныхъ условій.
Когда, такимъ образомъ, Лефорту пришлось отвѣчать рѣшительно, то онъ далъ совершенно неожиданный оборотъ всему дѣлу. Упомянутый меморандумъ былъ отправленъ къ нему 7-го февраля 1729 года, а вслѣдъ за тѣмъ, 21-го марта, Лефортъ писалъ въ Варшаву, что съ нѣкотораго времени образъ жизни принцессы сталъ таковъ, что друзья Морица совершенно отказались отъ устройства его брака съ нею. Этимъ и окончилось сватовство, тянувшееся въ продолженіе пяти лѣтъ.
Въ 1733 году умеръ король Августъ II и на, мѣсто его былъ избранъ сынъ его курфирстъ саксонскій, подъ именемъ Августа III. Морицъ не былъ въ хорошихъ отношеніяхъ съ новымъ королемъ, и Августъ III съ своей стороны не думалъ вовсе о возстановленіи его правъ на Курляндію. Напротивъ даже, онъ, немедленно, по вступленіи своемъ на польскій престолъ, заключилъ съ Россіею договоръ о сохраненіи политической независимости Курляндіи, какъ при жизни правившаго еще герцога Фердинанда, такъ и при его преемникахъ, правильно избранныхъ. Этимъ договоромъ онъ устранялъ возможность раздѣленія герцогства Курляндскаго на воеводства, а слѣдовательно и ту причину, которая служила главнымъ поводомъ для вмѣшательства Россіи въ курляндскія дѣла. Затѣмъ, такъ какъ избраніе Морица въ герцоги курляндскіе было уже признано неправильнымъ и въ Петербургѣ и въ Польшѣ и въ самой Курляндіи, то о немъ не могло быть и помину.
Когда 4-го мая 1737 года умеръ герцогъ Фердинандъ, послѣдній представитель герцогскаго дома Кеттлеровъ, то вопросъ о Курляндіи приближался къ роковой развязкѣ. Морицъ находился въ это время въ Дрезденѣ и попытался было возстановить свои права на герцогскую корону. Онъ обратился къ курляндскимъ чинамъ, собравшимся въ Митавѣ, съ возваніемъ, въ которомъ, послѣ изъявленія своего соболѣзнованія о кончинѣ герцога Фердинанда, писалъ: «вы уже предвидѣли настоящее бѣдственное положеніе и произвели на этотъ случай выборъ въ мою пользу; такой выборъ долженъ былъ бы получить въ настоящее время свою силу, если бы превратность не была удѣломъ человѣческихъ дѣйствій. Что касается меня, то я увѣренъ, вы отдадите мнѣ справедливость въ томъ отношеніи, что повѣрите въ готовность мою умереть, сражаясь за васъ, если нужно будетъ сражаться. Этимъ до нѣкоторой степени я отблагодарю васъ за то, что вы для меня сдѣлали».
Воззваніе Морица осталось безъ всякихъ послѣдствій, и онъ, не видя въ Курляндіи никакого движенія въ свою пользу, уѣхалъ изъ Варшавы во Францію искать славы на бранномъ полѣ.
По всей вѣроятности, къ этому времени относится данный императрицею Анною генералу Ласси указъ, извлеченный изъ дѣлъ Государственнаго Архива покойнымъ профессоромъ И. П. Шульгинымъ и обязательно сообщенный намъ А. А. Майковымъ; въ указѣ этомъ объявлялось: «понеже разглашеніе есть, что графъ Морицъ Саксонскій и политическій тайный совѣтникъ Басовичъ имѣютъ въ Москву ѣхать, а мы оныхъ людей допустить весьма незаблагоизобрѣтаемъ, того ради повелѣваемъ вамъ приказать ихъ секретно въ Курляндіи стеречь и какъ скоро вы о путешествіи ихъ и что оные въ Курляндію пріѣхали, увѣдомитель, то ѣхать вамъ самимъ немедленно въ Митаву и по пріѣздѣ ихъ имъ пристойно внушить, чтобы они продолженіе своего пути и пріѣздъ въ Москву оставили, и лучше бы назадъ возвратились, понеже вы совершенно вѣдаете, что сей ихъ пріѣздъ при нынѣшнихъ случаяхъ намъ весьма противенъ и неугоденъ будетъ». Еслибы они не послушались этихъ внушеній, то Ласси долженъ былъ объявить имъ, что онъ ихъ въ Ригу, а тѣмъ менѣе еще далѣе въ Россію допустить не смѣетъ, что онъ и дѣйствительно долженъ былъ исполнить. «Сей указъ, сказано было въ заключеніе, содержать про себя одного секретно и никому, кто бы ни былъ, о томъ не объявлять и для того переводъ его на нѣмецкій языкъ приложенъ, чтобъ лучше вразумѣть и потому такъ и постудить могли».
Если еще и прежде петербургскій кабинетъ не содѣйствовалъ къ осуществленію видовъ Морица на Курляндію, то теперь со стороны Россіи Морицъ никакъ не могъ надѣяться на ея поддержку, такъ какъ императрица Анна Ивановна предназначала въ герцоги курляндскаго любимца своего графа Бирона. Впрочемъ, Биронъ, какъ передаетъ Веберъ, хотѣлъ въ пользу Морица отступиться отъ этой кандидатуры, но король Августъ ІІІ, желая угодить императрицѣ, предпочелъ Бирона Морицу.
Все время, отъ избранія Бирона въ герцоги и до его ссылки въ Пелымь, Морицъ провелъ во Франціи. Вступленіе на престолъ цесаревны Елисаветы Петровны я открывшаяся за нѣсколько времени передъ этимъ ваканція на курляндскомъ престолѣ побудила, наконецъ, Морица сдѣлать рѣшительный шагъ для достиженія цѣли. Другія обстоятельства также благопріятствовали Морицу. Такъ, избранный въ герцоги курляндскіе зять правительницы Анны Леопольдовны, герцогъ брауншвейгскій не былъ признанъ Польшею въ этомъ достоинствѣ, а паденіе брауншвейгскаго дома въ Россіи отнимало у него всякую поддержку со стороны этой послѣдней, такъ какъ Елисавета Петровна не благоволила съ соперничавшею съ нею брауншвейгскою фамиліею. Но еще важнѣе этого обстоятельства было то, что при дворѣ новой императрицы находился французскимъ посломъ извѣстный маркизъ Шетарди, пользовавшійся въ то время особымъ расположеніемъ государыни. Шетарди, поддерживаемый Лефортомъ, приглашалъ Морица пріѣхать поскорѣе въ Россію. Версальскій кабинетъ хотѣлъ пособить Морицу, и въ дрезденскомъ архивѣ сохранились извѣстія о вмѣшательствѣ Франціи въ курляндскія дѣла. Такъ какъ отстраненнаго отъ курляндскаго пре-тола герцога брауншвейгскаго замѣнилъ немедленно новый кандидатъ, ландграфъ гессенскій, поддерживаемый Пруссіею, то Франція въ отношеніи Курляндіи приняла слѣдующую политику. Кардиналъ Флери, въ уваженіе блестящихъ военныхъ заслугъ, оказанныхъ Морицемъ подъ знаменами Франціи, поручилъ его интересы попеченію маркиза Шетарди, но. не желая раздражать Пруссію, предписалъ маркизу просить императрицу Елисавету Петровну, чтобъ она не покровительствовала ни ландграфу, ни Морицу, но предоставила бы миланскому сейму полную свободу дѣйствовать такъ, какъ онъ самъ заблагоразсудитъ. При этомъ, конечно, имѣлось въ виду, что курляндцы скорѣе склонятся на сторону Морица, однажды уже избраннаго ими, нежели на сторону ландграфа гессенскаго. Шетарди хотѣлъ, однако, усилить протекцію, оффиціально оказываемую имъ Морицу, своимъ личнымъ участіемъ, и съ этою цѣлью онъ внушилъ ему, чтобы Морицъ неожиданно явился въ Москву на празднества, происходившія тамъ по случаю коронаціи императрицы, и Морицъ поспѣшилъ послѣдовать совѣту маркиза,
10-го іюня 1742 года, въ одиннадцать часовъ вечера, Морицъ явился въ Москву и остановился въ домѣ Шетарди. Молва объ его пріѣздѣ ходила еще ранѣе и было не мало пари о томъ: пріѣдетъ ли онъ или нѣтъ? Такія извѣстія относительно Морица передавалъ королю Августу III его посланникъ Пецольдтъ, находившійся въ Москвѣ. Въ самый день пріѣзда Морица, Шетарди въ честь его, далъ великолѣпный ужинъ, пригласивъ къ себѣ, по этому случаю, русскихъ вельможъ. Ужинъ шелъ весело при обильныхъ возліяніяхъ и длился до трехъ часовъ утра; въ одиннадцать часовъ Морицъ былъ представленъ императрицѣ оберъ-гофмаршаломъ Бестужевымъ. По всей вѣроятности Морицъ, въ то время пожилой уже мужчина, не произвелъ на Елисавету Петровну того впечатлѣнія, какое онъ заочно производилъ на нее лѣтъ пятнадцать назадъ, благодаря усердію Лефорта. Императрица приняла его очень милостиво и пригласила его танцовать съ собою второй контрдансъ на бывшемъ въ тотъ вечеръ придворномъ маскарадѣ. Передавая объ этомъ въ письмѣ къ графу Брюлю, саксонскому министру, Пецольдтъ прибавляетъ, что всѣ съ нетерпѣніемъ желали знать истинную причину пріѣзда Морица. Пецольдтъ не говоритъ, склонялись ли тогда
Между тѣмъ Шетарди, пользуясь вниманіемъ государыни къ Морицу, хотѣлъ устроить его дѣло при главномъ содѣйствіи Лестока, но когда объ этомъ зашла при дворѣ рѣчь, то приближенные къ государынѣ лица дали понять французскому послу, что хотя пріѣздъ Морица былъ для императрицы очень пріятенъ, но что касается курляндскихъ дѣлъ, то ея величество, предложивъ уже съ своей стороны кандидатомъ въ курляндскіе герцоги ландграфа гессенскаго, не можетъ теперь отступить отъ этого предложенія. Впрочемъ, добавили маркизу, такъ какъ государыня не хочетъ принуждать ни къ чему ни Польшу, ни короля Августа III, ни курляндцевъ и такъ какъ она желаетъ, чтобы курляндское герцогство сохранило свои права и привилегіи, предоставленныя ему въ силу старинной конституціи, то она не будетъ противодѣйствовать кандидатурѣ графа Саксонскаго. Послѣ такого равнодушнаго отвѣта на искательства Морица, онъ увидѣлъ безполезность дальнѣйшаго своего пребыванія въ Москвѣ и выѣхалъ отъ туда 4-го іюля.
Въ 1748 году, при заключеніи ахенскаго мира, французская дипломатія пыталась, было, поднять вопросъ о правѣ Морица на Курляндію, и потребовать отъ Россіи его признанія въ достоинствѣ герцога курляндскаго и семигальскаго, но попытка эта прошла совершенно безслѣдно. Послѣ того Морицъ пересталъ думать о курляндскомъ престолѣ и хотѣлъ удовлетворить свое честолюбіе другими способами.
Основываясь на томъ, что Морицъ — какъ писалъ онъ самъ — «имѣетъ честь быть сыномъ великаго короля, главы одного изъ знаменитѣйшихъ владѣтельныхъ домовъ въ Европѣ, а также и на томъ, что онъ былъ избранъ въ герцоги курляндскіе, Морицъ просилъ у Людовика XV, чтобы король предоставилъ ему права и почести, присвоенныя во Франціи принцамъ царствующихъ домовъ. Неизвѣстно, впрочемъ, какой отвѣтъ послѣдовалъ на эту просьбу. Вскорѣ послѣ того Морицъ задумалъ сдѣлаться независимымъ государемъ на островѣ Мадагаскарѣ, который онъ предполагалъ населить нѣмцами, но требованія его отъ Франціи, для осуществленія этого плана, были такъ велики, что онъ получилъ рѣшительный отказъ. Тогда Морицъ задался мыслью устроить для себя независимое королевство на островѣ Табаго, но и этотъ планъ рушился, такъ какъ Франція принуждена была уступить островъ Табаго Голландіи. Потерпѣвъ такую неудачу, Морицъ не унялся, и сталъ мечтать о Корсикѣ. Сдѣлаться ему тамъ королемъ казалось тѣмъ легче, что незадолго передъ этимъ подобный примѣръ былъ уже данъ однимъ авантюристомъ, вестфальскимъ барономъ Нейгофомъ. Но и этотъ замыслъ Морица, по разнымъ причинамъ, не состоялся и тогда Морицъ остановился на предположеніи — выселить всѣхъ евреевъ изъ Европы въ Америку и возстановить тамъ для себя престолъ царя-псалмопѣвца. Всѣ эти предположенія, мѣнявшіяся быстро одно за другимъ, оказывались неудобоисполнимыми, и эксъ-герцогъ курляндскій бездѣятельно проводилъ время въ помѣстьѣ Шамборъ, пожалованномъ ему королемъ за доблестныя заслуги. Здѣсь онъ жилъ съ затѣями на королевскій ладъ и умеръ осенью 1760 года. По разсказамъ, получившимъ въ это время оффиціальную достовѣрность, Морицъ скончался отъ горячки послѣ непродолжительной болѣзни; а по молвѣ, подтверждавшейся нѣкоторыми особыми обстоятельствами, онъ былъ убитъ на поединкѣ нѣкогда оскорбленнымъ имъ принцемъ Конти. Поединокъ этотъ, по политическимъ соображеніямъ, долженъ былъ оставаться въ тайнѣ, и потому королевское правительство старалось съ своей стороны заглушить ходившіе о немъ толки, подтверждая. что смерть Морица произошла отъ постигшей его болѣзни.
Мы видѣли, что Морицу не пришлось играть у насъ слишкомъ блестящую роль. Онъ остался только не признаннымъ претендентомъ на курляндское герцогство и женихомъ, въ котораго хотя и влюбились двѣ царственныя невѣсты, одна при свиданіи съ нимъ, а другая даже заочно, но который не имѣлъ у нихъ окончательнаго успѣха. Тѣмъ не менѣе въ политической исторіи Россіи Морицъ является все-таки весьма замѣтною личностію не только по прямымъ своимъ столкновеніямъ съ могущественнымъ въ то время княземъ Меншиковымъ, но и по тѣмъ затрудненіямъ, въ которыя онъ ставилъ нѣсколько разъ русскую дипломатію въ отношеніи къ Польшѣ. Притомъ, вообще, дѣло объ избраніи Морица въ герцоги курляндскіе было первымъ и, надобно сказать, довольно удачнымъ опытомъ установленія русскаго вліянія на Курляндію и вмѣстѣ съ тѣмъ косвеннымъ образомъ и на самую Польшу. Русская политика, въ этомъ случаѣ могла достаточно убѣдиться въ возможности располагать дальнѣйшею судьбою Курляндіи и подготовить будущее ея подданство Россіи, а не Пруссіи, хотя по прежнему ходу историческихъ событій и въ силу политическо-господствовавшей тамъ нѣмецкой національности, Курляндіи скорѣе всего предстояло сдѣлаться достояніемъ этой послѣдней.
Что касается собственно Морица, то французы высоко превознесли его, восхищаясь въ особенности тѣмъ, что онъ вполнѣ усвоилъ себѣ отличительныя черты французскаго характера: смѣлость, находчивость и благородное прямодушіе. Они поставили его въ ряду величайшихъ полководцевъ Франціи за его военные подвиги, упоминать о которыхъ мы находимъ здѣсь совершенно излишнимъ уже потому, что они не вліяли на сферу событій, составляющихъ предметъ настоящей статьи. Увлеченіе французскихъ писателей храбрымъ, блестящимъ и даровитымъ Морицомъ и до нынѣ еще слишкомъ сильно. Такъ, послѣдній изъ его біографовъ Талльянде высказываетъ, между прочимъ, мысль, что Россія, по всей вѣроятности, много потеряла отъ того, что не состоялся бракъ Морица съ будущею императрицею Елисаветою. По мнѣнію Талльянде, Морицъ имѣлъ бы самое благотворное вліяніе на государыню и предохранилъ бы Россію отъ многихъ, сдѣланныхъ во время ея правленія ошибокъ и несправедливостей. Съ такимъ мнѣніемъ едва ли можно согласиться и, даже напротивъ, надобно предположить, что воинственный и честолюбивый Морицъ, если бы только онъ получилъ у насъ силу, вовлекъ бы Россію въ такія кровавыя столкновенія, отъ которыхъ ей удавалось отстраняться при иномъ направленіи нашей политики.
Нѣмецкіе біографы тоже превозносятъ похвалами личность Морица. Если, однако, ограничиться только дѣйствіями его въ Курляндіи, то онъ представится не болѣе, какъ смѣлымъ искателемъ приключеній. Нравственныя его стороны также не совсѣмъ привлекательны: онъ считалъ нужнымъ заискивать у Бестужева, подкупалъ Дивьера и придавалъ себѣ въ собственныхъ глазахъ чрезвычайную цѣну, полагая, что курляндцы въ самомъ дѣлѣ готовы умереть за него. Желаніе же его сдѣлаться государемъ, хотя бы даже іудейскимъ царемъ въ Америкѣ, показываетъ ничѣмъ неудержимое его славолюбіе.
ПРУССКІЙ ПОЧТЪ-ДИРЕКТОРЪ ВАГНЕРЪ
(1759–1763)
Въ 1759 году, наши войска заняли все королевство прусское, жители котораго приносили присягу на вѣрноподданство императрицѣ Елизаветѣ Петровнѣ, а всѣ государственные доходы королевства велѣно было собирать въ пользу русской казны. Между тѣмъ нѣкоторые изъ прусскихъ чиновниковъ, оставаясь вѣрными прежнему королевскому правительству, сносились съ нимъ секретно и пересылали тайкомъ въ его распоряженіе, поступавшіе къ нимъ казенные доходы. Къ числу такихъ чиновниковъ принадлежалъ и почтъ-директоръ въ Пилавѣ Іоганъ-Людвигъ Вагнеръ. На него, однако, былъ сдѣланъ доносъ инспекторомъ-отъ-строеній Лангомъ, и онъ, какъ нарушившій присягу, данную имъ русской императрицѣ, былъ признанъ государственнымъ преступникомъ и дорого поплатился за это.
О жизни Вагнера до захвата его русскими ничего намъ неизвѣстно, а по возвращеніи его изъ Россіи въ Пруссію онъ горько жаловался на то, что королевскимъ правительствомъ были забыты оказанныя имъ услуги, за которыя — какъ писалъ онъ — если бы только знали о нихъ русскіе, его непремѣнно подвергли бы смертной казни. Король вознаградилъ Вагнера за всѣ перенесенныя имъ страданія только предоставленіемъ ему должности почтъ-директора сперва въ Пилавѣ, а потомъ въ Грауденцѣ. Находясь на этомъ послѣднемъ мѣстѣ, Вагнеръ написалъ свои воспоминанія о Россіи и издалъ ихъ въ 1789 году въ Берлинѣ подъ заглавіемъ: "Johann Ludwig Wagners Schicksale während seiner unter den Russen erlittenen Staatgefangenschaft in den Jahren 1759 bis 1763, von ihm selbst beschrieben und mit unterhaltenden Nachrichten und Beobachtungen über Sibirien und das Königreich Casan dure hiebt", т. e. «Участь Іогана Людвига Вагнера. испытанная имъ во время государственной его ссылки русскими отъ 1759 до 1763 г., описанная имъ самимъ съ присовокупленіемъ дополнительныхъ свѣдѣній и наблюденій о Сибири и царствѣ Казанскомъ». Книга эта заключаетъ въ себѣ не поденныя записки, но только воспоминанія о времени, проведенномъ Вагнеромъ въ Россіи, или, говоря точнѣе, въ Сибири. Она, какъ надобно полагать, возбудила интересъ за границей, потому что, на другой же годъ послѣ своего появленія въ Берлинѣ, была переведена на французскій языкъ и издана въ Бернѣ. Переводъ, однако, былъ крайне неудовлетворителенъ какъ въ отношеніи вѣрности съ подлинникомъ, такъ и полноты. Вагнеръ, заявляя о несомнѣнной достовѣрности внесенныхъ въ его книгу фактовъ, а также и о томъ, что онъ не пользовался записками другихъ путешественниковъ, проситъ снисхожденія читателей только въ отношеніи географическихъ данныхъ, которыя могутъ оказаться у него не точными.
Разсказывая о своей невольной побывкѣ въ Сибири, Вагнеръ начинаетъ съ того, какъ 25-го февраля 1759 года, въ 10 часовъ вечера, когда онъ аккомпанировалъ на клавесинѣ пѣнію своей сестры, въ комнату къ нимъ вошелъ русскій маіоръ фонъ-Виттксе, въ сопровожденія плацъ-маіора Репнина. На вопросъ Вагнера, что вызвало посѣщеніе маіора въ такую позднюю пору? — послѣдній отвѣчалъ, что коменданту нужно сейчасъ же имѣть четыре почтовыя лошади и карету и что онъ объ этомъ хочетъ лично переговорить съ Вагнеромъ. Вагнеръ попытался было уклониться отъ свиданія съ русскимъ комендантомъ, но тогда маіоръ Виттксе прямо объявилъ ему, что онъ арестованъ. Вагнеръ долженъ былъ покориться военной силѣ; его вывели изъ дому, посадили въ карету и подъ сильнымъ конвоемъ отвезли въ Кенигсбергъ, гдѣ и засадили въ Фридрихсбургскую цитадель, въ которой впрочемъ содержали его очень хорошо.
I. Л. ВАГНЕРЪ. Съ гравированнаго портрета Дункера 1790 г.
Спустя пятнадцать дней послѣ привоза Вагнера въ Кенигсбергъ, явился къ нему русскій генералъ, баронъ Корфъ, для допроса, при немъ произведена была Вагнеру очная ставка съ Лангомъ; на ней этотъ послѣдній предъявилъ собственноручную записку Вагнера, въ которой тотъ просилъ Ланга разузнать, сколько находится русскаго гарнизона въ Гейлигенбейлѣ. Вагнеръ далъ такой оборотъ этой уликѣ, что будто онъ писалъ представленную ему записку только для шутки надъ Лангомъ, который, какъ болтунъ и хвастунъ, служилъ посмѣшищемъ даже для русскихъ офицеровъ: Такая отговорка Вагнера лишь вспылила Корфа и онъ разразился угрозами не только противъ арестанта, но и противъ самого короля прусскаго. Далѣе Корфъ сталъ обвинять Вагнера въ пересылкѣ какого-то плана графу Гордту отъ капитана Шамбо. Вагнеръ, возражая на это обвиненіе, замѣтилъ, что при такой пересылкѣ онъ только исполнялъ свои служебныя обязанности, какъ почтамтскій чиновникъ; но объясненія эти не были приняты Корфомъ въ уваженіе. По прошествіи нѣкотораго времени, генералъ Корфъ и надворный совѣтникъ Клингенбергъ сняли съ Вагнера вторичный допросъ, на которомъ онъ опять ни въ чемъ не признался.
Спустя мѣсяцъ послѣ этого, Корфъ и Клингенбергъ снова вошли къ Вагнеру; за ними какой-то человѣкъ несъ въ рукахъ кнутъ, который и былъ положенъ на столъ. Вагнеръ зналъ, однако, что русскіе никогда не употребляли противъ нѣмцевъ этого страшнаго оружія истязанія и потому принесеніе къ нему кнута счелъ только пустою угрозою. Но баронъ Корфъ, объяснивъ Вагнеру способъ употребленія русскими кнута для принужденія подсудимыхъ къ сознанію, прибавилъ, что въ случаѣ дальнѣйшаго упорства со стороны Вагнера и противъ него будетъ употреблена эта понудительная мѣра, почему и предлагалъ ему сказать сущую правду, положившись на милосердіе императрицы; но такъ какъ Вагнеръ и послѣ этого не сознавался, то въ комнату, гдѣ производился допросъ, былъ призванъ заплечный мастеръ. Вагнеръ поспѣшилъ замѣтить Корфу, что пытка будетъ напрасна, такъ какъ подъ ударами кнута онъ поневолѣ дастъ противъ себя ложное показаніе. Этотъ доводъ подѣйствовалъ на Корфа, кнутъ былъ прибранъ со стола и Корфъ отложилъ допросъ Вагнера на нѣкоторое время.
По прошествіи нѣсколькихъ дней, Вагнеру были предъявлены письменныя показанія капитана Шамбо, сдѣланныя имъ въ улику Батнеру, и тогда обвиняемому не оставалось уже никакихъ средствъ къ оправданію. Вскорѣ надъ нимъ былъ произнесенъ приговоръ, которымъ опредѣлялось: подвергнуть Вагнера смертной казни четвертованіемъ посредствомъ привязки къ четыремъ лошадямъ. При объявленіи этой ужасной казни, Вагнеръ упалъ въ обморокъ и когда пришелъ въ себя, то увидѣлъ подлѣ своей кровати своего однофамильца, пастора Вагнера, явившагося напутствовать приговореннаго въ будущую жизнь. Увѣщанія пастора не имѣли, однако, никакого успѣха на раздраженнаго до послѣдней степени Вагнера, который смотрѣлъ на представителя церкви съ такимъ ожесточеніемъ, что даже не хотѣлъ разговаривать съ нимъ. Между тѣмъ заботливая пасторша доставила Вагнеру костюмъ, въ который, по обыкновенію, существовавшему тогда въ сѣверной Германіи, одѣвали отправлявшихся на смертную казнь. Растерявшійся въ конецъ Вагнеръ надѣлъ этотъ костюмъ и оставался въ немъ нѣсколько дней съ-ряду. но онъ не понадобился Вагнеру для предназначенной цѣли, такъ какъ, спустя нѣсколько времени послѣ произнесенія смертнаго приговора, къ нему вошелъ генералъ Корфъ, опять въ сопровожденіи Клингенберга, прочитавшаго при этомъ высочайшій указъ, по которому Вагнера, освобожденнаго отъ смертной казни, повелѣно было сослать въ Сибирь. При объявленіи этого приговора, Корфъ обнадежилъ Вагнера, что, по заключеніи мира, онъ будетъ возвращенъ на родину.
8-го или 9-го іюля, — Вагнеръ въ точности числа не помнитъ, — его посадили въ телѣжку, набитую соломой; въ двѣ другія тележки сѣли капитанъ Шамбо и инспекторъ Лангъ, и такимъ образомъ всѣхъ троихъ повезли въ Сибирь. Въ Пилавѣ посадили его на судно съ 150 ранеными русскими, отправлявшимися на родину. На этомъ суднѣ Вагнеръ пріѣхалъ въ Дюнаминдъ, откуда его, въ сопровожденіи капитана «Ивана Микеферовича», повезли на почтовыхъ прямо въ Сибирь.
Съ этихъ поръ начинается описаніе, хотя и весьма поверхностное, тогдашней Россіи, но интересное въ томъ отношенія, что показываетъ какое замѣтное различіе существовало въ ту пору между нашимъ отечествомъ и Пруссіею относительно общаго благоустройства и многихъ сторонъ домашняго быта. Такъ, Вагнеръ удивлялся тому, чему впрочемъ можетъ иностранецъ подивиться еще и теперь, а именно, что въ крестьянской избѣ печка, служившая для отопленія, замѣняла въ то же время и кухонную печь, при чемъ изба была наполнена удушливымъ дымомъ, не дѣйствовавшимъ, однако, нисколько на привыкшихъ къ тому русскихъ крестьянъ и солдатъ. Русская пища, и въ особенности черный хлѣбъ, щи и квасъ, не пришлись по вкусу пруссаку. Его изумляла также и видѣнная имъ всюду нечистота; поражала его и неопрятность русскихъ. Такъ, онъ разсказываетъ, что его тошнило, когда онъ видѣлъ, какъ русскіе черпаютъ изъ ведра квасъ ковшомъ и, отпивъ изъ него, опускаютъ его опять въ ведро, но за то ему понравились калачи, и за тѣмъ, мало по малу, первоначально разборчивый въ пищѣ нѣмецъ попривыкъ къ простонароднымъ русскимъ яствамъ. Крайне неудобно казалась ему покрышка нашихъ дорожныхъ кибитокъ рогожею, черезъ которую проходилъ свободно дождикъ. Не смотря на то, что со времени проѣзда Вагнера по Россіи прошло слишкомъ сто лѣтъ, но, конечно, и нынѣшніе по ней путешественники могутъ еще вносить въ свои описанія подобныя замѣтки.
Въ началѣ октября 1759 года, Вагнера доставили въ Москву, но онъ не могъ даже взглянуть на этотъ городъ, потому что при въѣздѣ туда кибитку его закрыли Hà-глухо. Въ день его проѣзда черезъ Москву былъ какой-то царскій праздникъ и колокольный звонъ ошеломилъ Вагнера. По разсказамъ его, въ Москвѣ, по случаю торжества, стрѣляли изъ пушекъ такого огромнаго калибра, что кибитка его какъ будто подпрыгивала на воздухѣ при каждомъ выстрѣлѣ и онъ запряталъ голову подъ подушку, чтобы не слышать этой страшной канонады. По всей вѣроятности, разсказы о царь-пушкѣ сильно настроили воображеніе Вагнера и безъ того уже слишкомъ раздраженнаго постигшимъ его несчастьемъ и истомленнаго мучительною ѣздою.
Изъ Москвы Вагнера везли далѣе безъ всякой остановки ни днемъ, ни ночью, и онъ на восьмой день пріѣхалъ въ Козьмодемьянскъ, который, по замѣчанію его, былъ городокъ довольно порядочный. За тѣмъ Вагнеръ миновалъ Соликамскъ, Тюмень, Верхотурье и въ ноябрѣ былъ на берегахъ Иртыша въ семи верстахъ отъ Тобольска. Такъ какъ переѣздъ черезъ эту рѣку, по причинѣ шедшаго по ней тогда льда, былъ невозможенъ, то Вагнеръ оставался въ одной деревнѣ, гдѣ хозяинъ-татаринъ, узнавъ, что Вагнеръ и спутникъ его, Шамбо, нѣмцы и при томъ подданные прусскаго короля, отлично принялъ ихъ. Татаринъ угостилъ ихъ прекраснымъ обѣдомъ и чаемъ, а потомъ игралъ съ ними въ шахматы. По описанію Вагнера, татаринъ этотъ жилъ не только богато, но даже роскошно; такъ, на приготовленной для Вагнера постели простыня была изъ тонкаго полотна, подушки были обтянуты зеленою китайскою шелковою тканью, а одѣяло было изъ стеганаго атласа. По словамъ Вагнера, онъ провелъ у татарина ночь такъ, какъ будто былъ въ раю. Все это до такой степени изумило Вагнера, что онъ предполагалъ, не держитъ ли его хозяинъ нѣмецкой прислуги, но таковой вовсе не оказалось. Въ особенности же полюбился Вагнеру татаринъ за свое нерасположеніе къ русскимъ; это чувство Вагнера, конечно, очень понятно при томъ положеніи, въ какомъ онъ находился.
Когда же ледъ на Иртышѣ сталъ, то Вагнеръ съ своими спутниками — хотя и не безъ опасности — переправился черезъ эту рѣку. На другой день по прибытіи Вагнера въ Тобольскъ, онъ, въ сопровожденіи молодаго прапорщика «Ивана Александровича», былъ отправленъ далѣе. Не смотря на жестокую стужу, Вагнеру путешествіе это казалось очень пріятнымъ. Сопровождавшій его офицеръ нисколько не стѣснялъ своего арестанта и Вагнеръ пользовался свободою, между прочимъ и для того, чтобы осматривать церкви и заходить къ священникамъ, которые принимали его очень привѣтливо. Невольное путешествіе Вагнера по Россіи въ значительной степени облегчалось, по его словамъ, тѣмъ, что онъ зналъ по-русски. Вагнеръ не говоритъ, гдѣ онъ пріобрѣлъ знаніе русскаго языка, но по всей вѣроятности, онъ успѣлъ нѣсколько научиться по-русски во время занятія Пруссіи нашими войсками.
Изъ Тары Вагнеръ поѣхалъ Барабинскою Степью и наканунѣ заговѣнья пріѣхалъ въ Енисейскъ. Изъ окошка той комнаты, въ которую посадили Вагнера подъ карауломъ солдата, онъ видѣлъ масленичныя забавы русскихъ. Его очень заняли невидѣнныя имъ никогда прежде качели, которыя, однако, онъ находить опасною забавою. Дешевизна жизненныхъ припасовъ въ Енисейскѣ также поразила его и онъ даже съ грустью оставлялъ этотъ понравившійся ему городъ.
Изъ Енисейска Вагнера повезли далѣе, къ крайнему его изумленію, на собакахъ въ Мангазею въ сопровожденіи казаковъ. Онъ въ подробности описываетъ этого рода поѣздку и надобно полагать, что эта именно часть его воспоминаній представляла, самыя любопытныя страницы для тогдашнихъ иностранныхъ читателей. Страшныя мятели вынудили однако «Ивана Александровича», послѣ пятнадцати-дневнаго странствованія по безлюднымъ мѣстамъ, вернуться въ Енисейскъ, гдѣ Вагнеръ и прожилъ до 7 іюня 1760 года. Въ этотъ день поручикъ «Семенъ Семеновичъ» объявилъ ему, что завтра онъ долженъ отправиться съ нимъ въ дальнѣйшій путь, и дѣйствительно на другой день Вагнеръ поплылъ на баркѣ внизъ по Енисею и, наконецъ, въ іюлѣ прибылъ въ Мангазею, въ мѣсто, назначенное для постояннаго его пребыванія. Тамъ ему принялись строить особый деревянный домъ, невдалекѣ отъ дома воеводы, на берегу рѣки Турухана. По отстройкѣ дома, состоявшаго изъ двухъ комнатъ, перевели туда Вагнера съ барки, приставивъ къ нему караулъ изъ трехъ солдатъ и одного сержанта.
Особое вниманіе къ Вагнеру, какъ нѣмцу, выразилось въ томъ, что печь той комнаты, которая предназначалась для него, топилась снаружи, такъ что Вагнеру не приходилось жить въ курной избѣ и задыхаться отъ дыму.
Если странствованія Вагнера изъ Пруссіи въ глубину Сибири представляютъ интересъ своего рода, то въ свою очередь небезъинтересны и хлопоты около него русскихъ властей, снаряжавшихъ значительные караулы, какъ для препровожденія его въ ссылку, такъ и для наблюденія за нимъ въ мѣстѣ его постояннаго пребыванія, строившихъ для него особый домъ и выдававшихъ ему ежедневно на харчи по 20 коп., что для того времени составляло вообще значительную денежную дачу для ссыльнаго.
Въ Мангазеѣ жилось Вагнеру не очень дурно; онъ запасался хорошею провизіею, которую въ изобиліи привозили туда на судахъ изъ Енисейска, обзаводился домашнею утварью, ловилъ тенетами птицъ и сѣтями рыбу, ходилъ на охоту, прогуливался на лыжахъ, игралъ на скрипкѣ и флейтѣ, читалъ бывшія у него три книги, которыя онъ, наконецъ, выучилъ наизусть. Говоря о своихъ занятіяхъ музыкой, Вагнеръ замѣчаетъ, что русскіе съ особеннымъ удовольствіемъ слушали его игру и, по поводу этого, прибавляетъ, что у русскихъ есть свои музыкальные инструменты, изобрѣтенные ими помимо всякаго подражанія; что они кромѣ музыки еще очень способны къ рѣзьбѣ изъ дерева и что онъ не разъ удивлялся ихъ искусству по этой части. Вообще, — говоритъ Вагнеръ — русскій отличается способностями и ему нужно только учиться, для того, чтобы сдѣлаться замѣчательнымъ художникомъ.
Вагнеръ былъ доволенъ своимъ новымъ положеніемъ и рѣшился выжидать терпѣливо благопріятнаго переворота въ своей судьбѣ. Такъ тянулась спокойно его жизнь въ продолженіи пятнадцати мѣсяцевъ, какъ вдругъ онъ вздумалъ повздорить съ приставленнымъ къ нему сержантомъ за то, что тотъ не выдавалъ всѣхъ слѣдовавшихъ Вагнеру, по положенію, свѣчей. Сержантъ нажаловался на него воеводѣ и дѣло кончилооь тѣмъ, что ставни въ комнатѣ были заколочены наглухо. «Если онъ такъ любитъ свѣчи — съострилъ воевода, — то ему не нужно дневнаго свѣта», и вслѣдствіе этого приказалъ, чтобы въ совершенно-темной комнатѣ Вагнера постостоянно горѣла свѣчка. Въ іюлѣ 1760 года, мѣсто прежняго воеводы занялъ знакомый уже Вагнеру прапорщикъ «Семенъ Семеновичъ!. Новый воевода разсказалъ Вагнеру, что полученіе имъ этой должности обошлось ему въ Петербургѣ, въ сенатѣ, въ 30,000 руб., но — замѣчаетъ Ватеръ — по всей вѣроятности онъ не останется въ накладѣ.
Для тогдашнихъ сибирскихъ воеводъ, — по разсказамъ Вагнера, — пушные промыслы составляли самый главный источникъ легкой, скорой и безопасной наживы.
«Должности воеводъ въ тѣхъ мѣстахъ, гдѣ производятся этого рода промыслы — пишетъ Вагнеръ — чрезвычайно выгодны. Когда осенью посылаютъ казаковъ за Енисей, въ тѣ мѣстности, въ которыхъ собираются состоящіе подъ покровительствомъ Россіи инородцы, для взиманія съ нихъ ясака, то казаки очень быстро истрачиваютъ свое жалованье на пьянство и потомъ не въ состояніи бываютъ пріобрѣсти на свой счетъ товары, необходимые для мѣновой торговли съ дикарями. II вотъ они занимаютъ тогда деньги у воеводы, который имъ въ этомъ не отказываетъ и даетъ имъ столько, сколько они попросятъ. Но если заемщики благоразумны, то они никогда не возьмутъ большой суммы, такъ какъ потомъ за каждый рубль должны будутъ расплачиваться мѣхами, несравненно дороже стоющими той суммы, въ какой они будутъ приняты при разсчетѣ съ воеводой. При существованіи такихъ доходовъ, воеводы дорого платятъ за свои мѣста и послѣ трехлѣтняго пребыванія на мѣстѣ, когда ихъ сживаютъ другіе, они успѣваютъ наживаться порядочно и нерѣдко просятъ сами объ отставкѣ». Вагнеръ видѣлъ, что за такіе мѣха, за которые купцы, пріѣзжавшіе въ Сибирь изъ Москвы или Петербурга, давали воеводѣ по 20 и даже по 30 рублей, самъ воевода платилъ не болѣе рубля. Казаки сами пріобрѣтали мѣха не высокою цѣною и на деньги, полученныя отъ воеводы за мѣха, они для мѣны съ дикими покупали бусы, шелкъ для шитья, ножи, топоры, китайскія трубки, курительный табакъ, пуговицы и разныя побрякушки, и въ обмѣнъ на какія бездѣлицы они получали отъ дикихъ драгоцѣнные мѣха.
«Для сбора ясака — передаетъ Вагнеръ — не требовалось значительной военной силы, и какихъ нибудь шесть казаковъ сбирали ясакъ среди орды, состоявшей изъ 200, и иногда и болѣе человѣкъ. Передъ отъѣздомъ казаковъ въ юрты, являвшіеся въ казацкое становище инородцы удостовѣряли, что между ними не было оспы, и въ подтвержденіе этого оставляли заложниковъ. Въ свою очередь и дикіе съ такими же предосторожностями вступали въ сношеніе съ казаками. Сборъ ясака производился по числу душъ и взимался съ каждаго, достигшаго годоваго возраста. Послѣ сбора ясака начиналась торговля, выгода отъ которой постоянно была на сторонѣ казаковъ, платившихъ, напримѣръ, за песцовый мѣхъ не болѣе трехъ копѣекъ. За тѣмъ казаки отбирали лучшіе мѣха и представляли ихъ воеводѣ, который тайкомъ сбывалъ ихъ купцамъ и въ числѣ сбытыхъ имъ мѣховъ бывали и такіе, самые превосходные мѣха, которые должны были бы быть предназначены для императрицы».
По разсказамъ Вагнера, даже петербургскіе вельможи участвовали въ злоупотребленіяхъ пушнымъ промысломъ въ Сибири. Они сбывали вывезенные оттуда мѣха за границу, при чемъ, пользуясь своимъ вліяніемъ, устроивали дѣло такъ, что за вывозъ мѣховъ изъ Россіи не платили таможенныхъ пошлинъ, которыя, однако, были очень высоки.
Наконецъ, 27-го іюля 1763 года, воевода «Семенъ Семеновичъ» пришедшему къ нему Вагнеру, остававшемуся постоянно при свѣчкѣ, въ силу прежняго воеводскаго распоряженія, прочелъ высочайшій указъ объ освобожденіи его изъ ссылки; при этомъ было сдѣлано распоряженіе о препровожденіи Вагнера съ должнымъ почетомъ до границъ Курляндіи съ угрозою за неисполненіе этого предписанія наказаніемъ кнутомъ. Только послѣ упомянутаго указа были открыты ставни, заколоченныя прежнимъ воеводою, такъ что Вагнеръ отсидѣлъ безъ дневнаго свѣта около двухъ лѣтъ. Освобожденный изъ ссылки Вагнеръ былъ приглашенъ на ужинъ къ «Семену Семеновичу». Тамъ онъ былъ встрѣченъ чрезвычайно радушно, а на другой день мангазейское общество устроило въ честь его вечеръ, на которомъ музыкантами были казаки и мѣщане. Дамское общество состояло изъ казачекъ, изъ которыхъ многихъ — какъ говоритъ Вагнеръ — онъ предпочелъ бы великосвѣтскимъ нѣмецкимъ дамамъ, и предпочелъ бы не за ихъ платья изъ золотой и серебряной парчи, но за ихъ красоту и за тонкія черты лица. Описывая казачекъ, Вагнеръ замѣчаетъ, что у нихъ маленькія ноги, которыя, однако, онѣ очень безобразятъ тѣмъ, что не поддерживаемые подвязками чулки спускаются на туфли. Весь ихъ головной уборъ — говоритъ Вагнеръ — ограничивается китайскимъ шелковымъ платкомъ такъ хорошо перевитымъ золотымъ и серебрянымъ галуномъ, что такой уборъ заставлялъ забывать отсутствіе вкуса въ обуви. Танцовали всю ночь и Вагнеръ возбудилъ ревность въ кавалерахъ и въ мужьяхъ, по поводу чего и замѣчаетъ, что онъ могъ бы поплатиться за это жизнью, если бы не поспѣшилъ уѣхать изъ Мангазеи.
Вагнеръ, оставляя городокъ, въ которомъ провелъ четыре года, такъ описываетъ его: «Мангазея расположена въ пустынѣ по близости трехъ рѣкъ; рѣки эти прорѣзываютъ густой лѣсъ, находящійся вдали отъ города. Въ Мангазеѣ считалось въ ту пору 60 домовъ, построенныхъ изъ бревенъ, а жители были казенные крестьяне. Каждый изъ нихъ получаетъ отъ казны крупу, муку и по три рубли въ каждую четверть года. Они не платятъ никакихъ податей, не занимаются земледѣліемъ, а только въ волю косятъ сѣно. Вдали отъ города на горизонтѣ виднѣется цѣпь горъ, покрытыхъ лѣсомъ, въ долинахъ болота и рѣки, впадающія въ Енисей. Въ окрестностяхъ города нѣтъ никакой возможности ходить пѣшкомъ по топямъ и нѣтъ ни одной равнины, которая могла бы быть приспособлена къ хлѣбопашеству. Въ этихъ мѣстностяхъ встрѣчаются девяностолѣтніе старики, которые, отродясь, не видывали хлѣбнаго зерна, но за то трава достигаетъ здѣсь человѣческаго роста и это особенно удивляло Вагнера, такъ какъ зима оканчивалась только въ іюнѣ и начиналась опять въ августѣ. Мангазейскіе жители содержали лошадей, коровъ и свиней, а зимою ѣздили на лошадяхъ въ окрестные лѣса за дровами. Овесъ и всѣ жизненные припасы привозили въ Мангазею изъ Енисейска и обмѣнивали здѣсь все это на мѣха. Въ лѣсахъ — продолжалъ Вагнеръ — ростутъ кедровыя деревья громадной величины. Лѣтомъ молнія безпрестанно падаетъ на нихъ и производитъ пожары, которые продолжаются цѣлые годы, но лѣсовъ отъ этого не убавляется, такъ какъ новыя деревья выростаютъ съ неимовѣрною быстротою. По Енисею жили въ хатахъ русскіе, промышлявшіе единственно охотою и рыбною ловлею».
Изъ Мангазеи Вагнеръ выѣхалъ по Енисею на баркѣ, которая шла тягою.
Пользуясь теперь свободою, Вагнеръ, на пути изъ Сибири, старался ознакомиться съ обитающими тамъ инородцами и оставилъ замѣтки объ остякахъ, жившихъ въ подземельяхъ и отказывавшихся отъ постройки домовъ и отъ занятія земледѣліемъ. Якутамъ онъ отдаетъ преимущество предъ остяками, находя, что первые гораздо способнѣе и склоннѣе къ промышленности нежели послѣдніе. По дорогѣ къ Якутску они построили большія деревни, сѣяли и жали хлѣбъ, а также разводили домашній скотъ въ громадномъ количествѣ. Въ отношеніи чистоплотности и домашняго порядка онъ предпочитаетъ ихъ русскимъ. По замѣчанію Вагнера, только племя якутовъ было искренно предано Россіи, тогда какъ нельзя сказать того же самаго о тунгусахъ, чукчахъ и камчадалахъ. Русское правительство должно было уступчиво дѣйствовать противъ нихъ, чтобы не вызвать возмущенія. Вагнеръ изумлялся тому, какимъ образомъ русскіе могли покорить сибирскихъ туземцевъ и заставить ихъ быть данниками Россіи, такъ какъ необъятныя пустыни, густые лѣса и тѣсные проходы давали жителямъ всѣ способы обороняться отъ непріятельскаго нападенія. Кромѣ того, сибирскіе туземцы не имѣли никакой надобности въ русскихъ, потому что имъ вовсе не нужны ни хлѣбъ, ни соль, ни одежда — они питались охотою и рыбною ловлею, а одѣвались въ звѣриныя шкуры. По всей вѣроятности — говоритъ Вагнеръ — русскіе употребляли къ покоренію инородцевъ разные обманы и хитрости, чтобы принудить ихъ платить дань, которую они вносятъ теперь чрезвычайно исправно въ назначенные сроки. По свѣдѣніямъ, собраннымъ Вагнеромъ, изъ сибирскихъ инородцевъ было всего болѣе якутовъ и камчадаловъ, за ними, по численности, слѣдовали чукчи, тунгусы и юраки, менѣе всѣхъ было остяковъ.
Замѣчательно, что освобожденный изъ ссылки Вагнеръ не слишкомъ спѣшилъ на родину. Такъ, пріѣхавъ въ половинѣ августа 1763 года въ Енисейскъ, онъ остался тамъ на нѣсколько недѣль. Между тѣмъ спутникъ Вагнера, тамо
Въ ту пору, когда ѣхалъ Вагнеръ Сибирью, въ ней, по большимъ дорогамъ, были выстроены на разстояніи 100 или 150 верстъ, на счетъ казны, постоялые дворы, гдѣ пріѣзжіе должны были получать для себя продовольствіе безплатно. На содержаніе этихъ дворовъ были приписаны нѣкоторыя деревни, лежавшія въ верстахъ 400–500 отъ большой дороги, а за исполненіе упомянутой повинности жители этихъ деревень были освобождены отъ всякихъ податей и налоговъ и, кромѣ того, имѣли право занимать земли, сколько имъ оказывалось нужнымъ для производства хлѣбопашества. Разумѣется — говоритъ Вагнеръ — что крестьяне предпочли бы селиться не вдали, а вблизи большой дороги, гдѣ была превосходная земля, но они избѣгали этого и уходили въ дремучіе лѣса, чтобы сколько возможно болѣе охранить себя отъ притѣсненій, дѣлаемыхъ имъ военными командами. Дѣйствительно, прибавляетъ онъ, военные чины расправлялись съ крестьянами вовсе не по-человѣчески, заставляли ихъ дѣлать все подъ палочными ударами, почему крестьяне и были забиты и запуганы. Такую же крутую расправу съ крестьянами замѣтилъ Вагнеръ и со стороны десятскихъ и сотскихъ, при чемъ особенно удивляло его то, что крестьянинъ не имѣлъ права отлучиться съ мѣста своего постояннаго жительства.
Не лишены интереса замѣтки Вагнера о бѣглыхъ каторжникахъ. Убѣжавъ изъ мѣста ссылки, они — пишетъ Вагнеръ — соединяются въ разбойничьи шайки и принимаются грабить деревни, скрываясь послѣ грабежей въ лѣсахъ, гдѣ устроиваютъ для себя избы. Если со временемъ мѣстное начальство откроетъ ихъ убѣжище, то оно, не зная о происхожденіи этихъ поселковъ, считаетъ тамошнихъ жителей честными людьми и потому не возвращаетъ ихъ на каторгу. Бѣглые каторжники похищаютъ женщинъ и уводятъ ихъ къ себѣ; уведенныя должны оставаться тамъ на всегда, такъ какъ имъ трудно пробраться оттуда въ прежнія мѣста. Бѣглые каторжники утоняютъ скотъ въ большомъ количествѣ. Добраться же къ нимъ весьма трудно, потому что они проводятъ къ своимъ притонамъ, находящимся или въ лѣсу, или въ горахъ, или за болотами, извилистыя тропинки и если ихъ могутъ выдать начальству, то развѣ только ихъ же измѣнники-сотоварищи. Водворяясь гдѣ нибудь, каторжники бываютъ опасны для окрестныхъ жителей только на первыхъ порахъ, но за тѣмъ когда они обстроятся и обзаведутся, то ведутъ себя смирно. По словамъ Вагнера, поселковъ, составленныхъ изъ каторжниковъ, было въ Сибири очень много, такъ что тамъ находилось не мало такихъ деревень, о существованіи которыхъ правительственныя власти вовсе даже и не знали.
Вообще Сибирь была наполнена людьми, жившими только разбоемъ, который невозможно было истребить. Причина этому заключалась въ томъ, что страна слишкомъ обширна, а горы, болота, озера, рѣки, дремучіе лѣса, препятствуютъ розыскамъ, которые нельзя производить иначе какъ только въ сопровожденіи цѣлаго обоза съѣстныхъ припасовъ, да и тогда невозможно быть увѣреннымъ, чтооы посланная команда не умерла отъ голода на возвратномъ пути. Я думаю — продолжаетъ Вагнеръ — русское правительство не имѣетъ понятія о половинѣ подвластныхъ ему въ Сибири племенъ. Есть цѣлыя области, въ которыя нѣтъ никакой возможности проникнуть по неимѣнію тамъ вовсе средствъ къ продовольствію.
Въ половинѣ ноября Вагнеръ пріѣхалъ въ Тобольскъ; въ девятый день, послѣ его пріѣзда прибылъ туда новый губернаторъ Чичеринъ (The-Therin), получившій эту должность въ видѣ вознагражденія за свою гвардейскую службу въ Петербургѣ. Вагнеръ сдѣлалъ ему визитъ, а Чичеринъ былъ на столько уже предваренъ въ его пользу, что попросилъ его переѣхать на житье въ губернаторскій домъ.
Вотъ какъ описываетъ Вагнеръ тогдашній Тобольскъ.
«Тобольскъ обширенъ, но обстроенъ дурно, всѣ дома деревянные, за исключеніемъ губернаторскаго дома и церкви, архіерейскій домъ также, каменный, построенъ на горѣ противъ крѣпости, а та гора, на которой живетъ губернаторъ, высока, крута и окружена стѣною. Мѣсто это похоже на цитадель; около стѣны устроена земляная насыпь, на которой разставлены пушки, а въ самой стѣнѣ сдѣланы бойницы, для того, чтобы съ нихъ стрѣлять въ непріятеля. Городъ расположенъ на очень болотистомъ мѣстѣ, дома построены на сваяхъ, а улицы соединены бревенчатыми мостами. Въ городѣ есть нѣкоторые кварталы до того сырые, что въ ниіхъ невозможно жить».
Первые дни своего пребыванія въ Тобольскѣ, Вагнеръ провелъ очень пріятно; онъ обѣдалъ то у губернатора, то у архіерея, то у главнаго коменданта генералъ-маіора фонъ-Фюрстенберга. Обыкновенно каждый вечеръ былъ балъ, на которомъ танцовали только русскія и казацкія пляски. Вагнера всюду принимали какъ желаннаго гостя.
Послѣ побывки въ Тобольскѣ, Вагнеръ продолжалъ свое путешествіе безпрерывно, останавливаясь лишь по временамъ для того, чтобы заходить въ монастыри къ архимандритамъ, которые всѣ вообще, а въ особенности архимандритъ въ Верхотурьѣ, принимали Вагнера чрезвычайно ласково и приглашали къ себѣ обѣдать.
Верхотурье, послѣ Тобольска — главнаго города во всей Сибири — казался самымъ большимъ изъ всѣхъ провинціальныхъ тамошнихъ городовъ, но всѣ дома въ немъ были деревянные, а иные переулки до того были узки, что въ комнатахъ отъ этого было темно. Въ дальнѣйшей своей поѣздкѣ Вагнеръ не обращалъ особаго вниманія на другіе города, ничѣмъ впрочемъ не отличавшіеся отъ деревень. По замѣчанію его, во всей Сибири, какъ въ городахъ, такъ и въ деревняхъ, не было оконныхъ стеколъ, но ихъ замѣняли тонкіе пласты слюды (Marienglas), вдѣланные въ жестяныя рамы. Тамъ же, гдѣ слюды было мало, ее на зиму вынимали изъ оконъ, замѣняя льдомъ. Для этого — пишетъ Вагнеръ — обрубаютъ кусокъ льда въ величину окна, вставляютъ его туда, плотно обкладываютъ снѣгомъ и поливаютъ водою; послѣ этого ледъ такъ крѣпнетъ, что не совсѣмъ разстаиваетъ даже въ теченіе лѣтнихъ жаровъ.
Въ Сибири въ ту пору занимались выдѣлкою полотна изъ азбеста (горнаго льна). Для приготовленія такого полотна, разсказываетъ Вагнеръ, азбестъ дробятъ молоткомъ и чрезъ это обращаютъ его въ бѣлыя волокна, которыя прядутъ какъ обыкновенный ленъ. Но немногіе изъ русскихъ знакомы съ этимъ производствомъ; такимъ тканьемъ занимаются женщины весьма мало, потому что оно чрезвычайно трудно. Вагнеръ купилъ за 4 рубли рубашку изъ азбестовой ткани, но, къ своему сожалѣнію, потерялъ ее въ дорогѣ.
Соликамскъ обратилъ на себя вниманіе Вагнера приготовленіемъ соли, которую добывали изъ озера, находящагося близь города. Вотъ какъ въ ту пору производилась ея добывши или вырѣзали куски соли изъ толстаго пласта, покрывающаго озеро, или выпаривали озерную воду, отъ него образовывалась соль. Вагнеръ разсказываетъ, что ближайшіе къ озеру владѣльцы земли — вельможи, генералы и сенаторы — проводили изъ него въ свои имѣнія канавы и, получивъ такимъ образомъ соленую воду, устраивали у себя солеварни. Почти всюду въ этихъ мѣстностяхъ Вагнеръ видѣлъ насосы для выкачиванія озерной воды. «Я убѣжденъ — пишетъ онъ — что все это дѣлается безъ вѣдома императрицы, и такъ какъ въ означенномъ злоупотребленіи участвуютъ всѣ, то пикто и не дѣлаетъ на счетъ этого доносовъ, да и если бы, наконецъ, и былъ сдѣланъ доносъ, то никто не сталъ бы и тревожиться этимъ. Вельможи скорѣе владѣльцы значительной части московскаго и казанскаго государствъ, нежели подданные императрицы и большая часть волостей не платятъ податей казнѣ; большинство же жителей находится въ крѣпостномъ состояніи у какого нибудь генерала или гражданскаго сановника».
Не смотря почти на пятилѣтнее удаленіе изъ Пруссіи, Вагнеръ, какъ мы уже замѣтили, не спѣшилъ на родину. Онъ не только останавливался на болѣе или менѣе продолжительное время въ лежавшихъ на пути его городахъ, но даже сдѣлалъ особую поѣздку по Казанской провинціи, внеся, впрочемъ, объ этой поѣздкѣ въ свою книгу самыя скудныя и не представляющія уже для насъ интереса свѣдѣнія о вотякахъ и раскольникахъ.
Казань, по описанію Вагнера, была большимъ и хорошо обстроеннымъ городомъ. Улицы въ ней были широки, но дома большею частію бревенчатые. Двѣ только церкви отличались громадностію размѣровъ. Домъ губернаторскій былъ расположенъ на горѣ. Населеніе города состояло частію изъ русскихъ и изъ татаръ. Губернаторъ былъ татаринъ по происхожденію, сѣдой старикъ, никакъ не менѣе 80 лѣтъ, но сохранившій бодрость зрѣлаго возраста; онъ отличался радушіемъ и сердечною добротою. Оставаясь въ Казани восемь дней, Вагнеръ очень часто посѣщалъ губернатора, который любилъ слушать его подробные разсказы о семилѣтней войнѣ.
По замѣчанію Вагнера, нигдѣ во всей Россіи и Сибири жизненные припасы не были такъ дешевы какъ въ Казани. На рынкахъ дичь продавалась въ такомъ изобиліи, что продавцы ея приставали къ проходившимъ съ неотступными предложеніями. За куропатку платили по 1 копѣйкѣ, а глухарь стоилъ 6 копѣекъ. Вагнеръ оставилъ Казань съ сожалѣніемъ. Онъ замѣчаетъ, что въ Казанской губерніи превосходная, но очень плохо воздѣлываемая почва и что тамъ нѣтъ никакихъ другихъ фабрикъ кромѣ сафьянныхъ.
Въ декабрѣ мѣсяцѣ Вагнеръ добрался до Москвы и остался тамъ на восемь дней съ цѣлью осмотрѣть городъ. По пріѣздѣ, онъ тотчасъ же отправился по лавкамъ, въ которыхъ нашелъ множество богатыхъ китайскихъ тканей, а также дорогихъ мѣховъ въ такомъ громадномъ количествѣ, какого онъ себѣ не могъ представить. Онъ жалуется на безпрестанные случаи воровства и полагаетъ, что жители Москвы склонны къ убійствамъ и грабежамъ, и разсказываетъ, что для совершенія этихъ преступленій они устраиваютъ засады, такъ что не проходитъ дня, чтобы не было совершено убійства. Онъ самъ въ Нѣмецкой Слободѣ подвергся однажды нападенію шайки злоумышленниковъ, не смотря на то, что ходилъ не одинъ, а въ сопровожденіи двухъ солдатъ. Вообще, по его мнѣнію, Москва богата такими злодѣями, какихъ не отыщется въ Германіи. Даже женщины, шляющіяся изъ дома въ домъ, безпрестанно воруютъ. Женскій полъ, среди котораго была сильно развита любострастная болѣзнь, показался Вагнеру очень некрасивымъ изъ себя. «Женщины сильно румянятся — говоритъ онъ, — но цвѣтъ ихъ щекъ напоминаетъ цвѣтъ кровельныхъ черепицъ. Правда, что и въ Сибири румянятся, но тамъ употребляютъ совсѣмъ другія румяна, которыя отличаются благовоніемъ и натираются ими болѣе по этой причинѣ, а не изъ одного кокетства». При этомъ Вагнеръ особенно хвалитъ сибирскія бѣлила, привозимыя изъ Китая, придающія колеѣ бѣлизну снѣга. Онъ хвалитъ также и сибирскія румяна, описывая въ подробности способъ употребленія этихъ косметическихъ притираній, и замѣчаетъ, что когда бѣлила и румяна по прошествіи нѣсколькихъ часовъ высохнутъ, то краску нельзя отличить отъ натуральнаго цвѣта кожи. Почему онъ и совѣтуетъ ввести въ Германіи въ употребленіе сибирскія бѣлила и румяна.
Окружность Москвы Вагнеръ полагаетъ въ 86 верстъ. Дома въ ней были большею частію деревянные; каменныя же строенія были только: церкви, домъ губернатора и присутственныя мѣста (die Häuser der Staatsrähte); они поразили его своею громадностію. Вагнеру разсказывали, что въ Москвѣ 400 церквей; но онъ полагаетъ, что это число смѣло можно уменьшить на половину.
Онъ не видалъ большаго колокола потому, что никто не могъ проводить его; по разсказамъ же московскихъ жителей, колоколъ былъ такъ великъ, что подъ нимъ могъ бы помѣститься цѣлый баталіонъ солдатъ. При паденіи, колоколъ углубился въ землю и, какъ тогда говорили, не представлялось никакой возможности вытащить его изъ земли. «Въ одной изъ большихъ улицъ — продолжаетъ Вагнеръ — находятся четыре пушки съ такимъ огромнымъ жерломъ, что. въ нихъ удобно можетъ ходить на четверенькахъ самый полный человѣкъ. Пушки эти стоятъ подъ деревяннымъ навѣсомъ безъ всякаго употребленія и ихъ показываютъ только, какъ одно изъ чудесъ свѣта».
Изъ Москвы Вагнеръ поѣхалъ по бревенчатой настилкѣ, замѣчая, что по ней очень часто ломаются экипажи, такъ какъ бревна сдѣлались дырявыми отъ гнили. Изъ Москвы онъ хотѣлъ проѣхать въ Петербургъ, но ему не дали на это надлежащаго дозволенія, а сопровождавшей его командѣ пригрозили кнутомъ, если она повезетъ туда Вагнера. Поэтому онъ и былъ принужденъ отправиться въ Новгородъ, а оттуда черезъ Лифляндію въ Ригу. Причина запрещенія ѣхать въ Петербургъ осталась для Вагнера неизвѣстной.
25-го февраля 1764 года, Вагнеръ пріѣхалъ наконецъ въ Кенигсбергъ, откуда онъ, ровно день въ день, пять лѣтъ тому назадъ, былъ отправленъ въ Сибирь.
Въ Берлинѣ Вагнеръ представлялся королю, который принялъ его благосклонно и поздравить съ возвращеніемъ изъ Сибири, но когда Вагнеръ обратился къ нему съ просьбою о вознагражденіи за понесенные имъ убытки, то король приказалъ отвѣчать, что хотя его величество и очень желалъ бы вознаградить Вагнера соотвѣтственно его заслугамъ, но что потери, понесенныя Пруссіею въ теченіе семилѣтней войны, не позволяютъ казнѣ производить денежныя выдачи, почему король и приказалъ начальнику почтъ въ Берлинѣ предоставить Вагнеру первое хорошее вакантное мѣсто, присовокупивъ, впрочемъ, что впослѣдствіи онъ особенно позаботится объ участи просителя.
КАРТИНКА ИЗЪ „ЗАПИСОКЪ“ ВАГНЕРА изданныхъ на нѣмецкихъ языкѣ въ 1700 г.
Разсказъ свой о личныхъ впечатлѣніяхъ Вагнеръ дополняетъ особыми извлеченіями изъ описаній Россіи, сдѣланныхъ разными путешественниками, съ прибавленіемъ къ этимъ извлеченіямъ собственныхъ весьма немногихъ замѣчаній и притомъ исключительно относящихся къ Сибири. Главнымъ источникомъ при составленіи дополненій служили записки извѣстнаго натуралиста Далласа. По поводу этихъ дополненій Вагнеръ пишетъ, что онъ, разсказывая о своемъ пребываніи въ Россіи, не желалъ прерывать послѣдовательную часть разсказа и обставлять его такими частностями, которыя не шли прямо къ дѣлу. Поэтому, онъ посвятилъ имъ особый отдѣлъ своей книги, замѣчая при этомъ, что въ разсказѣ его русскіе выставлены въ неблагопріятномъ свѣтѣ, но что всѣ тѣ, которые, какъ онъ, знаютъ ихъ близко, найдутъ, что въ книгѣ его нѣтъ никакого преувеличенія. Въ подтвержденіе этого, онъ ссылается на распоряженія Екатерины II и на нѣкоторыя русскія театральныя піесы, появившіяся недавно въ нѣмецкомъ переводѣ; по мнѣнію его, какъ тѣ, такъ и другія, доказываютъ, какъ мало успѣховъ сдѣлали русскіе на пути цивилизаціи въ теченіи двадцати лѣтъ. За тѣмъ слѣдуютъ: коротенькая замѣтка о происхожденіи русскихъ, основанная на догадкахъ Ломоносова, географическое описаніе Россіи и въ частности Сибири съ живущими въ ней инородцами; но все это уже не представляетъ никакого особеннаго интереса.
ШЕВАЛЬЕ Д’ЕОНЪ
Въ недавнее еще время европейскіе кабинеты съ крайнимъ недовѣріемъ слѣдили за политикою Россіи въ отношеніи къ Турціи. Между разными поводами, возбуждавшими недовѣріе, занимало не послѣднее мѣсто такъ называемое «завѣщаніе Петра Великаго», внушающее преемникамъ этого государя мысль о необходимости утвердить господство Россіи надъ Оттоманскою имперіею. Хотя въ изданной, въ 1863 году, въ Брюсселѣ г. Берголъцемъ брошюрѣ подъ заглавіемъ: «Napoléon I, auteur du testement de Pierre le Grand» доказывается, что упомянутое завѣщаніе не только подложно, но что оно было составлено лишь въ 1812 году, по порученію Наполеона I, французскимъ историкомъ Лезюромъ, но все же брошюра г. Бергольца не уничтожила окончательно слиткомъ распространеннаго въ Европѣ мнѣнія на счетъ достовѣрности этого завѣщанія, копія съ котораго, какъ разсказывалось прежде, была будто бы добыта съ неимовѣрнымъ трудомъ кавалеромъ д’Еономъ изъ самыхъ секретныхъ архивовъ русской имперіи. Такимъ образомъ имя д’Еона, какъ лица, пустившаго въ ходъ пресловутое завѣщаніе Петра Великаго, получило извѣстность въ исторіи русской политики. Но и помимо этого, загадочная личность д’Еона и его участіе въ разныхъ политическихъ интригахъ, которыя велись имъ одно время и при дворѣ императрицы Елисаветы Петровны, вызываютъ на изслѣдованіе нѣкоторыхъ обстоятельствъ его жизни, не лишенныхъ важнаго значенія во взаимныхъ отношеніяхъ, существовавшихъ между Россіей) и Франціей) передъ началомъ и во время семилѣтней войны. Не подлежитъ ни малѣйшему сомнѣнію, что д’Еонъ имѣлъ вліяніе на участіе Россіи въ этой войнѣ, стоившей намъ такъ много и крови, и денегъ. Между тѣмъ въ русской печати встрѣчаются о д’Еонѣ слиткомъ скудныя свѣдѣнія. Очеркъ его жизни, составленный Бюлау и переведенный съ нѣмецкаго, былъ въ 1866 году помѣщенъ въ 4-мъ нумерѣ «Заграничнаго Вѣстника», но главный недостатокъ этого очерка заключается въ отсутствіи удовлетворительныхъ свѣдѣній о пребываніи д’Еона въ Россіи, тогда какъ именно этотъ періодъ его жизни и долженъ преимущественно интересовать русскихъ читателей. Кромѣ упомянутаго очерка, въ 94-мъ нумерѣ «С.-Петербургскихъ Вѣдомостей» за 1867 годъ, въ небольшой фельетонной статьѣ говорилось кое-что о д’Еонѣ, но само собою разумѣется, что такая статья не представляетъ никакой возможности ознакомиться съ его личностью вообще и въ частности съ его дипломатическою дѣятельностію при русскомъ дворѣ. Наконецъ, въ то время, когда статья наша была уже готова, въ «Русской Старинѣ» была напечатана статья г. В. Зотова подъ заглавіемъ «Шевалье д’Еонъ», но авторъ ея не воспользовался тѣми новыми свѣдѣніями, какія въ послѣднее время появились о д’Еонѣ, какъ-то: опроверженіемъ Галльярде изданныхъ имъ же самимъ записокъ д’Еона, изданіемъ Бутарика. архивомъ князя Воронцова и брошюрою г. Бергольца — чрезвычайно важною въ отношеніи дипломатической дѣятельности д’Еона въ Россіи. Что же касается французской литературы, то она чрезвычайно богата сочиненіями о д’Еонѣ. Существуютъ даже его мемуары, изданные на французскомъ языкѣ, въ 1863 году, довольно извѣстнымъ писателемъ Галльярде. Нынѣ достовѣрность этихъ мемуаровъ опровергнута самимъ авторомъ. Нѣкто г. Журданъ употребилъ сочиненіе Галльярде для контрафакціи, издавъ почти слово въ слово книгу Галльярде подъ заглавіемъ: «Hermaphrodite». Тогда Галльярде выпустилъ второе изданіе своей книги: «Mémoires sur le chevalier d’Eon» съ слѣдующимъ объяснительнымъ заглавіемъ: «La
vérité sur les mystères de sa vie d’après des documents authentiques». Въ этомъ новомъ изданіи Галльярде пряма сознается въ тѣхъ вымыслахъ и мистификаціяхъ, которыя онъ позволилъ себѣ сдѣлать при первомъ изданіи записокъ д’Еона. и которыя Журданъ не только перепечаталъ въ своей книгѣ, но и дополнилъ своими разсужденіями по поводу ихъ, какъ о несомнѣнныхъ фактахъ.
Для насъ, конечно, во всѣхъ извѣстіяхъ, касающихся кавалера д’Еона, имѣютъ важность только тѣ свѣдѣнія, которыя относятся къ пребыванію его въ Россіи, остальными же свѣдѣніями мы воспользуемся для того только, чтобы датъ общее понятіе объ этой загадочной личности.
Дѣвица или господинъ д’Еонъ де-Бомонъ родилась или родился 5-го октября 1728 года въ Тоннерѣ, главномъ городѣ Іенскаго департамента. Въ актѣ, составленномъ объ его рожденіи, онъ былъ записанъ мальчикомъ и считался таковымъ у всѣхъ своихъ сосѣдей. Но одинъ изъ его біографовъ, де-ла-Фортейль, заявляетъ, что будущій шевалье д’Еонъ былъ дѣвочка, и что ее одѣвали и воспитывали какъ мальчика потому только, что отецъ новорожденной дѣвицы, желавшій имѣть непремѣнно сына, думалъ хоть этимъ отомстить природѣ, не исполнившей его завѣтнаго желанія. Впрочемъ, относительно повода къ переодѣванію и воспитанію дѣвицы д’Еоиъ, какъ мальчика, встрѣчается другое болѣе практическое объясненіе, а именно, что родители этой дѣвицы, при неимѣніи ими сына, должны были лишиться какого-то принадлежавшаго имъ помѣстья, что, конечно, было имъ крайне непріятно, почему они и рѣшились на подлогъ, выдавъ новорожденную дочь за сына. Но нѣкоторыя вполнѣ достовѣрныя обстоятельства, а также оффиціальное свидѣтельство англійскихъ врачей о вскрытіи трупа д’Еона и даже надпись на его могильномъ памятникѣ, — хотя д’Еонъ и умеръ, считаясь женщиною, — съ полною несомнѣнностію подтверждаютъ, что онъ былъ мужчина, такъ что появленіе его женщиною было только мистификаціею, причины которой, однако, до сихъ еще поръ не вполнѣ выяснены.
Поводомъ къ сомнѣнію въ томъ, что д’Еонъ былъ мужчина, служило, между прочимъ, и то обстоятельство, что въ длинномъ ряду именъ, данныхъ ему при крещеніи, встрѣчаются имена, которыя, — какъ имя Женевьева, — даются исключительно дѣтямъ женскаго пола, или которыя, — какъ имя Тимотэ, — даются одинаково и мальчикамъ и дѣвочкамъ. Впрочемъ, вообще въ католическихъ странахъ мужчины съ женскими, а женщины съ мужскими именами не представляютъ ничего необыкновеннаго, такъ какъ по существующему тамъ обычаю, новорожденнымъ, при крещеніи, даются, безъ различія пола, имена и въ честь ихъ воспріемниковъ и въ честь ихъ воспріемницъ. Такимъ образомъ ссылка на то, что д’Еонъ при крещеніи получилъ имя Женевьевы вовсе не доказываетъ, что онъ былъ крещенъ какъ дѣвочка, тѣмъ болѣе, что на ряду съ этимъ именемъ онъ получилъ имя Шарля и Луи, исключительно- даваемыя младенцамъ мужскаго пола. Заявленія самого д’Еона объ его полѣ не могутъ быть приняты въ соображеніе потому, что онъ въ одно и то же время подписывался въ оффиціальной перепискѣ «Луиза де-Бомонъ», и съ ожесточеніемъ возставалъ противъ королевскаго повелѣнія — предписывавшаго ему надѣть женское платье — заявляя, что лакая одежда не соотвѣтствуетъ его полу.
Дѣтство, отрочество и юность провелъ д’Еонъ какъ и слѣдуетъ провести эти періоды жизни настоящему представителю непрекраснаго пола. Для воспитанія онъ былъ отправленъ своими родителями въ Парижъ, гдѣ поступилъ въ коллегію Мазарена, и въ своихъ школьныхъ занятіяхъ отличался замѣтными успѣхами; изъ этой коллегія онъ перешелъ въ юридическую школу и, по окончаніи тамъ курса, получилъ степень доктора гражданскаго и каноническаго права. Въ самой ранней молодости у д’Еона проявилась охота къ писательству и первымъ литературнымъ его произведеніемъ было надгробное слово герцогинѣ де-Пентьевръ. происходившей изъ знаменитой фамиліи д’Есте. Впослѣдствіи д’Еонъ написалъ «Essai historique sur les differentes situations de la France par rapport aux finances» и два тома «Considérations politiques sur l’administration des peuples anciens et modernes». Кромѣ того, онъ оставилъ послѣ себя обширную переписку, разныя замѣтки и очерки своей жизни. Одновременно съ призваніемъ къ мирнымъ литературнымъ трудамъ, онъ чувствовалъ наклонность и къ военному ремеслу и вскорѣ пріобрѣлъ себѣ въ Парижѣ громкую извѣстность своимъ искусствомъ стрѣлять и драться на шпагахъ, почему впослѣдствіи считался, во всей тогдашней Франціи, однимъ изъ самыхъ опасныхъ дуэлистовъ.
Несмотря на воинственныя наклонности д’Еона, свойственныя мужчинамъ, внѣшность его отличалась чрезвычайною женственностію. Въ лѣта своей юности онъ поразительно походилъ на хорошенькую дѣвушку, какъ по наружности, такъ и по голосу и по манерамъ. Въ двадцать лѣтъ отъ роду онъ имѣлъ прекрасные бѣлокурые волосы, свѣтло-голубые, томные глаза, такой нѣжный цвѣтъ лица, какому могла бы позавидовать каждая молодая женщина; роста онъ былъ небольшаго, а на гибкую и стройную его талію былъ въ пору корсетъ самой тоненькой дѣвушки; маленькія его руки и такія же ноги, казалось, должны были бы принадлежать не мужчинѣ, а дамѣ-аристократкѣ; надъ губой, на подбородкѣ и на щекахъ у него, по словамъ одного изъ его біографовъ, пробивался только легкій пушекъ какъ на спѣломъ персикѣ. Въ мемуарахъ о д’Еонѣ передавалось, что на одномъ изъ блестящихъ придворныхъ маскарадовъ, которыми такъ славилось роскошное царствованіе Людовика ХУ, находился кавалеръ д’Еонъ съ одною изъ своихъ знакомыхъ, молоденькою и веселою графинею де-Рошфоръ, убѣдившей д’Еона нарядиться въ женскій костюмъ. Переодѣтый шевалье былъ — какъ хорошенькая дѣвушка — замѣченъ королемъ и когда Людовикъ узналъ о своей ошибкѣ, то ему пришло на мысль воспользоваться женственною наружностію д’Еона для своихъ дипломатическихъ цѣлей. Галльярде заявляетъ однако, что весь этотъ разсказъ ничего болѣе какъ только собственная его фантазія и что изъ достовѣрныхъ документовъ о д’Еонѣ нельзя узнать съ точностью, почему именно явилась у Людовика XV мысль объ отправкѣ д’Еона въ женскомъ костюмѣ тайнымъ дипломатическимъ агентомъ ко двору императрицы Елисаветы Петровны.
Непосредственныя сношенія Россіи съ Франціею начались въ первой четверти XVII столѣтія, такъ какъ въ 1625 году явился въ первый разъ въ Москву чрезвычайный посолъ французскаго короля Людовика XIII. Съ 1702 года, учреждено было постоянное французское посольство въ Россіи, и въ числѣ замѣчательныхъ пословъ того времени былъ Кампредонъ, назначенный въ 1721 году и замѣненный черезъ шесть лѣтъ Маньяномъ, депеши котораго къ версальскому двору представляютъ столько интереса для русской исторіи относительно избранія на престолъ императрицы Анны Ивановны. Въ 1734 году, мѣсто французскаго посла въ Петербургѣ занялъ Понтонъ де-Етанъ, при немъ послѣдовало между петербургскимъ и версальскимъ дворами нѣкоторое охлажденіе, но дѣло вскорѣ поправилось съ назначеніемъ въ Парижъ русскимъ посломъ извѣстнаго князя Антіоха Дмитріевича Кантемира. На посылку Кантемира, версальскій кабинетъ отвѣчалъ такою-же любезностію, назначивъ своимъ представителемъ въ Россіи графа Вогренана, но такъ какъ Вогренанъ отказался отъ этого назначенія, то вмѣсто его былъ отправленъ маркизъ де-ла-Шетарди, бывшій до того времени французскимъ посломъ въ Берлинѣ. Предшественники маркиза не оставили никакихъ слѣдовъ въ нашей исторіи, между тѣмъ какъ дѣятельность де-ла-Шетарди была весьма замѣтна при переворотѣ, доставившемъ императорскую корону цесаревнѣ Елисаветѣ Петровнѣ. Мѣсто де-ла-Шетарди, въ августѣ 1742 года заступилъ д’Юссонъ д’Альонъ, не умѣвшій однако сохранить вліяніе, пріобрѣтенное при русскомъ дворѣ, его энергическимъ и ловкимъ предшественникомъ. Въ 1743 году Шетарди снова явился въ Петербургъ въ званіи полномочнаго посла. Главною его задачею было воспрепятствовать императрицѣ Елисаветѣ заключить союзъ съ Австріею и Англіею противъ Франціи и Пруссіи. На первыхъ же порахъ благорасположеніе къ Шетарди со стороны императрицы было пріобрѣтено готовностію версальскаго кабинета признать за нею императорскій титулъ. Такъ какъ при дворѣ императрицы главнымъ и могущественнымъ противникомъ Франціи считался канцлеръ графъ Алексѣй Петровичъ Бестужевъ-Рюминъ, то маркизу Шетарди было поручено стараться о низверженіи канцлера съ его высокаго поста. Маркизъ вдался въ тогдашнія придворныя интриги, но слишкомъ неудачно. Дѣло кончилось тѣмъ, что канцлеръ удержался на своемъ мѣстѣ, а маркизъ де-ла-Шетарди не только что былъ высланъ изъ Петербурга, но и былъ, по повелѣнію Людовика XV, первоначально заключенъ въ цитадель города Монпелье, а потомъ удаленъ на житье въ свое помѣстье. Послѣ Шетарди былъ, 27-го марта 1745 года, назначенъ снова д’Аль-онъ, привезшій съ собою грамату, окончательно признавшую за Елисаветою Петровною титулъ императрицы всероссійской. Повидимому, отношенія наши къ Франціи улаживались самымъ благопріятнымъ образомъ, но совершенно неожиданно вышелъ случай, разстроившій эти отношенія. На одномъ изъ торжественныхъ придворныхъ собраній, происходившихъ въ Лондонѣ, тамошній французскій посолъ Шатле заспорилъ о первенствѣ съ русскимъ посломъ графомъ Чернышевымъ. Шатле не только наговорилъ ему публично дерзостей, но даже позволилъ себѣ столкнуть Чернышева съ занятаго имъ мѣста. Чернышевъ смиренно перенесъ такое оскорбленіе, но совершенно иначе взглянула на оскорбленіе посла сама императрица. Охлажденіе вслѣдствіе обиды, нанесенной Чернышеву, дошло между версальскимъ и петербургскимъ дворами до того, что король вынужденъ былъ отозвать д’Альона изъ Петербурга, гдѣ, вмѣсто упраздненнаго такимъ образомъ французскаго посольства, оставалось только консульство. Между тѣмъ, по тогдашнему положенію политическихъ дѣлъ въ Европѣ, Франція все сильнѣе и сильнѣе начала чувствовать невыгоды своего отчужденія отъ Россіи. Дружественныя въ то время отношенія Франціи и Пруссіи, а также и польскія дѣла, которыми интересовался версальскій кабинетъ, разсчитывая посадить на польскій престолъ своего кандидата, побуждали французскую дипломатію если не сходиться съ Россіею по прежнему, то, по крайней мѣрѣ, хотя обстоятельно знать что дѣлалось при дворѣ императрицы Елисаветы Петровны, но какъ на бѣду прекратились всѣ непосредственныя сношенія между этимъ дворомъ и версальскимъ. Посылка въ Россію для развѣдокъ обыкновенныхъ тайныхъ агентовъ представлялась дѣломъ нелегкимъ, въ особенности же послѣ того, какъ одинъ изъ такихъ агентовъ, шевалье Вилькруассанъ, былъ открытъ, признанъ шпіономъ и запрятанъ въ Шлиссельбургскую крѣпость.
Въ виду такихъ затруднительныхъ обстоятельствъ, Людовикъ ХV первый рѣшился на попытку возстановить дружественныя отношенія къ Россіи. Съ своей стороны и императрица Елисавета Петровна, у которой успѣли уже отлечь нѣсколько отъ сердца и злоба на Шетарди, и досада на обиду, нанесенную въ Лондонѣ графу Чернышеву, и которая, въ добавокъ къ этому, находясь въ то время подъ сильнымъ вліяніемъ Ивана Ивановича Шувалова, — страстнаго поклонника Франціи, — была не прочь увидѣть снова въ Петербургѣ французское посольство. Но о готовности императрицы надобно было хорошенько освѣдомиться, чтобы не получить унизительнаго для Франціи отказа.
Съ своей стороны Людовикъ ХУ приступилъ къ сближенію съ Россіею самымъ ухищреннымъ способомъ. Въ Парижѣ проживалъ въ ту пору, изгнанный изъ предѣловъ королевства великобританскаго, одинъ изъ приверженцевъ падшей династіи Стюартовъ, кавалеръ Дугласъ-Макензи, родомъ шотландецъ, всею душою ненавидѣвшій англичанъ. Иностранное происхожденіе кавалера, повидимому, вѣрнѣе всего отклоняло бы въ Петербургѣ мысль о томъ, чтобы онъ могъ быть тайнымъ агентомъ французскаго короля. Поэтому, а также разсчитывая на ловкость и проницательность Дугласа, Людовикъ XV предложилъ ему отправиться въ Петербургъ для политическихъ рекогносцировокъ, но вмѣстѣ съ тѣмъ подумывалъ о томъ, кого бы дать ему въ помощники. Такъ какъ самая главная задача посольства Дугласа состояла въ личномъ сближеніи короля съ императрицей Елисаветой Петровной, то и представлялась надобность подъискать въ пособники Дугласу такую личность, которая, не навлекая на себя никакого подозрѣнія, могла бы проникнуть въ покои императрицы и бесѣдовать съ нею съ глазу на глазъ. Совершенно подходящей къ тому личностью представился королю переодѣтый въ женское платье кавалеръ д’Еонъ.
Но если у самаго короля явилась мысль воспользоваться женоподобіемъ д’Еона для своихъ политическихъ цѣлей, то тѣмъ не менѣе предстоялъ еще при этомъ особый вопросъ, достанетъ ли у переодѣтаго въ женское платье кавалера умѣнья выполнить, какъ слѣдуетъ, тѣ важныя государственныя порученія, которыя возлагались на него вмѣстѣ съ роброномъ, фижмами и со всѣми другими принадлежностями тогдашняго женскаго туалета? Особыя обстоятельства способствовали разрѣшенію этого вопроса въ пользу д’Еона.
Среди близкихъ къ Людовику ХV царедворцевъ былъ принцъ Конти, происходившій изъ фамиліи Конде, которая вела свое начало отъ младшей линіи бурбонскаго дома и, слѣдовательно, считалась родственною королевской династіи. Дѣдъ этого принца Конти-Франсуа-Луи (род. 1664, ум. 1709 г.) пріобрѣлъ себѣ громкую воинскую извѣстность въ битвахъ при Штейнкеркѣ, Флерюсѣ и Нервиндѣ и этой извѣстности былъ обязанъ тѣмъ, что въ 1697 году, по смерти короля Яна Собѣсскаго, былъ избранъ на польскій престолъ. Ему, однако, не удалось покоролевствовать въ Польшѣ, такъ какъ его успѣлъ отстранить отъ короны Піастовъ и Ягеллоновъ болѣе счастливый и болѣе близкій къ Польшѣ соперникъ — Августъ II, курфирстъ саксонскій, и пока французскій принцъ собирался въ Варшаву, Августъ II былъ уже тамъ. Тѣмъ не менѣе внукъ его былъ не прочь отъ притязаній на королевско-польскій вѣнецъ и притязанія эти, повидимому, готовы были осуществиться, когда въ началѣ 1745 года неожиданно явились въ Парижѣ нѣкоторые польскіе магнаты съ порученіемъ отъ значительнаго числа своихъ соотечественниковъ — предложить принцу Конти голоса въ его пользу при выборѣ государя на польскій престолъ. Людовикъ ХV не находилъ для себя удобнымъ лично вмѣшиваться въ это дѣло, а потому поручилъ самому принцу Конти вести непосредственно переговоры съ польскими депутатами на счетъ сдѣланнаго ему предложенія.
Поделиться книгой: