Маленький стрелок из лука

На другой день Кирилл снова увидел незнакомку на пляже. Она стояла неподалеку от каменных ступеней, спускающихся к морю, с прозрачным пакетом в руке и ела желтые черешни. Модная, с красной отделкой пляжная сумка небрежно валялась у ее босых ног. Из сумки торчал серый корешок толстой книги. Длинные волосы девушки пламенели на белой спине.

Кирилл улегся на лежаке почти у самой воды. После вчерашнего шторма море было спокойное, сплошное сине-зеленое раздолье. Далеко от берега чернело несколько лодок с крошечными фигурками рыбаков, а еще дальше стоял на якоре белый теплоход. Этакий современный Летучий Голландец. Кирилл сквозь темные очки наблюдал за девушкой: судя по всему, она кого-то ждала. Кого? Того самого волосатого павиана, который помогал ей камешки собирать?

Нынче он как следует ее разглядел: у мраморных богинь никогда не было таких длинных прямых ног. Кожа гладкая и белая, с чуть заметными синеватыми мраморными прожилками, очевидно, поэтому, впервые увидев девушку, он мысленно и сравнил ее с Афродитой. Лицо девушки притягивало взгляд, хотя очень красивым его нельзя было назвать. Миндалевидные карие глаза немного вытянуты к вискам, они ярко оттенены зеленоватым тоном, ресницы, подкрашенные тушью, загибались кверху, брови черные и узкие, нос небольшой, рот крупный, с полными сочными губами. Светло-карие, не очень большие глаза почти ничего не выражали, разве что равнодушие и скуку.

Мимо нее, иногда оглядываясь, проходили мужчины и женщины, кое-кто тащил в руках деревянные лежаки, мелькали разноцветные плавки, полосатые полотенца, сверкали темные очки, вокруг слышались голоса, смех, а высокая девушка, казалось, ничего этого не замечала и не слышала, она стояла на песчаном пригорке, лениво доставала из мокрого прозрачного пакета черешни и, равнодушно глядя на спокойное море безразличными глазами, выплевывала себе под ноги косточки. Она ни разу ни на кого не взглянула, даже не изменила поворота головы. Наверняка она не замечала и его, Кирилла, пристально наблюдавшего за нею. И лишь когда кто-то из отдыхающих случайно или нарочно задел ее плечом, впрочем, тут же вежливо извинившись, она лениво скосила в его сторону глаза и всего на один шаг отступила от каменных ступенек. Небрежным движением ноги отодвинула и сумку.

Скоро по ступенькам к ней спустился мрачноватый темноволосый мужчина лет сорока пяти в новенькой белой войлочной шляпе, в обеих руках он держал лежаки. Что-то негромко сказав девушке, мужчина повертел широколобой головой и, облюбовав неподалеку свободное местечко, опустил лежаки на гальку. Когда им был постелен на один лежак шерстяной полосатый плед, девушка подошла и, отдав мужчине пакет с черешнями, улеглась на этот лежак. Легла она на спину, вытянула ноги и прищурила от солнца глаза. Лоб у нее невысокий, на белой шее, слева, ближе к ключице, выделялся небольшой красноватый рубец. Черных очков у нее не было, и у Кирилла мелькнула было мысль предложить свои, но, взглянув на не слишком-то приветливого мужчину с одутловатым лицом, воздержался.

Как только мужчина с лежаками в руках появился возле нее, Кирилл решил было, что это ее знакомый, потом, приглядевшись к нему повнимательнее, сообразил, что это ее отец. Хотя девушка и не похожа на него, все-таки в чертах их лиц было что-то неуловимо общее. И оттого, что это был отец, а не кто-нибудь другой, ему стало весело, а этот угрюмый человек с невыразительным лицом даже показался ему симпатичным. Судя по всему, это ее Недреманное Око. Сравнение ему понравилось, и он, улыбаясь про себя, решил и впредь именовать его так: Недреманное Око.

Несколько раз мимо них прошел павиан с взъерошенной шапкой волос. Он явно искал подходящего предлога, чтобы заговорить с девушкой. Павиан ничего лучшего не придумал, как поднять с земли крупную гальку и, посмеиваясь, положить на живот девушки. Приоткрыв один глаз, та скосила его на улыбающегося поэта или драматурга из Молдавии, затем медленно подняла руку и смахнула камень с живота. Снова зажмурившись, она негромко произнесла:

- Оставьте меня в покое.

Кирилл впервые услышал ее голос: нежный, высокий, хотя и чуть глуховатый. В нем не было возмущения или раздражения.

Но от павиана не так-то просто было отвязаться. Он бросился к морю, поддел в обе пригоршни воды и, осторожно ступая по скрипучей гальке, подкрался к девушке и с гоготом вылил ей на живот остатки воды, которые он донес в своих ладонях.

На этот раз реакция девушки была несколько иная. Она приподнялась, затем села на лежак и в упор посмотрела на улыбающегося поэта.

- Вы случайно не идиот? - все так же спокойно спросила она. - Я ведь вам сказала: не приставайте ко мне.

Может, это было несколько грубовато, но Кириллу ее слова доставили удовольствие: он не любил нахальных и назойливых людей. Улыбка стала, меркнуть, на смуглом лице поэта, затем совсем погасла, он ошарашенно хлопал глазами и смотрел на нее, не зная, что оказать.

- Я вам нашел халцедон, - растерянно произнес он.

- Какой халцедон? - Она все так же в упор смотрела на него.

И опять Кирилла поразили ее глаза: они ничего не выражали. Ни возмущения, ни досады. Просто смотрели на павиана, и все.

- Не хотите искупаться? - спросил павиан. - Сегодня шестнадцать градусов, это уже прогресс! Вчера было четырнадцать.

И тут вступил в разговор Недреманное Око. Он тоже сел на лежак и, из-под обвислых полей, войлочной шляпы недружелюбно взглянув на поэта, сварливо заметил:

- Вам ведь сказали, гражданин, идите своей дорогой.

Павиан оторопело взглянул на него, ему и в голову не пришло, что этот человек имеет какое-то отношение к девушке, затем лицо его стало воинственным, черные глаза засверкали.

- Я не с вами разговариваю... Гражданин! - с вызовом произнес он, все еще стоя на коленях перед девушкой.

Гражданин со вздохом поднялся со своего лежака, подошел к ним. Поэт стремительно вскочил на ноги, сжал кулаки, наверное, подумал, что сейчас придется защищаться, но отец девушки даже не посмотрел на него, он нагнулся к ней и сказал:

- Ева, ложись на мое место.

Девушка, помедлив, сдернула с лежака плед и, захватив сумку, перешла на другое место. А Недреманное Око спокойно улегся на ее лежак. Шляпу он положил себе под голову. Покосившись на ничего не понимающего павиана, пробурчал:

- Гражданин, вы мне солнце загораживаете.

Надо было видеть лицо поэта. На нем и разочарование, и злость. Ожесточенно двигая густыми бровями, он все еще стоял на прежнем месте и не знал, что делать. Наконец перехватив насмешливый взгляд Кирилла, отошел в сторону, пробормотав:

- Гражданин, гражданин... Вы, наверное, в милиции работаете?..

Однако отец девушки сделал вид, что ничего не слышал. Он, возможно, и впрямь не слышал, только вряд ли. На то он и Недреманное Око, чтобы все видеть и слышать...

Кирилл бросил взгляд на девушку и увидел, что она повернула голову и улыбается. Глаза ее несколько оживились, самую малость. И еще он заметил, что улыбка у нее красивая, а зубы ровные, белые, лишь между верхними резцами небольшой просвет. Этот дефект делал улыбку своеобразной.

"Значит, звать тебя Ева... - размышлял Кирилл. - Ева... Интересно, а есть ли у тебя Адам?.." - Он отогнал все мысли, ему захотелось снова увидеть крошечных золотых человечков на золотых ладьях... Но перед глазами стояло улыбающееся лицо Евы, а в ушах звучал ее нежный глуховатый голос...

3

Они вчетвером обедали на открытой веранде курортной закусочной. Из широкого проема раскаленной кухни доносились голоса поваров, ползли запахи жареного мяса. У буфета за пивом вытянулась длинная очередь. В основном мужчины в плавках, с сумками в руках. Пиво было чешское, и даже холодное. Иванов, прижмурив глаза, с удовольствием тянул из толстой кружки золотистую, с шапкой пены жидкость. Возле его тарелки стояли еще две полные кружки. Пена, неслышно лопаясь, опадала. На завтраке Иванов клялся, что нынче больше в рот ни капли не возьмет, но вот в обед сказал, что пиво - это не в счет.

Последние дни редко они вот так собирались вместе. У каждого находятся свои дела, а потом, им и следовало отдохнуть друг от друга: почти месяц неразлучны. Хотя, надо сказать, компания у них подобралась удачная: никто не раздражает друг друга, никогда нет ссор. А Иванов и Кирилл даже вместе учились в университете на филфаке. Правда, тогда особой дружбы между ними не было, наоборот, чаще всего они были противниками. На волейбольной площадке Кирилл защищал честь филфака, а Иванов почему-то выступал за философский факультет.

По-настоящему они подружились пять лет назад здесь же, в Коктебеле. И вот с тех пор каждый отпуск проводят вместе. Даже жены смирились с этим и не слишком ворчат, когда они веселой компанией покидают Ленинград. Отпуск свой они проводят не совсем обычно. Кому же из них принадлежала эта идея, пешком, без денег, с плотницким инструментом в рюкзаках отправиться в путешествие по средней полосе России? Кажется, Василию Иванову... Кирилл тогда не верил, что из этой затеи получится что-либо путное. Из них четверых только Иванов умел владеть топором и рубанком. И надо сказать, неплохо. В своей комнате на Лесном проспекте он почти всю мебель сделал своими руками.

Так вот ранним июньским утром, как было условлено, они встретились на Средней Рогатке у памятника Победы. У каждого рюкзак за плечами, в котором надувной матрас, одеяло, смена белья, запас продуктов на три дня, плотницкий инструмент. Иванов, как самый здоровенный из них, тащил на себе еще и четырехместную палатку. Направились они по шоссе Ленинград - Киев в сторону Луги. День обещал быть солнечным, теплым, настроение у всех было приподнятое, начиналась совершенно новая жизнь. Каждому из них предстояло узнать самого себя с самой неожиданной стороны, способен ли ты, забыв про свою профессию, ученые степени и, главное, что ты городской житель, вынести все предстоящие лишения - денег каждый взял лишь по червонцу и тратить их можно было только в самом крайнем случае - и прокормить себя только руками, которые по-настоящему и топор-то с молотком никогда не держали.

В сторону Луги пешком отправились не кандидат филологических наук Воронцов Кирилл Михайлович, не старший следователь Вадим Степанович Вронский, не конструктор крупного завода Николай Гаврилович Балясный и не режиссер ленинградского телевидения Василий Иванович Иванов, - по песчаной обочине шоссе шагала "плотницкая бригада". И бригадиром был, разумеется, Иванов. У него светлая борода, широкая, буйная, в конце раздваивающаяся. Длинные вьющиеся русые волосы закрывали крепкую шею. Почти двухметрового роста, могучий Иванов напоминал былинного богатыря, ну если не Илью Муромца, то уж не меньше, чем Добрыню Никитича. Лицо широкое, доброе, глаза ярко-синие, крупный прямой нос немного расплющен посередине. Он говорил, что это во время товарищеской встречи ему "резаным" мячом в нос залепили, но кто хорошо знал Иванова, мог подумать и о другом. Этот здоровяк частенько попадал в самые неожиданные истории: то бросится разнимать дерущихся, то примется наводить порядок в ресторане, где расшумится разогревшаяся вином компания, то по просьбе плачущей соседки, пылая справедливым гневом, бросится утихомиривать ее пьяного мужа... Всезнающий Вадим как-то по секрету сообщил Кириллу, что волейбольный мяч тут ни при чем: Иванову повредил нос кастетом хулиган, который хотел в проходном дворе ограбить женщину, да подвернувшийся тут Василий ему помешал...

До сих пор Кирилл с тихой грустью вспоминает те ясные июньские дни... И потом они не раз ходили с плотницким инструментом по деревням Псковщины и Белоруссии, но тот первый поход был самым памятным!..

Три дня шли они вдоль Киевского шоссе, ночуя в придорожном лесу. Ужинали у костра из пахнущего дымом котелка, курили, выискивая каждый свою звезду, слушали крики ночных голосистых птиц, потом по очереди забирались в тесноватую для четверых палатку и быстро засыпали. Первые дни с непривычки ломили мышцы ног и плеч. Обычно это к вечеру ощущалось. Один раз удалось порыбачить на вечерней зорьке. Это уже было где-то под Лугой. Николаю повезло, он выволок на берег небольшого лесного озерка крупную щуку...

За Лугой они свернули с главной дороги на проселок и зашагали через деревни и хутора. Это была та Россия, которую они почти не знали. Широкие улицы, засаженные деревьями, деревянные дома с красивыми наличниками и скворечниками на каждой крыше, покосившиеся палисадники, за которыми буйно еще цвела сирень и рябина, речка невдалеке и приткнувшиеся к ней маленькие баньки с золотистыми поленницами дров впритык к одной из стен. Навстречу им больше попадались старики да старухи с морщинистыми добрыми лицами. Они первыми здоровались, приглашали отдохнуть в "тенечке", отведать парного молока. Даже не спрашивая, кто такие, оставляли на ночлег. А ночи в деревне были прозрачно-светлые и наполненные соловьиными песнями. Когда соловьи замолкали, чтобы передохнуть, в ночь бурно врывалось звонкое стрекотание кузнечиков. От этого многоголосого верещания у Кирилла почему-то появлялся металлический привкус во рту. По утрам орали петухи, мычали коровы, чуть свет провожаемые хозяйками в поле. И как-то странно было слышать протяжные крики пастуха и гулкое хлопанье длинного кнута... Эти звуки приходили будто из далекой, давным-давно забытой детской сказки.

Заросшая высокой травой и какими-то диковинными малиновыми и голубыми цветами на длинных стеблях тропинка ведет от небольшой деревни, где они заночевали, к белоствольной березовой роще. На поникшей траве серебрятся капли росы. Еще неяркое сонное солнце, окутанное легкими разноцветными, мягких тонов, шлейфами, будто царевна Лебедь, заметно поднимается над поросшим лохматым кустарником холмом с деревянной небольшой часовенкой. На холме вокруг часовни разбросаны камни-валуны. Издали они кажутся розовыми и прозрачными. Над неширокой с травянистыми берегами речкой, что огибает деревушку, еще стелется туман. Он тоже розовый и прозрачный. Сквозь него видна большая серая коза, что забралась по колена в воду и призадумалась. С бороды козы срываются редкие розовые капли. Вовсю заливаются скворцы. Они в этот утренний час тоже розовые, как снегири. Скворцы поют и, распахнув короткие крылья и взъерошив перья, с наслаждением купаются в розовом солнечном сиянии. Оглянешься назад, и такое впечатление, будто вся деревня охвачена огнем: это багровый солнечный отблеск играет на стеклах окон. Розовые скворечники на длинных шестах, приколоченных к конькам крыш, розовые скворцы на тоненьких жердочках, даже телеграфные провода розово светятся. Сплошной розово-сиреневый мир.

А березовая роща встречает их соловьиным пением. Не сговариваясь, друзья останавливаются у первой березы и замирают, забыв про время и про то, куда они идут. Соловьи услаждают слух своих подруг, пока те сидят в гнездах на яйцах. И хотя они поют почти все разом, это не просто какафония разных звуков, а единый хор, в котором каждый певец - солист. И весь этот звонкоголосый слаженный хор исполняет жизнерадостный гимн наступающему дню, солнцу, природе.

Дорога вела сквозь рощи, перемежаемые тронутыми зеленью колхозными и совхозными полями, через чистые сосновые боры с корабельными соснами и елями, выводила к неширокой речке, спрятавшейся в камышах и осоке. Будто рябина испещрили светлое лицо речки зеленые кувшинки. Если долго смотреть на речку, то можно увидеть, как нежные белые лилии поворачивают свои круглые головки к солнцу и одна за другой раскрывают коричневые просвечивающиеся лепестки. Ранними утрами над речками колыхался сиреневый туман, неуклюже летали над самой водой еще не обсохшие от росы стрекозы. Несколько лет уродливые личинки, которых рыбаки прозвали "буканами", ползали по илистому дну, а теперь вот, сбросив с себя драконий наряд, воспарили в небо. Еще не привыкнув к столь разительной перемене в своей судьбе, они часто падали в воду, будто обжитое дно реки снова манило их к себе. Но если раньше в воде они были беспощадными хищниками, пожиравшими всякую мелочь, то теперь сами становились жертвами в некогда родной стихии, их тут же с негромким чмоканьем хватали крупные язи. Иногда позолоченные солнцем литые рыбины с всплеском выворачивались из тихой воды и, глотнув воздуха, снова исчезали. А по воде разбегались большие сверкающие круги.

В полдень, когда тень становилась совсем короткой, друзья ложились на лужайку и смотрели в ярко-синее небо, по которому беззаботно проплывали большие и маленькие облака. С веселым тирликаньем над самыми головами пролетали ласточки. Они не прекращали свой замысловатый полет, даже когда над лужайкой, казалось, застыл впаянный в ослепительное небо золотистый коршун. Знали, что ни один стервятник не догонит их в воздухе, где они себя чувствовали, как рыба в воде.

В такие минуты друзья не разговаривали. Они слушали не только птиц, а и ровное жужжание пчел, перелетающих с цветка на цветок, разноголосое стрекотание кузнечиков, неожиданно возникающее и тут же пропадающее басистое гудение больших коричневых стрекоз, совершающих в погоне за мошкарой немыслимые па в голубом воздухе, тоненький писк землероек, тихое зловещее шуршание извивающегося змеиного тела в траве, трагический шум короткой схватки юркой ласки с каким-то нерасторопным грызуном, попавшимся к ней в зубы на обед.

Вот так, глядя на облака, можно было до бесконечности слушать песни ветра, то проносящегося высоко над вершинами высоких деревьев, то зарывающегося в траву, которая сразу же отзывалась тихими шорохами и мелодичными звонами, то пролетающего совсем низко над водой, отчего глянцевые листья кувшинок начинали становиться на ребро и, стукаясь друг о дружку, издавать шлепающие звуки, а высокий камыш с тихим вздохом пригибался к воде и макал в зеркальную гладь еще зеленые метлы, которые позже превратятся в пушистые коричневые шишки.

А букет запахов? Незнакомые и волнующие запахи обступали со всех сторон. Это и смолистый запах бора, и сладковатый запах благоухающего клевера, и полевых трав, и нагревшейся речной воды, и цветущего орешника. Ветер вдруг принес удивительный пьянящий запах какого-то растения или цветка, который сразу вытеснил все остальные запахи и вызвал у Кирилла воспоминания о далеком детстве, давным-давно умершей бабушке, с которой он пятилетним мальчуганом ходил на болото собирать клюкву... Но этот запах недолго продержался в воздухе. Новый порыв ветра унес его с собой дальше, и сразу же развеялись воспоминания о детстве...

В деревне со смешным названием Кисели Кирилл спас от разрушения древнюю часовню конца XVII века, стоящую на черном ручье. Сработанная искусными мастерами без единого гвоздя, она простояла более чем два с половиной века. Пока в деревне было многолюдно, ухаживали за часовней, а нынче народу поубавилось, и председатель колхоза решил бесхозную постройку снести, тем более что по соседству начали строительство силосной башни.

Кирилл два дня убеждал председателя, что часовенка - это историческая ценность и ее даже пальцем трогать нельзя. Правда, внутри часовни не сохранилось старинных икон, но сама постройка представляла большой интерес. Он и председателю заявил, что, как только вернется в Ленинград, сразу сообщит об этой находке ученым из Общества охраны памятников старины и в деревню приедут светила науки, возможно, они перевезут эту реликвию в Кижи... Это он уже так сказал, для красного словца, но на председателя упоминание о Кижах подействовало самым неожиданным образом: он тут же заявил, что часовня останется на месте в целости и сохранности, а в Кижи ее везти не обязательно, пусть туристы и ученые сами приезжают в Кисели и любуются памятником старины...

Вечером Кирилл увидел председателя возле часовни. Он смотрел на нее, качал седоватой головой, а над ним с возбужденными криками летали ласточки, свившие себе гнезда под круглой крышей.

Работу они нашли без особых хлопот. Председатель небольшого колхоза Опочецкого района принял их, как говорится, с распростертыми объятиями, определил на постой к бабке Аграфене. Переговоры с ним вел Василий Иванов, а остальные скромно помалкивали, совсем не разделяя оптимизм своего бригадира. Впрочем, председатель не поручил им строить дом или какое-нибудь другое солидное помещение - он привел их к полуразвалившейся риге, куда осенью сваливают снопы льна-долгунца, и сказал, что ее надо отремонтировать. Бревна и плохо отесанные доски уже были подготовлены. Эту работу они выполнили за неделю. Честно говоря, можно было отремонтировать ригу и быстрее, но плотникам приходилось прямо на ходу осваивать новую специальность. И, надо сказать, никто в грязь лицом не ударил. Если первые дни председатель, наведываясь к ним на замызганном "Иже" с коляской, и поглядывал с некоторым недоверием на новоиспеченных работничков, то позже перестал хмуриться и даже попросил их построить новое зернохранилище.

И хотя всем понравилась небольшая тихая деревушка на берегу реки Великой с несколько необычным названием Сковорода, пришлось отказаться, потому что надо было двигаться дальше, в Псковщине много красивых поэтических мест. Чего стоят одни Пушгоры или Печеры?..

Вставали они в шесть утра, бежали на речку помыться, а заодно и выкупаться, если вода была не очень холодной, потом завтракали. Бабка Аграфена выставляла на стол трехлитровый жбан парного молока, чугун вкусной рассыпчатой картошки, куриные яйца. Завтракали втроем, так как Коля Балясный чуть свет уже был на реке. С вечера он накапывал на бабкином огороде червей, впотьмах ползал по заливному лугу с электрическим фонариком в руках и ловил юрких выползков для донок. Рыба клевала, и Коля был счастлив. На обед чаще всего они хлебали прямо из чугуна деревянными ложками окуневую уху, ели жареного леща и щуку.

Как-то председатель пожаловался, что за последний месяц с колхозной фермы пропал третий поросенок, вызвал участкового милиционера, тот походил-походил но избам, поспрашивал да с тем и уехал, а через три дня исчез еще один поросенок...

Вадим ничего не сказал, но в этот же день после обеда отпросился у Иванова, мол, у него есть кое-какие дела... На эти слова его никто не обратил внимания, а буквально через два дня он чуть ли не за руку привел в правление колхоза мрачноватого парня с круглыми, как у совы, глазами и бычьей шеей. Парень работал на мелиоративной станции бульдозеристом, хотя колхоз выучил его на тракториста - и по совместительству вот занимался хищением колхозных поросят. Причем в присутствии председателя и Вадима самолично сознался в краже трех молочных поросят... Какие там меры принял председатель, они так и не узнали, потому что вскорости убрали свой инструмент в рюкзаки и, тепло попрощавшись с председателем и бабкой Аграфеной, двинулись дальше в путь, на Алоль, но Вадима долго не оставляли в покое, допытываясь, каким же образом он ухитрился раскрыть столь "сложное" преступление.

И Вадим, состроив таинственную мину, наконец рассказал:

- Это был, друзья, пожалуй, самый трудный случай в моей следственной практике. Иду, значит, это я по деревне, ба! чувствую, пахнет жареной свининой... с чесночком. Откуда, думаю, у колхозников в это время года может быть жареная свинина? Быстро вспоминаю лекцию по криминалистике: что в этом случае должен делать сыщик?.. Моментально сосредоточился, иду точно по следу... то есть по аппетитному запаху. Слюнки текут, а иду... И как раз прихожу к дому матерого преступника...

- Преступник, конечно, схватился за ружье... - полюбопытствовал Кирилл с самым серьезным выражением на лице.

- Я придумал хитрый ход, - невозмутимо продолжал Вадим, - смело вхожу в избу, выхватываю из кармана... поллитру и ставлю на стол, на котором шипит, потрескивает на большущей сковороде молочный поросеночек...

- Ну а преступник? - не отставал Кирилл. - Проявил характер и выставил тебя за дверь? Оставив, разумеется, себе бутылку.

- Плохо ты знаешь психологию преступника, - улыбнулся Вадим. - Преступник взвился на месте, как пружина, совершил классический прыжок в сторону буфета и достал две старинные граненые рюмки на высоких ножках...

- И ты с ним пил?

- Такая уж у меня служба, - притворно-горестно вздохнул Вадим.

- Прежде чем опасный преступник сознался, угостил он тебя жареной поросятинкой? - спросил большой любитель вкусно поесть Вася Иванов.

- Я же говорю, трудное дело... Он раскололся только после того, как мы с ним на пару прикончили вторую бутылку водки и всего поросеночка... До чего же вкусным оказался, стервец! Особенно с чесночком!

- И ты прямо его из-за стола и в мили... к председателю? - уточнил Балясный.

- Понимаешь, он после того как признался мне в краже, сильно расчувствовался, стал говорить, что его вконец совесть заела, ну я и уговорил его пойти к председателю и покаяться... пока не протрезвел.

...Мимо закусочной по набережной прошла Ева. Она равнодушным взглядом скользнула по лицам заканчивавших обед мужчин, на какую-то долю секунды задержала свой взгляд на Кирилле и отвернулась. Куда же это она направилась?

- Кто это? - проследив за его взглядом, спросил Балясный.

- Ева, - сказал Кирилл.

- Откуда она? Из Польши? - продолжал расспрашивать заинтересованный Николай.

- Откуда спускаются на грешную землю Евы, вкусившие запретный плод? - ухмыльнулся Иванов. - Разумеется, из рая. Там таких долго не держат...

- Кирилл, что же ты сидишь? - не отставал Балясный. - Догони, познакомься! Сам господь бог послал тебе Еву из рая...

- Я не гожусь для роли Адама... - спокойно заметил Кирилл, а про себя подумал, что Николай прав: нужно было встать и подойти к ней...

- Да, ты ведь не можешь познакомиться на улице с девушкой... - рассмеялся Николай. - Помочь тебе?

- Не стоит, - сказал Кирилл и поднялся из-за стола.

Ему был неприятен этот разговор. И почему на юге даже умные серьезные люди становятся болтливыми и легкомысленными? В Ленинграде Балясный совсем другой. У Николая славная жена Маша и два сына, которые мечтают стать конструкторами, как их отец. И совсем маленькая дочь, она даже в школу не ходит. А вот вырвался на свободу и ошалел: часами просиживает возле Снеговой, слушая пустую болтовню, вечерами, как зеленый юноша, бегает на танцплощадку в соседний дом отдыха, и вообще, чувствует себя здесь этаким донжуаном, правда, без плаща и шпаги и главное - без его блистательных побед. Надо же человеку не отставать от других и красиво "прожигать" жизнь. Да и чем здесь еще заниматься? Море, солнце, красивые загорелые женщины и уйма времени, которое некуда девать...

Оправдав таким образом своего приятеля, Кирилл снова стал думать о девушке. Что-то было в ней такое, что не оставляло его равнодушным, более того, когда он видел ее, возникало незнакомое щемящее чувство утраты, что ли? Но, спрашивается, что он мог утратить, еще не приобретя? Или это тоска по уходящим годам одинокого тридцатипятилетнего мужчины? Есть такие женщины, которые даже убежденных холостяков будоражат и заставляют, оглядываясь назад, жалеть о несбывшемся, о чем-то прекрасном, прошедшем мимо них, и которое уже не догонишь и не вернешь... В прошлое никому нет возврата, разве что воспоминаниям... Пока он, Кирилл, раскачается, к девушке обязательно кто-нибудь подкатится. Иначе и быть не может. Это в раю был всего-навсего один Адам, а на земле адамов пруд пруди! Особенно на пляже. Даже пожилой толстяк Никитин записался в адамы и волочится за Снеговой, хотя у него-то наверняка нет никаких шансов: в свите Снеговой он самый неинтересный.

Ну вот так и есть! Вслед за Евой ударился цыганистый поэт, его звать Андрей, а немного погодя в ту же сторону вразвалку зашагал высоченный загорелый до черноты брюнет с лошадиной челюстью. По лицу видно, что такой не отступит...

Кирилл огляделся, но Недреманного Ока нигде не увидел и сделал ему выговор: "Раз привез сюда соблазнительную дочь, будь любезен не оставлять ее одну на этом бойком месте!.."

- Что будем вечером делать? - спросил Василий Иванов, когда они присели на скамейку на каменной набережной.

- У меня после ужина телефонный разговор с Люсей, - ответил Вадим.

- Скажи жене, чтобы она позвонила Маше и попросила ее взять из химчистки мой светлый костюм, - сказал Николай.

- Лучше пусть она сообщит Маше, что если она немедленно не приедет сюда, то навсегда потеряет своего ветреного муженька... - грубовато пошутил Иванов и рассмеялся. Василий малость отупел и стал слишком громогласным.

- У меня со Снеговой чисто платонические отношения, - заметил Николай. - И потом, Вика не такая...

- А какая же она, по-твоему? - ухмыльнулся Василий. - Из другого теста?

- Она не позволяет никому никаких вольностей, - все так же объяснил Балясный. - Она женщина интеллигентная...

- Знаю я таких, - понизив голос, проникновенно сказал Василий. - Слишком даже хорошо. За время работы в кино я, Коленька, насмотрелся на них. Стоит на съемочной площадке включить юпитер, как они тут же и летят на свет, как ночные бабочки... Любой осветитель из киногруппы кажется им исключительной личностью. О режиссере я уж и не говорю. Поманит пальцем красотку, которая мнит себя будущей кинозвездой, и как завороженная пойдет за ним хоть на край света...

- Не все же снимаются в кино, - резонно ответил Вадим.

- Не все женщины артистки, - проворчал Николай.

- Ошибаешься, Коленька! - рассмеялся Василий. - Все женщины - артистки. Даже если не играют на сцене и не снимаются в кино. Женщина, обманывающая мужа, разве она не актриса? Да она лучше сыграет свою роль верной жены, чем знаменитость на сцене! Сколько эмоций, искренности, слез, клятв... Квартира обманутого мужа - это подмостки, где каждый день разыгрываются спектакли! Что ни дом, то театр...

- Что это сегодня на тебя нашло? - снова не выдержал Вадим. - Прямо какой-то женоненавистник!

- Да нет, почему же, - ухмыльнулся в бороду Василий и взглянул в ту сторону, куда прошла Ева. - Я не сказал, что всех женщин ненавижу, я просто хорошо их знаю... И не обольщаюсь на их счет.

Кирилл больше не слушал, он смотрел на Еву, остановившуюся возле газетного киоска, и лицо его, помимо воли, омрачилось. Все-таки этот длинный хлыщ подошел к ней и заговорил, оттеснив низкорослого поэта. "Почему "хлыщ"? - упрекнул он себя. - Может быть, вполне приличный парень. Кстати, он, как этот цыганистый Андрей, не бегал за каждой женщиной на пляже. Почти все время проводил с черноглазой смешливой толстушкой, которой уже несколько дней не видно на пляже. Проводил ее домой, а теперь ищет другую... Вон как они хорошо смотрятся с Евой: оба высокие, стройные - само воплощение силы, здоровья, юности... А тебе, старому черту, завидно, что ли? Хотелось бы самому стоять рядом с ней?.."

- ...самый умный из нас - Кирилл, - вывел его из невеселой задумчивости голос Василия. - Спросите его, почему не женится? Да потому, что не верит женщинам!

- Неправда, - усмехнулся Кирилл. - Это они мне не верят...

- Не жалеешь, что до сих пор холостяк? - испытующе посмотрел на него Василий.

- Жалею, - ответил Кирилл.